Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Филология: научные исследования
Правильная ссылка на статью:

Ориентальный контекст топоса сада в русской поэзии fin de siècle

Дьяченко Татьяна Анатольевна

ORCID: 0000-0001-8186-3569

старший преподаватель, кафедра иностранных языков, Астраханский государственный медицинский университет; ассистент, кафедра русского языка, Астраханский государственный медицинский университет

414000, Россия, Астраханская область, г. Астраханская, ул. Бакинская, 121, оф. Астраханская

Dyachenko Tatyana Anatolevna

Senior lecturer, Foreign Languages Department, Astrakhan State Medical University; Assistant, Russian Language Department, Astrakhan State Medical University

414000, Russia, Astrakhan region, Astrakhan, ul. Bakinskaya, 121, of. Astrakhan

dyachenko_tatiana@mail.ru

DOI:

10.7256/2454-0749.2023.10.68772

EDN:

BTJRKY

Дата направления статьи в редакцию:

21-10-2023


Дата публикации:

06-11-2023


Аннотация: Цель исследования – выявление особенностей функционирования топоса сада в предметно-пространственной организации русских поэтических текстов 1880–1890-х гг. с вектором на экзотику Востока. Предмет исследования – садовая топика в ориентальном контексте стихотворений обозначенного периода. Объект - лирические произведения русских поэтов последних двух десятилетий XIX столетия, ориентированные на восточный контекст. Особое внимание уделяется ориентальной образности, переносящейся в сферу универсального языка поэзии, на который поэты переводят субъективистское отношение к преображению реального мира в идеальный. Специфика материала и многоаспектность его рассмотрения определили в качестве методологической основы общефилософские принципы историзма и системности. Исследование базируется на синтезе историко-генетического, сравнительно-исторического, функционального, интертекстуального методов. Основные выводы проведенного исследования: 1) в пространстве ориентального локуса лирических произведений 1880–1990-х гг. в качестве культурно-специфических единиц чаще всего выступает сад; 2) в отличие от поэтов прошлых десятилетий, авторы эпохи fin de siècle чаще отсылают собственно к суфийской символике. Новизна исследования заключается в том, что поэтическое наследие мусульманского Востока в текстах «эпохи безвременья» – предсимволизма, а также начального этапа символистского течения ранее не становилось объектом системного исследования. По справедливому замечанию Е.А. Тахо-Годи, в последние три десятилетия в отечественной науке вырос интерес «к фигурам "второго ряда", к эпохам трансформации традиционных литературных парадигм, в том числе к предсимволизму», который остается наименее изученной страницей в истории русской литературы XIX в.


Ключевые слова:

сад, ориентальное пространство, фитоним, русская поэзия, мусульманский Восток, топос, ориентальная образность, культурные реалии, предсимволизм, предметная организация текстов

Abstract: The purpose of the study is to identify the features of the functioning of the topos of the garden in the subject–spatial organization of Russian poetic texts of the 1880s-1890s with a vector to the exoticism of the East. The subject of the study is a garden in the oriental context of poems of the designated period. The object is lyrical works of Russian poets of the last two decades of the XIX century, focused on the eastern context. Particular attention is paid to oriental imagery, which is transferred to the sphere of the universal language of poetry, into which poets translate the subjectivist attitude to the transformation of the real world into an ideal one. The specificity of the material and the multidimensional nature of its consideration determined the general philosophical principles of historicism and consistency as a methodological basis. The research is based on the synthesis of historical-genetic, comparative-historical, functional, intertextual methods. The main conclusions of the study: 1) in the space of the oriental locus of lyrical works of the 1880s-1990s, the garden most often acts as cultural-specific units; 2) unlike the poets of the past decades, the authors of the "fin de siécle" era more often refer to Sufi symbolism itself. The novelty of the research lies in the fact that the poetic heritage of the Muslim East in the texts of the "epoch of timelessness" – pre-symbolism, as well as the initial stage of the symbolist trend, has not previously become the object of systematic research. According to E.A. Tahodi's fair remark, in the last three decades, Russian science has grown interest "in the figures of the "second row", in the epochs of transformation of traditional literary paradigms, including pre-symbolism," which remains the least studied page in the history of Russian literature of the XIX century.


