Проблемы мемориальной культуры и исторической памяти в современном Ливане

Кирчанов Максим Валерьевич ORCID: 0000-0003-3819-3103 доктор исторических наук доцент кафедры регионоведения и экономики зарубежных стран, Факультет международных отношений; доцент кафедры истории зарубежных стран и востоковедения, Исторический факультет; Воронежский государственный университет; ResearcherID: B-8694-2017; Scopus Author ID: 57193934324 394077, Россия, Воронежская область, г. Воронеж, ул. Пушкинская, 16, каб. 236 Kyrchanoff Maksym Waler'evich Doctor of History Associate Professor of the Department of Regional Studies and Economics of Foreign Countries, Faculty of International Relations; Associate Professor of the Department of History of Foreign Countries and Oriental Studies, Faculty of History; Voronezh State University; ResearcherID: B-8694-2017; Scopus Author ID: 57193934324 394077, Russia, Voronezh region, Voronezh, Pushkinskaya str., 16, room 236 maksym_kyrchanoff@hotmail.com Другие публикации этого автора

Введение. В современной истории ближневосточный регион часто ассоциируется с таким явлением как «конфликт». Фактически на Ближнем Востоке продолжаются несколько конфликтов. Системным признаком регионального конфликта является его расширение за счет привлечения новых участников. В то же время в современной научной литературе и политической аналитике конфликты на Ближнем Востоке часто сводятся к военно-политическим или экономическим противостояниям, вызванным дефицитом и неравным доступом к ресурсам. В литературе отмечается политическая или экономическая компонента этих конфликтов. В современной историографической традиции конфликты в регионе в основном сводятся к военно-политическим и экономическим противостояниям и противоречиям, Во внимание следует принимать и множественные истоки этих конфликтов, которые имеют и другие причины, связанные с различными национальными и религиозными идентичностями, которые не только сосуществуют, но и существуют. но они тоже конкурируют между собой. Участники конфликтов в течение нескольких десятилетий смогли выстроить собственную идентичность, характеризующуюся разными уровнями консолидации и политической институционализации в публичном и общественном пространстве отдельных стран.

Цель и задачи. В центре авторского внимания в представленной статье будет мемориальная перспектива современных конфликтов на территории Ближнего Востока. Целью статьи является анализ того, каким образом коллективная историческая память Ливана стимулирует политические и военные конфликты в регионе. В число задач автора статьи входит 1) изучение особенностей войн памяти в Ливане, 2) выявление и уточнения состава акторов и институций вовлеченных в мемориальные конфликты, 3) анализ перспектив перетекания и трансформации конфликтов из «горячей» фазы в направлении формально более спокойной и умеренной стадии, которая условно может быть определена как «мемориальная конфронтация» или «войны памяти».

Методология. В плане методологических принципов организации исследования данная статья позиционируется автором как написанная в соответствии с основными трендами развития той междисциплинарной области исторического знания, которая сфокусирована на изучении коллективной исторической памяти и мемориальной культуры. В отношении исторической памяти Ливана предполагается, что «исследования памяти в 1990-х гг. опирались на особое понимание перехода, который внезапно прекратился с началом арабскими восстаниями. 2011 год стал поворотным моментом. Восстания заставили ученых усомниться как в национальной структуре памяти, ранее находившейся в привилегированном положении, так и в том, что именно они стимулировали интерес к памяти о протестах» ^[1]. Для современной историографии и культуры проведения исторического исследования характерен отказ от такой политологической парадигмы в понимании памяти. Кроме этого, среди историков заметно критическое отношение к политике памяти ^[2], так как последняя становится угрозой для истории как науки, содействуя ее политизации и идеологизации. Поэтому, как полагает российский историк Н. Копосов, характерна «смена форм исторического сознания», которая неизбежно «сказывается на семантических структурах» ^{[3, c. 58]}, вводя в их число память и многочисленные от нее производные – от исторической памяти и войн памяти до мемориального поворота и мемориальных культур. Автор полагает, что под исторической политикой следует понимать те методы, которые правящие политические элиты и связанные с ними интеллектуальные сообщества практикуют и используют для формирования и последующего поддержания коллективных представлений о прошлом в контекстах различных форм идентичности – национальных, политических и гражданских –соответствующих политическим интересам правящих групп или в максимально степени с ними соотносящихся. Поэтому, если в предшествующие десятилетия «герменевтика исторического сознания помещало событие внутри поля, образованного между двумя метаисторическими категориями… между пространством опыта и горизонтом ожидания» ^{[4, c.38]}, то на современном этапе событийность истории фактически формируется в рамках как исторической политики, так и мемориальной культуры.В этом контексте историческая политика ведет к институционализации зависимости истории от политической и идеологической конъюнктуры, сокращению ее академического значения и эпистемологического потенциала, так как не познание прошлого, по легитимация актуальных политических состояний и идеологий становится основной задачей истории, используемой в рамках политики памяти.

