Деятельностное и эпистемологическое значение принципа участия в практике форсайтинга

Пирожкова Софья Владиславовна ORCID: 0000-0003-4477-4422 кандидат философских наук старший научный сотрудник; Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1 Pirozhkova Sophia Vladislavovna PhD in Philosophy Senior Research Fellow; Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences 12 Goncharnaya str., building 1, Moscow, 109240, Russia pirozhkovasv@gmail.com

Предмет и методы исследования: специфика форсайта и релевантные подходы к его изучению. При философско-научном изучении такого феномена, как форсайт (англ. Foresight), центральными выступают вопросы о его природе, методах, формах организации и агентной структуре. Как ранее было показано ^[1], форсайт – гетерогенное явление, допускающее несколько дефиниций, каждая из которых имеет и дескриптивный, и нормативный характер. Эта особенность сохраняется и по сей день, несмотря на то, что данная деятельность существует уже несколько десятилетий. Форсайт функционирует как в качестве особого методологического подхода к социальному прогнозированию и планированию и особой формы организации прогнозных исследований и планово-проектных мероприятий, так и в форме социальной технологии и инструмента управленческой деятельности, а также особой социальной практики ^[2]. При этом его нельзя приравнять к одному их названных видов деятельности, то есть определять в качестве только новой формы социального предвидения или определенной социальной технологии. В случае с форсайтом мы имеем дело со сложным социально-эпистемическим феноменом, который не позволяет четко и однозначно отделить знания от коммуникаций и производства и воспроизводства социальной реальности. Более того, если пытаться аналитически вычленить различные компоненты этого сложного целого, исследуя каждый в отдельности как самодостаточный и эволюционирующий в соответствии с собственными независимыми механизмами, результат будет нерелевантным, поскольку эпистемические качества форсайта обуславливаются социальными и даже социально-политическими условиями и нормами его реализации, и наоборот – форсайт как социальная практика определяется эпистемологическими характеристиками познания социальной реальности.

С учетом сказанного целесообразно сформулировать наиболее общую дефиницию, руководствуясь задачей собирания эмпирического многообразия не по критерию самоназвания – «назвался форсайтом, значит форсайт», но по содержательному критерию. Тем не менее анализ показывает, что одной дефиницией обойтись не удастся, их потребуется как минимум две. Это связано с тем, что нам необходимо фиксировать как существующую практику, так и тот идейный и методологический нарратив, в который она погружена. Первый вариант отражает претензию на формирование форсайта как комплексной деятельности, которая интегрирует традиционные виды деятельности, реализующие познавательное и деятельностно-активное отношение к будущему, и опирается на ряд представлений о будущем, не составляющих сегодня законченной системы, но в перспективе способных ее сформировать. Второй вариант принимает в расчет, что в целом ряде случаев форсайт не представляет собой такую деятельность, но выступает лишь парадигмальной рамкой, внутри которой интегрируются традиционные практики предвидения и конструирования будущего, сохраняя при этом свою автономность. В этом смысле о форсайте сложно говорить как о сложившейся методологической парадигме, скорее речь идет о формировании такой парадигмы, что в свою очередь требует проработки целостной концепции, включающей онтологию и гносеологию будущего. Когда речь идет о форсайте как о деятельности, а не о методологическом подходе или парадигмальной рамке, мы будем также говорить о форсайтинге, подчеркивая процессуальность и деятельностную природу этого феномена.

Если мы рассматриваем форсайт как комплексную деятельность, то можем говорить о совокупность используемых в ходе ее реализации методов. Так поступает Р. Поппер, трактующий форсайт как целостное явление, располагающее широким массивом методов работы с будущим ‒ от экстраполяции трендов до включения персональной способности воображения в рамках футурологической эссеистики ^[3]. При этом, как показывает анализ конкретных форсайтов, в зависимости от задач в его структуре начинает доминировать та или иная деятельностная составляющая – прогнозная, плановая, проектная, рефлексивная, социально-технологическая, а значит, те или иные методы и организационные форматы выходят на первый план (подробнее см.: ^[1]).

