Иностранные военные журналисты в Маньчжурии в 1904-1905 гг.: особенности повседневной деятельности

Мамонова Юлия Олеговна ORCID: 0000-0003-1283-5729 независимый исследователь 630008, Россия, г. Новосибирск, ул. Белинского, 6 Mamonova Iuliia Olegovna independent researcher 6 Belinsky str., Novosibirsk, 630008, Russia iulia.mamonova@gmail.com

Одно из ключевых внешнеполитических событий начала XX века — столкновение интересов России и Японии в 1904–1905 гг. — вместе с войсками противоборствующих сторон привело в Маньчжурию большое количество гостей со всего мира из числа некомбатантов. Многие из них в различных формах и с разной степенью подробности фиксировали свои впечатления о происходящем на Дальнем Востоке. Среди них были и «профессиональные очевидцы» — военные корреспонденты, прибывшие с целью собрать материал для новостных агентств и редакций периодических изданий. Ценные журналистские наблюдения иностранцев можно обнаружить не только на страницах газет: возвратившись домой, авторы нередко публиковали подборки корреспонденций с театра войны. Вся совокупность оставленного ими творческого наследия не становилась самостоятельным объектом изучения, но отдельным журналистским текстам и их авторам в последние два десятилетия всё же стали посвящаться исследовательские работы [1–7]. Наибольшего внимания удостоились британские репортёры, при этом значительная часть свидетельств военкоров осталась за бортом исторических изысканий.

Обогащённый вследствие антропологического поворота исследовательский инструментарий позволяет взглянуть на научно-познавательную ценность свидетельств иностранных военных корреспондентов под другим углом, открывая новые пути для привлечения данных текстов в качестве основы источниковой базы или дополнения к ней.

Корреспонденции освещавших Русско-японскую войну журналистов затрагивают большой спектр тем и могут выступить как самостоятельным объектом исследования, так и важным источником для изучения событий войны, состояния её участников, отношения к ней общественности в России и в мире, а также обогатить источниковую базу историко-имагологических исследований. Обращение к текстам корреспондентов способно внести вклад в изучение истории цензуры, мировой прессы, и знакомство с условиями профессиональной деятельности авторов может обладать в данной плоскости первостепенным значением. Война 1904–1905 гг. разгорелась в период, справедливо названный в исследовательской литературе расцветом военной журналистики ^[8]. Сенсационные репортажи повсеместно переносили кровопролитные сражения с театра военных действий прямиком в гостиные читателей ^[9], а наличие военного корреспондента на месте событий стало для любой газеты делом престижа ^{[10, P. 23]}. Изучение обстоятельств создания записей корреспондентов выполняет множество функций, в том числе позволяет оценить информационную ёмкость в отношении каждого из анализируемых исследователями вопросов.

На страницах своих книг представители европейской прессы охотно делились впечатлениями о непростых условиях повседневной деятельности репортёра в Маньчжурии. Зачастую встреченные трудности побуждали авторов сравнивать своё положение с созданными для других гостей театра войны условиями. В частности, в рассуждениях о проблемах взаимодействия с цензурой взор иностранных журналистов мог направиться на представителей российской периодики. Некоторые иностранцы признавали, что соревноваться с ними в профессиональном плане вряд ли представлялось возможным: действия российских журналистов были в меньшей степени стеснены и чаще поощрялись властями, в результате чего новостные тексты отправлялись ими быстрее и в больших объёмах ^{[11, S. 356]}. В корпусе представителей прессы иностранцы действительно занимали особое положение, так как к соотечественникам в войсках относились с меньшим подозрением, и сотрудники цензурного отделения располагали большей вариативностью форм контроля над их корреспонденциями.

