Работа лечебно-питательных стационаров в Ленинграде (январь-апрель 1942 г.)

Твердюкова Елена Дмитриевна доктор исторических наук Ведущий научный сотрудник, Санкт-Петербургский Институт истории РАН 197110, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Петрозаводская, 7 Tverdyukova Elena Dmitrievna Doctor of History Leading Scientific Associate, Saint Petersburg Institute of History of the Russian Academy of Sciences 197110, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Petrozavodskaya, 7 tvelena@bk.ru Другие публикации этого автора

История продовольственного снабжения Ленинграда в годы Великой Отечественной войны, несмотря на богатую историографическую традицию ^{[10, 12, 13, 14, 27]}, все еще содержит множество лакун ^{[15, с. 26]}. Ставшие в последние годы доступными источники позволяют взглянуть на эту проблему в ином ракурсе, в том числе поднять острые вопросы иерархии продовольственного обеспечения в блокированном городе ^{[4, 7, 17]}. Недостаточно изученным до настоящего времени остается вопрос поддержки жизненных сил ленинградцев в первую блокадную зиму 1941–1942 гг. На материалах делопроизводственных документов горкома ВКП(б) и Ленгорисполкома, а также ­­воспоминаний и дневников в статье дается характеристика деятельности лечебно-питательных стационаров, в том числе городского, размещавшегося в стенах лучшей ленинградской гостиницы — «Астории» на Исаакиевской площади (с 1923 по 1944 гг. носившей имя революционера В. В. Воровского).

Как известно, с 20 ноября 1941 г. для ленинградцев были установлены самые низкие нормы выдачи хлеба, до 50 % которого составляли примеси. Уже тогда в городе «создались условия, близкие к полному голоданию» и были отмечены первые случаи смерти горожан от истощения ^{[5, с. 47–48]}. В первой декаде декабря ЗАГСы ежедневно фиксировали 954 смерти, в конце месяца этот показатель вырос в 2,5 раза и превысил 2340 случаев в день ^{[5, с. 51]}.

27 декабря 1941 г. на бюро горкома ВКП (б) было принято решение, обязывавшее Ленгорздравотдел организовать городской стационар (на 400 коек) для больных дистрофией на базе госпиталя № 108. Этот госпиталь с конца октября 1941 г. занимал третий, четвертый и пятый этажи гостиницы «Астория»; в апартаментах второго этажа размещались кабинет главврача и приемная, там же проживал медицинский и обслуживающий персонал ^{[19, л. 33]}.

Городской стационар предназначался для оказания помощи наиболее заслуженным деятелям науки, техники, искусства, стахановцам и руководящим кадрам партийных, советских и хозяйственных организаций. Исполкомы районных Советов должны были в течение пяти суток организовать такие же стационары для больных дистрофией (на 200–300 коек) на базе общественных и культурно-бытовых объектов, а директора заводов — на своих предприятиях ^{[2, с. 517]}.

Спустя два дня, 29 декабря 1941 г., на суженном заседании Ленгорисполкома был выработан проект организации сети «стационарных лечебно-питательных пунктов», снабжение которых сухарями, чаем, какао, сахаром, какао предполагалось проводить без вырезки талонов из карточек пациентов. Однако уже на следующий день секретным решением № 914с «Об организации питания в стационарах для больных дистрофией» предписывалось отпуск продуктов производить со 100%-ным зачетом продовольственных карточек. Ежедневно на питание пациентов планировалось отпускать 50 г мясопродуктов, 31 г жиров, 50 г сахара, 50 г крупы и макарон, 350 г хлеба (в том числе 50 % пшеничного), 16 г пшеничной муки, 50 г виноградного вина, 20 г натурального кофе, 100 г овощей; им полагалось также 15 штук яиц и 18 г чая в месяц ^{[24, л. 114]}.

