К вопросу о восприятии юридической логики присяжными заседателями (с позиции стороны обвинения)

Берестенников Алексей Геннадьевич кандидат юридических наук доцент, кафедра прокурорского надзора и участия прокурора в гражданском и арбитражном процессе, Иркутский юридический институт (филиал) Университета прокуратуры Российской Федерации 644011, Россия, Иркутская область, г. Иркутск, ул. Шевцова, 1, оф. 644035 Berestennikov Aleksei Gennad'evich PhD in Law Associate Professor, Department of Prosecutor's Supervision and Prosecutor's Participation in Civil and Arbitration Proceedings, Irkutsk Law Institute (branch) of the University of the Prosecutor's Office of the Russian Federation 644011, Russia, Irkutsk region, Irkutsk, Shevtsova str., 1, office 644035 Alex-Blitz@yandex.ru

Судебная реформа и обусловленные ею изменения уголовно-процессуального закона расшили сферу действия института присяжных заседателей; и с 2018 года с их участием рассматриваются уголовные дела, подсудные городским и районным судам общей юрисдикции.

Полномочия присяжных заседателей заметно влияют на ход процесса. Поэтому его участникам надо учитывать множество аспектов: правовых, фактических, психологических и, наконец, культурных. В этой связи вступительное заявление сторон и судебное следствие существенно отличаются от того, что можно наблюдать в общем порядке судебного разбирательства: речь судебных ораторов выходит за рамки официально-делового стиля и изложение фактов ведется не в фабульном, а в сюжетном ключе ^{[1, с. 19]}; при этом стороны не только предъявляют доказательства, но и убеждают присяжных в своей правоте ^{[2, с. 101-106]}. Равномерно различаются и прения сторон.

Поскольку в силу закона присяжные заседатели суть судьи факта, доказательства, которые им представляют стороны, являются, позволим себе такое выражение, «рафинированными». Имеется в виду, что перед тем, как предъявить присяжным заседателям какое-либо доказательство, председательствующий судья обязан убедиться в его относимости, допустимости и достоверности. Правовое споры, если они возникают вокруг данных вопросов, разрешаются за закрытыми дверями – в отсутствии присяжных заседателей. И по принятии соответствующего процессуального решения они вновь приглашаются в зал судебного заседания.

Однако было бы легковесно утверждать, что остальное – «дело несложной техники» и что, обосновав свое право на представление доказательства, сторона «попросту» его предъявляет, опуская процессуальные детали, связанные с его получением. Это не так. По крайней мере, с практической точки зрения. Не будет преувеличением утверждать, что здесь-то и начинается суд присяжных в подлинном смысле этого слова.

Разрабатывая тему участия присяжных заседателей в отправлении правосудия по уголовным делам, теоретики и практики уделяют внимание множеству аспектов: от внешнего вида судебного оратора до средств выразительности, в которым можно прибегнуть в ходе выступления в прениях сторон ^{[3, c. 38-110]}.

На этом пути ab ovo usque ad mala, как думается, есть одно место, которое требует и пристального внимания, и одновременной фокусировки двух точек зрения на процесс: формально-юридической и языковой. Это место – обвинение, которые предъявлено подсудимому. Государственные обвинители его кратко выражают во вступительном заявлении, далее – подводят под него доказательственную базу, и, наконец, резюмируют его в прениях сторон.

Обвинение с точки зрения процесса – это облеченное в правовую форму утверждение о том, что определенное физическое лицо совершило преступление. Независимо от того, где это утверждение содержится (в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, в обвинительном постановлении, акте, заключении и т.д.), оно выражается в официально-деловом стиле. Таковы законы жанра. Каноном для него выступают тексты уголовного и уголовно-процессуального закона, иных правовых актов, а также судебные решения по конкретным делам и акты интерпретации, исходящие от высших судебных органов (таких, как Конституционный Суд РФ и Верховный Суд РФ).

Профессиональные юристы привыкли работать с таким языком: он им близок и понятен, поскольку его средства точно отражают охранительные механизмы, которые приходят в движение после совершения криминального посягательства. К профессиональным юристам относятся и судьи, и секретари, и государственные обвинители, и защитники – все, за исключением присяжных заседателей. Будучи людьми рядовыми, они и не говорят, и не думают на юридическом языке. Для них он чужд. Его слова и выражения не резонируют с их опытом и часто не согласуются со здравым смыслом ^{[4, с. 23-27; 5, с. 19-23; 6, с. 9-12]}.

Попытаемся доказать этот тезис.

