Критика применения критической теории и критического системного подхода в современных концепциях развития общества

Локтионов Михаил Вячеславович доктор философских наук ведущий научный сотрудник, Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1, каб. 202 Loktionov Mikhail Doctor of Philosophy leading research assistant at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str.1, kab. 202 1020302@gmail.com Другие публикации этого автора

Идея применения системного мышления в теории управления и, вообще, общественных процессов, многопланова: это исследование организационных систем как структур, и системное изучение факторов мотивации персонала, и задачи оптимизации внутриорганизационных коммуникаций, и исследование места организации в системе конкурентных отношений, и многое другое. Однако одной из самых важных, является проблема адаптации системных методов исследования и организации управления к новому требованию сегодняшнего дня, когда главным фактором успеха организации становятся люди, качество человеческих ресурсов. Решить эту задачу призван в первую очередь критический системный подход в управлении, основывающийся, в свою очередь, на идеях критического системного мышления. Но для того чтобы использовать его во всем многообразии теории и практики, прежде всего, мы должны уяснить для себя границы применения данного методологического подхода, и, во-вторых, увидеть общность и отличия между ним и близким к нему мягким системным подходом для поиска комплементаристских решений интересующих нас задач.

Как известно, критический системный подход базируется на философско-методологических принципах, разработанных пред­ставителями Франкфуртской школы. Ключевыми фигура­ми школы являются М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, В. Беньямин и, наиболее признанный сегодня, Ю. Хабермас. В ос­нове критической теории лежит забота о развитии более ра­ционального, просвещённого общества посредством крити­ческого размышления над организацией и эффективностью существующих институтов и идеологий. Разнородные иссле­довательские темы и подходы школы объединены вокруг об­щего стремления мобилизовать потенциал критического рассмотрения устоявшихся социально-политических догм, подвергая сомнению авторитарные черты современного ми­ра и указывая пути их преобразования с помощью "неавто­ритарной и небюрократической политики". Представители Франкфуртской школы считают возможным подвергнуть устоявшиеся догмы критическому разбору, и посредством этого предоставить поле деятельности для освободительных перемен. Как следствие того, одной из задач критиков-мыслителей становится разоблачение сомнительных принципов и угнетаю­щего воздействия технической и узкопрофессиональной ра­циональности. Тем самым высказывается предположение, что при решении этой задачи откроет­ся пространство, в котором общественной жизни будет дано разумное обоснование не специалистами, а скорее группами и движениями, которые критикуют технократию и защища­ют демократию способами, поддерживающими ценности не­зависимости и ответственности. Но, для того, чтобы осознать правомерность данного подхода и определить границы его применимости, прежде всего нужно коснуться критики собственно критической теории.

Обобщение материала в этой статье без какой-либо ссылки на критику критической теории противоречило бы ее критическому предназначению и ее же претензиям на са­мокритику. Разделим наш краткий обзор критики на ту, ко­торая является "внешней" по отношению к критической тео­рии, и, следовательно, подвергает сомнению ее философско-методологические основания, и на "внутреннюю", кото­рая в основном благожелательно настроена по отношению к критической теории и концентрирует своё внимание на тру­дностях, с которыми сталкивается критическая теория в ходе реализации своей исследовательской программы.

Для тех, кто рассматривает социальные явления как нейтральные объекты для исследования, равноценные объек­там естественных наук, требования критической теории, ко­нечно, насыщенны смыслом и политикой. Критическая тео­рия поспешно отвергается как пропаганда левых, навязанная психически неуравновешенными или недовольными собст­венными неудачами интеллектуалами, которым не хватает здравого смысла и научных убеждений, чтобы признать не­преодолимое различие между фактами и значениями. В от­вет сторонники критической теории выдвинули свои сообра­жения по поводу подобных догматических атак.