Основной текст статьи. Историческая память Ливана, подобно другим странам региона, отягощена ситуациями одновременного и параллельного софункционирования и соразвития различных памятей ^[5], что стало следствием не просто многосоставного характера государственности, но и незавершенности процессов воображения и изобретения ^[6], а также строительства современной нации-государства ^[7]. Линии разграничения между этими памятями и связанными с ними, мемориальными культурами, являются весьма различными. Этнические группы обладают своими собственными версиями памяти, но принимая во внимание то, что основной этнической группой Ливана являются арабы, имеют место процессы фрагментации арабской памяти, которая фрагментируется по принципу конфессиональной и этнической принадлежности. В этой ситуации память подвержена не просто фрагментации, но и регионализации, что ведет к ее превращению в символическое пространство политического и идеологического противостояния, нередко отменяя или минимизируя значение государства как института, что позволяет некоторым историкам категорически утверждать не просто кризис, но и распад ливанской системы государственности в целом ^[8]. Поэтому войны памяти стали универсальные формами функционирования местной национальной культуры исторической памяти.

Системной особенностью войн памяти в Ливане стала травматизация памяти. Принимая во внимание общую специфику Арабского Востока во второй половине 20 века, насилие может быть признано универсальной формой политической коммуникации между различными участниками политических процессов. В этом отношении ливанский опыт не является некой аномалией, которая выделяет страну из общеарабского контекста. Вместе с тем гражданский конфликт на территории Ливана, интервенция Израиля и вмешательство во внутриливанские дела внешних игроков привели к значительной интернационализации мемориального конфликта на территории этой арабской страны. Поэтому вмешательство различных стран вело не просто к военному противостоянию с ними, но и к новым волнам травматизации коллективной исторической памяти, которая подвергалась насилию не только в рамках собственно ливанского гражданского конфликта, но и внешнего военного вмешательства.

Анализируя ситуацию множественности памятей и параллельного соразвития мемориальных культур на территории Ливана, следует признать, что между ними отсутствуют строгие, реальные или условные, границы. Последние стали следствием разрыва – политического, социального, культурного и интеллектуального. По мнению С. Таннури-Карам, в ливанском обществе в результате военных и политических конфронтаций «произошел разрыв во времени и памяти, который увековечил существование в послевоенном обществе, основанном на стирании и отказе признать какую-либо преемственность с прошлым» ^[9]. Поэтому пространство между различными версиями ливанской памяти может быть описано в категориях фронтира ^[10].