В некоторых случаях имелась возможность повлиять на публикацию тех или иных сведений даже после процедуры цензурирования в случае допущения цензорами каких-либо ошибок. В частности, в апреле 1904 г. заведующий цензурным отделением при штабе Главнокомандующего Е. Ф. Пестич в телеграмме издателю газеты «Новое время» А. С. Суворину указывал на нежелательность печатания некоторых пропущенных «по недоразумению» телеграмм военкора И. А. Ладыженского ^[12]. С телеграммами же зарубежных гостей у цензоров не было права на ошибку, контроль их деятельности с самого начала признавался военными властями особенно затруднительным ^{[13, C. 30]}. Он требовал тщательного надзора, многочисленных превентивных мер и большей компетенции со стороны работающих с военкорами лиц, что в совокупности с чужеродностью среды, требовавшей от зарубежных репортёров выдающегося адаптационного потенциала и изобретательности, осложняло условия их труда и действительно могло несколько отличать положение иностранцев от условий деятельности представителей российской периодики. Тем не менее, некоторые иностранные журналисты обретали среди последних друзей и разделяли с ними тяготы военного быта. Иллюстрацией этому могут послужить приятельские отношения ирландца Ф. Маккалага из «New York Herald» и А. М. Рыкачёва, корреспондента газеты «Наша жизнь» ^{[14, P. 229-230]}.

Опубликованные журналистами материалы демонстрируют, что им не было чуждо чувство единения благодаря общим проблемам, и время от времени действовали они совместно. На страницах книг встречаются упоминания о коллективных поисках наилучшего решения возникших бытовых проблем и совместных передвижениях по позициям, некоторые случаи взаимовыручки. Однако характер взаимоотношений в среде иностранных военных корреспондентов мог иметь и другой оттенок — в профессиональном сообществе встречались случаи конкуренции. Объединялись военкоры чаще со своими соотечественниками, в особенности это характерно для представителей английской и американской прессы. Данная тенденция даёт некоторые основания для условного деления корпуса иностранных репортёров на два лагеря: один из них составляли англичане и американцы, другой — подданные остальных государств. И если первые могли и вовсе не уделять внимание в своих свидетельствах коллегам из других стран и их методам работы, то сотрудники прочих европейских изданий эпизодически высказывались о профессионализме британских и американских журналистов, и зачастую довольно критично.

Так, репортёр германской «Berliner Tageblatt» Р. Гедке упоминал о «высосанных из пальца» сообщениях английских военкоров ^{[11, S. 207]}. Француз Р. Рэкули из «Le Temps» считал, что факт его несанкционированной поездки с несколькими коллегами по армейским позициям мог бы стать известным цензурному отделению именно благодаря жалобам англичан и американцев по причине профессионального соперничества ^{[15, P. 105]}. Представитель венгерского немецкоязычного издания «Pester Lloyd» А. Спаич обращал внимание на слова одного из своих собеседников об их большом заработке, заслуженном одним лишь фактом пребывания в Маньчжурии. Кроме того, отмечалось нежелание англичан и американцев покидать театр военных действий добровольно: из-за сохранения финансирования от редакций перспектива быть выдворенными выглядела для них куда более привлекательной ^{[16, S. 165]}. Судя по всему, включённые в профессиональную конкуренцию репортёры также не упускали возможности подчеркнуть добросовестность коллег-соотечественников. Так, шотландец Д. Стори, журналист «Daily Express», внёс в канву своего повествования полученную от главного цензора в Маньчжурии похвалу в отношении представителей английской прессы, на тот момент ещё ни разу не нарушивших инструкции цезурного отдела: «один только британский корреспондент, кажется, ставит свою личную честь выше своих профессиональных интересов» ^{[17, P. 176-177]}. Бывали и исключения: непростые обстоятельства, расстояние и изоляция были способны сгладить возникавшие на национальной почве обиды ^{[10, P. 28]}, а конкуренция могла вспыхнуть и между соотечественниками. Например, полковник Ф. Е. Огородников сообщал о жалобе репортёра американской «Collier's Weekly» Дж. Ф. Арчибальда на его соотечественников, журналистов Ф. Маккормика и А. Г. Симпсона ^{[18, Л. 579]}. Тем не менее корреспонденты пытались по возможности действовать обособленно, используя «особые и сверхсекретные методы» ^{[19, S. 42]}, пытаясь получить доступ к неизвестным другим сведениям и постепенно обрасти сетью связей, полезных с точки зрения получения такой информации.

