Америка и Швейцария на метафизической карте Ф.М. Достоевского

Оу Мэнлянь кандидат философских наук аспирант, кафедра Культурологии, Санкт-Петербургский государственный университет 190121, Россия, Ленинградская область, г. Санкт-Петербург, ул. Халтурина, 15, кв. 211 Ou Menglian PhD in Philosophy Graduate student, Department of Cultural Studies, St. Petersburg University 190121, Russia, Leningrad region, Saint Petersburg, ul. Khalturina, 15, sq. 211 omenglian@gmail.com Другие публикации этого автора

Евлампиев Игорь Иванович кандидат философских наук профессор, кафедра русской философии и культуры, Санкт-Петербургский государственный университет 190121, Россия, Ленинградская область, г. Санкт-Петербург, ул. Менделевская, 5, оф. 145 Evlampiev Igor' Ivanovich PhD in Philosophy Professor, Department of Russian Philosophy and Culture, St. Petersburg University 190121, Russia, Leningrad region, Saint Petersburg, Mendelevskaya str., 5, office 145 yevlampiev@mail.ru

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта № 20-011-00272 «С.Н. Булгаков: pro et contra. Творчество С.Н. Булгакова в историческом и современном контекстах».

Постановка проблемы

«–В Америке вы переменили ваши мысли и, возвратясь в Швейцарию, хотели отказаться» c^{[3, c. 192]}.

Фраза Ставрогина очень хорошо обозначает заявленную тему. В этих словах Ставрогин описывает эволюцию мировоззрения Шатова. Америку и Швейцарию можно назвать двумя переломными этапами в развитии мысли героя, что заставляет нас размышлять о соотношении тех смыслов, которые с ними связаны. Как известно, в творчестве Достоевского представлены образы многих географических мест и пространств, таких как Москва, Санкт–Петербург, Швейцария, Китай, Япония и т.д. По словам К.А. Степаняна,«это всё у Достоевского не просто географические понятия, но философские и культурологические смыслы» ^{[16, с. 266]}. В художественном мире Достоевского разные географические места и пространства обретают значение альтернативных точек зрения на ключевые проблемы человеческого существования и хода истории. Поэтому особенно важно дать систематические определения смысла разных географических пространств, это даст нам своеобразную метафизическую карту Достоевского.

Америка и Швейцария представляют собой два наиболее заметных и часто появляющихся географических образа, имеющих очень важные значения. Об этом написано немало работ. Наиболее глубоко и точно смысл образа Швейцарии выразил К.А. Степанян: «Швейцария для Достоевского – это место, наиболее волнующее душу и разум мыслями о земном рае и возможностях его достижения, и одновременно это символ многовекового заблуждения людей, самостоятельно решивших, что они добры и свободны настолько, чтобы построить этот рай (для себя или для многих) своими силами» ^{[16, с. 279]}. Обратим внимание на тот факт, что исследователь видит в этом образе не только положительный, но и определенный отрицательный смысл, причем эти противоположные смысловые аспекты внутренне связаны.

Осмысливая образ Америки у Достоевского, Т.В. Коротченко писал: «…в художественных произведениях Достоевского Америка предстает не столько географическим пространством <...>, где можно начать новую жизнь, сколько символом идеи о лучшей жизни, охватившей общество, маркером состояния одиночества и потерянности героя» ^{[12, с. 249]}. В этом своем смысловом аспекте образ Америки выглядит вполне положительным, однако достаточно известно еще одно вполне очевидное метафорическое значение этого образа: Америка — это метафора ада, потустороннего существования человека; здесь образ предстает своей отрицательной, устрашающей стороной.

Двусмысленность каждого из этих образов делает особенно трудной их однозначную оценку и определение их роли в произведениях Достоевского. Однако ситуация существенно проясняется, если мы заметим, что эти образы активно взаимодействуют и образуют диалектическую пару, в связи с чем наиболее убедительно можно определить смысл каждого именно в его отношении к другому. Что-то глубинное сближает в пространстве творчества Достоевского Америку и Швейцарию, которые могут рассматриваться как два полюса универсума Достоевского, как две стороны его утопии. Можно предположить, что их очевидная противоположность тем не менее разрешается в некую общность, имеющую принципиальный метафизический характер.

