Проблема философии творчества Николая Александровича Бердяева

Проблема творчества в культуре – важнейшая тема русской религиозной философии, позволяющая глубже и полнее понять сущность и движущие силы культуры.

Проблема творчества являлась для Николая Александровича Бердяева основной и центральной темой для всей его жизни. И это хорошо известно, тем более что и сам философ не упускал возможности напомнить об этом. В статье, написанной для немецкого «Словаря философов», раздел о творчестве прямо начинается со слов: «Проблема творчества занимает центральное место в моем мировоззрении» ^[1]. В «Самопознании» глава о творчестве также начинается с аналогичного же признания: «Тема о творчестве, о творческом призвании человека – основная тема моей жизни» ^[2]. А в одной из последних книг он попытается еще более конкретизировать и тем самым подчеркнуть совершенно особую роль и место данной проблемы в своем творчестве: «Это…есть главная тема моей жизни и моей мысли начиная с книги «Смысл Творчества» ^[3]. Самое пристальное его внимание было приковано к такой, наиважнейшей для него, стороне проблемы, как «неудача творчества, к трагической судьбе и творчества, и творца, к трагедии человеческого творчества, причем трагедии неизбежной и непреодолимой в условиях этого мира» ^[4].

Книгу «Смысл творчества» Николай Александрович Бердяев начинает писать в Риме. Ее он считал «не самым совершенным, но самым вдохновенным своим произведением». Она родилась как выражение его творческого подъема, как осмысление пережитого им откровения творчества после подавленности грехом. Появился ответ на фундаментальный вопрос: «что есть творчество, зачем оно?» ^[5]. Тайна творчества в коммуникации человека с Богом и Бога с человеком. Традиционная точка зрения такова, что для человека очень важно переживание греховности. Это основное условие духовной жизни. Только пережив это состояние, можно надеяться на просветление благодатью. Николая Александровича Бердяева беспокоит то, что углубленное переживание греховности может подавить и ослабить человека. Благодать исходит от Бога. Но есть встречное движение такого же рода. Это творчество человека. Оно не является его правом, это его первейшая обязанность. Основная мысль книги «Смысл творчества» – «Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога» ^[6].

Творческим актом человека создаются культурные ценности. Но когда культура доходит, согласно Николаю Александровичу Бердяеву, до своих пределов, до последних утончений и усложнений своих проблем, то появляется сознание того, что высшие достижение культуры не суть новое бытие, новая жизнь, что высшие продукты культуры несоизмеримы с творческим порывом, с творческим заданием. Потому что творческий порыв, направленный ввысь, пресекается тяжестью этого мира и направляется вниз. Вместо нового бытия появляются книги, картины, учреждения, вместо новой жизни - научные гипотезы и теории, объясняющие как ее, эту новую жизнь, создать. Всегда есть несоответствие между творческим актом, творческим замыслом и творческим продуктом. Творчество – это огонь, а культура – охлаждение огня. Творческий акт – это взлет, победа над тяжестью объективированного мира, продукт творчества в культуре есть уже притяжение вниз. В культуре происходит как бы отчуждение, экстериоризация человеческой природы.

Такая трагическая неудовлетворенность культурой не чувствуется массой потребителей культуры, но она остро переживается ее творцами. Творцы всегда недовольны своими достижениями, их всегда не удовлетворяет наличный уровень развития культуры, поэтому всегда остается конфликт и непонимание между духовными исканиями творческого меньшинства и интересами, аппетитами пассивного большинства.

Творческое меньшинство постоянно стремится выйти за пределы культуры к сверхкультурному состоянию, к новому бытию. Но такая тенденция таит в себе, по мнению Николая Александровича Бердяева, много опасностей, особенно для русских. У русских, да и у славян вообще, подозрительное и двусмысленное отношение к культуре. Они любят говорить о буржуазности культуры и очень легко признают себя стоящими выше культуры. У русских есть соблазн почувствовать себя скифами в противоположность к эллинам. Такая скифская идеология в борьбе против ограничений культуры стремится не вверх, а вниз, к бездне. «Современные скифы поют гимны не сверхкультурному, а докультурному состоянию. Менее всего устремлены они к новому небу и новой земле, к преображению мира. Они – язычники, в них клокочет кровь людей, не приобщенных к тайне искупления. В России скифская идеология есть своего рода языческий национализм, переходящий в нехристианский и антихристианский мессианизм. Скифы должны искупить грехи свои подчинением культуре и ее суровой школе»^[7].