Что касается взаимодействия авторов с представителями вооружённых сил, то материалы свидетельств иностранцев изобилуют примерами весьма благожелательного к ним отношения и множество адресованных российским военнослужащим слов благодарности. К примеру, лорд Брук из «Reuter’s Telegram Co.» посвятил своё собрание материалов солдатам и офицерам русской армии «в память об их доброте и гостеприимстве». Англичанин М. Бэринг, журналист «Morning Post», также назвал гостеприимство распространённым в России вне зависимости от социального положения и прочих характеристик качеством ^{[20, P. 67-68]}, с удовольствием вспоминая случаи проявления к себе заботы со стороны военнослужащих. Притом неимение у них самого необходимого не являлось этому помехой: невзирая на трудности, с военкорами повсеместно делились провиантом. К схожему выводу пришёл и ирландец Ф. Маккалаг, ставший свидетелем подобных ситуаций, происходивших, к его удивлению, в любое время суток ^{[14, P. 114-115]}.

Разумеется, не все были рады иностранным гостям: делопроизводственные материалы хранят не только опасения (зачастую небезосновательные) со стороны работавших с ними цензоров, но и со стороны командного состава. Так, начальник Восточного отряда Ф. Э. Келлер находил значительное число журналистов весьма стеснительным для своего подразделения ^{[18, Л. 349]}. В опубликованных текстах иностранцев немногочисленные эпизоды с проявленным к ним недоверием также встречаются. В некоторых случаях виной тому было предубеждение — тот же М. Бэринг отмечал наличие сковывающего эффекта и первоочередную негативную реакцию собеседников от признания в своей национальной принадлежности и в том, корреспондентом какой газеты он являлся («Morning Post», по его мнению, считалась наиболее русофобской ^{[20, P. 68]}). В других — конкретные инциденты. Например, О. фон Шварц, сославшись на рассказ одного из офицеров, писал о том, как английские репортёры помешали Восточному отряду Ф. Э. Келлера, а именно планировавшемуся в ходе боёв неожиданному нанесению удара во фланг японцам. Враг не должен был обнаружить батальон и батарею за холмом, но «внезапно, Бог знает откуда», на возвышенности появилось два английских корреспондента с огромными пробковыми шлемами и в белых тропических костюмах, оказав таким образом услугу японцам в обнаружении русских войск ^{[19, S. 61]}. Случались и явные конфликтные ситуации. С такими столкнулись француз Л. Нодо из «Le Journal», которого русские солдаты приняли за шпиона ^{[21, C. 271-274]}, и Р. Ульрих из немецкой «Kölnische Zeitung», имевший дело с обозлившимися на немецкую речь военнослужащими ^{[22, S. 197]}. Однако острые углы часто сглаживались, и отчасти это происходило не только благодаря совместно пережитым на фронте трудностям, но и по причине консолидирующего европейцев эффекта «войны с другими». По отношению к иностранцам в войсках зачастую проявлялась словоохотливость, любопытство в тылу (отвечавший за приём иностранных военных агентов в Маньчжурии генштабист А. А. Игнатьев отмечал даже бестактность любопытства к иностранцам в тылу ^[23]) и приветливость на передовой. Лорд Брук, к примеру, отмечал, что офицеры тепло приветствовали военкоров, были рады их видеть и не упускали возможности продемонстрировать технические возможности вооружения, обсудить те или иные новости ^{[24, P. 57]}.