Два смысла образа Америки

Упоминания Америки в основном возникают в работах Достоевского 1860–1870 гг., прежде всего в романах «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы». Романы «Преступление и наказание» и «Идиот» ярко контрастируют между собой: в первом сюжет основан на жестоком преступлении; второй повествует о явлении доброго князя, воплощающего идеал любовных отношений между людьми, который заповедовал нам Христос. И совершенно не случайно, что в первом из них Америка становится наиболее часто упоминаемым местом, а во втором упоминания Швейцарии превосходят по количеству отсылки к Америке^{[13, 14]}.

В романе «Преступление и наказание» Америка прежде всего появляется как место, куда можно убежать от наказания. Совершив убийство, Раскольников погрузился в бессознательность и бред. Когда он пришел в сознание, первая мысль была сбежать в Америку. Размышляя о судьбе своей сестры, Раскольников считает, что Дунe лучше стать рабой на плантации (в Америке), чем выйти замуж за Лужина ради выгоды c^{[8, c. 37]}. Наконец, Свидригайловым овладела мысль поехать в Америку после того, как он окончательно понял, что его любовь к Дуне подла и безответна. Очевидно, что во всех этих случаях Америка оказывается последней возможностью избежать какой-то жизненной катастрофы, к ней прибегают в ситуации безысходности ^[10]. Америка – это радикальный альтернативный выбор, на ее территории перестают действовать и законы права, и законы морали, здесь можно оставить в стороне укоры совести, окончательно отодвинуть все пережитые трагедии в прошлое и начать жизнь как бы с начала.

Американские ценности – либерализм, индивидуализм и безграничная свобода, приобретают огромный символический смысл для русских. В них видят воплощение нового миропорядка, освобожденного от насилия, эксплуатации и зла. Особенно в 1860–1870-x гг. Россия и Америка имеют немало связей. Аналогия между рабством и крепостничеством часто проводилась русскими журналами в это время, в них внимательно отслеживался ход гражданской войны между Севером и Югом. Тогда среди русских идея эмиграции в Америку была очень популярна. «В это время эмиграция в Америку, – отметил в «Истории моего современника» В.Г. Короленко, – влекла многих русских, мечтавших об американской свободе и о коммунистических опытах» c^{[11, c. 178]}. Ведь тогда в России идея об устройстве различных ассоциаций и коммун была неосуществима из-за реакционной политики царского правительства.

Достоевский более трезво и осторожно относится к Америке. Хотя многих героев Достоевского неудержимо туда тянуло, он видит в этом устремлении симптом значительных проблем русского общества, ведь между американским и русским духом писатель видел существенное противоречие. В «Дневнике писателя» за 1873 г. он выразил свое понимание причин бегства в Америку гимназистов, окрыленных великими идеями о «свободном труде в свободном государстве», о коммуне и об общеевропейском человеке: «Но пока еще кругом нас такой туман фальшивых идей, столько миражей и предрассудков окружает еще и нас и молодежь нашу, а вся общественная жизнь наша, жизнь отцов и матерей этой молодежи, принимает все более и более такой странный вид, что поневоле приискиваешь иногда всевозможные средства, чтобы выйти из недоумения. Одно из таких средств – самим быть менее бессердечными, не стыдиться хоть иногда, что вас кто-нибудь назовет гражданином, и.… хоть иногда сказать правду, если б даже она была и недостаточно, по-вашему, либеральна» c^{[4, c. 136]}. По мнению Достоевского, хорошо и понятно, что русским хочется развиваться, искать свою веру, и куда-то «рваться», но часто это сопряжено с отсутствием ясного представления о цели и смысле своих устремлений. В этом контексте герои Достоевского и он сам в публицистических размышлениях «Дневника писателя» часто вспоминают факт открытия Европой Америки как реализацию заветного стремления европейской цивилизации к идеалу, к абсолютному воплощению свободы и творческого дерзания отдельной личности. Но наиболее простой и естественный ответ, который дает этим исканиям Америка, оказывается обманом, иллюзией. Все главные ценности нашей жизни – свобода, независимость, индивидуальность, творчество – духовны и сложны по своей сущности, а в Америке они приобретают предельно простое, внешнее, материальное выражение. Главным смыслом Америки для думающих героев Достоевского становится предостережение против ложного пути цивилизации, против простых и слишком рациональных ответов на сложные вопросы нашего бытия.