Начнем с того, что в соответствии с ч. 5 ст. 339 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее – УПК РФ) в вопросном листе не могут ставиться отдельно либо в составе других вопросы, требующие от присяжных заседателей юридической квалификации статуса подсудимого (о его судимости), а также другие вопросы, требующие собственно юридической оценки при вынесении присяжными заседателями своего вердикта. На этом правиле делает ударение и Верховый Суд РФ. Так, в п. 29 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 22.11.2005 № 23 «О применении судами норм Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регулирующих судопроизводство с участием присяжных заседателей» читаем: «...недопустима постановка вопросов, подлежащих разрешению присяжными заседателями, с использованием таких юридических терминов, как убийство, убийство с особой жестокостью, убийство из хулиганских или корыстных побуждений, убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, убийство при превышении пределов необходимой обороны, изнасилование, разбой и т.п.»

На практике судьи, формулируя вопросный лист и текст напутственного слова, прибегают к известной технологии, в основе которой лежит парафраз, то есть замена чисто юридических терминов их более или менее развернутым определением. Например, понятие «убийство» может быть заменено «намеренным причинением смерти», «разбой» – «нападением в целях хищения чужого имущества», «похищение человека» – «захватом, перемещением и удержанием потерпевшего в определенном месте» и т.д. С точки зрения вышестоящего суда действия председательствующего в суде первой инстанции, соответствующие описанной логике, будут безупречны, ибо в ключевых процессуальных документах юридические термины будут отсутствовать.

Отвлекаясь от данной мысли, поставим такой вопрос – а согласуется ли описанный подход с задачами государственного обвинителя в процессе? Ответим: да, согласуется, за исключением...

Основная задача судьи в процессе с участием присяжных заседателей – процессуально грамотно провести разбирательство по делу; основная задача государственного обвинителя – добиться привлечения виновного лица к ответственности. Очевидно, что приведенные задачи пересекаются лишь только частично ^{[7, с. 53]}. Потому и безупречные решения, сформулированные будто бы нейтральным языком, также лишь в некоторой степени согласуются с намерением государственного обвинителя убедить присяжных в своей правоте.

В чем чисто логически расходятся приведенные позиции?

Думается, что периферию, не входящую в зону взаимного пересечения, составляют презумпции, фикции, а также готовые формулы, условности которых профессиональные юристы подчас не замечают.

Так, презумпция в самом общем виде – это предположение ^{[8, с. 31]}. Для целей настоящей статьи интерес представляет презумпция свободы, которая означает обязанность судьи обосновывать и мотивировать решение ссылками на такие доказательства и установленные на их основе фактические обстоятельства, которые убеждают в необходимости избрания определенных мер и отступления от принципа уважения личной свободы в пользу общественного интереса ^{[9, с. 149]}. Отметим презумпцию наименьшего государственного принуждения, которая заключается в следующем: если имеются основания для избрания меры пресечения, то применение наиболее строгой меры пресечения допускается лишь при невозможности применения наименее строгой ^{[9, с. 150]}. В этом же ряду приведем предположение о добросовестности потерпевшего, с которым в силу требований гл. 6 УПК РФ прокурор выступает со стороны обвинения.

Если профессиональные юристы воспринимают указанные презумпции и предположения, примерно, так, как это написано, то рядовые люди подходят к ним с иной мерой, в основе которой лежит житейская логика. Так, презумпция свободы, преломляясь через решение суда о применении к подсудимому, которому инкриминировано особо тяжкое преступление, меры пресечения, не связанной с изоляцией от общества, косвенно может говорить о том, что этот человек не виновен. И, напротив, презумпция наименьшего государственного принуждения применительно к лицу, которое заключило досудебное соглашение о сотрудничестве, может быть истолкована расширительно: если он дает показание в суде, куда его доставил конвой, присяжные заседатели могут сделать вывод, что этот человек, преступив черту закона, пошел на сделку с правосудием, а значит, ищет выгоды, пытается приуменьшить свою роль в совершенном преступлении и, следовательно, его словам нет веры. Наконец, предположение о добросовестности потерпевшего может быть разбито его речью и внешнем видом.

Перейдем к фикциям. Фикция – это нечто, не соответствующее фактам, видимость, вымысел, используемый с какой-то целью ^{[10, с. 842]}; с правовой точки зрения – юридическое допущение. Не вдаваясь в доктринальные споры, отметим те из них, которые имеют отношение к рассматриваемой теме. К примеру, в ч. 5 ст. 34 Уголовного кодекса Российской Федерации (далее – УК РФ) законодателем использовано фиктивное предположение, что действия организатора, подстрекателя или пособника при недоведении преступления исполнителем до конца носят неоконченный характер ^{[11, с. 65]}. В ч. 5 ст. 35 УК РФ закреплена фикция, продиктованная стремлением законодателя признать организацию и руководство преступной группой (сообществом) оконченным преступлением ^{[11, с. 65]}. Более того, вне системной связи со ст. 67 УК РФ фикцией представляется норма, приведенная в ст. 35 УК РФ.