Именно в военной среде иностранные военные корреспонденты находили основные источники информации о положении дел на фронте, черпали сведения об эмоциональном состоянии военнослужащих, пристально изучали их взгляды на происходящее. Репортёры всячески старались расширять круг интервьюируемых: среди них оказывались как высокопоставленные лица (Д. Стори, в частности, сумел побеседовать с Наместником на Дальнем Востоке Е. И. Алексеевым ^{[17, P. 286-288]}), до рядовых — для знающих русский язык корреспондентов. В числе последних был и проявлявший чрезвычайный интерес к «простым людям» М. Бэринг. Лорд Брук с восхищением наблюдал за применением им на практике превосходных знаний русского языка, сделавших репортёра «Morning Post» главным переводчиком для своих британских товарищей ^{[24, P. 2]}. Владение русским языком было важным конкурентным преимуществом. Так, корреспондент немецкой «Tägliche Rundschau» М. Т. Берманн подчёркивал исключительность своего профессионального опыта, базировавшегося на отличном знании России, её народа и языка, отметив, что всё это позволило «услышать немало из того, что не было услышано большинством иностранцев» ^{[25, S. 3–4]}. О. фон Шварц, тоже владевший русским языком и подписывавший по-русски все необходимые документы, также отмечал необходимость языковых знаний (наравне с военными) для правильной оценки обстановки военкорами, попутно указав на то, что часть журналистов их не имела ^{[19, S. 302]}. Действительно, незнание иностранных языков, по словам исследователя М. Мартена, являлось в это время одной из ведущих для французских корреспондентов характеристик ^{[10, P. 28]}, а потому офицеры, владевшие европейскими языками, значительно лидировали в количественном отношении среди интервьюированных военкорами лиц. Число умевших изъясняться по-русски, судя по всему, было невелико: помимо вышеупомянутых репортёров, согласно записям журналистов и некоторым документам цензурного отделения, русским языком владели также Ф. Маккормик, Р. Ульрих, Ф. Маккалаг. Знания китайского языка оказались ещё менее распространёнными среди военных журналистов, и многие военкоры рисковали составить впечатление об увиденном исключительно на основе общения с наиболее образованной частью общества. Однако на помощь им мог прийти личный опыт других иностранцев, посредничество и прочие источники информации.

Описание трудностей в быту на страницах книг зарубежных военкоров зачастую дополнялось сравнением с бытовыми условиями других представителей иностранного контингента в Маньчжурии, которых было немало: помимо журналистов и ряда гражданских лиц, относившихся преимущественно к медицинскому персоналу, на театре военных действий присутствовали военные атташе, и материалы журналистов демонстрируют их активное взаимодействие между собой. Некоторые репортёры особенно акцентировали внимание читателя на полной самостоятельности журналистов в решении продовольственного и жилищного вопросов, что существенным образом отличало их положение в Маньчжурии от военных агентов ^{[19, S. 302]}. Жить в гостиницах и китайских фанзах было возможным лишь в начале пути к фронту. Как правило, чаще иностранцы располагались на биваках в палатках и постоянно находились в поиске лучших для ночлега вариантов. Так, многие из них порой прибегали к помощи своих соотечественников, миссионеров, которых было нелегко найти: «пожалуй, высадиться на Луне было бы столь же просто, как найти ночлег в Ляояне» ^{[15, P. 61]}. Оказавшиеся на театре войны иностранцы, как и прочие гости Маньчжурии, мирились с холодом, отсутствием всяческих удобств, теснотой, бесконечными «тучами жадной мошкары» и крысами, необходимостью заботиться о собственной безопасности в случае возможных, в том числе хунхузских, покушений. И, конечно, репортёры помнили о многочисленных рисках, связанных непосредственно с боевыми действиями или санитарно-эпидемиологической обстановкой. Были зафиксированы многочисленные случаи заболеваний дизентерией, солнечные удары, лихорадки и заражения местными инфекциями в журналистской среде.