9 января 1942 г. в ходе обсуждения вопроса об организации помощи «особо ослабевшим» гражданам на заседании бюро горкома ВКП(б) председатель Ленгорисполкома П. С. Попков высказал предложение расширить городской стационар (видимо, с учетом филиалов) до 4 тыс. мест, а районные – увеличить в два раза, уточнив, что к этому времени по всему городу для поддержания жизненных сил блокадников было выделено около 9 тыс. коек ^{[9, с. 281]}. Секретарь горкома А. А. Кузнецов предложил довести их число до 16 тысяч: «Мы решили в городской стационар помещать группу ученых, интеллигенции, руководителей хозяйственных и общественных организаций — 2 тысячи хватит. За счет этого нужно будет условиться (сегодня цифры не назовем) увеличить районные стационары, увеличить количество предприятий, которые должны будут включиться вновь» ^{[9, с. 284]}. Уже к концу января 1942 г. на излечении в стационарах находилось 16 450 человек ^{[25, л. 103]}.

Точную дату открытия городского стационара «повышенного типа» в «Астории» установить сложно, но состоялось оно не ранее 10 января 1942 г. поскольку Ленгорздравотдел только 8 января получил распоряжение исполкома, обязывавшее его сделать это в двухдневный срок. В этом же документе подтверждались установленные 30 декабря 1941 г. нормы для продовольственного снабжения пациентов стационара ^{[25, л. 35, 37]}.

Многим ленинградцам появление таких учреждений подарило надежду на выживание, поэтому факт их открытия получил отражение в целом ряде свидетельств. Так, в интервью писателю Д. А. Гранину глава городского отдела торговли И. А. Андреенко говорил: «Тогда, помню, были организованы стационары при предприятиях, при организациях. Вот, например, в «Астории». Там был стационар ученых и работников искусства… Элиасберга на саночках привезли туда» ^{[18, л. 30]}. Помимо дирижера К. И. Элиасберга, пациентами стационара в «Астории» стали балерина О. Г. Иордан, балетмейстер и педагог А. Я. Ваганова, актриса А. А. Исакова, пианист В. В. Софроницкий, архитекторы Л. В. Руднев, В. О. Мунц, П. П. Штеллер и другие представители научной и творческой среды Ленинграда.

По словам главного архитектора города Н. В. Баранова, «всех архитекторов поселили на верхнем этаже гостиницы, в светлой угловой комнате с окнами на юг»; и хотя она располагалась на обстреливаемой стороне, голодные люди слабо реагировали на воздушные тревоги, бомбежки, артобстрелы и прочие «мелочи» ^{[1, с. 62]}. А вот как отзывалась о работе городского стационара О. Г. Иордан: «В январе нам сообщили, что в гостинице “Астория” открывается первый в городе стационар, предназначенный для работников науки и искусства. Туда помещали слабеющих людей для поддержания их здоровья. Через несколько дней я получила направление в “Асторию”… и тогда, а тем более теперь, мы не могли не испытывать чувства благодарности и изумления по поводу того, что в условиях блокады удалось создать и это; мы хорошо на собственном опыте понимали, каких трудов стоил каждый шаг, чего стоило не только доставить нам продукты, но и приготовить из них обеды, когда воду нужно было возить на себе с Невы, когда не было ни дров, ни транспорта, когда даже в аптеках не могли приготовить микстуры из-за отсутствия дистиллированной воды! И в том, что первый в городе стационар был предназначен для представителей советской интеллигенции, которая после эвакуации основных учреждений оказалась в особенно трудном положении, мы видели и ценили заботу ленинградских организаций» ^{[6, с. 118–119]}.

В этот период помощь ослабевшим блокадникам в стационарах заключалась фактически лишь в чуть увеличенных нормах питания. Врач С. А. Сокольская, возглавлявшая отделение стационара Октябрьского района, открытое во 2-й психиатрической больнице и рассчитанное на 60 чел., отмечала, что основным способом лечения оказывалась психотерапия: «Делая обход, усаживаясь у каждой кровати, чего-чего только не говорила я!.. Мои больные дивились, что я не получаю за них дополнительного пайка… Большинство были своего рода знатные больные. Прежде всего, это была администрация здравотдела. Их помещали на месяц, и это время я всячески использовала, чтобы как-нибудь поднять их дух. За эти три–четыре месяца никто из них не умер, уходили подкормленные, успокоенные и настроенные на победу... Это большое счастье в такое время лежать в больнице да еще там, где я, где будет тепло, не надо заботиться о пище, будут кормить три раза в день и даже давать немного булки» ^{[16, л. 35]}.