На протяжении 1980 – 1990-х гг. в условиях как гражданского конфликта, так и внутриполитического противостояния имели место случаи и попытки временных сближений и альянсов не просто по конфессиональному признаку, но исключительно по политическому и идеологическому. В такой ситуации мусульмане могли объединяться с христианами, в то время как христиане могли группироваться с арабами. В этой ситуации разделение политических партий на правых и левых было второстепенным фактором. Вместе с тем, подобные политические и фактически идеологические альянсы вели к тому, что коллективная память подвергалась интеграции в арсенал средств и методов элит. Поэтому тенденции к инструментализации привели к тому, что представления о прошлом превратились в эффективный ресурс политической мобилизации масс как носителей памяти, с одной стороны, и элит как форматоров такой памяти, с другой.

Процессы травматизации ливанской исторической памяти нередко стимулировались извне, и основным источником подобный коллективной исторической мемориальной травмы стал Израиль, точнее –израильско-палестинский конфликт ^[11]. Известно, что на территории Ливана существовали лагеря политических беженцев, а Израиль периодически вмешивался во внутренние дела Ливана, что привело к военной интервенции еврейского государства на территории этой арабской страны. В такой ситуации и израильское и палестинское присутствие воспринимались как внешнее вмешательство, как попытки поставить под сомнение не просто существование ливанской государственности, но ливанского государства как политического тела и как единого тела нации ^[12]. В этой ситуации и израильское, и палестинское присутствие воспринимались как органически и исторически чуждые, что содействовало радикализации коллективной памяти и представлений о прошлом. В этом случае история использовалась как мобилизационный ресурс, в том числе – и в этнически чистках, направленных против палестинских беженцев, которые в контекстах ливанской мемориальной культуры воспринимались как чуждые.

Комментируя роль исторической политики, Дэвид Рифф полагает, что «коллективная историческая память не уважает прошлое… когда государства, политические партии и социальные группы апеллируют к коллективной исторической памяти, их мотивы далеки от тривиальных» ^[13], что содействует его превращению в политический ресурс, активно используемый в конфликтных обществах. Специфика развития коллективной памяти Ливана поэтому состоит в неурегулированности конфликта ив неспособности и невозможности элит предпринять реальные шаги для решения конфликтных отношений между различными сообществами, которые исторически сформировали ливанскую государственность ^[14], чья политическая культура оказалось отягощенной этническими, политическими и конфессиональными противоречиями, что оказывало существенное влияние на развитие идентичности ^[15], точнее – на неспособность последней в полной мере преодолеть этнические и религиозные границы, превратившись в идентичность гражданской нации.

Ситуация множественности памятей и их параллельного соразвития актуализирует функции избирательности в функционировании мемориальной культуры, так как в многосоставных обществах память становится «своеобразным фильтрующим механизмом в темпоральном измерении... на момент завершения формирования матрицы памяти на время она оказывается в статическом состоянии – память-матрица пассивна. Однако изменения в социуме приводят к активизации памяти – ее востребованность определенными социальными группами в конкретном историческом контексте вызывает необходимость адаптации коллективной памяти к конкретным условиям. Любые общественные сдвиги (национальное самоопределение, обретение государственной независимости, изменение политического режима) непременно приводят к обновлению коллективного видения прошлого» ^{[16, c. 83]}. Эти сдвиги становятся максимально заметны в постконфликтных обществах или социумах, которые пребывают в состоянии конфликта, что актуализирует не только политическую и идеологическую гетерогенность, но и множественность памятей.

В этой ситуации на протяжении первой четверти 21 века ливанская историческая память продолжала оставаться фрагментированной и неконсолидированный, не воспользовавшись опытом Восточной и Центральной Европы и не приняв специальных мемориальных законов. Кроме этого, страна не воспользовалась опытом Южной Европы, которая преодолевала наследие авторитаризма, принимая соответствующие законы, осуждающие насилие недемократических режимов ^[17]. В этой ситуации пространство развития коллективной исторической памяти продолжало функционировать стихийно, фактически никем не контролируясь. В этом отношении историческая политика в Ливане радикально отличается от европейской, так как в случае с «классическими» странами исторической политики, то есть государствами Центральной и Восточной Европы, с Северной Африке политика памяти практически не включает «целенаправленные действия государства, направленные на то, чтобы сообщество помнило одни вещи более интенсивно, чем другие, в самом простом смысле. Процессы забывания также абсолютно нормальны для любой памяти, ведь коллективная память всегда охватывает как память, так и забвение» ^[18].