Война с Японией 1904–1905 гг. унесла жизни некоторых военных корреспондентов. Двое иностранцев не вернулись домой: капитан германского ландвера Карл Барон Биндер фон Кригльштайн из «Berliner Lokal Anzeiger» и подданный Великобритании, сотрудник «Associated Press Agency», Г. Миддлтон ^{[13, Приложение № 36]}. Последний скончался летом 1904 г. от дизентерии в Ляндясяне, и связанные с этим фактом эпизоды нашли отражение в свидетельствах его британских коллег Д. Стори ^{[17, P. 136-140]} и лорда Брука ^{[24, P. 44-47]}. Однако лишь документальные материалы позволяют пролить свет на обилие связанных с этим событием трудностей. Прошение о разрешении сопровождать тело погибшего в качестве душеприказчика подал американец, сотрудник того же агентства Ф. Маккормик ^{[18, Л. 347]}, имевший благодаря множеству связанных с его именем скандалов и нарушений порядка сомнительную в армейских кругах репутацию ^{[13, Приложение №76]}. Власти всерьёз опасались возможных провокаций при вывозе тела. К примеру, и. д. начальника походной дипломатической канцелярии наместника на Дальнем Востоке Г. А. Плансоном указывалось на необходимость «наблюсти, чтобы этим случаем не воспользовались иностранцы для посторонних целей» ^{[18, Л. 285-285 об.]}.

Так что же видели иностранные военные корреспонденты и какие события войны застали? Здесь на помощь текстам репортёров для возведения каркаса и формирования поверхностного представления о том круговороте, в который были вовлечены их авторы, приходит делопроизводственная документация военного ведомства. В частности, важной её составляющей стали списки иностранных военных корреспондентов в Маньчжурии, ведшиеся при Штабе главнокомандующего. Документы содержат имена репортёров, даты их прибытия или утверждения, время прекращения деятельности. В некоторых из версий возможно обнаружить и другие данные — например, сведения о количестве лошадей и сопровождавшей репортёров прислуги ^{[18, Л. 265-266 об.]}. Правда, точное количество корреспондировавших поддавалось учёту с трудом: некоторые из них пользовались исключительно почтой, а потому не нуждались в звании военного корреспондента, оставаясь цензуре неизвестными. Другие же могли иметь временное разрешение корреспондировать ввиду отсутствия полного комплекта документов, а затем выбывали с театра войны, так и не получив столь желанный ими ранее статус ^{[13, С. 31]}. Следует помнить о том, что преобразования системы цензурных органов также тянули за собой множество делопроизводственных проблем и ошибок в документах. В списках можно не обнаружить некоторых дат прибытия и выбытия журналистов, и фигурирующие в различных источниках сведения нередко противоречат друг другу.

К иллюстрации последнего можно отнести неясность с очерёдностью допуска военкоров к линии фронта. Шотландец Д. Стори утверждал, что именно он был первым аккредитованным иностранным корреспондентом в Маньчжурии, а с учётом представителей российской прессы — четвёртым. В своей книге, вышедшей в конце 1904 года, он опубликовал письмо заведующего цензурным отделением Е. Ф. Пестича с констатацией данного факта ^{[17, P. 63]}. Однако все стадии утверждения цензурой он проходил не один — его постоянным спутником был упомянутый выше Г. Миддлтон ^{[26, Л. 12, 14]}. Коллеги действовали в начале своего пути сообща и были аккредитованы одновременно. Кроме того, в списках цензурного отделения значатся имена репортёров, опередивших Д. Стори. Первым иностранцем в них числится П. Жиффар, корреспондент французской «Le Matin». Уже 8 марта 1904 года он прибыл в Харбин, а спустя 2 дня был аккредитован ^{[27, Л. 72]}. Вплоть до апрельского наплыва представителей прессы, согласно документам, репортёр оставался единственным официально утверждённым зарубежным журналистом на театре военных действий. Уже в июле 1904 г., будучи уверенным в грядущей победе России, он вернулся домой ^[28]. Неизвестно, были ли подобные расхождения следствием каких-либо делопроизводственных ошибок или же свидетельствами содействия цензоров некоторым своим подопечным. Однако всё же необходимо принять во внимание особое положение Д. Стори: согласно данным ему Г. А. Плансоном характеристикам, он снискал симпатии всех, кому приходилось иметь с ним дело ^{[26, Л. 24]}. Журналист стремился продемонстрировать соотечественникам невыгодность враждебного отношения к России, возникшего, как он считал, по вине английских публицистов, желал указать общественности «на хорошие стороны России» и общие интересы двух стран. Покидая Маньчжурию, писатель заявлял о своём намерении издать книгу под названием «Первый фазис войны», в чём он, возможно, мог найти поощрение и поддержку, планировал заехать в Петербург и явиться в МИД ^{[26, Л. 25]}. Так, сопоставление текстов военкоров с другими источниками может предоставить множество сюжетов для дальнейшего изучения.