На заседании бюро горкома 9 января 1942 г. отмечалась диспропорция в нормах снабжения («в открывающихся стационарах норма выдачи хлеба 350 г, а в районном госпитале — 200 г»), на что А. А. Кузнецов предложил альтернативное решение: «Сейчас такое положение: попадает рабочий, он получает 350 гр., а если служащий или иждивенец, то 200 гр. Надо взять что-то среднее. Пришли к выводу — выдавать 275 гр.» ^{[2, с. 482]}. Однако в реальной жизни даже в «лечебно-питательных пунктах» пациенты влачили полуголодное существование. Так, например, в стационаре Сталепрокатного завода отпускалось в день 40 г хлеба и столько же крупы ^{[27, с. 409]}.

На суженном заседании исполкома от 25 января 1942 г. было решено увеличить пайковые нормы в стационарах почти в два раза. В частности, ослабевшие от истощения горожане могли получать ежедневно 400 г хлеба, причем половину этого должен был составлять хлеб пшеничный. Отныне пациенты должны были полностью сдавать только хлебные карточки, по остальным продуктам вырезка из талонов производилась с 50 %-ным зачетом ^{[25, л. 103]}.

Решения о числе мест в стационарах принимались ежемесячно на суженных заседаниях исполкома Ленгорсовета. В частности, на февраль 1942 г. количество койко-мест было установлено следующее: 16 620 в районных стационарах, 280 — в городском, 1955 — в подразделениях исполкома; итого — 18 855 ^{[26, л. 45–46]}. Также решениями исполкома оформлялись изменения количества этих мест. Вряд ли можно объяснить это, используя терминологию С. В. Ярова, «характерной для бюрократии имитацией бурной деятельности» ^{[27, с. 405]}. В условиях крайнего дефицита продовольствия на содержание каждого койко-места требовалось изыскивать дополнительные ресурсы.

Прикрепление к стационарам проводилось через профкомы, творческие союзы, направления выписывались и врачами. Но зачастую потенциальному пациенту самому приходилось проявлять инициативу. Художник-баталист, член Ленинградского отделения Союза художников И. А. Владимиров записал в дневнике 10 марта: «Я все хлопочу попасть в стационар, чтобы хоть немножко “подкрепиться”, но все еще ничего не получается. Подожду еще пару дней и начну писать слезные письма ленинградским “заправилам”» ^{[3, с. 131]}. Очевидно, решение этого вопроса зависело не только от нужных знакомств, личных связей, но и от «ценности» человека для представителей власти. Архитектор Б. Р. Рубаненко, когда подошла его очередь идти в стационар, на упрек, что есть больные в более тяжелом состоянии, возразил: «Это коммерческий расчет поддерживать тех, кто нам нужен» ^{[8, с. 163]}.

Даже представителям партийно-комсомольского руководства места в городском стационаре доставались нелегко. 31 января 1942 г. секретарь Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ В. Н. Иванов договорился с председателем Ленгорисполкома П. С. Попковым о предоставлении в «Астории» 15 постоянных мест для комсомольского актива. Однако курировавший работу «лечебно-питательных» учреждений секретарь горисполкома Н. И. Пономарев заявил, что требуемых мест не предоставит, так как «у него имеется громаднейшее количество людей, стоящих на очереди для помещения в стационар из числа академиков, профессоров, литературных и художественных работников, работников искусства». По его мнению, П. С. Попков ответил утвердительно на просьбу только потому, что «ничего не знает о загрузке и работе горстационара» ^{[20, л. 42–43]}. Секретарь горкома ВЛКСМ Н. И. Петров заявил Н. И. Пономареву, что своими действиями он ставит в неудобное положение председателя исполкома, игнорирует его распоряжения, в то время как ему следует лишь дать указание Городскому отделу здравоохранения о выделении мест и уведомить о порядке направления больных. Однако Н. И. Пономарев еще раз категорически потребовал, чтобы ему подавали по мере необходимости персональные списки для принятия решения о том, кого и когда поместить в стационар. Итогом перебранки явилось обращение Н. И. Петрова в горком ВКП(б) и горисполком с сообщением о фактах самоуправства в системе исполнительной власти, прямого невыполнения и игнорирования указаний начальства ^{[20, л. 44]}. Секретарь горисполкома пояснил, что в городском стационаре было развернуто всего 180 коек из планировавшихся 400, и все они были заполнены: «Выбросить же из городского стационара 15 деятелей науки и искусства я не находил возможным» ^{[20, л. 46]}. Поскольку в ближайшие дни планировалось открытие отделения стационара в Прудковском переулке, Н. И. Пономарев все же дал указание главе Ленгорздравотдела В. С. Никитскому выделить для комсомольского актива 15 постоянных мест (частично — в «Астории», частично — в ее филиале) ^{[20, л. 47]}.