Предельно наглядно негативное отношение Достоевского к Америке как слишком материальному и рациональному пространству, не дающему разрешения тем глубоким исканиям свободы и идеала, которые одолевают думающих людей, проявляется в романе «Преступление и наказание» во время одного из разговоров Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем. Америка привлекает к себе Раскольникова, живущего в комнате, подобной гробу, и часто ощущающего духоту – и в прямом, и в переносном смысле, как отсутствие свободы и возможностей для реализации своих внутренних потенций. После совершения убийства это ощущение «духоты», нехватки воздуха (т.е. свободы) усиливается, и Раскольников, пытаясь найти выход, думает об Америке. О бегстве в Америку ему и его сестре Дуне говорит также Свидригайлов. Но следователь разбивает его мечты об Америке, указывая, что в Америке не будет «воздуха». Проникая в заветные мысли Раскольникова, Порфирий Петрович восклицает: «Вам теперь воздуху надо, воздуху!» c^{[8, c. 351]}. Но одновременно отвергает возможность того, что этот «воздух» Раскольников сможет найти, убежав в Америку: «А вы ведь вашей теории уж больше не верите, –– с чем же вы убежите? Да и чего вам в бегах? В бегах гадко и трудно, а вам прежде всего надо жизни и положения определенного, воздуху соответственного; ну а ваш ли там воздух?» c^{[8, c. 352]}.

Слова Порфирия подразумевают, что имеется в виду «воздух», необходимый не просто для продолжения телесного существования, а для внутренней, духовной жизни героя. В качестве реального выхода для Раскольникова, противоположного ложному выходу, который обозначает Америка, Порфирий Петрович предлагает каторгу: «страданье, Родион Романыч, великая вещь <...>, в страдании есть идея» c^{[8, c. 352]}. Парадоксальным образом именно на каторге Раскольников может обрести нужный ему «воздух», т. е. подлинную духовную свободу, связанную с глубокой религиозной верой. Чисто внешняя, материальная свобода, никак не связанная с верой и даже отрицающая ее как некое «принуждение», становится бессмысленной. Об этом говорит Шатов, ссылаясь на слова Ставрогина: «Атеист не может быть русском, атеист тотчас же перестает быть русским» c^{[3, c. 197]}. Утопический социализм, ранняя мечта самого Достоевского и героев его романов, ведет к атеизму, поэтому американская свобода и коммунистические опыты не имеют положительного смысла. Хотя сам атеизм в творчестве Достоевского имеет два значения. Американский атеизм – это полное отрицание веры и полное безразличие к вопросу о Боге и бессмертии, это духовная пустыня, в которой думающий, глубокий человек гибнет. Но есть русский атеизм, который означает отрицание формальной, «холодной» веры и искание иной, более глубокой и искренней веры. Вот почему герои у Достоевского (особенно много их в «Бесах»: Шатов, Кириллов, Ставрогин) верят в Бога, и одновременно сомневаются в Боге: «…русскому человеку трудно из своей позиции решить, что ему нужнее: отчаянная вера в Бога или столь же отчаянный бунт против Него» c^{[18, c. 704]}. Неразличение этих двух понятий атеизма ведет к прямолинейным оценкам таких сложных героев Достоевского, как Иван Карамазов; наглядный пример такой ошибки демонстрируют работы С.Н. Булгакова, который превращает одного из самых сложных героев-идеологов Достоевского, выражающего очень важные особенности мировоззрения самого писателя, в однозначно негативную фигуру, не имеющую внутренней идейной глубины ^[2].

Образ Америки и нужен был Достоевскому для размышления о разных формах отрицания веры (атеизма) и социального утопизма (социализма), она выступает в качестве негативного «идеала» чисто материальной жизни, жизни в «духовной пустыне», не дающей ни единой возможности обрести веру и подлинную жизнь. Героям, которые реально побывали в Америке, Шатову и Кириллову, не удалось найти там свою веру, и они в конце вернулись в Россию, где их искания могли стать более плодотворными, хотя и трагичными. Кроме них никто в произведениях Достоевского не поехал в Америку: Свидригайлов выбрал самоубийство, а Раскольников признал свое преступление и был сослан в Сибирь. Это показывает, что мысль о поездке в Америку является минутным порывом, который только более ясно обозначает жизненный тупик и стимулирует человека на поиски настоящего, а не мнимого выхода.

