Номинации частей якутского традиционного жилища: языковые и мифологические структуры

Габышева Луиза Львовна доктор филологических наук профессор кафедры общего языкознания и риторики филологического факультета Северо-Восточного федерального университета имени М. К. Аммосова 677013, Россия, республика Cаха (якутия), г. Якутск, ул. Белинского, 58 Gabysheva Luiza L'vovna Doctor of Philology Professor, the department of General Linguistics and Rhetoric, Ammosov North-Eastern Federal University 677013, Russia, respublika Cakha (yakutiya), g. Yakutsk, ul. Belinskogo, 58 ogonkova-jenya@yandex.ru Другие публикации этого автора

В условиях бесписьменного общества устная традиция в поисках оптимальных способов кумуляции и трансляции информации вырабатывает сложный полиглотический механизм коллективной памяти, используя множественность кодов (вербальный, предметный, обрядовый и т. д.). Предмет материальной культуры, эпическая формула, собственное имя героя, ритуал способны сохранить и донести из глубины времени культурно-значимое сообщение. Культура, как пишет Ю.М. Лотман, – «это единственный случай, когда человечество использует те колоссальные возможности по хранению и организации информации, которые оно само открыло в сфере искусства и природу которых еще само понимает в далеко не достаточной мере» ^{[1, с.459]}.

Предметом настоящего исследования служат цветовые номинации частей традиционного жилища якутов, и метафора анализируется как один из семиотических механизмов фиксации и выражения символических представлений народа.

Якутский балаҕан, фундамент которого был строго ориентирован по сторонам света, делился на северную половину, которая именовалась хара дьиэ ‘черный дом’, и южную часть, так называемый үрүҥ дьиэ ‘белый дом’. Имена ахроматических цветов с древнейших времен наделялись символическими значениями и широко использовались в языке и культуре тюркских народов для построения различного рода классификаций и мифологических систем, что не могло не повлиять на их семантику. Анализ данной антонимической пары выявил чрезвычайно емкую по смыслу семантическую структуру, в которой «заархивирована» и сохранена «компактно упакованная» информация о мироустройстве.

Приведенные названия сторон жилища многозначны, и полисемия объединяет предметы сообразно мифологической логике. Номинации частей дома тесно связаны, как свидетельствует материал, с типичными для большинства тюркских языков метафорами, структура которых сходна с символической матрицей описания мира. Якутский материал представляет тот интересный случай, когда в устройстве цветовой и пространственно-временной метафоры, их антонимических и синонимичных отношениях обнаруживается система, корни которой восходят к мифу, в контексте которого и получает мотивацию полисемия – языковые структуры пересекаются с мифологическими.

Устойчивые выражения хара дьиэ ‘черный дом’ / үрүҥ дьиэ ‘белый дом’ в рамках традиционной культуры саха осмысливались, во-первых, как противопоставление южной полуденной и северной полуночной, теневой и солнечной сторон. Прилагательное *ürüŋ ‘белый’ означает также ‘светлый, ясный’, т. е. для его семантики актуальна и сема света; в якутском фольклоре оно служит постоянным эпитетом солнца. У лексемы *qara ‘черный’ не только в тюркских, но и монгольских языках отмечено значение ‘тень’, ‘темный’, а в алтайском и узбекском языках слово означает также ‘ночь’ ^{[2, с.593, с.601]}.

Части дома үрүҥ дьиэ / хара дьиэ по-другому именовались как уҥа диэки ‘правая южная сторона’ / хаҥас диэки ‘левая северная сторона’; последние выражения имели соответственно следующие синонимы: хоту ‘север(ный)’, ‘полночь’/ соҕуруу ‘юг (южный)’, ‘полдень’; күн ортото ‘юг’, ‘полдень’ / түүн ортото ‘север’, ‘полночь’ ^{[3, стлб. 1875, стлб. 2260, стлб. 3534]}.