Эти документы свидетельствуют, что несмотря на особый порядок прикрепления кадров партийно-хозяйственного актива к стационарам, преимущественное снабжение не являлось для них абсолютной привилегией и не осуществлялось в безусловном порядке. Да и само пребывание в таком «лечебно-питательном» учреждении для всех без исключения пациентов отнюдь не носило санаторного характера.

Бытовые условия, например, в «Астории» в январе–феврале 1942 г. были исключительно тяжелыми. О. Г. Иордан так описывала обстановку в стационаре: «Нам с женой Б. А. Горин-Горяйнова — А. А. Исаковой предоставили одну комнату на двоих, но без стекол: окна были забиты фанерой, электричество, как и во всем городе, не горело, так что весь день приходилось сидеть в темноте… в графине вода замерзла (водопровод, разумеется, тоже не работал), и спала я под семью одеялами, в пальто, халате, а рот закрывала простыней, так как даже дышать было холодно. После врачебного осмотра меня перевели в самый теплый номер — в пятом этаже, 515. Там оказалось не только немного теплее, но, самое главное, были стекла. Сейчас эти холодные комнаты, темные промерзшие коридоры, питание, по тем временам исключительное, но для истощенных организмов все же недостаточное, весь неповторимый быт блокадной “Астории” представляются невероятными… Обслуживающие нас сестры и санитарки надевали халаты поверх шуб. Коридоры не освещались совершенно. Ходили по ним, держась одной рукой за стену, а другую протянув вперед, и при этом, чтобы не столкнуться с кем-нибудь, все время говорили: “Идет человек, идет человек…” А сестры, которым передвигаться приходилось постоянно, изобрели своеобразный осветительный прибор: зажигали смазанную вазелином марлю, которая коптила совершенно несусветным образом. В угловом номере “люкс” был установлен красный уголок. Там помещалась библиотечка, стояло пианино, и после ужина мы обычно собирались туда. В маленькой комнате собиралось человек тридцать—сорок, все в пальто и шапках, и валенках или галошах. В эти дни даже радио не работало» ^{[6, с. 118–119]}.

Наблюдая, как некоторые из посетителей стационара бросали сор на ковры, в одежде ложились на постель, не брились и не мылись неделями, едва ли не щеголяли своим дремучим видом, неухоженными бородами, украшенными крошками махорки, мятыми костюмами, облепленными пухом и перьями с подушек, Н. В. Баранов счел это временными психическими отклонениями, вызванными голодом. Среди таких людей он назвал и директора Эрмитажа И. А. Орбели: «Для меня он всегда был бесконечно интересным собеседником, причем его не просто интересовали вопросы архитектуры, они были ему близки. И это естественным образом связывало наши интересы. И он, обычно корректный и внимательный человек, когда я спросил его об условиях в стационаре, моментально возбудился, что я отношу на счет острого нервного перенапряжения и чисто кавказской горячности и темперамента» ^{[1, с. 63]}.

