Консоциативная демократия в постконфликтных обществах. Возможность применения в Боснии и Герцеговине

Коёвич Сара аспирант; кафедра Теории и истории международных отношений; Российский университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы ассистент; кафедра Иностранных языков; Российский университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы 117198, Россия, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, 10 к2 Kojovic Sara Postgraduate Student; Department of Theory and History of International Relations; Patrice Lumumba Peoples' Friendship University of Russia Assistant; Department of Foreign Languages; Patrice Lumumba Peoples' Friendship University of Russia 117198, Russia, Moscow, Miklukho-Maklaya str., 10 k2 sara.kojovic96@gmail.com Другие публикации этого автора

Введение

Прикладные решения консоциативной демократии (особенно в странах «третьей волны демократизации») открыли важный академический и практический вопрос о взаимосвязи консоциации, миротворчества и укрепления демократии. Традиционный подход к консоциативной демократической модели основывался на сомнении ее демократического потенциала. Таким образом, основной задачей классических теоретиков консоциативной демократии было доказать, что «...консенсуальная демократия может считаться более демократической, чем мажоритарная демократия, и во многих отношениях». ^{[1, С. 79]} Со временем подобные амбиции утихли. В большинстве современных публикаций консоциация в основном изучается как подходящая основа для прекращения конфликтов и предотвращения их возобновления в хрупкой среде постконфликтных обществ. Основной осью анализа в этом подходе к консоциации является взаимосвязь между консоциативными механизмами и поддержанием мира. Качество демократии, как правило, не является предметом изучения, хотя неявно предполагается, что там, где есть мир и демократия, успехи лучше. Наше намерение состоит в том, чтобы изучить в статье обе корреляции: консоциация обеспечивает мир, и консоциация гарантирует демократию, на примере глубоко разделенного постконфликтного общества – Босния и Герцеговина.

Сформулируем предмет нашего исследовательского внимания следующим образом: могут ли консоциативные механизмы, помимо влияния на завершение конфликта, гарантировать долгосрочный мир и стабильность без опасности возрождения «призраков прошлого»? И в связи с вышеизложенным: являются ли императивы консоциативного умиротворения постконфликтных обществ и их демократизации взаимоисключающими? Мы будем отстаивать позицию, согласно которой консоциацию можно считать восприимчивым механизмом управления конфликтами в этих обществах, но не успешной моделью их демократизации. Учитывая характер проблемы, мы подойдем к исследованию с точки зрения институциональной парадигмы. Мы будем исследовать, как формальные и неформальные консоциативные институты влияют на процессы умиротворения и демократизации глубоко сегментированных постконфликтных обществ.

Тезисы, которые мы рассматриваем в этой статье, заключаются в следующем: 1) вероятность сохранения мира выше в постконфликтных обществах, в которых существуют консоциативные механизмы, чем в тех, которые их не успешно реализовали; 2) консоциативные механизмы, применяемые в постконфликтных обществах, по своей сути подрывают процессы их демократизации; 3) Босния и Герцеговина является примером страны, где невозможно реализовать консоциативную демократию из-за непоследовательности правящих политических партий и отсутствия общей цели на будущее.

Демократия и разделенные общества

Чтобы установить, по крайней мере в принципе, начало академического интереса к теме этнокультурного плюрализма, Уилл Кимлика правильно отмечает, что вопрос этнической принадлежности на протяжении большей части 20-го века, вплоть до 1970-х годов, считался второстепенным или решенным в почти все учебные дисциплины. ^{[2, С. 363]} То, что начинается в тот момент как осторожный вопрос о темах идентичности, в 1990-е годы перерастает в безграничную междисциплинарную дискуссию об обосновании требований сторонников политики идентичности и путях правового и институционального уважения этнокультурного разнообразия.

