Анализ концепта «контртеррор» в современной зарубежной литературе

Володин Сергей Филиппович кандидат исторических наук доцент, Тульский государственный педагогический университет им. Л.Н. Толстого 300012, Россия, Тульская область, г. Тула, ул. Рязанская, 32/3 Volodin Sergei Filippovich PhD in History Associate Professor, Department of Social Sciences, L. N. Tolstoy Tula State Pedagogical University Ryazanskaya ulitsa 32/3, Tula, Tulskaya oblast' 300012 Russia volodin93@yandex.ru Другие публикации этого автора

В центр внимания современного общества самой жизнью ставится проблема противодействия террору. Между тем нередко исследовательский интерес смещается в сторону изучения самого феномена терроризма, и тем самым вся сложность борьбы с терроризмом остается не раскрытой в должной мере. В этой связи представляет интерес, как западные аналитики, опубликовавшие немалый массив монографических исследований по контртеррористической проблематике, рассматривают собственно содержание концепта «контртеррор». Поэтому целью предлагаемой статьи является критическое осмысление концепта «контртеррор» в контексте так называемых моделей (стратегий) контртерроризма (далее – КТ), активно разрабатываемых в современной западной историографии. В русле критической методологии автор статьи акцентирует здесь внимание, прежде всего, на становлении в современном контртеррористическом дискурсе национальной модели контртеррора и на его теоретическом обосновании.

Сразу отметим, что некоторые аналитики проводят различие между антитеррористическими – превентивными и оборонительными мерами по борьбе с терроризмом, такими как укрепление целей и усиленное патрулирование, – и более широкой концепцией борьбы с терроризмом (контртерроризм), включающей в себя активные и наступательные (как упреждающие, так и ответные) усилия по предотвращению, сдерживанию и борьбе с террористической угрозой. Субъекты борьбы с терроризмом используют широкий спектр ответных мер, таких, как правоохранительные, политические, психологические, социальные, экономические и (пара)военные меры ^{[1, p. 817]}.

Безусловно, как общественное зло терроризм имеет серьезные социально-экономические и историко-культурные предпосылки, которые в призме контртеррористической политики актуализируют стратегию профилактики террористической угрозы. Среди коренных причин терроризма обычно указываются такие фундаментальные явления, как остро переживаемое социальное-экономическое неравенство, невыносимый чужеземный гнет, всеобщее неприятие нелегитимного политического режима, укоренившиеся в национальной культуре практики использования насилия в политических целях. При этом в качестве универсального средства купирования коренных причин терроризма западной историографией, как правило, предлагается проведение экономических и политических реформ. Вместе с тем, некоторые авторы справедливо отмечают неоднозначные последствия их реального воплощения ^{[2, p. 369; 3, p. 50, 63]}. Речь идет о неслучайном всплеске антизападных, антикапиталистических и религиозных фундаменталистских движений. Добавим, что сам дискурс продвижения «демократических» реформ вполне может вписываться в стратегию продвижения глобальных интересов «передовых» наций, например, под лозунгом борьбы с «автократиями». В таком случае неизбежно разрушается стратегия единого фронта борьбы с глобальным терроризмом. И сегодня мы как раз наблюдаем, что вся эта работа фактически демонтируется и вряд ли в ближайшее время возможен всеобщий консенсус в отношении борьбы с глобальной террористической угрозой.

Прежде всего специалисты фокусируют внимание на предотвращении экстремизма как идеологической предпосылке потенциальной террористической деятельности и выделяют в этом процессе три этапа. Ранний профилактический уровень ориентирован преимущественно на молодежь посредством развития ее социальных навыков и критичности в отношении разных форм радикализма. Как справедливо указывал исследователь терроризма Алекс Шмид, террористический акт — это нечто большее, чем акт насилия, так как он в первую очередь является актом коммуникации, вызванной насилием. Поэтому решающее внимание в этом контексте отводится пропагандистскому измерению КТ, т.е. психологическим операциям. Контртеррористическая стратегия включает в себя, например, усилия по укреплению психологической устойчивости своего собственного гражданского населения посредством кампании просвещения в школах. Суть этой работы заключается в продвижении желаемых восприятий, образов, мнений или отношений среди членов общества, подвергающегося нападению и, наоборот, воспрепятствованию распространению нежелательного контента ^{[4, p. 229-230]}.