Однако недовольство условиями пребывания в «Астории» носило не единичный характер. 15 февраля 1942 г. к П. С. Попкову обратилась группа более чем из тридцати пациентов. В своем заявлении они обращали внимание главы исполкома на «неудовлетворительную постановку» дела в стационаре и просили принять решительные меры: «Стационар был организован для ведущих ученых и других видных работников ленинградской интеллигенции с целью не только приостановить их истощение, но и восстановить их силы и работоспособность предоставлением на 15–20 дней усиленного питания, врачебного надзора и приличных бытовых условий. Мы ежедневно видим и испытываем на себе, как это мероприятие большого политического значения срывается и не выполняется. В стационаре никакого усиленного питания нет, а есть ежедневное недоедание. Попавшие сюда, наоборот, теряют остатки сил. В любом другом стационаре (при институтах, в районах, в Доме ученых), питание лучше, разнообразнее и обильнее. Высокие нормы, установленные для нас Ленсоветом, никогда до нас не доходят. Нас ежедневно кормят и утром, и в обед, и на ужин мизерными порциями каши и лишь иногда с крохотными кусочками мяса; полагающихся ежедневно 100 гр. мяса никогда не бывает, хотя его можно получить в любой столовой, почти нет овощей, яиц, несмотря на то что их норма 30 штук на месяц, нет полагающейся ежедневно 50 гр. муки, нет ненормированных продуктов. Очень редко удается утром получить больше одного стакана кофе, в обед тарелка супа, всегда неполная, сладкого никогда не бывает. Единственный продукт — выдаваемый полностью – это хлеб, но он отвратительного качества. В результате — питание плохой обычной столовой. Попытки непосредственных переговоров с директором стационара результата не дали. Покидающие стационар уходят с чувством глубокой неудовлетворенности, досады и раздражения против безрукой администрации» ^{[22, л. 268–268 об.]}.

Безусловно, питание в «Астории» в этот период было весьма скудным, но, отчасти, возможно, столь эмоциональное послание можно объяснить особым психофизическим состоянием дистрофиков. На эту особенность обращали внимание многие мемуаристы. Так, например, архитектор Э. Г. Левина, находясь в стационаре, зафиксировала в дневнике «бесконечные разговоры о граммах, об обменах сахара на масло, хлеба на табак» и сделала вывод, что «люди, особенно, мужчины, потеряли свой характер» ^{[8, с. 167]}. Отмечая разрушительное влияние голода на людей творческих профессий, Н. В. Баранов с осуждением писал про коллег, которые «совершенно не обращали внимания на свой внешний вид, бог весть в чем подозревали обслуживающий персонал, подолгу жаловались на невнимание врачей и персонала, на плохую уборку помещений» ^{[1, с. 62]}.

Реагируя на жалобы, 20 февраля 1942 г. суженный состав Ленгорисполкома принял решение передать Городскому отделу здравоохранения все помещения гостиницы для расширения стационара и улучшения обслуживания ослабевших граждан в срок до 1 марта: со всеми служебными и подсобными помещениями, а также имеющимся в них оборудованием и инвентарем ^{[25, л. 193]}. Начались работы по ремонту отопления и канализации, периодически в здание стало подаваться электричество. Впрочем, ситуация менялась медленно. Об этом свидетельствует запись в блокадных заметках И. А. Владимирова, который стоял в очереди на прикрепление к «Астории». 23 февраля 1942 г. он отметил, что в Ленинградском отделении Союза художников ему советовали подождать с переселением в стационар, поскольку там «еще очень холодно, т. к. паровое отопление не исправлено, а “времянки” все дымят, да кормежка теперь не хорошо налажена» ^{[3, с. 126]}.

Питание в стационаре удалось существенно улучшить только в марте. Э. Г. Левина зафиксировала дневное меню на 1 апреля 1942 г.: «Утром на руки 250 гр. белого хлеба и 250 гр. черного хлеба, 90 гр. сахара, 40 гр. масла. Завтрак: 150 гр. пшенной каши, кусок казеинового сыра и 2 стакана кофе. Обед: суп мясной — типа рассольника, котлеты с вермишелью и желе из желатина на каких-то каплях (фруктовых). Ужин: студень из желатина на соленых каплях и каша» ^{[8, с. 164]}. Отметив, что ей еды хватает, она уточнила, что «народ голоден, брюзжит, считает граммы, воруют друг у друга» ^{[8, с. 164]}.