Связь между номинациями сторон света и частей суток принадлежит к наиболее древним и устойчивым; так, в Малой надписи памятника в честь Кюль-Тегина север, левая сторона, соотнесен с полночью (йырығару тÿн ортусыңару); юг, правая сторона, – с солнцем в зените (бiргäрÿ кÿн ортусыңару): «…ilгäpÿ кÿн тoғcық[қ]a, бipгäрÿ кÿн ортусыңару, қурығару кÿн батсықыңа, йырығару тÿн ортусыңару, анта iчpäкi бодун коп м[аңа кöрÿр]… – …впереди, где восходит солнце, справа, где солнце в зените, позади, где заходит солнце, слева, где ночь в зените, – обитающие там народы все м[не подвластны]» ^{[4, с.34]}. Якутские наименования күн ортото ‘полдень’ и ‘юг’, түүн ортото ‘полночь’ и ‘север’ представляют прямые параллели древнетюркским выражениям кün ortu ‘полдень’, ‘юг’; tün ortu ‘полночь’, ‘север’.

В современных тюркских языках названия южной стороны небосклона производны от слов тÿш ‘полдень’ или кÿн, гÿн, көн ‘солнце’, ‘день’: алт. тÿштÿк; телеут. кÿн тÿштÿгi или тÿш jаны; каракалпак. түслик; кирг. түшдүк или күн жак; башк. көнъяк; турк. гүн орта; шорск. кÿн орты чаны. Названия северного небосклона, который ассоциируется с ночью, образованы от слова тÿн, төн ‘ночь’: алт. тÿндÿк, башк. төнъяк, кирг. түндүк или түн жак, татар. төньяк, телеут. тÿн jаны; ср. с древнеуйгур. tünsarϊ ^{[5, с. 81, с. 84–88]}.

Указанная мотивация цветовых обозначений южной и северной частей балагана подтверждается материалом фольклора. На противопоставлении света и тьмы строится якутская загадка о частях дома: «Аҥара хараҥа алаас, аҥара сырдык алаас баар үhү. Говорят, одна сторона аласа [поляны] – темная, другая – светлая». Герой якутского эпоса олонхо, строя дом, прорубает девять окон на южной стороне, «чтобы мое девятилучистое полное (т. е. во время полудня) солнце, поворачиваясь на юг, закинуло бы свои лучи в дом. Тоҕус өргөстөөх толомон күнүм соҕуруу эргийэрин саҕана толоно киирдин» ^{[6, с. 74]}.

Образ дома в текстах олонхо вводится всегда параллельно с темой мироздания и служит, по существу, его метафорой. В полдень солнце достигает максимальной высоты над горизонтом и проходит через южный небосклон. Характерно, что в приведенном описании южная сторона соотнесена не прямо с полднем, а с солнцем. Понятия ‘день’ и ‘солнце’ обозначаются в якутском и других тюркских языках одним словом *kun.

У жилища хтонических персонажей якутского эпоса соответственно принципу «перевернутого» изображения окна находятся на северной стороне и выходят на полночь ^{[7, с. 84, с. 356]}.

Семантика номинаций үрүҥ дьиэ / хара дьиэ может быть интерпретирована и как различение теневой и солнечной сторон.

Одно из своеобразий концептуального «раскроя» языкового материала в тюркских языках проявляется в наличии специальных слов для обозначения солнечной и теневой стороны леса, горы, реки и т. д., например, в якутском языке употребляются имена халдьаайы ‘южный склон (горы)’ и куула ‘северный склон (горы)'. В «Этимологическом словаре тюркских языков» зарегистрированы формы қуз, қузай, қозақ, қусқай с однородным значением ‘северная теневая сторона горы’, ‘место, где не видно солнце’ ^{[8, с. 106-107]}. Э.В. Севортян предполагает, что в основе турецкого названия севера кuzеу лежит диалектное слово güz ‘место, где не бывает солнца’, с другой стороны, он указывает на турецкое günеу ‘юг’, ‘южная сторона’; азерб. гүнэй, каракалпак. күнгэй ‘сторона, обращенная к солнцу’. В древнетюркском языке слово кüntün ‘южный’ образовано от кün ‘солнце’, -tün – показатель исходного падежа ^{[9, с. 95, с.103-104]}.