В рамках политической науки дискуссия развивалась одинаково широко как в области политической теории, так и в области эмпирико-институционального анализа современных политических систем. В то время как теоретики в основном были озабочены онтологическими и эпистемологическими основаниями плюрализма идентичности, политические эмпирики сосредотачивают свое внимание на вопросе: может ли представительная демократия с ее институциональными решениями выжить в обществах, характеризующихся заметной этнокультурной гетерогенностью. У классических теоретиков либеральной демократии такой дилеммы не было. Любая попытка найти в их работах хоть какой-то намек на тему культурного плюрализма или этнической принадлежности подвергается сомнению. Ранняя либеральная теория озабочена идеей того, как люди объединяются в политическое сообщество и как следует управлять политическими сообществами, в то время как вопрос о том, кто присоединяется, с точки зрения маркеров идентичности, остается в стороне. Джон Локк, таким образом, говорит об «первоначальном договоре, посредством которого ряд людей... создают сообщество или правительство, в котором большинство имеет право управлять другими», в то время как Гоббс указывает, что «государственное сообщество институционализировано когда множество людей согласны друг с другом...». ^{[3, С. 20]} Как мы видим, сторонами общественного договора являются индивиды, точнее люди, которые не выступают представителями этнических или каких-либо иных групп. Эти базовые знания либеральных теорий общественного договора имели важное значение для других «изобретений» либеральной вселенной, включая принцип политического представительства. Либеральная демократия, таким образом, приобретает представительную форму и, что не менее важно, очищается от существенных отложений «старого режима». Это означало, среди прочего, что принцип политического представительства в соответствии с провозглашаемым нейтралитетом публичной сферы ни в коем случае не должен отражать индивидуально-идентичную структуру населения, а исключительно интересы предпочтений отдельных лиц. Таким образом, политика в либеральном смысле представляет собой не что иное, как «способ объединить в рамках нейтрального набора правил интересы отдельных лиц и направить их в политическую сферу, которая производит и формирует коллективные цели сообщества». ^{[4, С. 185]}

Минимальная концепция демократии, находящаяся под сильным влиянием работ Йозефа Шумпетера, остается доминирующей в современной демократической теории. Демократия в этой модели определяется узко и оперативно с точки зрения агрегирования интересов и партийной конкуренции. В своей книге «Капитализм, социализм и демократия» Шумпетер открыто приравнивает демократию к механизмам рыночного поведения индивидов. По его словам, демократия представляет собой «такую институциональную структуру принятия политических решений, при которой индивиды приобретают право принимать решения посредством конкурентной борьбы за голоса народа». ^{[5, С. 122]} Борьба за власть рассматривается как ключевая особенность демократической динамики. Сэмюэл Хантингтон, следуя определению Шумпетера, еще больше обостряет контуры процедурного понимания демократии. Для того чтобы страну можно было назвать демократической, сообщает нам Хантингтон, важно не только провести выборы, но и чтобы в ходе выборов сменилось правительство как минимум дважды. ^[6] Сеймур Липсет и Джейсон Лэйкин, приверженцы эмпирического определения демократии, дают следующее определение: «демократия — это институциональное устройство, при котором все взрослые люди имеют право голосовать на свободных и справедливых конкурентных выборах за свою основную исполнительную власть и за национальный законодательный орган». ^{[7, С. 39]} Как и Хантингтон, Липсет и Лейкин также считают, что для демократии важно, чтобы существовала реальная вероятность того, что правящая партия потеряет власть. Вариант процедурной демократии представляет самый влиятельный послевоенный теоретик демократии Роберт Даль. Хотя его определение выходит за рамки минималистского понимания демократии, оно совпадает с вышеупомянутыми определениями в двух своих ключевых столпах: демократия находится на пересечении конкурентоспособности и инклюзивности. ^[8] Плюралистический подход Даля к демократическому процессу, несомненно, представляет собой важный вклад в демократическую теорию, но эта концепция, как и ранее упомянутые, недостаточно рассматривает проблему культурного плюрализма.

Эта оплошность станет причиной резкой критики, которая в итоге приведет к возникновению консоциативной модели демократии. Этнокультурная сегментация современных государств, по мнению сторонников консоциативной теории, представляет собой факт, который должны учитывать демократические институты. Сегментированные расколы могут носить религиозный, идеологический, языковой, региональный, культурный, расовый или этнический характер и особенно ярко выражены в постконфликтных обществах. Партии, группы по интересам, средства массовой информации, школы и добровольные объединения организованы по этим расколам. Глубокие этнические, религиозные, культурные и другие социальные разногласия и следующие за ними группировки являются препятствием для «нейтральных» демократических процедур. Там, где политические предпочтения избирателей формируются по этническому или религиозному принципу, партии, представляющие меньшинства, как правило, не способны сформировать большинство. Они системно не одобряются и не поощряются к участию в правительстве. В этих обстоятельствах, говорят нам сторонники ассоциации, демократия должна действовать осторожно. Классические, агрегированные механизмы, учитывая, что они игнорируют проблему этнокультурного разнообразия и идентичности, неизбежно лишают меньшинства возможности участвовать в процессе принятия решений. Дефицит легитимации модели большинства в этнически неоднородных, разделенных обществах может в итоге привести к кровавому растворению политического сообщества или к возобновлению насилия в случае постконфликтных обществ. Взрыв этнических конфликтов в девяностые годы прошлого века еще больше укрепит позицию сторонников объединения о том, что стабильная демократия в сегментированных обществах недостижима без той или иной формы политизации этноса.