Несмотря на все возрастающий в 1990-х и 2000-х годах объем публикаций, направленных против нейтралитета и объек­тивности социальной науки, многие исследователи остаются безразличными и непреклонными перед сильными аргумен­тами, которые оспаривают утверждение, что наука занимает нейтральную позицию по отношению к политике и идеоло­гии. Некоторые из тех, кто разделяет скептицизм критиче­ской теории в отношении общепринятого понимания науки и общества, тем не менее, остались равнодушны к ее аргу­ментам относительно автономии человека и процессов исто­рического развития. Они утверждают, что такая озабочен­ность симптоматична для понимания того, как действует "двигатель истории": независимо от человеческого сознания (как это полагается в различных версиях марксизма), либо так, что доводит критическое сознание до цинизма, который, по словам П. Слотердийка, "считает все позитивное обма­ном". Один вариант последнего утверждения заключается в том, что критическая теория апеллирует к понятиям авто­номии и демократии, которые имеют в настоящее время не­большое значение, или же в контексте современных обществ ту точку опоры, где смысл этих идей XIX столетия был в зна­чительной степени уничтожен или видоизменен. Критик концепции Ю. Хабермаса Н. Луманн, например, предпо­ложил, что основа предложенного Ю. Хабермасом отличия между технической и практической рациональностью явля­ется исторической и что его время прошло. По иронии судь­бы Ю. Хабермас сам предупреждал, что "у нас нет метафи­зических гарантий того, что современное разрушение обще­ственной жизни не будет продолжаться и даже станет то­тальным".

Критика критической теории с левого идеологическо­го фланга часто сводится к связыванию ее представителей с соответствующей их социальному положению идеологией, как теоретической деятельности недовольной группы интел­лектуалов, принадлежащих к привилегированному классу, что препятствует совпадению их интересов с интересами ра­бочих. Наличие оттенка историчности и элитарности, лежа­щих в основе предположений, которые подводят фундамент под критическую теорию, подтвердил, например, англий­ский социолог Т. Боттомор: "Читая тексты Франкфуртской школы на тему потери человеком автономии (особенно в ра­ботах Т. Адорно и М. Хоркхаймера), трудно избежать впе­чатления, что они отражают, прежде всего,... упадок особо­го слоя общества — образованного среднего сословия и крупной буржуазии, или более конкретно, "мандаринов", и ностальгию по традиционной германской культуре". Та­кого рода обвинения связаны с критикой того, что изложе­ние Ю. Хабермасом критической теории чрезмерно перегру­жено вопросами культуры и идеологии, а проблемы разви­тия материальной базы общества игнорируются. Ю. Хабермаса критикуют за сосредоточение внимания на общении, что отвлекает внимание от его обусловленности динамикой капиталистического воспроизводства.

В ответ на эту критику Ю. Хабермас писал, что произ­водственные отношения создаются и опосредуются в процес­сах общения, которые неадекватно оценивались материали­стическим анализом. Однако такие утверждения не имели большого влияния на тех, кто считает противоречия внутри производственного процесса или экономического базиса ос­новным двигателем радикальных социальных изменений.

Фундаментальная критика критической теории была также чётко выражена постструктуралистами (Ж. Лиотар, М. Фуко, Ж. Деррида и др.). Они задавались вопросом, могут ли знания быть когда-либо отделены от власти, и, следова­тельно, отрицали как непоследовательное и опасное требова­ние критической теории обеспечить разумное обоснование их нормативных стандартов. Подобное требование непосле­довательно, утверждают критики, поскольку любые формы знаний, включая идею идеальных условий для произнесения речи и коммуникативные действия, являются выражением власти и неизбежно оказывают подчиняющее воздействие на тех, кто признает их как истинные.

Суть возражения здесь заключается в том, что крити­ческая теория недостаточно подвержена самоанализу, недос­таточно самокритична по отношению к своим собственным основаниям, в частности, это касается предположения о том, что ее идеи об "автономии" и "ответственности" бесспорно благоприятны для человечества. Такая точка зрения опасна, заявляют постструктуралисты, поскольку она предполагает, что все, что дано во имя гуманизма и эмансипации, как-то должно освободить от собственного угнетающего влияния. Именно риск является одним из оснований, к которому обра­щаются для отрицания или затемнения смысла форм подчи­нения, которые якобы требуется выявить и устранить. Ю. Ха­бермас вынужден был признать, что критическая теория не может избежать этого риска. Однако затем он пытался обра­титься к постиндустриалистам, приглашая их поразмыш­лять над тем, что для него имеет более серьёзные последст­вия, оставив рассуждения об основаниях для различения правды и лжи, рационального и иррационального. По этому поводу Ю. Хабермас утверждает: "Любые притязания на обо­снованность становятся свойственными отдельным рассужде­ниям. Они одновременно включаются в совокупность при­близительно одного из машинально приходящих на ум рас­суждений, так как одно берет верх над другим". При этом критическая теория отстаивает свою точку зрения, исходя из того, что усилия, направленные на разграничение правды и лжи, наносят меньше ущерба их явно консервативным наме­рениям, чем отказ от таких действий либо показ того, что эти различия исключительно "свойственны отдельным рассуж­дениям, а не того, что они в любом случае должны быть усло­вием для всех видов рассуждений".