В киргизском языке слово тескей [<терскей] означает ‘северный склон горы’ и ‘несолнечная теневая сторона’; узбеки именуют горы, не освещенные солнцем, т. е. северные склоны гор, қора тоғ (букв. ‘черные горы’), а в диалектах узбекского языка северная сторона небосклона называется сая ‘тень’, саярўй бет [саяравбет] ‘теневая сторона’ ^{[10, с. 167]}.

Таким образом, лексико-семантическую группу (ЛСГ) пространственно-временных терминов характеризуют типичный для тюркских языков перенос значений (ассоциация понятий ‘северная сторона’ – ‘теневая сторона’ – ‘полночь’ и ‘южная сторона’ – ‘солнечная сторона’ – ‘полдень’), а также симметричные синонимичные и антонимические связи слов, для которых, в свою очередь, характерна смысловая пропорциональность значений. Семантическая структура ЛСГ пространственно-временных терминов находит обоснование в мифологической картине мира, характерной чертой которой является пространственно-временной синкретизм.

Разделение якутского балагана на «белый дом» и «черный дом» имело, во-вторых, социальное значение: белый дом, южная правая половина – это лучшая, чистая часть жилья, где располагались сиденья для знатных почетных особ. Согласно этнографическим источникам, «черная» половина якутского балагана, была «бабьим углом»; здесь жили батраки, а также находился хотон, помещение для рогатого скота ^{[11, с. 275–276, с. 278–279]}. В тюркских языках с древнейших времен социальная дифференциация общества обозначается с помощью имен белого и черного цвета. В «Древнетюркском словаре» приведены следующие слова и словосочетания: qara ‘простой, не принадлежащий к высшим классам’, ‘простолюдин, народ, чернь’; qara baš ‘раб’, qara jüz‘слуга’, qara sa[j]yl ‘бедняк’ и ürüŋ ‘благородный’ ^{[12, с. 140, с. 423, с. 627]}. Слово ақ ‘белый’ употребляется в ряде тюркских языков как социальный термин в значении ‘благородный’, ‘белая кость’; его антоним – қара ‘чернь’, ‘простой народ’, ‘простолюдин’ ^{[12, с. 170]}. Якутские выражения үрүҥ уҥуохтаах киhи ‘человек белой кости’ и хара киhи ‘черный человек’ имеют значения соответственно ‘человек благородного происхождения’ и ‘простолюдин’. В культуре тюркских народов белый цвет в противоположность черному служил отличительным знаком аристократической верхушки общества; черный цвет в Азии, как отмечает Л.Н. Гумилев, всегда символизировал народ ^{[13, с. 356]}.

Жилище большинства тюркских народов тоже делилось на южную мужскую и северную женскую половины, которые различались и по социальному признаку. В татарском языке употреблялись сходные цветовые обозначения мужской парадной половины ак өй (букв. ‘белый дом’) и женской кухонной зоны кара өй (букв. ‘черный дом’), в которой производили приготовление пищи и другие хозяйственные дела ^{[14, с. 27]}. Словом карей (кара ‘черный’ + өй ‘дом’) татары называют сарай; в башкирском лексиконе устойчивое словосочетание ак өй (букв. белый дом) означает ‘горница’ ^{[15, с. 82]}.

Если у якутов цветовая символика жилища имела лишь вербальное выражение, то у других тюрко-монгольских народов юрты богатых и бедных, действительно, различались по цвету. Так, у киргизов юрты богачей и манапов отличались от жилья бедняков не только большими размерами, но и цветом войлочных покрышек, которые были белыми ^{[16, с.33]}. В киргизском языке бытовало выражение «ақ үйлi аманат – ‘белоюртный заложник’ – заложник из богатой влиятельной семьи. Белая юрта в данном случае – символ богатства и власти», – отмечается в комментариях к трудам Ч.Ч. Валиханова ^{[17, с.367]}. Г.Х. Короглы считает, что в «Книге моего деда Коркута» Байындыр-хан в знак своей ханской власти велит поставить себе златоверхий белый шатер ^{[18, с. 164]}. В тувинских сказках юрта хана имеет эпитет ак ‘белый’ ^{[19, с. 70]}; ср.: если тувинская юрта была покрыта темным войлоком, пусть даже и новым, то это свидетельствовало об относительной бедности ее хозяев ^{[20, с. 254]}. У бурят богачи в знак принадлежности к белой кости – сагаан ясу – устанавливали юрту из белого войлока ^{[21, с.162]}.