Консоциативная демократия как механизм управления конфликтами

Консоциативные институциональные решения (разделение власти, автономия, право вето и пропорциональная система) стали популярным средством прекращения гражданских войн. В обширном анализе мирных соглашений, положивших конец военным действиям в 38 странах в период с 1945 по 1998 год, Мэтью Худи и Кэролайн Хартцелл приводят только одно соглашение, которое нельзя классифицировать как консоцияцию. ^{[9, С. 7]} Хельга Малин Бинингсбо в количественном исследовании, в которое она включила 118 постконфликтных обществ в период с 1985 по 2002 год, также наблюдает положительную корреляцию между консоцияции и достижением мира. ^[10] Столь же сильный вывод в поддержку тезиса о том, что консоциативная демократия приносит мир, приводит Барбара Уолтер, которая утверждает, что вероятность того, что воюющие стороны достигнут соглашения, прекращающего конфликт, даже на 38% выше, если это соглашение включает в себя совместное разделение власти. ^{[11, С. 13]} В своих анализах вышеупомянутые авторы в основном рассматривают причины, по которым стороны переговоров предпочитают соглашаться на решения, содержащие консоциативные элементы, а не на другие. Принимая их выводы, в следующих строках мы сделаем еще один шаг вперед и столкнемся с более сложной дилеммой - может ли консоцияция поддерживать мир в постконфликтных обществах и если да, то насколько успешно. Мы предложим несколько аргументов в поддержку тезиса о том, что вероятность сохранения мира в постконфликтных обществах, в которых существуют консоциативные механизмы, выше, чем в тех, которые их не применяли.

Первой причиной положительной корреляции между применяемыми консоциативными решениями и миротворчеством является инклюзивный характер формулы консоциативного разделения власти, которая способствует уравниванию власти и политической значимости представителей социальных групп, находившихся в конфликте. В послевоенной обстановке, пропитанной негативными обидами и недоверием, механизм разделения исполнительной власти служит в этих обществах первоначальной заменой дефицитного ресурса - взаимного доверия. Процесс консоциативного умиротворения постконфликтных обществ через восстановление доверия между вчерашними военными противниками реализуется в два этапа: сначала на уровне элит, представляющих свои социальные группы, а затем на уровне лидеров и членов социальных групп. Включение представителей всех соответствующих сегментов в процессы принятия решений (прежде всего на исполнительном уровне) соответственно ограничивает синдром «дилеммы безопасности». Лейпхарт совершенно прав, когда утверждает, что в условиях отсутствия взаимного доверия после военных конфликтов «конечно, лучше быть у власти вместе со вчерашним соперником, чем позволить ему править в ваших интересах и оставаться в оппозиции». ^{[12, С. 31]} В консоциативном устройстве лидеры разделяют власть и по соглашению, без разделения на победителей и проигравших, управляют государственными делами, гармонизируя особые интересы групп, которые они представляют. Согласие является необходимым условием при принятии решений, и их реализация имеет больше шансов на успех, если в их создании участвуют представители всех заинтересованных сообществ. В соответствии с инклюзивной логикой разделения исполнительной власти лидеры аккумулируют крупные позиции как на микроуровне (уровень той социальной группы, которую они представляют), так и на глобальной (государственной) политической арене. Выступая в роли «стейкхолдеров», они балансируют интересы центра и отдельных сегментов, становятся заинтересованными в сохранении сообщества и своих позиций во власти. На этом этапе происходит еще один важный процесс консоциативного умиротворения постконфликтных обществ. Элиты, которые ранее были выбраны для представления и защиты интересов своих групп, успешно выполнив эту задачу, теперь требуют от своих последователей ответной услуги по признанию легитимности государственных институтов, частью которых они являются. Таким образом происходит «примирение» государства и общества/обществ, и консенсус элиты начинает распространяться на все сегменты плюралистического сообщества. Процессы сотрудничества и приспособления, как мы видим, принимают форму рационального выбора элит. В тот момент, когда цена потенциального возвращения к войне становится выше, чем заинтересованность в сохранении мира, вероятность того, что одна из сторон выйдет из консоциативного соглашения, резко падает.