Рассмотрим теперь два вида этой критики, выразителя­ми которой были те, кто благожелательно относился к крити­ческой теории.

Во-первых, это феминизм, для которого характерно критическое отношение к пренебрежению критической тео­рии патриархатом как исконной причиной угнетения. Во-вторых, это те, кто критиковал критическую теорию и, в частности, Ю. Хабермаса, за непонимание различия между первичными и вторичными качествами, присущими челове­ческому существованию и связанными с этим препятствиями эмансипационным изменениям.

Радикальный феминизм уделяет внимание тому, что является самым большим "белым пятном" в критической те­ории. Большое значение придаётся жизненно важному по­ниманию патриархата как основной причины угнетения, считается, что феминистское движение является важным, но все ещё недооцениваемым источником противостояния "уг­нетающим" представлениям и обычаям. Более того, постфе­министские идеи, возможно, имеют отношение к критичес­кой теории и, в частности, к идее Ю. Хабермаса относитель­но общения, так как они открывают возможности для обще­ния и распространения сообщений о формах подчинения, связанных с тендерными различиями. Вместо того чтобы просто отвергать критическую теорию как "использующую родовой признак в качестве отговорки", нужно, чтобы неко­торые постфеминисты критически переосмыслили представ­ления о методах критической теории, которые признавали бы их взаимный интерес и пытались бы обогатить их соответ­ствующее объяснение.

Н. Фрейзер, например, пересматривает различие, с од­ной стороны, между общественной жизнью, которая тесно связана с внутренней и частной сферой и которая избегает прямого руководства посредством формальной рациональ­ности и, с другой стороны, с "системой", где формальная ра­циональность является доминирующей и которая более тес­но связана с трудовой и общественной сферой. В одной пло­скости можно обнаружить, что различие "между "общест­венной жизнью" и "системой", на первый взгляд, опирается на эмпирическую социальную реальность".

По меньшей мере, это подтверждает общий опыт раз­деления, существующего между личной сферой (например, семьей) и безличной — областью экономических отношений (например, оплачиваемой работой). Однако, как утверждает Н. Фрейзер, не менее важно понять, каким образом это раз­личие может помешать целостности этих сфер, например, скрывая или минимизируя пределы, в которых дом можно считать "местом работы, хотя и без вознаграждения и часто без признания", и которая становится уделом женщин. Ес­ли признать этот факт, то тогда нужно определённым обра­зом пересмотреть анализ Ю. Хабермаса и признать, что пат­риархальная позиция мужчин как глав семей поддержива­ется их привилегированным подходом к деньгам и власти, которые являются основными средствами функционирова­ния "системы".

Фактически, Ю. Хабермас признает наличие и угнета­ющее влияние подобных обстоятельств в сфере тесных меж­личностных отношений. В противоположность этому, ради­кальные феминисты подчёркивают степень взаимной зависи­мости, взаимопроникновения и господствующего положе­ния мужчин как в общественной жизни, так и в "системе": борьба и желания современных женщин неадекватно отобра­жены в теории, которая рисует основную линию фронта ме­жду нормами системы и нормами жизненных устоев. С фе­министской точки зрения, в перспективе будет проведена бо­лее чёткая линия фронта между формами господства муж­чин, связывающих "систему", "общественной жизнью" и фе­министами.

Тем не менее, если критическая теория признает свою слепоту в отношении полов, а радикальный феминизм гото­вится учиться у критической теории, то появляются возмож­ности для объединения их взглядов. На деле предполагает­ся, что такое объединение будет необходимо в том случае, ес­ли радикальный феминизм "не увязнет в трясине постмодер­низма, а критическая теория будет более полно исследовать современные методы борьбы".