Попытаемся взглянуть на вышеприведенные допущения глазами обывателя. Предположим, лицо привлечено к ответственности по ч. 1 ст. 209 УК РФ – ему инкриминировано как создание устойчивой вооруженной группы в целях совершения нападения на граждан, так и все совершенные организованной группой преступления, поскольку они охватывались его умыслом. Если такое лицо фактически не принимало участие в выполнении объективной стороны посягательств, за исключением предусмотренного ч. 1 ст. 209 УК РФ, то тогда, очевидно, что обвинение будет расходиться с действительным положением вещей. Присяжные заседатели могут просто посчитать, что подсудимый не виновен, поскольку он не совершал тех преступлений, в которых он обвиняется. Равномерно не встретит понимания и такая ситуация: предположим, действия соучастников квалифицированы по ч. 4 ст. 111 УК РФ, при этом один их них говорит, что большую часть ударов нанес другой, а тот, в свою очередь, занимает диаметрально противоположную позицию. Если заключением судебно-медицинской экспертизы и иными доказательства не удалось разделить удары соучастников (на практике это удается не всегда), то присяжным заседателям будет крайне затруднительно разобраться, кто на самом деле виноват. Совершенно справедливо они будут держаться мысли, что если, например, один из них нанес два удара из 20, а второй – 18, то подсудимые не могут быть одинаково виноваты. Прогнозируемый результат такого дела – оправдательный вердикт в отношении обоих соучастников.

Коснемся готовых формул. Под данным определением автор понимает устойчивые конструкции, или профессиональные штампы, которые обыкновенно используются в юриспруденции, в том числе для описания преступлений. Вот их некоторые примеры: «захват, перемещение и последующее удержание потерпевшего», «противоправные безвозмездное изъятие и (или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц», «организованная устойчивая вооруженная группа из двух и более лиц, заранее объединившихся для совершения нападений на граждан или организации». Такие конструкция широко используются как законодателем, так и судьями при формулировании решений и обобщении практики. И по этой причине их переносят в уголовные дела.

Проблема здесь состоит в том, что они, с правовой точки зрения точно отражая признаки криминального посягательства, нужные для рассмотрения уголовного дела по существу, могут расходиться со здравым смыслом. Например, если лица, действовавшие в составе организованной преступной группы, знали друг друга задолго до начала противоправной деятельности (живя в одном месте, они ходили в один детский сад и школу и на этой почве завязали дружбу), то утверждение о том, что они заранее объединились для совершения нападений на граждан или организации, будет ложным. В действительности же, они сначала объединились и только потом решили совершать преступления. При прочих равных условиях это логическое несоответствие, заложенное в вопросный лист, может склонить чашу весов, которые находятся в руках коллегии, на сторону защиты.

Можно ли принципиально решить эти нестыковки двух логик – юридический и обиходной? Думается, что нельзя, поскольку глубинная причина отмеченного несоответствия лежит в языковой плоскости. Невозможно, отправляя правосудие, отказаться от использования официально-делового стиля, который, в свою очередь, накладывает шаблон на выражения, употребляемые в устной и письменной речи. Противное означало бы полный отказ от процедурного формата, урегулированного уголовно-процессуальным законом.

Что можно сделать, так это повлиять на мнение присяжных заседателей, выступая перед ними. Для этого государственному обвинителю надо провести большую подготовительную работу прежде, чем приступить к рассмотрению уголовного дела с участием коллегии. Доскональное знание фактических обстоятельств должно сочетаться с профилактическим мышлением, целью которого будет вытравливание (по возможности) из текста вступительного заявления, вопросного листа и прений сторон отмеченных презумпций, фикций и готовых формул, если те так или иначе могут смутить судей факта. Особое внимание надлежит уделить заключительной части процесса, а именно прениям сторон. Подводя итог проведенному разбирательству, государственный обвинитель должен не просто доложить о фактах, установленных при проведении судебного следствия – он должен привести присяжных заседателей к определенному мнению. Для этого там, где требуется, надо делать оговорки и прибегать к развернутым, понятным для рядового человека объяснениям.

Такой подход видится вполне согласующимся с задачами правосудия и требованиями Приказа Генерального прокурора РФ от 30.06.2021 № 376 «Об участии прокуроров в судебных стадиях уголовного судопроизводства».

Подводя итоги, надлежит отметить, что юридическая логика изложения обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, в ряде случаев может существенно расходиться со здравым смыслом, носителем которого является рядовой человек, отправляющий правосудие в качестве присяжного заседателя. В «зону процессуального риска» попадают фикции, презумпции и профессиональные штампы, используемые юристами. Государственному обвинителю необходимо их различать, перефразировать и доносить их смысл до сведения коллегии. Этот прием при определенных условиях может стать залогом правильного и справедливого разрешения уголовного дела.