Признак социального контраста лежит в основе якутской загадки о частях дома: «Быhаҕаhа өҥ сыhыы, быhаҕаhа сут сыhыы баар үhү. Говорят, есть поле наполовину обильное, наполовину – голодное». В олонхо описание левой и правой половин резко контрастирует, при этом левая сторона связана с образом батрака-работника: «…пригнавши к углу срубом и украсивши узорами, сколотил он повыше трехколенчатую лавку на правой стороне. А на левую сторону сделал лавку небрежно из мелкого леса со всякой корой, худо склал жердинки (перемешавши) взад и вперед, чтоб была (она) работницкой кроватью… Уугалга охсон, усуордуу ойуулаан үс сүhүөхтээх уҥуо диэкки орунун өндөччү охсон кэбисnит. Хаҥас диэки өттүгэр – “хамначчытын оруна буолуоҕа” диэн – титирик хатырыктары баhастары хардары-маары анньан тутан кэбисnит» ^{[6, с. 74]}.

Айыы богатырь, будучи гостем, садится на правой стороне: «на правой стороне дома стояло девять нар. Выбрав где получше, сел он на главную нару и стал оглядываться зоркими ясными очами. Уҥуо диэкинэн тоҕус оронноох дьиэ буолла. Онтон булан-талан бастыҥ ороҥҥо олоро түстэ да, ол-бу диэки эргэс-дьэргэс көрө олордо» ^{[22, с. 324–325]}.

По этнографическим источникам, тюрки обмывали покойников каждого на своей стороне: женщин – на левой, северной, мужчин – на южной, правой ^{[23, с. 116]}; маленькие дети также растут и учатся ходить каждый на своей половине ^{[24, с. 31]}. У всех тюркских народов такое членение дома маркировалось мужскими и женскими предметами. Например, у киргизов на женской половине (эпчи жак) находилась посуда и различная утварь, на мужской – седла, конская сбруя, ружья, сети и т. д. ^{[16, с. 33-34]}. Айак-казан ‘чашка-котел’ – так называлась женская сторона аланчика, традиционного жилища телеутов ^{[25, с.38]}; сходное название бытовало у узбеков: чап-аяк или сол бет, т. е. женская левая сторона юрты ^{[26, с. 356]}. В экспозиции алтайского эпоса указывается, что супруга богатыря Алтын-кана «у очага сидела (от-айакка отурды) – букв. “у огня-чашек сидела”, т. е. на женской половине юрты» ^{[27, с. 383]}.

Эпическая формула «на правой стороне – девяносто, словно вольные журавли, служителей у них, на левой стороне – словно восемьдесят стройных стерхов, восемьдесят девушек – служанок у них» ^{[28, с. 83]}, – описывает «классическую» расстановку персонажей, которая образует рамку многочисленных событий в олонхо, от празднеств и ритуалов до картины повседневной жизни.

Итак, цветовые номинации частей якутского балагана үрүҥ дьиэ белый дом /хара дьиэ черный дом различались по признакам южный/северный, солнечный/теневой, полдень/полночь, социальный верх/социальный низ, мужской/женский. Полисемия, объединяющая пространственно-временные координаты и социальные группы, получает обоснование в семиотической структуре пространства балагана, а также в двоичной мифологической системе символических классификаторов. Описанная семантическая структура отражает фрагмент своеобразной матрицы описания мира:

Белый / Черный

Солнечный / Теневой

Южный (правый) / Северный (левый)

Полдень / Полночь

Социальный верх / Социальный низ

Мужской / Женский.

Благодаря полисемии имен цвета и пространственной лексики, образ жилища включается в систему символических соответствий цвета, пространственных направлений, частей суток, социального статуса, гендерных различий и т. д.