Чтобы действительно выйти за пределы культуры к высшему творческому бытию, нужно изжить пути культуры, нужно дойти до ее вершин и лишь там творец может, по Николаю Александровичу Бердяеву, разбить цепи, приковывающие к этому миру. Два явления выходят за пределы канонических форм культуры – святость и гениальность. Великие творцы создают великие произведения. И это возвышает творчество над миром. Но мир требует от творящего соответствия себе, он хочет воспользоваться творческими актами. Поэтому всякий творческий прорыв есть одновременно и неудача творчества. Внутренний огонь гениальной натуры не вполне передается в ее произведениях. Совершенство творческих созданий есть нечто иное, чем творческое горение. Гениальным называют творца, который создал совершенное произведение. Но и самое совершенное произведение оказывается не на высоте того, что было в гениальном творце. Можно говорить о роковой неудаче всех воплощений творческого огня, ибо он осуществляется в мире культуры, должен к ней приспосабливаться, должен использовать материал культуры, современные каноны, должен быть хоть кем-то понят и т.д. Что выше, спрашивает Николай Александрович Бердяев, – святой Франциск Ассизский, единственное в своем роде проявление христианской гениальности, или созданный им францисканский орден, в котором победила обыденность? Что выше – сам Ницше с гениально и пламенно пережитой им трагедией человека или люди и движения, бесстыдно им пользующиеся?^[8]

Проблему философии творчества Николай Александрович Бердяев определил как «роковую неудачу» творческого акта, трагедию творчества. Основополагающее для него – неразрешимое противоречие между творческим замыслом и его практическим осуществлением. В самом широком смысле под творчеством Николай Александрович Бердяев понимал создание чего-либо принципиально нового, «небывшего», «ни из чего не выводимого» и, не ограничиваясь рамками только искусства, распространял его на все сферы человеческой деятельности: он говорил о творчестве в области и хозяйственно-экономической, и социальной, и правовой, и нравственной, и научной, и философской, и так далее, в том числе и в области художественной. Поэтому далеко не случайно нередко сталкиваемся еще и с такой самой общей его формулировкой творчества как деятельности по созданию новой жизни. Так как перечисленные области в своей совокупности действительно представляют всю сферу жизнедеятельности человека в целом.

Поэтому и проблема трагедии творчества также распадается у него соответственно на трагедию творчества вообще (как и на трагедию творца в каждой из указанных областей – на трагедию философа, ученого, реформатора, пророка и так далее) и трагедию творчества художественного, трагедию искусства, трагедию художника. Обе эти разновидности трагедии творчества одновременно и связаны между собой, имея общую основу, и различаются, как своей спецификой, так и уровнем проявления. И подобно тому, как творчество художественное, согласно Николаю Александровичу Бердяеву, представляет собой более высокий уровень творчества вообще, так как полнее, ярче и «лучше всего» раскрывает сущность творческого акта, так и трагедию художественного творчества, трагедия художника – творца предстает соответственно высшей формой трагедии творчества, или, перефразируя его же слова относительно искусства, – трагедией творчества «по преимуществу», то есть собственно трагедией как таковой, поскольку полнее, ярче и лучше всего раскрывают сущность трагедии творческого акта.

Однако бердяевское понимание творчества имело и свою специфику. Под творчеством в собственном смысле он понимал не создание продуктов культуры, не творчество «наук и искусств», не творчество художественных произведений, писание книг, картин и тому подобное, а «потрясение и подъем» всего человеческого существа, направленных на создание иной, высшей жизни, нового бытия. «Творчество для меня не столько оформление в конечном, в творческом продукте, – говорил философ, – сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность, не объективация, а трансцендирование. Творческий экстаз (творческий акт есть всегда экстаз) есть прорыв в бесконечность» ^[9].

Такое понимание творчества привело автора к необходимости разделения его на два «разных акта»: на «внутренний» (первичный) и «внешний» (вторичный). Внутренний – это творческое вдохновение, экстаз, первичная творческая интуиция, когда из «тьмы небытия» возникает творческий образ и зарождается замысел.

«Есть первичная творческая интуиция, творческий замысел художника, когда ему звучит симфония, предстоит живописный образ или образ поэтический, внутреннее, еще не выраженное открытие или изобретение, внутренний творческий акт любви к человеку, тоже ни в чем еще не выраженный. В этом творческом акте человек стоит перед Богом и не занят еще реализацией в мире и для людей. Если мне дано познание, то познание это прежде всего не есть написанная мною книга и не есть формулированное для людей научное открытие, входящее в круг человеческой культуры. Это есть прежде всего мое внутреннее познание, еще неведомое миру и не выраженное для мира, сокровенное»^[10]. Это, согласно Николаю Александровичу Бердяеву, и есть настоящий, «первородный» подлинно творческий акт, собственно творчество в его изначальной, бытийственной глубине. «Это и есть глубина творчества»^[11] …, уходящая в недра бездонной свободы, где, собственно, и лежит исток творчества, откуда оно черпает свои силы и откуда привносит новизну и «небывшее» в этот мир.