В динамике численности присутствовавших в Маньчжурии иностранных журналистов возможно выделить несколько этапов. Первый из них охватывает временной промежуток с первых дней войны до апреля 1904 г. Отсутствие аккредитованных иностранцев (в списках цензурного отделения, как уже говорилось выше, значился лишь один француз), недостаточность документальной базы, неясность порядка аккредитации и цензурирования дают основания считать эту фазу скорее подготовкой к предстоящему приёму иностранных гостей. Запросы на утверждение в качестве военных корреспондентов при армии поступали с первых дней боевых действий: уже 29 января этот вопрос поднимался Главным штабом в отношении нескольких иностранцев и одного представителя российской прессы ^{[13, С. 30]}. Здесь важно помнить о том, что время прибытия военкора не всегда коррелировало с его утверждением. К примеру, аккредитованный в апреле 1904 г. американец из «Associated Press» и «The Reuter's Telegram Company» Ф. Маккормик в письме цензору писал, что возбудил вопрос о корреспондировании первым, но утверждён был последним из «первопроходцев»: «Я вовсе не жалуюсь, но хочу отметить этот факт <…> это ставит меня в неловкое положение, которое я должен немедленно разъяснить по телеграфу в Лондон» ^{[13, 79]}. Другой пример — французский подданный Л. Нодо, который незадолго до начала военных событий уже успел отправить телеграмму из Маньчжурии ^[29]. Несмотря на то, что в это время по случайному стечению обстоятельств он оказался в Порт-Артуре, официально к армии француз присоединился значительно позже — спустя несколько месяцев ^{[13, C. 35]}. Следовательно, следует помнить о том, что численность аккредитованных военкоров на театре военных действий является не только мерилом интереса мировой общественности к событиям на Дальнем Востоке. Прежде всего, эти данные служат показателем готовности военных властей с этим интересом считаться и вступать в борьбу за влияние на общественное мнение, пустив журналистов к войскам и наделив их правом корреспондировать.

С середины апреля до середины июля 1904 г. наблюдался всплеск аккредитаций, что позволяет провести нижнюю границу следующего этапа — этапа неуклонного роста численности представителей прессы, активного взаимодействия военных властей с репортёрами, подвижек в регулировании деятельности последних путём проб и ошибок. Однако этот рубеж преодолевался с трудом: прибывшие журналисты не могли пробраться к фронту в связи со сосредоточением сил и подготовкой театра войны. Даже с выдачей соответствующих пропусков, прибытием военкоров и их покорным ожиданием от военных властей дальнейших решений, дискуссии о целесообразности их присутствия всё ещё не утихали. Так, весной первого года войны стало известно, что командующий армией А. Н. Куропаткин уже и вовсе не желал присутствия иностранных корреспондентов в районе боевых действий, в связи с чем они вынуждены были оставаться в Мукдене ^{[18, Л. 527-527 об]}. В результате майских обсуждений А. Н. Куропаткин всё же согласился с необходимостью их пребывания, но поставил совершенно невыполнимое для многих условие — корреспондировать лишь на немецком или французском языках ввиду отсутствия в армии лиц, владевших английским на достаточном уровне. Иностранцев уведомили об этом уже непосредственно перед их отправлением в Ляоян, что вызвало бурную реакцию. Однако позднее в переписке между начальниками штабов Маньчжурской армии и Наместника на Дальнем Востоке выяснилось, что данное распоряжение стало следствием недопонимания и на самом деле силы не имело ^{[18, Л. 541]}. Среди цензоров всё же были знатоки английского языка. Кроме того, подобные действия в политическом отношении признавались нежелательными.