Может показаться, что в коммуникативной теории об­щества Ю. Хабермаса найдутся доводы для включения патри­архата как основного средства разрушения общения — не только между полами, но и в рамках отношений полов, так как и женщины, и мужчины борются за своё признание и ос­вобождение от деспотических (например, "агрессивных", "подчиняющих") требований, предъявляемых полученными (и, можно добавить, даже радикальными) знаниями о муже­ственности и женственности.

Другим объектом критики, разделяемой некоторыми радикальными феминистами, является внимание критиче­ской теории к познавательным процессам, пренебрегающим объединением людей. Критика утверждает, что эти процессы играют сравнительно незначительную роль в практическом освобождении людей от угнетающих условий. Эта критика близка к представлениям тех, кто считает, что критическая теория преувеличивает значение сознания в процессах ради­кальных социальных изменений. Однако ее намерения каса­ются не столько вопроса о ведущей роли, приписываемой со­знанию, сколько его внедрения в материальные и бессозна­тельные процессы. По мнению Б. Фея, сила и репрессии су­ществуют как в теле, так и в сознании. Или, как утверждает он, "изменение представлений человека о самом себе может быть недостаточно для изменений тех восприятий, чувств и настроений, которые глубоко сидят в его мускулах, органах и скелете... Люди — это не только активные существа, они ма­териализованы, являются частью традиций, истории и т.д.". Этот протест усиливает критику того, что критическая тео­рия (идеи) и освободительная практика (действия) весьма свободно, может быть, даже произвольно соединены. Инди­вид может быть хорошим знатоком рационально реконстру­ктивных тонкостей критической теории, однако эта осведом­ленность может оказать небольшое практическое влияние на его поведение. На наш взгляд, эта критика хорошо спланиро­вана и, несомненно, эта та критика, на которую Ю. Хабермас ответил признанием различий между двумя видами крити­ческого размышления. С одной стороны, это размышления, которые существуют в сфере идей (например, об универсаль­ных исходных предпосылках общения и действий) и не име­ют необходимого влияния на более широкие процессы "са­мопреобразования". С другой стороны, это размышления, которые охватывают (а также и выходят за пределы) процес­сы "рациональной реконструкции", способствующие разру­шению склада ума и других навязчивых состояний, которые обязательно "ограничивают манеру восприятия и поведения и тем самым дают возможность самому субъекту освобож­даться от себя".

Единственное, чего Ю. Хабермас не смог ясно отобра­зить, так это того, как реконструкция практически сводится к критике. Эта проблема связана с дальнейшей внутренней критикой, которая касается отсутствия в критической тео­рии замены пролетариату как силы освободительных соци­альных изменений. Пытаясь опереться на уроки современ­ной истории, главные сторонники критической теории скеп­тически относятся к будущей пролетарской революции, в большинстве случаев не мирясь с перспективой тотального господства определяющего разума или полностью сомнева­ясь в суждениях, сохраняющих веру в возможность освобож­дения.

В противоположность другим, более доступным, но также и более грубым формам критического мышления, Ю. Хабермас развил более абстрактную форму об изменени­ях, связанных с проведением реформ. Как отмечает Г. Баррел, он выступает "против всех разновидностей всеобщей критики, которая приводит к отчаянию". Для него фило­соф как "хранитель разума" является также стражем "чело­веческой надежды". Ю. Хабермас считает, что изменения воз­никают из накопления, хотя и непостоянного, разочарован­ности в том влиянии современного капиталистического об­щества, которое признается как деструктивное, в отношении человека, социальной сферы и экологии. Эта разочарован­ность, напоминает Ю. Хабермас, возможно, влечёт за собой сопротивление, которому критическая теория стремится дать необходимое аналитическое объяснение.

Однако до сих пор главные защитники критической теории уделяли намного больше внимания процессу рацио­нальной реконструкции, а не вопросам, связанным с тем, ка­кое отношение имеет критическое мышление к практике и каким образом оно опирается на практические процессы коллективного "самопреобразования". Несмотря на большое значение управления и организации в современном общест­ве, эти категории в критической теории непосредственно не обсуждаются. Тем не менее, любые сомнения относительно практической, освободительной значимости и действенности критической теории не должны умалять высокую оценку ее роли в освещении важных проблем и стимулирование крити­ческих размышлений. Можно надеяться, что критическая те­ория сможет выявлять ограничения открытого общения и стремления человека к проявлению своих способностей и обеспечить сопротивление силам принуждения. Но не следу­ет ожидать или требовать слишком многого от критической теории. Она не может сама осуществлять на практике предо­ставление свободы, а только создаёт методологическую базу для обсуждения аспектов организационной несвободы, что и пытаются сделать представители критического системного мышления.