В Ливане все эти тенденции имеют место, но государство оказывается от них отстранённым, так как основную роль в политике памяти играют общественные активисты. Такая ситуация стала следствием того, что Ливан не смог в полной мере актуализировать свои качества государства-нации или национального государства. Эти принципы в реализации проекта ливанской государственности не получили развития, что самым существенным образом оказало влияние на развитие коллективной исторической памяти и формируемой в ее рамках мемориальной культуры.

Поэтому мемориальные процессы не подвергались даже минимальной регламентации. В результате этнические противоречия все в большей степени сочетались с политическими. Кроме этого, продолжавшееся вмешательство во внутренние дела Ливана как со стороны как Израиля, так и палестинских политических активистов, фактически превратили ливанскую коллективную историческую память в заложника. Противоречия между идеями палестинского национализма, который противостоял израильскому сионизму и попыткам Израиля защитить свое право на существование на протяжении 2023 г. привело к резкому обострению палестино-израильского конфликта, что привело к фактически вмешательству Израиля во внутренние дела Ливана, который превратился в поле реального, но не мемориального политического противостояния Израиля и палестинских формирований. В такой ситуации коллективная память Ливана подвергается еще большей травматизации и фрагментации. Поэтому Ливан фактически оказался не в состоянии выработать модель функционирования многосоставного общества, отдельные сегменты которого обладали не только собственными этническими и религиозными идентичностями, но имели свои собственные коллективные исторические памяти. Поэтому Ливан, вероятно, следует определять как несостоявшееся государство. Причины подобного кризиса частично лежат в сфере недоразвитости мемориальной культуры в этой стране.

Кроме этого, для развития мемориальной культуры Ливана характерна тенденция трансформации сложившейся ситуации войн памяти в направлении к пост-памяти ^[19]. Ливанская пост-память является травмированной коллективной исторической памятью, так как фактически оказывается, состоящей из различных национальных и конфессиональных исторических памятей, который взаимно отягощены опытом негативных представлений друг о друге, формированиям и развитием образов Другого. В такой ситуации коллективная память в Ливане оказывается неспособный к обновлению и эффективной адаптации к новым условиям. Поэтому войны памяти оказываются почти единственный и универсально доступной формой развития мемориальной культуры, так как ливанское общество фактически не имеет иного опыта мемориального диалога кроме конфликта.

В такой ситуации чрезвычайно ценным оказался ливанский опыт развития альтернативных форм памяти. Генезис, история и дальнейшее продвижение подобных контр-памятей или контркультур коллективной исторической памяти могли отличатся разнообразием ^[20]. Если ранее коллективная память формировалась усилиями интеллектуалов, связанных с теми или иными этническими и конфессиональными сообществами и была в значительной степени подвержена идеологическими и политическими предпочтениям ее носителей, то в современных условиях память подвержена стихийному переосмыслению. Этот процесс стимулировался снизу и носил не завершенный характер, будучи фактически и практически несвязанным с политическими элитами, которые предпочитают решать содержательно другие задачи. В такой ситуации появляются множественные альтернативные носители низовой памяти, склонные писать не просто национальную историю как совокупность больших нарративов, но конструировать историю памяти как историю, сконструированную снизу. Эта модель коллективной исторической памяти носит, как правило, травмирующий характер, потому что неизбежно актуализирует наследие войны и насилия, апеллируя к образом Другого, которые сложились в предшествующие годы в ливанской мемориальной культуре. Несмотря на отягощенность коллективной исторической памяти коллективными же травмами, попытки как элит, так и агентов исторической политики направлены на «построение нарративов о травмирующих событиях, позволяющих сознательно распознавать и помещать такие события в область воспоминаний, которые в противном случае могли бы остаться вытесненными, позволяет сообществам восстановить чувство идентичности» ^[21].