Вторичный, «упреждающий» уровень профилактики включает инициативы, ориентированные на лиц, которые уже проявляют признаки радикализации. Здесь актуальны усилия по предоставлению молодым людям доступного и качественного образования, организации интересного и многообразного досуга. Наконец, третичный уровень направлен против лиц, которые являются частью экстремистской среды и уже совершили преступления или рискуют их совершить ^{[5, p. 20-21]}.

Антитеррористическая защищенность потенциальных объектов террористических посягательств включает целую систему мер, которые в совокупности призваны серьезно воспрепятствовать возможным террористическим атакам. Так, авторы «Руководства по тактике, процедурам и методам контртерроризма» отмечают такие ключевые аспекты этой работы, как целевой анализ потенциальных мишеней для террористических атак, планирование обороны критических объектов инфраструктуры, формирование кризисных команд, их регулярная тренировка и др. ^{[6, p. 49-69]}. В этой связи имеет практический смысл дифференциация уязвимости потенциальных объектов для террористических атак на «твердые» и «мягкие» цели. Если первые четко определены и хорошо защищены, например, ядерные объекты, то вторые – нет. К последним относят, в частности, транспортные системы, места религиозного поклонения, школы, больницы, общежития, рынки, театры, кинотеатры и др. объекты, где гражданские лица могут быть уничтожены в значительном количестве. И можно согласится с Алексом Шмидом, что здесь ключевое значение будут иметь усилия разведки, аналитическая работа, межведомственная коммуникация, гибкость и готовность специальных служб действовать в экстремальных условиях ^{[1, p. 825-829]}.

Силовой подход к противодействию терроризму рассматривается сквозь призму оперативно-полицейских и военных методов. В первом случае терроризм идентифицируется как преступная деятельность и тем самым подразумевается включение известного инструментария по предупреждению преступности. Так, в рамках ситуационной модели преступности Рональд Кларк и Грэг Ньюмен предлагают использовать тактику предотвращения возможностей для осуществления террористических атак, что включает в себя цели, оружие, инструменты и облегчающие условия ^{[7, p. 86]} Цели, которые террористы считают уязвимыми, как правило, обладают рядом понятных характеристик. Они открытые, жизненно важные, знаковые, законные, разрушаемые, наполненные людьми, близкие и легкие. Что касается оружия, то наиболее привлекательным для террористов будет оружие многоцелевое, не обнаруживаемое, съемное, разрушительное, «приятное» для террористов, надежное, доступное, несложное и безопасное (7, p. 97-98). По мнению авторов, облегчающие условия для террористов можно сгруппировать в пять категорий – те, которые делают преступление легким, безопасным, простительным, заманчивым и вознаграждаемым (7, p. 99) В свою очередь уменьшение возможностей для терроризма достигается путем (1) увеличения усилий, (2) увеличения рисков, (3) снижения вознаграждений, (4) сокращения провокаций и (5) устранения оправданий (7, p. 103). Р. Крелинстен справедливо отмечает, что террористы нуждаются в продовольствии, жилье, обучении, оружии, взрывчатых веществах, конспиративных квартирах, средствах связи, проездных документах и деньгах. И усложнение этих задач, снижает риск террористических нападений ^{[8, p. 174]}. Очевидно, что рутина полицейской деятельности в самом общем виде направлена на сбор и анализ данных, постоянные контакты с информаторами; на охрану, регулярный осмотр (патрулирование) уязвимых объектов; на задержание или ликвидацию (при вооруженном сопротивлении) террористов; на обеспечение режима их наказания. Причем сегодня арсенал оперативных возможностей серьезно расширился за счет систем видеонаблюдения и прослушивания, позволяющие успешно идентифицировать потенциальных и актуальных террористов. Правда, здесь могут проявляться серьезные злоупотребления, о чем говорили не только Дж. Ассанж и Э. Сноуден, но и некоторые аналитики ^{[9, p. 7]}.