Таким образом, творчество реализуется по мнению Николая Александровича Бердяева, двумя путями - путем трансцендирования и путем объективации. На пути трансцендирования творчество направлено за рамки культуры, к вечному, трансцендентному, к тому, что не имеет аналогов в культуре, является совершенно новым, не бывшим ранее. На пути объективации творческий акт приспосабливается к существующей культуре, расширяет ее границы. На самом деле, конечно, это две стороны одного и того же процесса. Человек стремится к вечности, а создает ценности данного времени, стремится выразить невыразимое и непостижимое, а создает продукт, произведение, которое лишь условно, однобоко и односторонне выражает это непостижимое, поскольку иначе оно не получило бы статуса культурной ценности. Но в истинно великом произведении культуры все равно просвечивает его ноуменальная сущность, его трансцендентная природа.

Однако у творчества есть и другая сторона, другая составляющая, без которой человеческое творчество не может состояться. Это – вторичный творческий акт, при котором человек, как существо социальное, должен «являть себя миру», обязан реализовывать свой творческий замысел. Творчество в своей полноте не есть только восхождение, «движение вверх», прорыв к иному миру, оно есть также и «нисхождение», «движение вниз», обращение к другому, к миру, к людям. Человек – творец не может замыкаться в самом себе. «Творческий акт не может быть задушен внутри творца, не находя себе никакого выхода»^[12]. Творец через свое творчество должен открывать людям то, что явилось ему в творческом озарении, вдохновении, замысле. По твердому убеждению философа, кроме того, что творящий должен делиться с людьми тем, что ему было дано свыше, творческий акт человека к тому же представлялся для него магистральным путем реализации личностного начала в человеке. Личность и творчество для Николая Александровича Бердяева явления неразделимые («Личность предполагает творчество…»^[13]); «Вне творчества нет личности»^[14]). Поэтому творчество «менее всего есть поглощенность собой», оно всегда есть «выход из себя»^[15]. «Личность должна выходить из себя, преодолевать себя. Такой она задана Богом. Удушливая замкнутость в себе личности есть ее погибель»^[16]. Личность должна, по мнению Николая Александровича Бердяева, вести постоянную борьбу за первородность, изначальность, чистоту нравственной совести и нравственной мысли при постоянном сопротивлении духа времени, уже застывшей, омертвевшей коллективной нравственной совести и мысли. Только этика творчества может победить искалечение и иссушение человеческой души отвлеченной добродетелью, отвлеченной идеей, превращенной в норму и правило. Нравственная жизнь, говорит Николай Александрович Бердяев, должна быть вечным творчеством, свободным и огненным, то есть вечной юностью и девственностью духа. Она должна покоиться на первородных интуициях, в которых человек свободен от окружений и наслоений жизни, парализующих свободу его нравственных суждений.

Нравственная оценка и нравственный акт должны исходить из конкретной единичной личности и быть индивидуальными и неповторимыми в своей индивидуальности нравственными актами и оценками. Каждый индивидуальный человек должен делать свой собственный нравственный выбор.

Поэтому философ не может не выражать себя в книгах, ученый – в научных исследованиях, социальный или религиозный реформатор – в соответствующих реформах, поэт – в стихах, композитор – в музыке и так далее. Но все это уже – продукты творчества и как таковые они вторичны, производны и никогда не могут быть имманентны первичному (внутреннему) творческому акту. Так как в реализации этих продуктов творец уже связан с миром, зависит от него, от общества, от других людей, от культурной среды, в которой живет и творит, он «скован» миром. Поэтому всякое выражение творческого акта вовне попадает «во власть этого мира»^[17]. «Но мир требует от творящего соответствия себе, мир хочет воспользоваться творческими актами…»^[18]. Происходит приспособление творческого замысла к социальной обыденности и неизбежное его «искажение»^[19]. Творческое вдохновение, горение угашается, охлаждается, отяжелевает и, притянутое вниз к этому падшему миру, застывает в продуктах творчества, продуктах культуры. В этом Николай Александрович Бердяев и видел трагедию творчества и трагедию творца.