Историческая память в Ливане на протяжении 1990-х – 2010-х гг. развивалась вне формализированных границ, поддерживаемых государством или отдельными этническими группами. Поэтому для мемориальной культуры в значительной степени характерна селективность, так как «память обходится без истории и практик репрезентации прошлого, характерных для этой дисциплины. Она предпочитает использовать любую форму воспоминаний и свидетельств, апеллирующих к чувствам и эмоциям» ^[22]. В подобной ситуации в Ливане не получили развития институты коллективной исторической памяти, кроме этого, отсутствовали не только специализированные мемориальной институции, ну и специальные законы об исторической памяти и ответственности за интерпретацию прошлого, которая не совпадала бы с интересами политических элит или конъюнктуры и текущей политической ситуации. Поэтому историческая коллективная память в Ливане была подвержена последовательной фрагментации, так как наряду с формально действующими раннее акторами, представленными государством и политическими элитами, появились новые акторы, представленные на этот раз формирующимся ливанским гражданским обществом. Последнее оказалось очень слабым и неспособным к конкуренции с ливанской моделью государственности, которая была построена фактически по линиям конфессионального и религиозного разделения. Принимая во внимание значительный уровень коррупции и неформальных связей, альтернативные версии исторической памяти в Ливане фактически не могли получить развитие и последующего продвижения.

Анализируя слабость ливанского гражданского общества, волнение октября 2012 г. становились не просто неизбежными, но показали, что мемориальная конфронтация и войны памяти переходят на новую стадию развития. В условиях гражданского и политического кризиса на территории Ливана, общественные активисты попытались поставить под сомнение, существовавшие ранее религиозные и политические памяти сообществ и, как следствие, и идеологические противоречия между ними, которые содействовали большей фрагментации ливанской государственности, основанной на функционирование этнических и религиозных сообществ-общин как составных компонентов ливанской государственной модели. Поэтому волнения 2012 г. проходили под общедемократическими лозунгами.Среди призывов участников протестов звучали и те, которые апеллировали к необходимости привлечения к ответственности представителей политических и военных элит, которые были виновны в совершении военных преступлений против гражданского населения. В этом контексте волнения 2012 г. в определенной степени продемонстрировали активизацию ливанского гражданского общества, растущую сознательность людей и их неприятие модели государственности, основанный на принципах политического, религиозного и этнического сектантства, то есть разделения государственности на принципах не просто регионализации, но коммунальной фрагментации.

Эти противоречия стимулировали политический фанатизм и догматизм участников исторической политики в их восприятии прошлого, что актуализировало конфликт как универсальную компоненты мемориальной культуры. Поэтому в историографии подчеркивается, что «историческая память всегда конфликтна. Она эмоционально и мифологически обострена. Она может наряжаться в одежды политического и исторического нигилизма. Но этот нигилизм – своеобразный провокационный тезис, побуждающий к отрицанию исторической памяти – это попытка разрушения установившегося дискурса с целью выстраивания нового нормативного дискурса» ^{[23, c. 96]}, утверждение которого ведет не только к появлению новых модусов описания прошлого, но и актуализирует конфликтный потенциал между его различными видениями. Вместе с тем, подобная политика не получила развития, так как инерция, унаследованная от более раннего периода, оказалось более значительной и действенной нежели демократические инициативы, которые в перспективе могли привести не к очередному гражданскому конфликту, но к отказу от использования войн памяти как универсальной стратегии политической коммуникации между различными группами и сообществами Ливана.