В борьбе с масштабными проявлениями террористической деятельности (в т.ч. мятежами) без привлечения вооруженных частей не обойтись. Для этих целей, как правило, используются специальные вооруженные подразделения. Необходимо отметить, что в западной историографии военная модель борьбы с терроризмом имеет разные трактовки. Во-первых, существует солидный опыт осмысления практики военного подавления бунтов, мятежей, повстанческих движений. Это могут быть как асимметричные боевые столкновения с низкой интенсивностью, так и битвы «дикой войны» ^{[10, p. 114]}. Повстанцы стремятся посредством булавочных нападений наносить постоянные потери превосходящим силам противника и тем самым со временем деморализовать оккупационные силы и подорвать политическую поддержку оккупационных сил. Нередко, как отмечалось выше, обе стороны используют тактику «дикой войны». Так, в период войны во Вьетнаме американские военнослужащие 16 марта 1968 года уничтожили более пятисот мирных вьетнамцев из деревни Сонгми, поскольку предполагалось, что в этом поселении якобы находятся вооруженные партизаны. С другой стороны, во время «битвы за Могадишо» в 1993 году убитые американские солдаты были демонстративно протащены автомобилями по улицам сомалийской столицы при трансляции этого ужаса телевизионными камерами. Именно этот инцидент привел к тому, что в Вашингтоне пришли к выводу: операция провалилась и американские войска должны быть выведены из страны.

После «битвы за Могадишо» предпочтительной тактикой западных сил стало использование военно-воздушных сил при проведении наземных операций. Поэтому сегодня популярна идея о том, что вооруженные силы страны могут наблюдать, слушать, записывать и отслеживать кого угодно и наносить удары по своему желанию с помощью управляемых, беспилотных штурмовиков или космического оружия, предназначенного для борьбы с рассеянным врагом, а не с традиционным враждебным государством или террористической группой. Здесь придается большое значение дистанционному зондированию, спутниковые снимкам, беспилотным летательным аппаратам, ракетным технологиям, умным бомбам, а также распознаванию лиц и других биометрических данных ^{[9, p. 4-5]}.

Сегодня на Западе используется особый концепт войны с повстанцами, или в англоязычных источниках COIN (англ. counterinsurgency). Суть COIN заключается в военно-политической нейтрализация повстанцев посредством как борьбы «за сердца и умы» населения, так и проведения маневренных военно-полицейских операций по поиску и уничтожению повстанцев. Теория маневренной войны предполагает, что разрушение моральной и физической сплоченности противника более эффективно, чем достижение его уничтожения. Следовательно, стратегия в этом контексте фокусируется на людях и идеях, а не на военных усилиях, которые имеют вспомогательный характер. Поэтому в русле этой стратегии важно уважать групповую идентичность и принимать должные социально-экономические меры, чтобы купировать существующие обиды ^{[10, p. 109, 122]}. То есть здесь приоритет отдается мягкой лини в противовес жесткому подходу, т.е. «военной модели» КТ.

И здесь мы подходим к ключевой оппозиции в идеологических стратегиях КТ, как они представлены в западной историографии и – шире – в западном идеологическом дискурсе. Противоположным полюсом в отношении военного подхода выступает модель уголовного правосудия, при которой соблюдаются все правовые процедуры с уважением прав человека. И хотя именно этой стратегии уделяется приоритетное внимание, аналитики отдают себе отчет в том, что реальная борьба с терроризмом включает использование средств за пределами какого-то одного подхода. Например, США создали внесудебные территории для обхода препятствий и ограничений, создаваемых правовыми системами демократий для защиты прав человека в Гуантанамо, на авиабазе Баграм в Афганистане, в тюрьме Абу-Грейб (Ирак). Понятно, что такие истории не могут восприниматься позитивно, поэтому в широком диапазоне контртеррористических подходов предлагается, например, применять расширенную (гибридную) модель уголовного правосудия. В борьбе с терроризмом в этом случае должно быть задействовано специальное законодательство и административные регламенты. Помимо полиции к контртеррористической борьбе на законных основаниях подключаются секретные службы и спецподразделения ^{[11, p. 6]}. Как представляется, А. Педахзур и М. Рансторп не случайно апеллируют в этом случае к национальному опыту, потому что национальная модель контртеррористической деятельности, как правило, включает в себя компоненты разных подходов, а их «весовое» соотношение зависит как от фундаментальных факторов, включая культурно-исторические предпосылки, так и от текущих обстоятельств времени.