Укреплению взаимного доверия способствует и другой важный «ингредиент» консоциативной инженерии — принцип пропорционального распределения влияния на ключевых государственных должностях. Это предполагает не только пропорциональное распределение мест в парламенте, но и присутствие представителей соответствующих социальных групп в других государственных органах (судебной системе, финансовых учреждениях, государственных компаниях). В постконфликтных обществах особенно важно, чтобы, следуя принципу пропорционального представительства, все стороны в новом консоциативном устройстве (даже те, которые считались повстанцами в военных конфликтах) были представлены в единой военной силе.

Многочисленные исследования показывают, что автономная организация определенных социальных сегментов может оказать столь же положительное влияние на стабилизацию условий в постконфликтных обществах. Подобно разделению исполнительной власти и пропорциональному представительству в ключевых государственных институтах, ограниченная форма самоуправления усиливает чувство безопасности и устраняет опасность принятия решений на уровне центральной власти, которые могут противоречить частным интересам различных субнациональных групп (например, проблемы в сфере образования, религиозных организаций и языковых стандартов). Автономия может быть достигнута на личном или территориальном уровне, в зависимости от того, совпадают ли границы социального и регионального раскола.

Есть ли демократия в консоциативной демократии?

На предыдущих страницах мы объяснили, почему, по нашему мнению, консоциативные институты не имеют адекватной альтернативы в процессе умиротворения постконфликтных обществ с высокой степенью социального раскола. Однако мы не можем наблюдать подобной положительной корреляции, рассматривая связь между консоциации и демократизацией. В следующих строках мы попытаемся указать на ключевые недостатки консоциации как модели демократизации постконфликтных обществ.

Для того чтобы демократию можно было считать консолидированной, что, по мнению Хейга, Харропа и Бреслина, представляет собой последний этап демократизации общества, необходимо, чтобы «оппозиция имела реальные перспективы победить на выборах». ^[13] Консоцияция теоретически и практически предотвращает возможность оппозиционных действий и периодической смены акторов власти. В таких условиях выборы теряют смысл, поскольку основные политические процессы происходят далеко за пределами избирательных процедур и зачастую тайно. Мнение общественности незначительно, что отрицательно сказывается на отсутствии интереса населения и политической анемии. Участники коалиционного консоциативного соглашения под предлогом сохранения наследия мирного соглашения, как правило, не позволяют другим, более умеренным партиям войти в правительство. Аналогичным образом, консоциативные соглашения часто содержат негибкие положения о том, как разделить власть между бывшими соперниками.

Консоциативные положения мирных соглашений также создают неблагоприятную основу для реализации индивидуальных свобод и прав, включая права, необходимые для «демократической игры» политических прав. Нельзя упускать из виду тот факт, что главными «игроками» в консоциативных политических системах являются этнические элиты, а не отдельные личности (граждане). Ассоциация больше ориентирована на продвижение коллективных прав, особенно в границах этнорелигиозных коллективов. Социальная группа, к которой принадлежит человек, опосредует его отношения с более широким глобальным обществом. Коллективы вправе определять желаемый объем прав и свобод своих членов, что приводит к отступлению от основного либерального правила об отделении политико-правовой идентичности от культурно-этнической. ^{[14, С. 43]} Своеобразная феодализация государства и официальное разделение на различные этнорелигиозные коллективы подрывают ощущение общей гражданской (политической) идентичности, основной функцией которой является преодоление указанных особенностей. В своих наиболее радикальных последствиях примат коллективных прав может снизить готовность граждан к взаимной солидарности. Социальные позиции цементируются групповой принадлежностью, а групповая интердинамика сводится к соглашениям уполномоченных представителей коллективных идентичностей. Ливанский социолог Антуан Месара предупреждает об этой опасности, ярко описывая консоциацию как «систему потолка социальных позиций», которая постоянно распределяет определенные места в политической и более широкой социальной среде без перспективы изменений. ^{[15, С. 8]} Сам Лейпхарт согласен с утверждением, что предопределенное распределение социальных позиций и, следовательно, социальных шансов является наиболее развращающим элементом консоциации, поскольку оно сопротивляется попыткам его пересмотреть. ^[16] Чтобы вообще иметь возможность говорить о демократии, заключают противники жесткого мультикультурализма, нам необходимо вернуться к культурно недифференцированному гражданству и отвергнуть условия, характерные для домодернистских обществ, в которых политический статус индивидов определялся их этнической принадлежностью, религиозной, культурной или классовой принадлежности.