Keywords:

garden, oriental space, phytonym, russian poetry, muslim East, topos, oriental imagery, cultural realities, presymbolism, subject organization of poetic texts

Культурно-специфические реалии мусульманского Востока нашли отражение в целом ряде стихотворений русских поэтов fin de siècle. Авторы не обходятся без центрального для мусульманской, в частности персидской, литературы садового топоса, выступающего в локусе лирических произведений 1880–90-х гг. в качестве культурной единицы.

Сад приобретает статус доминирующей топики в произведениях К.Р. (Великого князя К.К. Романова), ориентированных на поэтическую традицию Востока. В произведении «Как жаль, что розы отцветают!» (1885) сад становится фоном для иллюстрации быстротечности жизни. Скорая смена времени года носит аллегорический характер: вместе с отцветанием роз и жасминов заканчивается праздник красоты, а с ним – земное существование. В стихотворении «Во дни надежды молодой» (1886) поэт выстраивает символическую для восточной любовной лирики цепочку соловей-роза, а зеленый и душистый сад изображает как некий идеальный микромир, аналог прекрасного Божьего макромира, в котором «небесный свод глубок и чист» (подобное обнаруживаем у К.К. Случевского в произведении «Мой сад оградой обнесен»: лирический герой заключает целый мир в рамки своего сада – цветущего, безупречного пространства, созданного любовью). В поэтической работе «Здесь, в тишине задумчивого сада» (из цикла «Сонеты к ночи», 1892) К.Р. использует образ сада в качестве универсального локуса волшебной восточной страны, в которой Шехеразада – возлюбленная лирического героя, а сам он – калиф, внимающий ее шептанию.

В произведении «На пути к Востоку» Лохвицкая также не обходится без центрального для мусульманской литературы садового топоса. Поэтесса разделяет пространство сада (в чем прослеживается романтический мотив двоемирия): с одной стороны, это по-восточному роскошное место с экзотическими попугаями, красками и ароматами жасминов, роз, левкоев, анемон, однако красота не радует главную героиню драмы, которая называет птиц «докучными», краски цветов «кричащими», а их аромат «удушливым и резким».

С другой стороны – это тихий уголок, «где не слыхать ни пенья птиц, ни рокота ручья» [1, с. 21]. Здесь поэтесса вводит фитонимические образы печального тамаринда и ивы, чьи ветки склоняются к волне; они антропоморфизируются по мужскому и женскому векторам соответственно. Тамаринд представляет интерес своим ботаническим описанием: дерево может быть как вечнозеленым, так и листопадным. Таким образом, фитоним, вероятно, контаминируется с образом возлюбленного героини – Вечно-мужественным красавцем с восточными глазами, – указывая на его дуалистическую природу.

Ива – символ разлуки, а также женского изящества и светлой грусти. Фитоним соотносится с центральным персонажем драмы – Балькис – и передает ее чувственное переживание. Проводится параллель между склоненностью растения и почитанием героиней своего возлюбленного – Соломона (Сулеймана), «солнца Востока», «царя царей». Он для нее – вдохновитель и бог, недосягаемость которого подчеркивается глагольной лексемой высится («Где высится лишь тамаринд печальный» [1, с. 21]).

В саду Балькис есть еще один фитоним – белый лотос, чей образ приобретает особое значение колоративного контраста (белое / черное): цветок сравнивается со звездой жемчужной, которая прячется в темных камышах.

