«И зеленая лампа не погаснет...»: традиционные черты русской баталистики в романе М.Ю. Елизарова «Библиотекарь»

Шуйская Юлия Викторовна ORCID: 0000-0002-6752-3063 доктор филологических наук профессор; кафедра журналистики, медиакоммуникаций и рекламы; Московский университет имени А.С. Грибоедова 111396, Россия, г. Москва, Зеленый пр-т, 66а, оф. 311 Shuiskaya Yuliya Viktorovna Doctor of Philology Professor; Department of Journalism, Media Communications and Advertising; Griboyedov Moscow University 66a Zeleny ave., office 311, Moscow, 111396, Russia shujskaya@yandex.ru Другие публикации этого автора

Калашникова Марина Владимировна доцент; кафедра языкознания и литературы; Военный университет имени князя Александра Невского Министерства обороны Российской Федерации 111033, Россия, г. Москва, ул. Волочаевская, 3 строение 5, каб. 3809 Kalashnikova Marina Vladimirovna Associate Professor; Department of Linguistics and Literature; Prince Alexander Nevsky Military University of the Ministry of Defense of the Russian Federation 111033, Russia, Moscow, Volochaevskaya str., 3 building 5, room 3809 marinavlady5@yandex.ru

Изображение батальных сцен в отечественной литературе имеет давние традиции. Первые сцены боя описывались еще в древнерусских произведениях – например, в «Слове о полку Игореве», «Повести о покорении Рязани Батыем». К.А. Поташова, исследуя типовую схему баталистики в древнерусской литературе, отмечает формирование «канонического батального текста, организованного по единой композиционной схеме ‘нашествие врага’ – ‘сплочение сил’ – ‘сражение’ – ‘победа’, использующегося и при изображении в древнерусской литературе вторжения татаро-монгольского войска» ^{[1, с. 3780]}. Обычно в древнерусских произведениях акцентируется героизм отдельных воинов (например, Евпатия Коловрата в «Повести о покорении Рязани») и скорбь о смерти погибших на поле боя. На протяжении XIV – XVIII веков описание сражений, как правило, наследовало паттерны, заложенные древнерусской литературой. В XVIII веке, как указывает А.Ю. Цицинов, сменился вектор описания и восприятия битвы как в публицистике, так и в художественной литературе: «записки о военных походах Смутного времени и XVII века во многом еще наследовали традицию древнерусской книжности и представляли собой некую смесь реального описания сражения или похода с его сакральной интерпретацией, наследуемой из традиции описаний походов античности и Средних веков. Бытописателя интересовали не столько подробности конкретной битвы, сколько ее семиотическое значение, и его текст был рассчитан не столько на современников, сколько на потомков. Для Петра I важно было принципиально иное: постоянно сталкиваясь с неприятием своих реформ и новаций, он намеревался упрочить свое положение через военные победы, слава о которых должна была распространяться в этом случае как можно быстрее» ^{[2, с. 27]}. В свете публицистического, а впоследствии художественного освещения битв и сражений наследовалась соответствующая семиотика: конкретное сражение воспринималось не только как сакральное, религиозно значимое действие, но и как патриотически окрашенная победа русского войска, умения, боевого духа.

Подъем интереса к баталистике в литературе XIX века был связан с войной 1812 года, а также с обращением к более ранним военным конфликтам в связи со столкновением с войсками Наполеона. Так, в поэме А.С. Пушкина «Полтава» внимание акцентировано не на действия людей, а на оружие, которое как бы самостоятельно сражается:

Катятся ядра, свищут пули;

Нависли хладные штыки.

…

Отряды конницы летучей,

Браздами, саблями звуча,

Сшибаясь, рубятся с плеча.

Бросая груды тел на груду,

Шары чугунные повсюду

Меж ними прыгают, разят,

Прах роют и в крови шипят.

^{[3, с. 498 – 500]}

К «Полтаве» также восходит паттерн изображения битвы как хаоса, огромного количества движений и звуков, несущих «смерть и ад со всех сторон» ^{[3, с. 500]}. Тот же паттерн наблюдаем в поэме «Бородино» М.Ю. Лермонтова:

В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

^{[4, с. 65]}.

Дальнейшее обращение к батальным сценам в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» приводит к формированию комплексной структуры освещения сражения в литературе: используя древнерусскую схему, Л.Н. Толстой обращается к героизму отдельных воинов (например, капитана Тушина во время Шенграбенского сражения), при этом противопоставляя «войну генералов» - «войне простого солдата». Е.А. Авдеева указывает, что «в «Войне и мире» этот конфликт развивается на основе антиномии Восток-Запад и близости/удаленности героя к толстовской идее «роевой» общей жизни» ^{[5, с. 115]}. Наследуя традиции Толстого, М.А. Шолохов вносит в батальные сцены восприятие войны как болезненного, патологического состояния, которое не может рассматриваться как нормальное. Е.С. Макарова отмечает двойной ракурс описания сцен войны и восстания: «При описании батальных сцен Михаил Шолохов пользуется двумя основными приемами: дистанцирование, при котором автор излагает события как документалист, изображая их как прошедшие, используя соответствующие глагольные формы, и погружение, при котором столкновение изображается изнутри и синхронически, более динамично и детально. Иными словами, мы видим и картины войны, где народ слит воедино, показан как неделимый организм, сражающийся за свою судьбу, творящий историю, и эпизоды борьбы личности (прежде всего, в главах, посвященных Вешенскому восстанию, это борьба генерала Григория Мелехова во главе повстанческой дивизии) один на один с противником, в которых реализуется показ войны изнутри» ^{[6, с. 143]}.