Причины частых консоциативных спотыканий процесса демократизации можно найти и во влиянии международных факторов (государств или международных организаций, выступавших посредниками в достижении мира) на внутреннюю динамику постконфликтных объединений. Заинтересованность «третьей» стороны в выживании консоциативного строя, как правило, приводит к хроническому отсутствию автономных демократических моделей воспроизводства политической власти.

Консоциативная демократия на примере Боснии и Герцеговины

Босния и Герцеговина является ярким примером постконфликтного государства, в котором очень сложно реализовать консоциативную демократию. Среди всех постюгославских государств эта страна является наиболее выраженным примером территории, где с самого ее основания и до сих пор на политической сцене присутствует беспорядок.

Самобытность этнической нации и легитимность ее представителей являются непременными элементами построения консоциативной политической системы в Боснии и Герцеговине, несмотря на многочисленные противоречия, возникающие в вышеупомянутых отношениях.

Основные характеристики консоциативной демократии, как отмечает Пономарева Е.Г., которые возможно было бы применить в БиГ, это: осуществление власти большой коалицией; пропорциональность как основной принцип политического представительства; взаимное право вето; высокая степень автономии сегментов общества в решении внутренних вопросов внутри каждой из групп. ^{[17, С. 69]}

Однако, вышеупомянутые условия сложно приминяемые в БиГ по разным причинам. С одной стороны, эта система обеспечивает мирное сосуществование различных этнокультурных групп в рамках общего государства. С другой – закрепляет власть этнических элит на определенных территориях и побуждает их использовать в политической борьбе националистическую риторику, тем самым увековечивая разделенность боснийского общества. ^{[18, С. 144-145]} Государственная власть, основанная на широкой коалиции представителей всех важных сегментов плюралистического общества, в Боснии и Герцеговине означает включение во власть законных представителей всех трех этнических общин. Принцип широкой коалиции в реальности этнически разделенных обществ означает признание общего суверенитета и равного представительства автохтонных этнических общностей. Целью широких коалиций является разделение власти посредством ее совместного осуществления. «Разделение властей требует, чтобы государство управлялось совместно, а не одной узкой группой». ^{[19, С. 49]}

Разделение власти в контексте широких коалиций как принцип консоциативной демократии представляет собой разделение при осуществлении одной власти и не означает разделения власти как избирательного «трофея». С другой стороны, разделение власти в форме широкой коалиции невозможно без предварительного определения отношений этнических общностей к существующему государству. «Разделение власти требует согласия большинства представителей разных групп в определенной системе». ^{[19, С. 49]} Важным элементом широких коалиций является согласие правящих элит вокруг политической программы как плана действий в течение мандатного периода. В Боснии и Герцеговине нет готовности правящих элит согласовать программу развития общества и государства, поскольку государственная власть воспринимается не как право и обязанность, а как предвыборный трофей, который следует разделить между политическими стороны, совершенно без обязательств и ответственности. Тот факт, что долгое время после выборов правительство на уровне Боснии и Герцеговины так и не было сформировано, подтверждает отсутствие ответственности политических партий перед гражданами и народами. Управление от имени народа трансформировалось в управление народом, что приводит к усилению партийной власти и снижению демократичности политической системы. Коалиция нескольких партий трех этнических общностей, образовавшаяся после первых многопартийных выборов осенью 1990 года, существовала лишь как «математическая формула», необходимая для захвата и осуществления власти. Программных коалиций, основанных на общих политических целях и отношении к государству, не существовало и не существует сейчас. Национальные элиты «сыграли ключевую роль в мобилизации этнической идентичности», ^{[19, С. 23]} но им не удалось создать минимальную общую основу по статусу и организации государства.

Широкие коалиции, сформированные в Боснии и Герцеговине на основе избирательной необходимости и общего интереса «раздела добычи», без минимальной программной основы не могут обеспечить демократические качества, характерные для консоциативной демократии. Конституционная и политическая система Боснии и Герцеговины потенциально позволяет создавать широкие коалиции, но этого недостаточно, если между политическими партиями разных этнических общностей нет точек соприкосновения. «Для формирования коалиции для совместного принятия решений и включения всех групп должна быть готовность всех основных партий, участвующих в формировании правительства, включить в состав правительства «других», иначе юридическое представительство останется всего лишь представительством, что приведет к тому, что правительство будет выглядеть как уменьшенная копия парламента». ^{[19, С. 53]} Широкие коалиции как важнейший элемент консоциативной демократии в Боснии и Герцеговине невозможны до тех пор, пока правящие элиты понимают осуществление власти как владение правительством, а социальные и государственные ресурсы - как партийную выборную добычу.