Белый лотос – символ сна. Подобное значение он приобрел благодаря своей особенности: цветок закрыт днем и распускается только ночью. Фитоним связан с древнегреческой мифологией. В IX песне «Одиссеи» Гомер изображает лотофагов – народ, живший на острове в Северной Африке и находившийся под властью лотоса (они питались цветами и впадали в забытье) [2, с. 72]. Позднее лексема лотофаг приобрела метафорический смысл: так стали называть людей, ищущих забвения. Данный фитообраз в контексте ориентальной эстетики произведения Лохвицкой вводит характерный для ее лирики мотив сна, неразрывно связанный с мотивом любви-искушения, обладающей роковой предопределенностью. Лотос влечет, гипнотизирует царицу Юга своим тонким ароматом, подобным «вздоху натянутой струны», заглушая все благовония. Мистическое чувство усиливается: благоуханье цветка распространяется и наполняет весь мир «Как мощный гимн неведомому Богу, / Как торжество ликующей любви» [1, с. 30]; сон преобразуется в приятную смерть-освобождение, после которой будет доступно все невозможное в земной жизни, в том числе и единение с возлюбленным.

Топика сада в поэзии Мережковского «вырастает» из наследия «чистого искусства» Апухтина, К.Р., Надсона, Случевского, Фофанова и др. Опираясь на произведения классиков, поэт-символист использует ориентальные жанрово-тематические цепочки, образы и пр., ставшие романтическими штампами, с целью реализации характерного для его творчества принципа антиномии. В стихотворении «Сегодня в заговор вступили ночь и розы…» (1887) образы душистого темного сада, соловья и роз спроецированы Мережковским на создание конфликта противостояния рассудка и души, сознания и сердечных чувств. Намеченная дихотомия «рациональное / иррациональное» становится структурообразующим элементом всего произведения. Образ сада связывается с мотивами мечты, грез – так поэтом передается тоска по непостижимому, чувственному мировому началу. Стандартный «набор» ориентальной образности переосмысливается Мережковским в духе символистского дуализма. Разлад между разумом и чувством усиливается посредством колоративного контраста темного сада и светом горящей лампы, за которой «меж книг, беседуя с друзьями» [3, с. 133], лирический герой шутит «Над пеньем соловья и глупыми стихами, /Над вздохами любви и девственной луной...» [3, с. 133].

В произведении «Восточный миф» (1887) образ сада приобретает лиминальный статус, выступая в качестве сакральной границы между идеальным миром роскоши царского золотого чертога и действительностью смиренных трудящихся («"Мне хочется узнать, что там, за дверью сада, / Пусти меня туда!.." И двери отворились…» [3, с. 148]). Мережковский выстраивает преграду для своего героя-царевича, наделяя его романтическими чертами: он бежит из привычного, удобного мира, кажущегося ему тюрьмой.

Символистом вырабатывается иная семантика ориентального топоса в стихотворении «Когда вступал я в жизнь, мне рисовалось счастье…» (1885). Гармония души уподобляется светлому, чудному саду с его имманентными признаками – гирляндами роз, струями фонтанов. В этом видится следование Мережковским общеевропейской традиции в поэтизации данной универсалии восточной литературы: сад как «рай», «любовь», «душа» и т.д.

«Восток» воспринимается Мережковским в символическом аспекте в стихотворении «О дайте мне забыть туманы и метели…» (1883). Поэт создает антитетическую параллель, основываясь на романтическом мотиве двоемирия: в оппозицию образа туманного, снежного севера, чей холод лирический герой стремится позабыть, ставится некое идеальное пространство, центральным условным знаком которого является сад. Картины цвета и звука поддерживают заданный дуализм – разлад реальности и мечты: прозрачность, бесцветье (туман и метель), темные тона (мгла ночи), тревожащий шум (грохот снежной вьюги) противопоставляются яркой палитре (голубое взморье, золотое сияние лучей, изумрудная рамка зелени, бирюза залива) и спокойствию (затишье, невозмутимый сон, тихий уголок, дремлющий аул). Лирический герой присваивает себе оба мира («…на севере, под грохот снежной вьюги / Я мог припоминать во мгле моих ночей / Мой тихий уголок, мой сад…» [3, с. 68]), в чем проявляется принцип антиномии – раздвоенности сознания и чувств. Конфликт разума и души усматривается также в манере изложения материала. Она отмечена движением вверх-вниз за счет изображения разноуровневых образов: описание ландшафта начинается с образа взморья, за ним следуют долины, сад, аул, сменяющиеся силуэтами крутых гор, после – устремленный в глубину утесистый обрыв, затем – холмы, и, наконец, ландшафтная синусоида выравнивается, завершаясь образом залива.