«И всегда есть трагическое несоответствие между творческим горением, творческим огнем, в котором зарождается творческий замысел, интуиция, образ, и холодом законнической реализации творчества. Охлажденность, потухание огня есть в каждой книге, картине, статуе, добром деле, социальном учреждении. Творческое горение, творческий взлет всегда направлены на создание новой жизни, нового бытия, но в результате получаются охлажденные продукты культуры, культурные ценности, книги, картины, учреждения, добрые дела. Добрые дела есть ведь так же охлаждение огня любви в человеческом сердце, как философская книга есть охлаждение творческого огня познания в человеческом духе. В этом трагедия творчества и граница человеческого творчества»^[20].

Николай Александрович Бердяев несколько упрощает проблему, полагая, что творчество всегда неадекватно творению, что творчество в творении остывает, кристаллизуется, в нем уже нет творческого огня, а есть только мертвый, застывший слепок, что культура есть всегда уже нечто ставшее, омертвевшее в сравнении с творческим вдохновением. Но культура - это не только продукты творчества - книги, машины, идеи, но это также и сложившиеся формы мышления, стили искусства, художественные каноны. Форма культуры - это атмосфера духовности, существующая в данную эпоху. Она подобна явлению природы, из нее нельзя выскочить, ее нельзя поломать, она может только сама себя изжить, когда кончается ее историческое время. Творчество не там, где стремятся к выражению себя во что бы то ни стало, но - к выражению объективно истинного или объективно прекрасного.

Помимо антагонизма между творчеством и культурой есть еще антагонизм творчества и личного совершенства. На вершинах культуры человека мучит противоположность между тем, чтобы создавать что-то, и тем, чтобы быть чем-то. Гении творили, считает Николай Александрович Бердяев, но недостаточно были; святые были, но мало творили. Творчество рождается из несовершенства и из недостатка. Слишком совершенные перестают творить. «Есть трагический антагонизм между человеком совершенным как делом Божьего творчества и человеческим совершенным творчеством как делом активности самого человека. Вступите на путь йоги, или православной святости, или толстовства, на путь собственного совершенствования - и вы перестанете творить. Существует двоякая трагедия творчества, двусторонне раскрывающая ту истину, что в мире не было еще религиозной эпохи творчества. Творчество антагонистично, с одной стороны, совершенству человека, а с другой - совершенству культуры»^[21].

Здесь можно возразить Николаю Александровичу Бердяеву. Самосовершенствование, т.е. творчество человеком самого себя и есть в чистом виде трансцендентное творчество, ибо никаких культурных продуктов здесь не творится. Но зато творится главное условие культуры, всех культурных достижений вообще - творческий человек, человек в принципе способный к любому виду конкретного творчества. Только совершенный человек и творит, ибо только он и является человеком в подлинном смысле этого слова, и творчество является его естественным состоянием. Следовательно, он творит не от недостатка, а потому что не может не творить.

Таким образом, сущность трагедии творчества Николай Александрович Бердяев видел именно в несоответствии между творческим замыслом и его практическим осуществлением фактически во всех сферах человеческой деятельности. Трагический характер такого несоответствия заключался в его непреодолимости, в неразрешимости этого извечного конфликта. Философ полагал, что творчество всегда неадекватно творению, что творчество в творении остывает, кристаллизуется, в нем уже нет творческого огня, а есть только мертвый, застывший слепок, что культура есть всегда уже нечто ставшее, омертвевшее в сравнении с творческим вдохновением^[22].

«Ибо уже по характеру своего задания, по своей изначальной внутренней направленности, по своей экзистенциальной глубине всякий творческий акт оказывается безмерно больше всякого его осуществления»^[23]. Если подлинной целью всякого творческого акта могло быть, согласно автору, только создание «иного бытия», «иной жизни», то результатом «всякого его осуществления являлись лишь материальные культурные ценности. И великая творческая энергия человека, не достигая своей конечной имманентной цели, «исходила» в культуру этого мира. И вместо нового бытия творилась… культура»^[24]. «В этом трагедия творчества. Оно хочет вечности и вечного, а создает временное, создает культуру во времени, в истории»^[25]. Творческий процесс оказывается по существу обреченным на внутреннюю неудачу. Неудачу творческого акта предопределяет противоречивая природа человека, в частности, вечный конфликт между полярно противоположными ее началами: внутренним и внешним, духовным и физическим, трансцендентальным и земным.