Последний вывод принципиально важен в плане исследовательских подходов к изучению и концептуализации форсайта и говорит в пользу необходимости в первую очередь смотреть не столько на методологическое или деятельностное своеобразие данного феномена, сколько на условия его формирования и те социальные и научные запросы, на которые он был призван ответить. Форсайт сформировался в условиях: 1) ставшей очевидной неэффективности количественного прогнозирования для решения задач социального предвидения, 2) слабой обоснованности новых методов так называемого качественного прогнозирования – экспертных методов формирования предположений о будущем на основании профессионального опыта и личной прозорливости; 3) краха проекта футурологии – науки о будущем, аналогичной истории и способной предоставлять обоснованные выводы о состоянии социума и различных его подсистем в будущем (подробнее см.: ^[4]). Все перечисленные подходы по отдельности оказывались нерелевантными, а пути их интеграции были неясны. Кроме того, обнаружился разрыв между производством знания о будущем и использованием этого знания в управленческой практике – ни одна иная область научного познания не характеризовалась столь сильной рефлексивностью предсказаний, как социально-экономические дисциплины ^[5]. Все это требовало разработки не просто новых подходов, но новой стратегии, которая позволила бы не только предвидеть в области социального познания, но успешно действовать, эффективно управляя социальными процессами и развитием общества в целом.

Обозначенный запрос определяет специфику форсайта как одновременно познавательной деятельности и социального конструирования, исследовательской и управленческой практики. Одним из наиболее ярких примеров амбивалентности форсайта является конститутивный для него принцип участия, итоги анализа которого представлены в данной работе. Далее будет показано, что принцип участия выступает как эпистемологической, так и организационно-деятельностной нормой, а методологическое разнообразие подкрепляется эпистемическим – разнообразим источников знания, и агентным – разнообразием участников, задействованных в выработке прогнозов, планов и проектов.

Кто и как реализует форсайты? ‒ вопрос, не имеющий однозначного ответа. Вместе с тем, именно он принципиально важен, поскольку именно при попытке ответить на него большинство представителей эпистемологии и философии науки делают вывод, что речь идет не о научно-исследовательской деятельности, а, например, о социальной технологии ^[6]. Форсайт может быть принят на вооружение правительственными структурами на федеральном и местном уровне и в этом случае выполняться в рамках специальных подразделений. В качестве примеров можно привести Центр стратегических перспектив (The Centre for Strategic Futures) в Сингаруре ^[7] и Комитет по будущему (The Committee for the Future) при парламенте Финляндии ^[8]. Форсайт может реализовываться и специальными научными институциями либо подразделениями при уже существующих научных учреждениях. Так, в Японии, считающейся родоначальницей в организации форсайтов, за их проведение уже более тридцати лет отвечает Национальный институт научно-технической политики (National Institute of Science and Technology Policy) ^[9], а в России действует специальное структурное подразделение Института статистических исследований и экономики знаний НИУ «Высшая школа экономики» ‒ Международный научно-образовательный Форсайт-центр ^[10]. Форсайт имеет место в организациях, где его могут проводить как ее сотрудники при экспертной поддержке со стороны, так и определенные подразделения (см., например, ^[11]). Кроме того, форсайтинг практикуют различные общественные организации, в России его, например, широко использовало Агентство стратегических инициатив, даже развивая собственные методики ^[12].

При этом агентная структура форсайта весьма необычна – в форсайтинге могут быть задействованы не только профессионалы в области экономического, технологического, политического прогнозирования, но и представители соответствующих сфер деятельности, не являющихся прогнозистами или управленцами.

Отсутствие фиксированного субъекта превращает форсайт в совокупность предписаний, указывающих что и как делать для получения того или иного результата, и это позволяет определять его в качестве социальной технологии (определение социальной технологии см. в ^[13]). Продуктом форсайта оказываются знания (прогнозы), предписания (планы, программы), социальные взаимодействия и связи (знакомства, коллаборации, проектные группы), социальные институции. Научная деятельность, будь то исследовательская или инженерная, тоже технологична, но исполнение соответствующих предписаний в случае науки требует наличия определенных субъектов – специально подготовленных и объединенных в рамках одного социального института. Форсайт опирается на принципиально иной подход к производству знаний и проектов, именно он и создает видимость универсального инструментария, применяя который каждый может получить желаемый результат. Однако опыт мирового форсайтинга говорит о том, что эта деятельность изначально строится как профессиональная, точнее, конструируется специалистами как профессиональная инновация, и привлечение к ней непрофессионалов является элементом такой инновации, а не примером применения социальной технологии. Чтобы понять, каким образом и на каких основаниях это происходит, нужно проанализировать одну из конститутивных идей форсайта.