Подводя итог анализу «Тихого Дона» в отношении изображения баталистики, П.В. Кукса признает этот роман вершиной отечественного изображения батальных сцен: «М.А. Шолохов унаследовал лучшие традиции величайшего классика мировой литературы – Л.Н. Толстого. Во многом следуя за автором «Войны и мира» автор «Тихого Дона», можно без преувеличения сказать, ученик превзошел своего учителя, представив баталистику на страницах романа значительно объемнее, образнее, ярче гениального предшественника» ^{[7, с. 25]}. При этом П.В. Кукса отмечает исключительную физиологичность описаний в прозе Шолохова: он много говорит о смерти, о крови, физической боли и пр.

Исследуя традиции преемственности древнерусской баталистики у М.А. Шолохова, Е.А. Авдеева указывает на иную первопричину войны: если в древнерусской баталистике такой причиной становится клятвопреступление, нарушение тем или иным князем данной клятвы. У Шолохова же, вслед за традициями Толстого, Пушкина, Лермонтова, война воспринимается как некий эсхатологический, всеобъемлющий хаос: «Гражданская война, в сравнении с междоусобными войнами, изображенными в древнерусской литературе, также становится иной. Если в древнерусских текстах в междоусобицах всегда есть виновная сторона – князь-отступник, то в романе Шолохова такого категоричного разделения на правых и виноватых нет, так как поиск общей правды – задача несравненно более сложная, чем выявление клятвопреступления, становившегося официальным предлогом княжеских войн» ^{[8, 153]}. Нашествие врага извне воспринимается в древнерусской литературе как наказание за грехи, за неправильную, неправедную жизнь. К этой мысли опосредованным путем приходит и герой Шолохова Григорий Мелехов, проецирующий военный конфликт на свои семейные и личные проблемы.

В свете выявленной линии преемственности большой интерес представляет роман Михаила Елизарова «Библиотекарь», написанный в 2007 году, удостоенный в 2008 году премии «Русский Букер». Интерес к роману возрос недавно в связи с выходом одноименного сериала в 2023 году.

В романе «Библиотекарь» широко представлены батальные сцены в связи с так называемыми «сатисфакциями» - битвами библиотек и читален между собой. В фантастическом мире Михаила Елизарова особыми свойствами отличаются книги писателя Дмитрия Громова, чтение которых наделяет человека невероятной силой, властью, терпением и пр.

В мире людей, знающих о свойствах этих книг, принят своеобразный кодекс, регулирующий чтение книг и обладание ими в так называемых «библиотеках» и «читальнях». При этом люди, знающие о невероятных свойствах книг, периодически похищают их либо насильно отбирают нечестным путем, что провоцирует так называемую сатисфакцию – бой между библиотеками, проводимый по определенным правилам.

В этом моменте художественного мира Михаила Елизарова можно увидеть первую отсылку к художественному миру древнерусской баталистики: первопричиной боя становится предательство, клятвопреступление, нарушение миропорядка и сложившегося закона. В соответствии с установленными правилами, бой осуществляется без применения огнестрельного оружия: противники используют кухонную и сельскохозяйственную утварь, чтобы в случае увечий и ранений можно было объяснить их врачам как бытовую травму. Самодельные копья и кольчуги, изготовленные участниками битвы, также отсылают к внешнему облику древнерусских воинов.

Одним из ключевых моментов романа является глава «Невербинская битва», в которой описывается битва между представителями библиотек и узурпировавшими одну из книг старухами, проживавшими в больнице. Книга наделяет их необыкновенной силой, и они на равных дают бой объединенным войскам нескольких библиотек. Автор прямо отсылает к Куликовской битве в описании дислокации войск: «Отряды коалиции были организованы примитивно, по образцу русских войск на Куликовом поле. В штабе сидели люди далекие от современной тактики, но, как выяснилось позже, довольно практичные.

Авангардом построения были сторожевой и передовой полки, состоявшие из читален. За ними располагался большой полк, укомплектованный дружинами шести библиотек, с боков его прикрывали полки правой и левой руки, в каждом по четыре сводных отряда. За большим полком укрывался клан Шульги, назвавшись запасным полком, а засадным полком в леске неподалеку стал отряд клана Лагудова, чья отборность в качестве войск была тоже относительной» ^{[9, с. 54]}. При этом само описание дислокации, расположения войск и нанесения ударов отсылает к Л.Н. Толстому, который подробно повествовал о дислокации войск и направлении нанесения удара перед тем, как описывать непосредственно сражение: «В пять часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно, но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов» ^{[10, с. 511]}. Подобный ход мысли повторяется у Елизарова и в описании сатисфакции: перед боем также дается описание места битвы и дислокации сил.