Можно сделать вывод, что для русского философа смысл творчества в культуре заключается в том, чтобы попытаться выйти за культуру. Смысл творчества – в преображении мира, а не в закреплении этого мира в объективном совершенстве. Творчество есть борьба против застывшего, окостеневшего мира, мира, в котором господствуют законы и необходимости, т.е., в конечном счете, против мира культуры. Можно различать, исходя из работ русских мыслителей, культуру продуктивную и культуру репродуктивную, т.е. такую, которая только воспроизводит готовые формы, повторяет их снова и снова, ни на йоту не отклоняясь от заданных стереотипов. И тот и другой вид культуры очень важны в обществе. Однако, если мы ограничиваемся репродуктивной частью культуры, то мы можем только повторять чужие мысли, копировать чужие дела, подражать чужим поступкам. Огромное большинство людей так и живет. Общеизвестно, что в любой науке действительно творят несколько человек, их труд, их гениальные интуиции, прозрения копируются, размножаются, и осадками этого труда живут остальные тысячи научных работников. Можно сказать, что в мире репродуктивной культуры для меня нет места – там все уже сказано, все уже сделано, все места уже заняты. Остается только повторять то, что уже сделано, жить чужой жизнью, чужим трудом. Следовательно, своего места не занимать, ибо занять свое место, встать на него можно только своим оригинальным пониманием, своим собственным делом, которое за меня никто не сделает, своим творчеством. Только творя, можно развивать культуру репродуктивную, устоявшуюся. Продуктивная деятельность - это всегда деятельность трансцендентная, это всегда попытка выйти за рамки культуры. Вся проблема в том, чтобы удержаться на этом уровне, не попасть в рабство культуре репродуктивной, когда науки, искусства, философские теории превращаются в идолов для поклонения. Когда культура превращается в самоцель, она подавляет творческую свободу человека.

Согласно Николаю Александровичу Бердяеву, творчество должно в конце концов выйти из тисков личного совершенства и совершенства ценностей культуры. Творчество перейдет к космическому совершенству, в котором сольются и совершенство человека и совершенство его созиданий. Если доныне мир знал только два пути - созидание собственной души или созидание совершенной культуры, то рано или поздно с помощью религии, религиозного творчества человек выйдет из этой противоположности, выйдет из физического мира и его законов. Человек во всей полноте своей жизни должен будет превратиться в творческий акт ^[26].

Религиозный центр тяжести должен быть перенесен из сферы священническо-охранительной в пророчески-творческую. Пришествие Христа, в котором полностью раскрывается абсолютный человек, связано с творческим актом человека. Христос никогда не придет в силе и славе к людям, которые не совершат творческого акта. Но для этого нужно изменить отношение церкви к творчеству, «освятить» его. До сей поры религиозная невыраженность человеческого начала как органической части жизни Богочеловечества, религиозная нераскрытость свободного призвания человека создавали дуализм церкви и мира, церкви и культуры, сакрального и светского. В мире происходит огромное творческое движение в науке, в философии, искусстве, в технике, даже в религиозной мысли, в мистических настроениях. Но наше творческое отношение к жизни, считает Николай Александрович Бердяев, остается неоправданным, неосвященным, не подчиненным религиозному началу жизни. Творчество остается внецерковным, светским и мирским. Мы спасаемся в одном плане бытия и творим жизнь в совсем другом плане бытия, и всегда есть опасение, что там, где мы творим, мы погибаем, а не спасаемся. Получается так, что церковь существует для спасения отдельных душ, но не интересуется творчеством жизни, преображением жизни общественной и космической.

Нужен поворот Церкви к жизни, ибо в Церковь в идеале входят все стороны жизни, Церковь есть положительная полнота бытия. Принижение человека, его свободы и творческого призвания, порожденное пониманием христианства исключительно как религии личного спасения, Церкви как лечебного заведения, куда отдельные души поступают на излечение, вызвало восстание и бунт человека во имя своей свободы и творчества. На пустом месте, которое оставлено в мире христианством, антихрист начал строить свою вавилонскую башню и очень далеко зашел в своем строительстве. «Манившая свобода человеческого духа, свобода человеческого творчества на этом пути окончательно погибает. Церковь должна охранять себя от злых стихий мира и злых в нем движений. Но подлинное охранение святыни возможно лишь при допущении христианского творчества»^[27].

Но каким образом человек должен превратиться в творческий акт, полностью превзойти культуру? Это, по мнению Николая Александровича Бердяева, будет возможно только после конца истории, т.е. история, в которой все объективируется, в которой творческий огонь не похож на продукт творчества, где неизбежно отчуждение человека от продуктов своего творческого воображения, – такая история должна закончиться ^[28].