Отправной точкой в истории становления и развития критического системного подхода является, (помимо критической теории) выявление П. Чекландом ограниченности жёстких системных методоло­гий. Как уже отмечалось, П. Чекланд показал, что предполо­жения и допущения, лежащие в основе жёсткого системного подхода, существенно ограничивают сферу его эффективного применения. Ссыла­ясь на работу Г. Баррела и Г. Моргана по социологическим парадигмам, он показал, что жёсткое системное мышление направляется функционалистскими допущениями. Мир представляется как совокупность систем, которые могут быть объективно изучены и имеют ясно различимые цели. Таким образом, лицам, принимающим решения, могут быть предо­ставлены средства для лучшего регулирования организаци­онных систем под их командой. Проблемой жёсткого системного подхода, как дока­зывает это П. Чекланд, является то, что лишь очень неболь­шое количество реальных проблемных ситуаций могут быть представлены как системы с ясными и однозначно определёнными целями. В лучшем случае, жёсткий системный подход окажется неэффе­ктивным в подавляющем большинстве проблемных ситуа­ций. В худшем случае появится искушение приспособить си­туацию к "требованиям" методологии.

Критика П. Чекланда открыла дорогу другим крити­ческим работам, опирающимся на критическую теорию. В них предпринимались попытки показать, что допущения, высказанные по поводу природы системного мышления и социальных систем, ограничили способность авторов мето­дологии целенаправленно вмешиваться во многие проблем­ные ситуации. Мягкое системное мышление также имело ог­раниченную сферу применения. В рамках работы Г. Барре­ла и Г. Моргана было показано, что мягкое системное мыш­ление основывалось на интерпретативных предположениях. Вместе с исследованиями К. Черчмана, Р. Аккофа и П. Чек­ланда системное мышление становилось намного более субъ­ективным и акцент переносился в них от попыток смодели­ровать системы "как в мире" на использование системных моделей для возможного восприятия мира. Этот субъекти­визм - не только неизбежное следствие мягких методоло­гий, но и желательное: так, например, методология П. Чек­ланда предполагает использование дискуссий с позиций раз­личных мировоззрений стейкхолдеров (групп поддержки организации) для выявления точек соприкосновения и выра­ботки консенсуса относительно стратегии действий по раз­витию организации.

Однако рекомендации мягкого системного мышления являются регулятивными, поскольку этот подход в действительности не может обеспе­чивать условия для проведения напряжённых споров. Подоб­ный вид открытого взаимодействия, свободного участия в об­суждении составляет сущность подхода мягких систем мыш­ления, и только полученные результаты позволяют придер­живаться этого подхода в тех ситуациях, где существует по­стоянный конфликт интересов групп, имеющих разный дос­туп к ресурсам. Мягкое системное мышление должно либо устраниться от решения этих проблем, либо постараться разрешить их с помощью собственных философских принципов.

Следующим шагом на пути развития критического системного подхода была разра­ботка классификации системной методологии, которая сде­лала бы возможным ее наиболее полное и эффективное ис­пользование. Этот вопрос мог быть достаточно успешно разрешён в работах Г. Баррела и Г. Моргана. Несколько позже М. Джексон и П. Кейз представили собственную структуру системной методологии, которая могла бы служить упомяну­тым целям критической системы и в то же время соответство­вала бы языку, цели и внутреннему развитию науки о ме­неджменте. Их структура системной методологии была на­правлена на выявление того, что предполагалось в терминах системы и решениях участников в каждом типе системной методологии. Предполагалось, что это дало бы потенциаль­ным пользователям системной методологии возможность бы­стро и безболезненно оценить свои сильные и слабые сторо­ны, а также иметь представление о последствиях применения каждого подхода. Выбор измерений, в которых будет выра­жаться система, и участников произведён так, чтобы они смогли получить максимальный результат в выделении сис­темных подходов.