Главный герой «Библиотекаря», Алексей Вязинцев, не является сам непосредственным участником этой битвы, соответственно, описывает ее сухо и без включения непосредственных впечатлений с поля боя. «Формально все повествование представляет собой аналог записок героя, выступающего в роли летописца-хроникёра. Однако повествовательная структура оказывается крайне неоднородной: в начале романа при реконструкции истории создания громовского универсума возникает иллюзия безличного повествования, затем же она сменяется уже открытым воспроизведением точки зрения Алексея Вязинцева, раскрывающей процесс приобщения героя к громовскому миру» ^{[11, с. 237]}.

«Сатисфакция», пережитая непосредственно самим героем, содержит физиологические описания смерти, отсылающие к традиции М.А. Шолохова: «Ползущего на четвереньках оглушенного подшипником гореловца страшным ударом цепа прибила к земле Мария Антоновна Возглякова, словно не замечая, что ее тычут ножом в бок и узкое лезвие на всю длину погружается в ватник.

Изогнулся в быстром выпаде Игорь Валерьевич, метя штыком противнику в беззащитный низ живота. Лопата Вероники Возгляковой рассекла лицо наседавшему гореловцу.

…

Стальной футляр воткнулся прямо в основание затылка. Неприятно хрустнул разбитый позвонок. Марченко уже не полз, а, свалившись на бок, перебирал ногами, словно крутил невидимые педали» ^{[9, с. 150 – 152]}.

Кроме того, перед описанием непосредственно самой битвы в тексте присутствует и упоминание А.С. Пушкина, хотя и не в контексте батальной «Полтавы»: «Каждый боец был в армейском бронежилете древнего образца и каске, поэтому гореловские смотрелись точно пушкинские морские богатыри, которые «равны, как на подбор» ^{[9, с. 145]}.

Таким образом, в описании сражений за наделенные особой магической силой книги автор аккумулирует несколько ключевых отсылок к отечественной баталистике: начиная с древнерусского ратного дела, описанного в «Сказании о Мамаевом побоище» и «Задонщине», затем – к традиции А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого и М.А. Шолохова. Также в контексте присутствуют отсылки и к другим батальным традициям – так, бой ведется по строгим правилам, за ходом сражения следят наблюдатели, в задачу которых входит отслеживание нарушения правил. Это указывает на отсылки к традициям гладиаторских боев, рыцарских турниров и сражений «потешных полков». Окончание сражения ознаменовано убийством библиотекаря, которое осуществляет сам главный герой, Алексей Вязинцев. В битвах библиотек и читален елизаровской вселенной действует своего рода дуэльный кодекс, причем в его русской версии: библиотеки бьются до полного уничтожения одной из них и/или до убийства библиотекаря. В европейской практике дуэль считалась состоявшейся, если каждый противник произвел по одному выстрелу (неважно, с каким результатом) ^[12]. Русские дворяне по договоренности производили по несколько выстрелов вплоть до смертельного исхода и/или тяжелого ранения ^[13]. Значимой отсылкой в тексте романа является и упоминание Великой Отечественной войны – несмотря на явное несоответствие масштаба сражений (в «Библиотекаре» сражение осуществляется в количестве сорок человек с каждой стороны), герои Елизарова вспоминают и о битвах, в которых принимали участие их деды и отцы: «Лично я перед боем обычно стараюсь песню вспомнить, лучше всего про Великую Отечественную войну, про героическую смерть – и сразу настроение подходящее, боевой дух просыпается» ^{[9, с. 207]}.

Роман «Библиотекарь» написан в жанре фантастического реализма – во вполне реалистично обрисованной поздней советской действительности в 1990-х годах развивается история наделенных невероятной силой воздействия книг и людей, которые случайным образом испытали на себе их эффект. Ключевым предметом в этом художественном мире становится книга, и логично, что автор насыщает текст многочисленными аллюзиями к известным, хрестоматийным книгам. Бой при Невербино, описанный ретроспективно, и сатисфакция, в которой принимает участие Вязинцев, как бы аккумулируют в себя реперные точки известнейших литературных сражений и писателей-баталистов отечественной традиции. Это представляется логичным в свете глобальной метафоры романа – Книги как преобразующей человека силы, над которой не властна ни боль, ни смерть, ни память. Имплицитно присутствующая в описании битвы отсылка к дуэли также имеет значение в свете истории отечественной литературы – на дуэлях стрелялись А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, два последних погибли именно в результате поединка.

Соответственно, батальные сцены романа «Библиотекарь» следует признать своеобразной «точкой сборки» всех значимых военных конфликтов, представленных в отечественной литературе, и традиций их описания. В романе присутствует описание героизма отдельных участников боя, описание дислокации войск, физиологические описания мучений и смерти, имплицитные отсылки к дуэльному кодексу и боям гладиаторов и эксплицитные – к текстам песен о Великой Отечественной войне.