Обращение к национальным моделям КТ не просто служит академическому интересу, но является предметом оспариваемого идеологического дискурса. Это хорошо видно на примере нередко звучащей на Западе крайне негативной оценки опыта Российской Федерации в борьбе с террористической угрозой, что нам наглядно демонстрирует, например, исследователь из университета Канзаса (США) М.Ю. Омеличева. Уже само оглавление раздела в сборнике «The Palgrave Handbook of Global Counterterrorism Policy» (2017 г.) определяет путеводную нить, которой следует автор – «Антитеррористическая политика России: вариации имперской темы». Аргументация раздела следует идеологически предустановленной схеме многовековой неправильности России: страна охватывает большую территорию и в ней «преимущественно славянская политическая элита правит множеством бесправных этнических групп и народов» ^{[12, p. 524]}. А раз так, то в контртеррористической практике Российская Федерация, считает М.Ю. Омеличева, не может не отдавать предпочтения политике репрессий и силы, то есть военной модели. Да, на Северном Кавказе российское правительство осуществляло значительные инвестиции по окончании боевых действий, но они, безапелляционно утверждает она, «терпят неудачу» ^{[12, p. 521]}. Почему? Да потому, что, – следует конструктивистскому подходу американский исследователь, – в самом содержании этой политики лежат имперские убеждения и идеи. Обретенное внутричеченское примирение с Россией М.Ю. Омеличевой явно не нравится, и она не готова присвоить ему новомодный статус модели COIN. Это, – присоединяется она к мнению приверженцев стародавней идеологемы, – продолжение все той же имперской политики с такими ее чертами, как раскол местных элит, кооптация тех, кто готов работать с центральными властями, необходимые уступки новым местным правителям и их интеграция в российское государство ^{[12, p. 528]}. В целом же позиция американского автора, как представляется, обладает фундаментальным изъяном. Некритическое следование идеологемам западного мейнстрима, в том числе в отношении к России и ее политике, приводят к ложным выводам. Понимая это, другой американский исследователь Джошуа Синай в своей статье, посвященной контртеррористическому опыту современной России, все-таки говорит о прогрессе в предотвращении террористических угроз со стороны российских спецслужб, в частности при обеспечении безопасности зимней олимпиады в Сочи. «Как и другие правительства…», отмечает он, российские власти используют богатый набор технических и силовых, военных и полицейских, средств для КТ ^{[13, p. 100]}.

Таким образом, зарубежные специалисты справедливо указывают на то, что борьба с терроризмом должна опираться на мощные системы идейно-политических и силовых структур. Ключевое место здесь отводится долговременным стратегическим целям, имеющим отношение к коренным причинам терроризма. Вместе с тем, борьба с террором не замыкается на самой себе, она имеет отношение к национальным интересам и тем факторам и силам, которые препятствуют их воплощению. Эти цели и угрозы, а, значит, и направления действий должны быть определены и представлены в регулярно обновляемых доктринальных документах. Значимым, с точки зрения зарубежных исследователей, является уровень владения тактическим арсеналом жестких и мягких подходов, инструментальной и/или политико-символической логикой действий. Существуют стандартные методики обеспечения режимов безопасности, оперативной полицейской работы, пропагандистских усилий для разных аудиторий. При рассмотрении же конкретной системы КТ на национальном уровне важно принимать во внимание как культурно-исторические предпосылки и фундаментальные факторы, порождающие узловые противоречия в обществе, так и текущие, ситуационные переменные, относящиеся к нарастанию террористических угроз. Теоретический анализ в этом контексте помогает определить долговременную логику действий КТ при принятии необходимых управленческих решений с учетом международного и национального опыта.