Многослойность семантики наименований частей дома носит принципиальный характер; за системой их значений присутствует миф, его логика, которая особенно ярко раскрывается в олонхо при описании ритуалов:

Образ дома, его части не только гендерно маркированы, но и соотнесены с вертикальной структурой мироздания, правая южная сторона, «белый дом», - с небом, «черный дом» - с недрами Земли. Ср. с этнографическим материалом: при совершении жертвоприношений духам Верхнего мира багах (столб, на который вешают шкуру жертвенного животного и пр.) якуты устанавливали на правой южной стороне от юрты, а если жертва посвящалась духам Нижнего мира – то с левой северной стороны ^{[30, с.156]}.

О логике мифологической географии, согласно которой северное направление тождественно низу, а юг – верху, писали ^[31]. Интерес представляют и лексические данные: в тюркских, как и во многих других языках, номинации севера и юга означали также ‘низ’ и ‘верх’. Якутское слово хоту ‘север’, ‘на север’ имело значение ‘вниз’; аллараа тоже было многозначным: ‘низ, нижний; внизу; под; вниз по реке, по течению, на север’. У лексемы үөhэ Э.К.Пекарский отметил такие значения, как ‘высота, глубь; вершина; верховье, юг’ ^{[3, стлб.3157]}; в современном якутском языке үөhээ сохранило значение ‘юг’ только в некоторых диалектах ^{[32, с.92]}; для обозначения юга употребляется слово соҕуруу, которое исследователи сближают с древнетюркским йохару ‘верх, вверх’ ^{[33, с.12]}.

В хакасском, шорском, саларском, сарыг-югурском и других языках первоначальное значение пространственных терминов, обозначающих юг и север, также связано с противопоставлением верх/низ ^{[5, с.82-84]}. Например, в хакасском языке, очень близком якутскому, «юг называется ÿстÿнзарых, т. е. верхний бок, сторона (от устин – ‘верх’, ср. с якут. үөhэ; сари – ‘бок’, ср. якутск. Өрүт), а север – алтынзарых, т. е. нижний бок (ср. с якутск. алын – низ)» ^{[33, с.12]}.

Южно-сибирские тюрки соотносили структуру жилища с мирозданием, которое делилось, как и пространство юрты, на мужскую южную и женскую северную стороны, при этом «юг трактуется как “верх”, а север как “низ”, мужская сторона дома считалась верхней, женская – нижней”» ^{[34, с. 43]}. «Вещи, образующие женский вещевой комплекс, располагались в той половине юрты, которая описывалась признаками: женская, нижняя, северная, подземная» ^{[34, с.149]}. «Место расположения хозяина в юрте, – пишет С.Н. Соломатина о тувинской юрте, – смыкается с почетной частью жилища (тöр), связываемой с мифической небесной сферой и священной горой. В свою очередь, место хозяйки наделено свойствами плодоносящей земли» ^{[35, с.162]}. Другими словами, структура жилища и социума мыслилась аналогичной космологической: социальный низ был соотнесен с Землей, черным цветом, правящая верхушка общества – с небесами и белым цветом (ср. с выражением из орхонских рунических текстов: рожденный / поставленный небом каган).

Универсальная концепция дома как imagо mundi определяла пространственную композицию шаманских обрядов, посвященных духам подземной и небесной сфер. В якутском эпосе говорится: «Дьиэлэрин уҥа диэки өртүгэр тоҕус баҕааҕы асnыттар, тоҕус маҥан атыыры баайбыттар, тоҕус айыы ойуунун сатыылаnnыттар, ыhыах ысnыттар. Дьиэлэрин хаҥас өртүгэр аҕыс баҕааҕы асnыттар, аҕыс үөр оҕуhун баайбыттар үhү, аҕыс айыы удаҕанын сатыылаnnыттар, суоратынан маайылаттарбыттар…». «На правой (южной) стороне дома девять столбов воткнули, девять белых жеребцов привязали, девять айыы шаманов призвали, кумысом кропили. На левой (северной) стороне дома восемь столбов воткнули, восемь смертных быков привязали, восемь удаганок призвали, суоратом (кисломолочный продукт) набрызгали…» ^{[6, с.24]}.