Партисипативность как организационный принцип форсайт-деятельности. Одна из существенных черт форсайта – реализация «партисипативного» подхода (participative approach) в отношении эпистемических и деятельностных ресурсов ^{[14, p. 8]}. Термин «participation» можно переводить по-разному. Как представляется, уместным является слово «участие» – наиболее общее по объему. Иные аналоги, такие как соучастие или партнерство, сужают смысл партисипации, которая применительно к форсайту предполагает ту или иную форму вовлечения широкого круга, с одной стороны экспертов, с другой – заинтересованных лиц (стейкхолдеров), в различных видах деятельности, направленной на будущее, – прогнозировании, планировании, рефлексии, проектировании. Не вполне подходит и слово «сотрудничество», поскольку предполагает паритетные, а главное, состоявшиеся отношения, тогда как участие – только первый шаг к сотрудничеству.

Суть партисипативности, или принципа участия, заключается в императиве привлечения и вовлечения в специализированную деятельность – т.е. деятельность, отличающуюся определенными формами процессуальности и требующую от субъекта определенной подготовки, знания общих норм и конкретных приемов, – тех кто не проходил специальную подготовку, не обладает опытом и навыками и профессионально занят в других сферах деятельности, но так или иначе связан с исследуемым, прогнозируемым, обсуждаемым, конструируемым объектом.

Развитие партисипативности мотивировано двумя соображениями. Первое связано с социальными и управленческими задачами, с идеей социальных преобразований, создания новых социальных контактов, сетей взаимодействия, институций. Второе – с необходимостью интегрировать множество знаний, по большей части не объективированных, не воплощенных в каких-то текстах или привычных видах практики, а жестко связанных с так называемым личностным знанием – тем знанием, которым располагают отдельные люди в силу имеющегося у них опыта, особенностей их жизни и деятельности, в том числе когнитивной. Велика доля такого рода знаний в общей совокупности знаний, которыми обладают те, кого принято определять в качестве экспертов. Эксперты знают то, что еще не объективировано, и даже то, что сами могут быть не в состоянии четко вербализировать, по крайней мере, вне процедур экспертного анализа каких-то проблем. Чем сложнее проблема, чем она комплекснее, тем в меньшей степени ее можно решить с привлечением одного эксперта. Так формируется практика коллективной экспертизы – сначала дисциплинарной, потом поли- и междисциплинарной, и наконец, метанаучной (трансдисциплинарной) ^[15].

В самих по себе экспертных практиках дисциплинарного и междисциплинарного типа, впрочем, нет ничего нового, чего-то такого, что потребовало бы введения нового термина. Появление понятия партисипативности связано с идеей расширения состава участников тех видов деятельности, субъектность которых жестко определена. Если речь идет о научной деятельности, то ее индивидуальный субъект – ученый, коллективный – научное сообщество. Когда проводится прогнозное исследование, его субъект – коллектив специалистов в области определенного предметного вида прогнозирования. Принцип участия описывает не подобные коллективные формы научного познания и научно фундированной деятельности (например, управления), но такие формы, которые трансформируют представление об агенте познания и действия. Примерами подобной трансформации могут служить:

• партисипационные исследования (participatory action research) в социогуманитарных науках, предполагающие, с одной стороны, вовлеченность исследуемого в порождение знания ни в качестве объекта, а в качестве субъекта исследовательского процесса, а с другой – вовлеченность ученого-исследователя в прагматический контекст, делающий получаемые знания практически ценными для исследуемого ^[16];

• гражданская наука (citizen science), основанная на участии в научно-исследовательской деятельности ученых-любителей и непрофессионалов ^[17];

• оценка научно-технических проектов и инноваций (technological assessment), осуществляемая широким кругом лиц – ученых, управленцев, предпринимателей, представителей различных социальных групп, религиозных институтов и т.д.;

• выработка управленческих решений с участием различных заинтересованных сторон (participative management) ^[18];

• коалиционная выработка рамочных условий или проектов развития с привлечением широкого круга так или иначе причастных и заинтересованных акторов (participatory development) ^[19].