Консолидация государства и демократии в Боснии должна подразумевать, прежде всего, создание сильного местного самоуправления, развитие неформальных институтов гражданского общества, ориентированных на социальный мир и стабильность, включение гражданских структур в принятие решений по самому широкому спектру социальных проблем. К сожалению, практика показывает, что реализовать это на территории Боснии и Герцеговины очень сложно. В этом плане Кудряшова и Мелешкина справедливо отмечают, что «между суверенитетом и гражданским обществом существует взаимная зависимость: гражданственность выступает основой суверенности, в то время как без суверенитета неформальные институты демократии и мира просто не могут сложиться. В итоге же лишь народный суверенитет, опирающийся на сильное гражданское общество, способен вытеснить из политической элиты националистических лидеров, подрывающих перспективы мирного развития. И печальный случай Боснии и Герцеговины — подтверждение этого правила». ^[20]

Заключение

В статье мы попытались доказать, что основная функция консоциативных механизмов в постконфликтных обществах – положить конец конфликту и, что более важно, предотвратить возобновление насилия, а не построение демократии. В форме заключительного замечания мы выделяем наиболее важные аргументы в поддержку утверждения о том, что постконфликтные консоциативные институты сохраняют мир, но не приводят к демократическим моделям государственного управления.

Анна Ярстад уже в первых строках текста, в котором она исследует проблемные взаимоотношения между объединением, демократизацией и умиротворением в постконфликтных обществах, справедливо предупреждает, что решение этого вопроса равносильно «стрельбе по движущейся мишени». ^{[9, С. 2]} Тот факт, что это чрезвычайно «живая» материя, в которой задействовано множество показателей, открывает простор для различных, зачастую диаметрально противоположных, научных выводов. Сторонники и противники тезиса о причинно-следственной связи между консоциацией, постконфликтной стабилизацией и демократизацией, однако, сходятся в одном: консоциативные мирные соглашения стали за последние три десятилетия незаменимым средством прекращения военных конфликтов в глубоко разделенных обществах. Более вероятно, что противоборствующие стороны согласятся на соглашение, содержащее консоциативные положения (разделение исполнительной власти, пропорциональное представительство в основных государственных институтах, право вето на принятие решений и автономию), чем на разрешение конфликта, организованное по стандартам мажоритарного принципа демократических процедур. Мотивы принятия консоциативной схемы многочисленны, но преобладают объяснения, объясняющие такую последовательность событий рациональным выбором воюющих сторон, основная цель которых не состоит в том, чтобы оказаться в подчиненном положении в послевоенной расстановке сил.

Консоцияция является не только лучшим способом достижения мира, но и надежным средством его сохранения. Однако императив долгосрочной стабилизации постконфликтных обществ, как правило, ставит под угрозу любую попытку их демократизации. Причины обеих тенденций мы находим в логике действия консоциативных механизмов управления конфликтами. Признавая политическую значимость всех социальных групп и их требований, консоциативные институты усиливают чувство безопасности и взаимного доверия. С другой стороны, непроницаемые политические структуры, зарезервированные домены, примат коллективной идентичности в ущерб индивидуальным правам, а также значительная роль внешних акторов - гарантов мирных соглашений препятствуют установлению демократии в ее существенных аспектах. Похоже, что в случаях острых конфликтов идентичности и разногласий мирные посредники и стороны переговоров всегда имеют на столе только одно предложение: мир или демократия.

Хотя этот, на примере других постконфликтных обществ, успешный метод установления и поддержания мира, также применялся в Боснии и Герцеговине, в этой стране он не сохранился в своем первоначальном виде. Это постюгославское государство является примером такой организации общества, власти, политики и жизни в целом, где ни равное деление власти, ни равные права всех его граждан не являются гарантией успешного осуществления консоциативализма, основной целью которого является установление мира. Именно поэтому Босния и Герцеговина сегодня, спустя 30 лет после гражданской войны, остается нестабильной страной, полной огромных разногласий и отсутствия безопасности.