К сожалению, пока не удалось найти сведений о том, скольким горожанам лечебно-питательные стационары помогли выжить, а скольких спасти не удалось. Однако невысокая эффективность их работы стала довольно скоро стала очевидна городскому руководству. 10 апреля 1942 г. на заседании бюро горкома ВКП(б) А. А. Кузнецов подвел итоги деятельности стационаров: «Мы сейчас выдаем населению норму: 500 граммов хлеба, такое-то количество мяса, крупы, жиров и т.д. Несмотря на это у нас смертность, хотя и резко снизилась, все же продол­жает стоять на высоком уровне… Как организовать для этой группы людей питание? Можем мы над этим вопросом подумать? Безусловно, можем и обязаны. Ведь никто нам пока еще членораздельно не сказал, что требуется для этих ослабевших людей: требуется ли сразу усилен­ное питание или нет. Мы пробовали экспериментировать, но ничего не получилось. Возникает желудочное заболевание, просто организм не переваривает столько пищи и человек тоже умирает. Эти вопросы у вас выпали, а они имеют большое политическое значение… Стационары некоторую роль сыграли, но полностью вопроса не разрешили, потому что там без всякого врачебного осмотра дело поставлено было. Мы хотим их забрать» ^{[2, с. 42–43]}.

21 апреля 1942 г. на бюро горкома опросом было принято решение об организации столовых повышенного типа, а прием больных в лечебно-питательные стационары предписывалось прекратить с 25 апреля 1942 г. Помещения, годные для госпитализации истощенных горожан, переходили в ведение Горздравотдела вместе с оборудованием, инвентарем и обслуживающим персоналом ^{[2, с. 139]}.

Ввиду невозможности приспособить «Асторию» под нужды больницы было решено использовать ее по прямому назначению (то есть под номера для временного проживания) ^{[19, л. 33]}. 30 апреля 1942 г. горком ВКП(б) обязал Горздравотдел к 1 мая 1942 г. передать здание Тресту гостиниц ^{[2, с. 153]}.

Тем не менее, наладить нормальную работу гостиницы не удалось и к зиме 1942/1943 гг. Отопительная система не была отремонтирована и полностью не действовала; вода подавалась на несколько часов в сутки и лишь в первые два этажа; за неимением квалифицированного персонала водопровод эксплуатировался настолько неумело, что аварии происходили ежедневно. Канализация была засорена. Топливом на момент проверки гостиница была обеспечена лишь на 10 дней. Температура в помещениях стояла чрезвычайно низкая, так что постояльцы были вынуждены ходить в верхней одежде и зимней обуви: в ватниках, валенках и теплых шапках. Лучшая гостиница города, с дорогостоящей внутренней отделкой и оборудованием, за первый блокадный год была приведена в абсолютно антисанитарное состояние ^{[23, л. 11–12]}. Впрочем, поэт П. Н. Лукницкий, служивший военным корреспондентом в ТАСС, осенью 1942 г. сетуя, что электрический свет в «Астории» включался с восьми вечера до часа ночи, признавал: «Хоть и холодновато, но жить можно» ^{[11, с. 313]}.

Таким образом, стационары функционировали короткий период: с начала января до начала мая 1942 г. За это время они обслужили 60 тыс. человек ^{[21, л. 120]}. В «Астории», судя по разверсткам койко-мест, за это время побывали немногим более 1 тыс. чел. Организация таких учреждений стала первым опытом мероприятий, направленных на поддержание жизненных сил наиболее ценных для города и страны кадров. Для партийно-хозяйственного актива существовал особый порядок прикрепления к стационарам, но кандидатуры нуждавшихся в этом проходили согласование и утверждение в органах исполнительной власти. В условиях крайнего дефицита продовольственных ресурсов у городского руководства имелась возможность оказать помощь только ограниченному кругу лиц, именно поэтому распределение койко-мест в стационарах (что фактически подразумевало распределение продуктов) осуществлялось ежемесячно и утверждалось решениями исполкома. Несмотря на название «лечебно-питательные», фактически все лечение в этих учреждениях сводилось к выдаче незначительно повышенного в сравнении с другими категориями населения продовольственного пайка. Бытовые условия в них, в том числе и в «Астории», оставались неудовлетворительными: холод, темнота, бездействующий водопровод, антисанитария. Все это не способствовало решению задачи, которую призваны были изначально решить стационары – поддержанию сил и выздоровлению истощенных ленинградцев. Этим была обусловлена замена их на столовые усиленного питания, рассчитанные на массовое обслуживание всех категорий горожан.