Кроме того, имплицитно принцип участия присутствует также в:

• технонаучной программе развития науки;

• концепции постакадемической формы науки;

• концепции трансдисциплинарного диалога как модели выработки коллективного видения проблем метанаучного характера.

Во всех перечисленных практиках и трех названных концепциях наблюдается размыкание замкнутых научных и профессиональных обществ, выступающих в виде замкнутых эпистемических групп, формирование общего эпистемического поля. Этот процесс наиболее точно схватывается в идее трансдисциплинарности как ее развивает Л.П. Киященко ^[20]. В пространстве трансдисциплинарности как едином эпистемическом пространства наука выступает не выделенной, а лишь одной из многих познавательных инстанций. Целый ряд проблем и задач может быть решен только в такой перспективе, при этом речь идет и о прагматических, и о мировоззренческих задачах, и тем самым отрицается исключительность научного или какого-то другого вида познания как в качестве продуцирующего однозначные критерии приемлемости того или иного решения, так и в качестве главной основы мировоззрения современного человека.

В более широком деятельностном горизонте трансдисциплинарность превращается в делиберативную стратегию политического и управленческого процессов. Каждый имеет право голоса не только в силу изначального равенства прав и свобод, но в силу ценности его локальных познавательных и деятельностных возможностей (индивидуальных, обусловленных спецификой социокультурного положения, особенностями профессиональной занятости или исключительного личного опыта). Каждый видит и может сделать то, что не замечают и не могут реализовать другие. Подчеркнем, что речь идет не об эпистемологическом плюрализме или релятивизме и не о доминирующей ценности локального знания, а фактически об «ассимиляции» этих явлений классической эпистемологической позицией, подразумевающей такие структурообразующие понятия, как истина и объективность. Это «ассимиляционное» движение опирается на осознание того факта, что существование сообществ – начиная с небольших социальных групп и кончая национальными и, наконец, глобальным – требует преодоления эпистемологического релятивизма и связанной с ним и, казалось бы, неизбежной локальности любого знания. Это преодоление не есть преодоление многообразия. Оно, наоборот, предполагает работу с многообразием, но такую, которая не ведет к эпистемологическому релятивизму. Удерживать многообразие удается только в условиях постоянного диалога и перехода от одних консенсусных решений к другим. Общая картина мира оказывается мозаичной, но не отрицательном смысле. Как мозаика передает образ репрезентируемого объекта, так же и реальность должна представать в многообразии перспективистских знаний, которыми обладают различные акторы. Принципиальное отличие от инкрустированного изображения состоит в стационарности последнего и динамичности системы представлений, основанной на интеграции различных эпистемических перспектив. Эта динамичность связана не только с постоянным обновлением каждого кусочка мозаики в силу его собственного развития, но и благодаря взаимодействию всех кусочков друг с другом.

Формирование широкого эпистемического пространства имеет своим следствием более тесное переплетение познавательного и деятельностно-преобразовательного отношения, что также находит отражение в ряде научных практик, например, упомянутых партисипационных исследованиях, и концепциях развития науки. Это обусловлено тем, что например, обыденное познание отличается большей укорененностью, встроенностью в совокупность практических потребностей. Принцип участия можно, скажем так, развернуть в иную сторону и говорить уже не об участии иных субъектов в научных, в частности прогнозных или планово-проектных мероприятиях, но о более активном участии науки в жизни общества.

Подведем итог разбору содержания и функционала принципа участия: этот принцип отвечает, с одной стороны, на эпистемологические, с другой – на социальные вызовы, обусловленные развитием общества – повышением общего уровня образованности, гуманности и социального участия, которое в свою очередь базируется на возрастании доступности широким слоям населения эпистемических и социальных ресурсов. В новых реалиях перестают работать многие классические стратегии социального действия, в том числе управленческие, инженерные, исследовательские паттерны. Форсайт, опираясь на принцип участия, выступает комплексным ответом на эти трансформации в одной из областей социального познания и действия – области предвидения и конструирования будущего. С учетом такого генезиса форсайта, определять его исключительно как социальную технологию значит упрощать реальность, игнорируя системный социально-эпистемический характер форсайта как продукта развития общества знаний.