Случевский придерживается традиции восточно-мусульманской поэзии, исключая модернистские трансформации семантического поля садовой топики. В стихотворении «И они в звуках песни, как рыбы в воде…» поэт прибегает к классическому для персидской литературы пониманию сада как места уединения влюбленных: «А в саду под окном ухмылялась тайком / Парочка, парочка…» [4, с. 145]

Произведение «И вот сижу в моем саду тенистом…» отмечено философским уровнем осмысления мира и человека. Вопросы о смысле бытия, жизни и смерти рассматриваются на фоне сада согласно образцам персидского словесного искусства, в которых роль растительного орнамента вместе с морально-этическими, философскими сентенциями оказывается особенно значительной, ср.: «Вновь распускаются розы под утренним ветерком, / И соловьиною песней все огласилось кругом. / Сядем под розовой сенью! Будут, как нынче, над нами / Их лепестки осыпаться, когда мы в могилу сойдем» (О. Хайям) [5, с. 297]. Подобную розовую сень сада цветов – Гулистана, ставшего метафорическим элементом литературы Ирана, противопоставляет римским катакомбам Случевский в стихотворении «Порой хотелось бы всех веяний весны…» (1899).

Локус сада приобретает законченный семантический облик в творчестве Фета. В произведении «Ты помнишь, что было тогда…» (1885) поэт следует суфийской традиции в использовании садовой топики. Стихотворение характеризуется ретроспективной организацией сюжета: лирический субъект придается романтическим воспоминаниям, обращаясь к возлюбленной: «Ты помнишь, что было тогда <…> / Как, глазки закрыв, соловей / Блаженствовал в песне над нами» [6, с. 309]. Три первых четверостишия окрашены в светлые тона: образы бушующих ручьев, веселых дубов, счастья плакучей ивы поддерживают динамичную, жизнеутверждающую атмосферу первой части композиции. Затем, начиная с четвертого катрена, намечается антитетический переход: «Взгляни же вокруг ты теперь: / Все грустно молчит, умирая…» [6, с. 309] Здесь же вводится образ сада, который лишь угадывается («И настежь раскинута дверь / Из прежнего светлого рая» [6, с. 309]), в чем проявляется импрессионистская художественная манера Фета. Образ светлого рая – перифрастическая форма сада по аналогии с классическими образцами восточно-мусульманской поэзии, где садовый топос является метафорическим эквивалентом Рая (садов блаженства).

В стихотворении «Благовонная ночь, благодатная ночь» (1887) эстетическое восприятие образа сада осуществляется в духе романтического течения («Эти звезды кругом точно все собрались, / Не мигая, смотреть в этот сад» [6, с. 215]). Здесь он – условное пространство мечты и грез. Образы благовонной ночи, жгучего месяца, ласкательно шепчущих струй, воркующих гитар, напевающего призывы любви ключа создают загадочную атмосферу неги и томления. Мысль Фета метафорична, в ней заключена таинственная миросозерцательность: «Словно все и горит и звенит заодно, / Чтоб мечте невозможной помочь; / Словно, дрогнув слегка, распахнется окно / Поглядеть в серебристую ночь». Мистицизм поддерживается романтическим хронотопом ночи. «Ночь – это мировая мистика, это всеобъемлющая музыка, сила, причем иррациональная сила» [7, с. 19]. В.М. Жирмунский называет романтизм «своеобразной формой развития мистического сознания» [8, с. 6], это же определение также раскрывает суть восточно-мусульманской суфийской поэзии.