Корреспонденции иностранцев указывают, что на условиях журналисткой деятельности иностранцев Маньчжурии подобные недоразумения сказывались в виде проволочек на всех стадиях рабочего процесса, особенно часто они встречались в первое время после аккредитации. В частности, результатом вышеуказанного инцидента был запоздалый допуск к передовым частям англичан и американцев, в то время как военкоры остальных стран уже могли приступить к выполнению своих профессиональных обязанностей. Составители отчёта о применении цензуры отмечали, что двойственность в управлении, сохранявшая до октября 1904 года, вероятно, служила основным источником подобных ситуаций — на свободе доступа корреспондентов к фронту сказывались столкновения Командующего Армии и Штаба Наместника из-за желания каждой стороны контролировать утверждение и направление военкоров в войска самостоятельно ^{[13, C. 36]}. В июле 1904 г. в корреспондентском корпусе в Маньчжурии наблюдалось наибольшее количество аккредитованных иностранцев — 20 человек, т. е. более половины от их общей численности за весь период войны. Количество кратковременно находившихся в Маньчжурии представителей прессы (прибывших и оставивших русскую армию в течение одного месяца) в июле также было особенно высоко.

За июльским пиком последовал постепенный отток иностранных журналистов. Эта тенденция сохранялась до конца февраля 1905 г. Снижение численности журналистов при войсках происходило неравномерно — вплоть до осени доля контингента оставалась значительной, с ноября же темпы покидающих Маньчжурию несколько ускорились. Отчасти это объяснялось политикой редакций — некоторые из них отзывали своих сотрудников, уже не рассчитывая на серьёзные военные действия зимой и сомневаясь в том, что получаемые от корреспондентов сведения окупят траты на их присутствие на Дальнем Востоке. К тому же, согласно свидетельствам некоторых репортёров, даже в изменившихся условиях попасть в их ряды всё ещё было не так просто. Например, прибывший на театр военных действий в конце января 1905 года австро-венгерский подданный А. Спаич зафиксировал следующее признание заведующего цензурного отделения: «с давних пор другим корреспондентам с подобными просьбами проникнуть на театр военных действий мы отказываем» ^{[16, S. 161]}. С другой стороны, и журналисты в это время зачастую сами изъявляли желание отправиться домой по причине усталости и связанными с предстоящей суровой зимой страхами ^{[27, Л. 285]}. Данный период видится наиболее протяжённым: верхней его границей выступило Мукденское сражение, обеднившее состав репортёров в войсках за счёт оставшихся в занятом японцами Мукдене журналистов. В японском плену оказалось четыре иностранных военных корреспондента: француз Л. Нодо, американец Р. Литтл, ирландец Ф. Маккалаг и немец фон Кригльштайн ^{[14, P. 371]}. Отправление изданиями на фронт журналистов на замену тем, кто по каким-либо причинам с него выбыл, было на данном этапе уже редким явлением. С февральских событий 1905 г. до конца войны численность военных корреспондентов не претерпевала существенных изменений, в 4 раза уступая июльскому показателю. Опасения редакций отчасти оправдались: на театре военных действий действительно наблюдалось затишье, не способствовавшее росту интереса мировой общественности к войне. Соответственно, всё это привело к снижению корреспондентской активности.