Анализируя ливанский опыт исторической коллективной памяти, во внимание следует принимать особенности ее фрагментации. Мемориальная культура не просто фрагментирована по политическим и идеологическим принципам. Различные интерпретации событий прошлого не являются причиной противоречий мемориальных конфликтов между различных культурами коллективной исторической памяти. Известно, что национальная историческая память ливанцев как гражданской нации и Ливана как нации-государства остается очень слабой, нестабильной и хрупкой. В это же время общинные памяти различных групп, представленных христианами и мусульманами, представляются более сильными и эффективными. В этой ситуации неизбежно возникала конкуренция между слабой национальной памятью и ее этническими и религиозными альтернативами, которые не просто стремились вытеснить друг друга, но в этой мемориальной конфронтации коллективные памяти отдельных этнических религиозных сообществ претендовали не только на победу над альтернативными памятями своих оппонентов, но и на занятие положения той мемориальной культуры, которая бы формировала и определяла бы основные векторы и траектории развития памяти Ливана как нации и государства, маргинализируя памяти-конкуренты.

Политические и идеологические контексты, в рамках которого, в Ливане развивается историческая память, превращают его в уникальный случай незавершенного национального строительства и конструирования мемориального коллективного опыта. Ливан, действительно, стал уникальным случаем в арабском мире, где взаимосвязь и и взаимовлияние между организованными и централизованными формами памяти и локальной памяти, памяти сообществ с национальной память Ливана как нации-государства и Ливана как политической нации оказалась чрезмерно слабой и неразвитой. В этой ситуации националистическое воображение ливанских политических элит, которые пытались конструировать образ Ливана как многосоставного общества, оказалось крайне неэффективной политической моделью создания сложной государственной модели. В результате сложился разрыв между национальной памятью и памятью, которая возникала и развивалась по инициативам гражданских активистов, которые не были согласны с теми авторитарными моделями политической памяти, навязываемыми сверху правящими элитами не только в силу авторитарного такой исторической политики, но преимущественно по причине ее неэффективности.

Выводы. Завершая статью, необходимо рассмотреть ряд факторов, связанных с войнами памяти в ближневосточном регионе. На данном этапе конфликты в регионе находятся в состоянии напряженности, поскольку Ливан охвачен боевыми действиями с участием широкого круга внутренних и внешних игроков. Более того, эти военно-политические противоречия подпитывают различные версии, видения и прочтения коллективного и общего прошлого. История, коллективные репрезентации прошлого в разных государствах региона превратятся в символическое поле битвы и противостояния различных акторов, вовлеченных в политические и военные конфликты региона. История подвергается активному манипулированию и инструментализации, что создает условия для ее превращения в относительно эффективный мобилизационный ресурс, который правящая политическая элита использует как для легитимации своего пребывания у власти, так и для оправдания активных действий против оппонентов, в том числе в контексте современных военно-политических конфликтов. История сводится к оправданию политического насилия с помощью символического ресурса прошлого. Формально общее прошлое на самом деле активно используется для национализации истории, превращаясь в источник информационной войны для оправдания военных действий. История активно используется в политических конфликтах между государствами региона, поскольку на Ближнем Востоке национальное государство не до конца сформировано и поэтому нет гражданских и политических институтов, которые могли бы разрешить конфликт. Элиты были вынуждены обратиться к символическим ресурсам истории по мере углубления конфликта. Гипотетически можно предположить, что военно-политические конфликты рано или поздно будут решены, но вероятность конфликта сохранится. Военно-политический конфликт может трансформироваться в другую форму, представленную мемориальными войнами или войнами памяти, которые также являются конфликтами, отличающимися от нынешних конфликтных ситуаций отсутствием реальных военных действий. В то же время не исключено, что в случае мутации конфликта в сторону «войн памяти» могут проявиться иные взгляды на прошлое и склонность элит инструментализировать прошлое посредством национализации истории. Подобная политическая стратегия не станет толчком к новой эскалации, которая приведет к новым конфликтам, которые будут легитимизированы обращением к историческому опыту, а память окажется в центре интерпретационной модели объяснения военно-политического противостояния в ближневосточном регионе.