Реализация принципа участия и агентная структура форсайта. Как было показано в ^[21], большинство научных практик, воплощающих принцип участия (например, научный краудсорсинг), не приводит к эффектам партнерства обобщенных ученого и неученого как носителей специфических эпистемических компетенций. Поэтому и о формировании коллективного субъекта, не тождественного с научным сообществом, говорить невозможно. Но если мы обращаемся к общезначимым знаниям мировоззренческого и практического характера, то здесь оценка уже не может быть столь однозначной, поскольку формирование подобного знания происходит в упомянутом широком эпистемическом пространстве, а не путем трансляции научных знаний, и предполагает выход науки за собственные эпистемические границы, попытку установить контакт и точки соприкосновения с другими видами знания. Общезначимые знания – необходимый фундамент трансдисциплинарного диалога. При всем различии мировоззрений, нужно иметь общее поле знаний.

Однако вспомнив, что мировоззрение и категориальный строй культуры оказывают влияние на нормы и идеалы научной деятельности, мы обнаружим трансфер и в обратном направлении. Поэтому ретроспективно коллективный субъект, стоящий за научным познанием, но не редуцируемый к научному сообществу, может быть обнаружен. Тем не менее это явно не совсем то, что мы подразумеваем под агентом научной деятельности. Сегодня, когда интерактивным каналом такого трансфера выступает техноэкспертиза и научная политика с участием общественности, ситуация несколько меняется и отчасти неученый также оказывается субъектом развития науки. В чем же принципиальная разница? В том, что в рамках техноэкспертизы не утрачиваются индивидуальные или групповые коллективности, на основании которых формируется более широкий коллектив.

Форсайт как комплексная деятельность, реализующая и познавательный, и проектный интерес в отношении будущего, востребована, конечно, не только в рамках реализации программ партисипативного управления и партисипативного развития, а также техноэкспертизы трансдисциплинарного типа. Форсайт может быть и междисциплинарным, таким, при котором вовлечение знаний непрофессионалов строится традиционным путем – посредством социологических опросов ^[22]. Хотя внимание к различным социальным акторам оказывается и в этом случае большим, чем при традиционном социально-экономическом прогнозировании, никакого расширения субъектности при этом не происходит. В полной мере принцип участия реализуется в делиберативных и интерактивных формах форсайта (конференции, общественные слушания, игровое моделирование и др.).

При форсайтах, включающих других социальных акторов и их мнения путем опросов, анкетирования и т.д., связь между мнением респондента и итоговым результатом форсайта – прогнозом или дорожной картой – является довольно опосредованной. Знакомясь с таким результатом, респондент фиксирует какие-то совпадения с собственными ожиданиями и чаяниями, но не более того. Казалось бы, если речь идет о прогнозе, скажем развития городской среды, в такой ситуации нет ничего вызывающего у респондента неудовлетворенность – он и не претендует на знание целостной картины. Однако сегодня в условиях декларируемых демократичности и доступа к принятию социально значимых решений, открытости информации и наличия в публичном пространстве множества экспертов, растолковывающих то, что может оказаться недоступным для понимания, в отношении социальных объектов каждый причастный к ним актор имеет «картину целого». Поэтому городской житель (образованный, социально активный и любознательный) способен критически оценить прогноз и высказать ему недоверие. Еще очевиднее возможность претензий в случае дорожных карт, исходящих не только из наличного, но и из желательного.

Несогласием граждан с полученными прогнозами или проектами только на первый взгляд можно пренебречь. Потому что реализация зафиксированного будущего зависит от каждого – хотя бы в форме уплаты налогов и поддержки властей на выборах. Недемократичность процедур формирования стратегий и проектов развития может дорого обойтись управленцам. Кроме того, как показывает Ф. Хайек, даже при согласии граждан план или проект могут оказаться неэффективными в случае некорректного учета той информации, которой располагают жители ^[23]. Эта информация может не подлежать передаче в статистической форме уже в силу того, что опросники формируются теми, кто не обладает опытом проживания в тех или иных районах и условиях и просто не задаст респондентам необходимые вопросы. При открытых вопросах (типа «перечислите важнейшие технологические нововведения, в которых нуждается Ваш район/город») возникает проблема интерпретации – как респондентом вопроса, так и аналитиком собранных ответов.