Итак, согласно рассмотренной динамике численности иностранных военных корреспондентов, их свидетельства могут быть наиболее информативными в отношении эпизодов, связанных с боями на Янзелинском перевале, при Ташичао, Симучене, Ляояне; незначительно отстают сражения у Вафангоу и Шахэйское. Наименьшее количество иностранных военных корреспондентов оказалось в Маньчжурии в дни Тюренченского боя и событий кампании 1905 года. Не все корреспонденты, находившиеся в данные промежутки времени на театре войны, стали свидетелями тех или иных сражений, однако во многих случаях указанное обстоятельство не являлось помехой для создания целых глав и отдельных параграфов с описанием боевых действий различной степени подробности. Для их составления привлекались официальные сообщения, материалы интервью непосредственных участников событий, очевидцев, хорошо осведомлённых о происходящем военных атташе, хотя источники сведений указывались корреспондентами не всегда. Личные наблюдения репортёров, оказавшихся в удалённых от эпицентра событий боевых подразделениях, также полезны для понимания положения в них. В качестве примера можно привести записки репортёра А. Спаича, находившегося на театре военных действий в период Мукденского сражения, но не ставшего свидетелем активных боевых действий в завершающие его дни. Весть об отступлении застала отряд, к которому присоединился автор, вдали от мест решающих боёв: «казачьи сотни, пожалуй, не могли знать здесь, в горах, о том, что <…> собственный центр уже был оттеснён…» ^{[16, S. 289]}. Незнание положения дел у других спешно отступающих армий, а также успешно выполненные казачьими отрядами задачи вызывали их недовольство приказом об отступлении и непонимание причин данного решения. Отставной полковник германского генштаба Р. Гедке на страницах своих воспоминаний рассуждал о том, насколько незначительным может быть опыт, полученный очевидцем-одиночкой, ведь он являлся свидетелем лишь отдельных фрагментов битв ^{[11, S. 297-298]}. К подобным мыслям его подтолкнуло приподнятое настроение возвращавшихся во время Шахэйского сражения военнослужащих, внушившее автору уверенность в безусловном успехе русской армии, что оказалось ошибочным предположением. Подобного рода рассуждения встречаются и у Л. Нодо: «сражения ясны только издали, а в непосредственной живой близости они темны, туманны, хаотичны, в особенности же необъятны, как океан» ^{[21, С. 317]}. Репортёры сталкивались с невозможностью сделать выводы даже относительно небольшого увиденного ими фрагмента. Тот же Л. Нодо писал о Янтайской битве, признаваясь в том, что «ничего не понял, абсолютно ничего», хотя был в совсем в передовых местах ^{[21, С. 251]}. Всё это вновь указывает на необходимость опоры на целый комплекс источников в противовес погружению лишь в некоторые из них.

Таким образом, условия профессиональной деятельности иностранных военных корреспондентов на театре военных действий в силу социального и обыденно-бытового своеобразия требовали от представителей прессы выдающегося упорства и изобретательности, психологической устойчивости, бесстрашия, готовности к многочисленным ежедневным рискам. Далеко не во всех случаях репортёры становились свидетелями ключевых событий на театре войны. Сопоставление хода боевых действий и темпов вовлечения корреспондентов в информационное противостояние позволяет обнаружить некоторую корреляцию, основанную на сплаве нескольких компонентов: открытости военных властей для представителей прессы, воплощённой в указаниях цензорам и действиях последних; подпитки для притока военкоров — международного интереса к событиям войны, сказавшихся на пожеланиях редакций. Кроме того, следует принимать во внимание и личную волю журналистов, которые могли как беспрекословно следовать указаниям начальства, согласовывать с ним свои шаги, так и в отдельных случаях вовсе действовать самостоятельно. Кампания 1904 года, в особенности летние и осенние её события, удостоились наиболее пристального внимания иностранных журналистов, что представляется полезным учитывать при подборе источников по принципу приоритетности для каждого вопроса, интересующего исследователя.