Структура системных методологий открыла новые пу­ти развития системного мышления и наук о менеджменте. Как отмечают М. Дандо и П. Беннетт, первоначально каза­лось, что эти дисциплины оказались под воздействием так на­зываемого "кунианского кризиса", иначе говоря, в ситуа­ции, аналогичной той, в которой концепции жёсткого системного подхода столкну­лись с увеличением аномалий и конкуренцией со стороны других подходов. После рассмотрения одного из основопо­лагающих положений своего анализа о том, что наука ме­неджмента имеет хорошо определённый и стабильный во времени предмет изучения, Они предложили пути для ново­го альтернативного будущего этих подходов. Вместо взгляда на альтернативные системы мышления, как на лежащие на разных "берегах", соперничающие между собой за решение одних и тех же проблем, можно смотреть на них, как на пред­назначенные для анализа различных ситуаций, с которыми приходится работать учёным, занимающимся менеджмен­том. Каждый подход окажется полезным в своей определённой области и сможет быть использован только при наличии определённых, релевантных для него обстоятельств. Если по­добный проект принимается, тогда разнообразие подходов не означает кризиса, а, наоборот, возрастает компетентность и эффективность разрешения различных проблемных ситуа­ций. Таким образом, структура системных методологий от­ражает отношения между различными системными методо­логиями, скомпонованными в соответствии с естественным порядком их появления и развития.

Однако развитие критических систем мышления осло­жнилось тем, что структура системных методологий не в до­статочной мере учитывала оценку путей эффективного при­менения различных системных методологий для решения управленческих задач разных классов. Структура систем­ных методологий теряла, таким образом, собственно крити­ческую направленность и использовалась только как инст­румент рациональности. Пытаясь исправить эту ситуацию, Б. Бенети и П. Кейз, например, предложили полностью функциональную интерпретацию структуры системной ме­тодологии. Они рекомендовали направить исследователь­ские усилия на идентификацию "истинной" природы и ди­намики реальных проблемных ситуаций для того, чтобы за­тем использовать эти данные для построения абстрактной классификации систем. Затем на основе знания различных конструктивных методов или соответствующих преиму­ществ различных системных методологий, обозначенных в терминах их абстрактной классификации, станет относи­тельно просто выбрать правильную методику для решения реальных проблем, с которыми предстоит столкнутся в ре­альной управленческой практике.

Эта объективная ориентация сопровождалась в функ­циональном подходе тенденцией к регулированию. Систем­ная методология Б. Бенети предназначена для того, чтобы помочь лицам, принимающим решения, достичь наилучше­го регулирования системы, которой они распоряжаются. Од­нако при этом не учитываются такие обстоятельства, как структурное неравенство, экономические о политические противоречия, власть, доминирование одних групп над дру­гими и ложное сознание. Некритическое использование сис­темных методологий (как жестких, так и мягких) приводит к игнорированию причин конфликтов, возникающих в связи различным пониманием организационных ценностей и предпочтений.

Функциональный аспект системы системных методо­логий является предметом многочисленных критических ис­следований. Критики стремятся показать, что функциональ­ная составляющая структуры системной методологии игно­рирует возможность различной интерпретации проблем­ных ситуаций, что не существует моделей реального мира для любой проблемной ситуации, которые могли бы дейст­вовать в качестве проводников для выбора необходимой ме­тодологии.

Системная методология — это метасистемная теория и поэтому не может применяться для решения непосредствен­но организационных проблем. Справедливо это и для критического системного подхода. Трудно непосредственно определить круг проблем менедж­мента, где могут применяться критические методы, однако можно надеяться, что на основе критического системного подхода будут разработаны но­вые методики принятия организационных решений, более широко раскрывающие креативный потенциал его благода­ря преодолению барьеров общения и актуализации критиче­ского саморефлективного мышления. С этих позиций критический системный подход основывается на различных предположениях о природе об­щества, развиваемых в других системных подходах. Критический системный подход признает возможность противоречий в социальных систе­мах, существование конфликтов и подавление одних групп интересов другими. В случае признания этих условий, целью становится проведение радикальных изменений и эмансипа­ция подавляющего большинства. Метатеоретический, а не конкурентный подход по отношению к другим системным методологиям позволяет критическому системному подходу поддерживать и развивать комплементаристский подход.