Обозначенные ограничения снимаются в рамках делиберативных форм реализации форсайта. Личностные знания и точки зрения городских жителей не то, что не превращаются в статистику, а предстают аутентично. В ходе дискуссии носители локального опыта лучше осознают его и формулируют знания в виде, более подходящем для коллективного пользования. Тем самым форсайт формирует полиагентную среду, которой и предстоит работать над картиной будущего – в принципе возможного и наиболее для всех агентов приемлемого. Полиагентная структура в начальной точке форсайта является и полисубъектной. Однако выработка общего ви́дения, интеграция знаний, согласование мнений и интересов позволяет переходить от полисубъектности к коллективной субъектности. Ее основанием выступает с одной стороны проектная идентификация ^[24], с другой – формирующиеся ценностные императивы.

Заключение: оценка степени и пределов реализации принципа участия в практике форсайтинга. Итак, отвечая на проблемы социального предвидения и управления социальными системами, социальная наука и социальная практика в конце прошлого века двинулись по пути усложнения своего инструментария. Это в полной мере соответствует закону Эшби, в соответствии с которым управление может быть эффективным только в том случае, когда управленческая система достаточно сложна (имеет достаточный уровень разнообразия) по отношению к сложности объекта управления. Принцип участия в этом контексте выступает деятельностной нормой, направленной на вовлечение в управленческий процесс наибольшего количества эпистемических и деятельностных ресурсов. С этой точки зрения, методологическое разнообразие форсайта является лишь одним из проявлений приверженности данной идее – на уровне конкретного инструментария. При этом такой инструментарий включает не только научные методы, но все возможные способы конструирования человеком образов будущего, и вслед за расширением агентности форсайта за пределы науки и профессионального сообщества расширяет его за границы обоснованного знания.

Последнее показывает, что при своей всей эвристичности принцип участия как принцип организации коллективной познавательной деятельности таит угрозу релятивизации и хаотизации этого процесса. Здесь могут быть сформулированы те же опасения, о которых писал А.П. Назаретян применительно к закону Эшби: если разнообразие является безусловной ценностью, то в области социального это ведет к отрицанию всякой регуляции общественной жизни ^{[25, c. 225]}. В самом деле, этические и юридические нормы снижают уровень разнообразия, а потому должны быть признаны вредными. Ответить на эту дилемму может принцип иерархических компенсаций, или закон Седова (Е.А. Седов – советский кибернетик и философ), предполагающий, что разнообразие иерархически распределено в системе и при высоком разнообразии на высших уровнях требуется низкое разнообразие на низших и наоборот ^{[26, c. 119–139]}. Можно сказать, что форсайт отвечает и этому принципу: разнообразие точек зрения на социальное будущее, возникающее из разных социальных и эпистемических перспектив, должно свестись к консенсусной позиции коллективных прогноза, плана и социального проекта. Таким образом, принцип участия действует на уровне индивидуальных и групповых субъектов, тогда как на уровне выработки результата – эпистемического и деятельностного – мы имеем дело с редукцией сложности и менее разнообразным, но операционально более эффективным результатом. Подобный результат, включающий знания, позиции, установки, предписания и социальные договоренности, позволяет так организовывать действия социальных агентов, чтобы минимизировать нежелательные состояния социальной системы и максимизировать желательные, т.е. реализовывать основную функцию управления.

В дополнение к сказанному стоит признать, что на практике принцип участия действует в ограниченном масштабе. Форсайты, проводимые в разных странах (подборку отчетов и анализ которых можно найти на русском языке в журнале «Форсайт») показывает, что он по-прежнему тяготеет либо к академическим, либо, по крайней мере, к профессионализированным формам, в то время как делиберативные формы работают как социальные технологии адаптации общества к быстро меняющейся социальной реальности. Но на уровне парадигмальной рамки и соответствующего дискурса форсайт позиционируется именно как один из примеров реализации партисипативного подхода, а значит, есть все основания полагать, что практика будет постепенно трансформироваться в сторону нормативного идеала.