В творчестве Фета модус сада включает отождествление данного локуса с местом для романтических встреч. Так, стихотворение «Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…» (1892) изображает картину погружения лирического субъекта в воспоминания о далеком, давнишнем саде, где «…и звёзды крупней, и сильней аромат <...> / И как будто вот-вот кто-то милый опять / О восторге свиданья готов прошептать» [6, с. 331]. Одорологические образы запах роз, ночные благовония, нежное дыхание травы и цветов, сильный аромат, мотив томления (истомленная грудь, полная истомы живая волна) создают акцент на связи с ориентальной поэтикой.

В лирическом произведении «Жду я, тревогой объят…» (1886) дорога через сад идет навстречу любви и становится символом взаимного, счастливого чувства. Путь, по которому движется возлюбленная, следует сквозь сакральный топос сада и тем самым знаменует ее переход из реальности в ирреальный мир лирического субъекта. Романтическая линия поддерживается параллельно вводимым орнитологическим образом коростеля, зовущим свою подругу.

Ожидание долгожданного часа свидания с возлюбленной на фоне сада представлено в стихотворении «Сад весь в цвету…» (1884). Первый терцет воспроизводит пространственно-временную картину: цветущий сад и «вечер в огне» [6, с. 144] организуют романтический хронотоп. Атмосфера романтики и загадочности дополняется эпитетами таинственная речь, благодатная тайна.

В произведении «Только месяц взошел…» (1891) Фет называет любовное чувство распустившимся цветком, а сад представляется пристанищем влюбленных. Поэт употребляет эпитет померкнувший сад, т.е. потемневший, а значит укромный, скрытый от посторонних глаз. Второй катрен подчеркивает интимность происходящего. В целом в творчестве Фета садовая топика играет значительную роль, а номинация влюбленных фитонимами частотна.

Итак, сад как один из центральных топосов в поэтической традиции Востока нашел отражение в целом ряде стихотворений русских поэтов fin de siècle. Ориентальная образность переносится в сферу универсального языка поэзии, на который поэты переводят субъективистское отношение к преображению реального мира в идеальный. Садовая топика в контексте восточной экзотики играет важную роль в творчестве поэтов к. XIX столетия. Для К.Р. она является образом идеального мира, фоном для иллюстрации быстротечности жизни и, так же как и у Лохвицкой, универсальным локусом волшебной восточной страны. В поэзии Мережковского сад «вырастает» из наследия «чистого искусства» русских классиков. Случевский прибегает к классическому для мировой литературы пониманию топики сада как месту уединения влюбленных. Аналогичная семантика у Фета в стихотворении «Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…» Помимо этого, поэт осмысливает образ сада в духе романтического течения, для него он становится условным пространством мечты и грез.