Разделение дома на две части структурирует описание обряда и, в конечном итоге, передает картину мира, в которой южная сторона соотнесена с такими почитаемыми объектами, как небо, конь белой масти, божественный молочный напиток кумыс, число девять (тоҕус), мужское начало. По мифологическим представлениям якутов, в южном направлении в Верхнем мире обитает божество-покровитель коней Дьөсөгөй, на севере под Землей живет старушка Ынахсыт, дух-покровитель рогатого скота. На северной половине якутского балагана, т.е. в «черном доме», находился, как упоминалось выше, хотон, помещение для содержания рогатого скота; загоны для коней располагались на южной стороне от жилища, т.е. со стороны «белого дома» ^{[36, с.251, 255]}.

В связи с гендерными символами и цветосимволикой приведем якутские обозначения коней и рогатого скота как эр киhи сүөhү ‘мужской скот’, үрүҥ сүүрүк ‘белые бегунцы’, т.е. кони, и дьахтар сүөhү ‘женский скот’, хара сүүрүк ‘черные бегунцы’, т.е. коровы. Еще В.М. Ионов писал, «что у якутов существовало деление вселенной, с одной стороны, на высшее небесное, то есть мужское начало, с другой, – на низшее, земное, то есть женское начало. Из них первое было представлено символом лошади, а второе – символом коровы. Отсюда объяснение таких ритуалов на ысыахе: жертвоприношение Небу – лошади (светлой масти), а Матери-Земле – коровы, захоронение с мужчиной его любимого коня, а с женщиной – коровы» ^{[37, с.116]}.

Обратим внимание, что указанные в тексте – южная сторона дома, айыы шаман, кони, кумыс – кодируются в якутском языке через белый цвет (үрүҥ дьиэ, үрүҥ ойуун, үрүҥ сүүрүк, үрүҥ ас); левая часть жилища, рогатый скот, суорат – через черный (хара дьиэ, хара сүүрүк, хара ас; наименования үрүҥ ас ‘белая пища’ / хара ас ‘черная пища’ использовались также для различения в молочных скопах масла со сливками от проквашенного молока, пищи бедных людей; ср.: «ынах харата = хара ас, т. е. проквашенное молоко, тар» ^{[3, стлб. 163, стлб.3331]}).

Устойчивые словосочетания үрүҥ дьиэ / хара дьиэ не только связаны синонимичными отношениями с пространственно-временными терминами, но и входят в лексико-семантическую группу слов, объединенных в якутском языке цветовой метафорой:

үрүҥ дьиэ белый дом / хара дьиэ черный дом

үрүҥ сүүрүк кони / хара сүүрүк рогатый скот

үрүҥ ас белая пища ‘молочная пища’ / хара ас черная пища ‘мясная пища’

үрүҥ ойуун белый шаман / хара ойуун черный шаман

үрүҥ (уҥуохтаах) киhи человек благородного происхождения / хара киhи простолюдин ^{[38, с. 76-79]}.

В целом, выявляется лексическая структура, отражающая своеобразную систему членения мира, его категоризацию, и в этом случае можно говорить о культурной памяти слов; «за системой значений образно мотивированных номинативных единиц – слов и фразеологизмов – сокровенно присутствует культура» ^{[39, с. 233]}. Языковая метафора служит своеобразной нишей для кумуляции культурно-значимой информации, средством ее компрессии и каналом передачи.

В заключение следует отметить ту исключительную роль, которая принадлежит образу жилища в культуре якутов и других тюркских народов. Дом представляет, с одной стороны, хорошо знакомый и привычный для человека объект, с другой, является одним из центральных культурных концептов, соединяющих в мифопоэтической картине мира пространство, время, социум, человека, ритуал в сложное динамичное целое. Взаимодействие лексической метафоры с мифологическими классификациями выявляет связь языковых структур с семиотикой пространства жилища и ритуалом.