Библиография
1. Лохвицкая М. Собрание сочинений. В 3-х томах. Том 3. – М.: «Дмитрий Сечин», 2018. – 415 с.
2. Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. Т.1. / Под ред. С.А. Токарев. – М.: Сов. энциклопедия, 1991. – 672 с.
3. Мережковский Д.С. Собрание стихотворений. – СПб.: Фолио-Пресс, 2000. – 733 с.
4. Случевский К.К. Стихотворения и поэмы. – М. – Л.: «Советский писатель», 1962. – 468 с.
5. Хайям О. Рубаи. Газели. – М.: Эксмо, 2012. – 544 с.
6. Фет А.А. Стихотворения. – Л.: «Советский писатель», 1959. – 899 с.
7. Красман, В.А. К вопросу о специфике «ночного хронотопа» в европейском романтизме // Молодой ученый. – 2011. – № 5 (28). – Т. 2. – С. 18–20.
8. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. – Спб.: Axioma, 1996. – 230 с.
References
1. Lohvickaya, M. (2018). Collected works in 3 volumes. Vol. 3. Moscow: Dmitrij Sechin.
2. Tokarev, S.A. (1991). Mify narodov mira: Encyclopedia in 2 volumes. Vol. 1. Moscow: Sov. enciklopediya.
3. Merezhkovskij, D.S. (2000). Collected works. Saint Petersburg: Folio-Press.
4. Sluchevskij, K.K. (1962). Poetry and poems. Moscow–Leningrad: Sovetsvkij pisatel.
5. Hajyam, O. (2012). Rubai. Gazeli. Moscow: Eksmo.
6. Fet, A.A. (1959). Poetry. Leningrad: Sovetskij pisatel.
7. Krasman, V.A. (2011). To the question of the specifics of the «night chronotope» in European Romanticism. Young scientist, 5(28), 18–20.
8. ZHirmunskij, V.M. (1996). German Romanticism and modern Mysticism. Saint Petersburg: Axioma.

Результаты процедуры рецензирования статьи

В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.

Представленная на рассмотрение статья «Ориентальный контекст топоса сада в русской поэзии fin de siècle», предлагаемая к публикации в журнале «Филология: научные исследования», несомненно, является актуальной, ввиду обращения автора к изучению особенностей представления культурно-специфических реалий мусульманского Востока в ряде стихотворений русских поэтов fin de siècle.
Статья является новаторской, одной из первых в российской лингвистике, посвященной исследованию подобной проблематики. В статье представлена методология исследования, выбор которой вполне адекватен целям и задачам работы. Автор обращается, в том числе, к различным методам для подтверждения выдвинутой гипотезы
Практическим материалом исследования послужили поэтические тексты на русском языке. К сожалению автор не указывает объем корпуса исследования, а также методологию его формирования.
Теоретические измышления проиллюстрированы языковыми примерами, а также представлены убедительные данные, полученные в ходе исследования.
Данная работа выполнена профессионально, с соблюдением основных канонов научного исследования. Исследование выполнено в русле современных научных подходов, работа состоит из введения, содержащего постановку проблемы, основной части, традиционно начинающуюся с обзора теоретических источников и научных направлений, исследовательскую и заключительную, в которой представлены выводы, полученные автором. Отметим, что заключение требует усиления, оно не отражает в полной мере задачи, поставленные автором и не содержит перспективы дальнейшего исследования в русле заявленной проблематики.
Библиография статьи насчитывает 8 источников, среди которых представлены работы исключительно на русском языке. Считаем, что обращение к трудам на иностранных языках по смежной тематике, несомненно, обогатило бы работу. К сожалению, в статье отсутствуют ссылки на фундаментальные работы отечественных исследователей, такие как монографии, кандидатские и докторские диссертации. Технически при оформлении библиографического списка нарушены общепринятые требования ГОСТа, а именно несоблюдение алфавитного принципа оформления источников. Высказанные замечания не являются существенными и не умаляют общее положительное впечатление от рецензируемой работы. Опечатки, орфографические и синтаксические ошибки, неточности в тексте работы не обнаружены. В общем и целом, следует отметить, что статья написана простым, понятным для читателя языком. Работа является новаторской, представляющей авторское видение решения рассматриваемого вопроса и может иметь логическое продолжение в дальнейших исследованиях. Практическая значимость исследования заключается в возможности использования его результатов в процессе преподавания вузовских курсов по теории литературы, а также курсов по междисциплинарным исследованиям, посвящённым связи языка и общества. Статья, несомненно, будет полезна широкому кругу лиц, филологам, магистрантам и аспирантам профильных вузов. Статья «Ориентальный контекст топоса сада в русской поэзии fin de siècle» может быть рекомендована к публикации в научном журнале.