Е.М. Сударева справедливо заметила, что «странным образом двоится образ Америки в духовном пространстве романа Достоевского. Это и символ ухода от наказания, освобождение от нравственной расплаты за содеянное, и в то же время символ смерти, самоубийства, безбожной расплаты с самим собой изверившегося человека» ^[17]. Особенно ясноэта двойственность смыслов образа Америки проявляется в истории Свидригайлова. Намереваясь поехать в Америку, а не Швейцарию, он понимает, что, как богатый человек, он именно в Америке сможет в полной мере реализовать своё преимущество и свое материальное господство над людьми. Но в конце концов он не уезжает в Америку, а кончает с собой. Его самоубийство можно понять как осознание греховности пути поверхностного материального благополучия, на который он попытался встать. Но перед смертью он снова говорит, что отправляется «в чужие краи. <...> В Америку» c^{[8, c. 394]}, и здесь этот образ уже намекает на потусторонний мир, на ад в том особом его понимании, которое характерно для Свидригайлова.

В первой беседе с Раскольниковым Свидригайлов излагает свою версию идеи бессмертия, согласно которой умершие люди не возносятся в Царствие Небесное, как утверждает церковное учение, а продолжают свое несовершенное бытие в некоем параллельном мире, взаимодействующим с нашим миром, поэтому они могут «проявляться» в нашем мире в виде привидений. Затем он говорит и о «вечности», т.е. о всей потусторонней, посмертной реальности, и представляет ее в образе маленькой деревенской бани с пауками по углам c^{[8, c. 221]}. В обоих случаях между земной и потусторонней действительностью нет принципиального различия, вторая является некоей разновидностью или трансформацией первой. Если человек в своей земной жизни оказался в полной власти природных законов, почти полностью лишил свое существование духовного, т.е. подлинно человеческого и подлиннобожественного, измерения, то его посмертное бытие должно быть столь же материальным, механическим и рационально-закономерным, как и нынешнее c^{[9, c. 435–490]}. Такой вариант бессмертия является точным воплощением идеи вечного возращения того же самого, которая вызвала такой ужас у Заратустры, героя трактата Ф.Ницше, что он упал без сознания и был близок к смерти в течение десяти дней. Именно этот жуткий смысл идеи бессмертия, как бесконечного повторения одной и той же механически выстроенной жизни, олицетворяет Америка в представлениях Свидригайлова. Этот второй смысл образа вполне логично развивает его первый смысл как ложного идеала жизни человека и человечества.

Швейцария: рай, из которого нужно уйти

Образ Швейцарии играет особенно большую роль в романе «Идиот», и, на первый взгляд, обладает исключительно положительными смыслами. Он явно означает начало высшего добра, которое отражается в образе князя Мышкина, долго пребывавшего в Швейцарии на лечении. Его тело пребывало там в органическом единстве сприродой, а дух соприкасался с небесным, божественным миром.

Здесь важно отметить, что в Швейцарии жизнь Мышкина делилась на два очень разных периода. В первом он был лишен обычного человеческого разумения и был «почти идиотом». При этом он ощущал чуждость всему тому миру, в котором существовал. Это можно рассматривать как метафору божественного происхождения героя. Исходно он был абсолютно слит с божественным, духовным миром, был подобен Адаму и Еве в их райском состоянии, когда они не имели необходимости в человеческом рассудке, поскольку, находясь в полном единстве с Богом, не нуждались в познании ни своего, ни какого-то иного бытия. Швейцария выступает в этом контексте как обозначение земного мира, в который герой попадает из рая, который первоначальновыступает для него как чужой, но в котором он должен освоиться и который он должен познать. Поэтому главное событие, с которого начинается земная история Мышкина, – это пробуждение его сознания: он, как Адам и Ева, встает на путь познания себя и мира. Этот момент князь Мышкин хорошо помнит и описывает его в первом разговоре с сестрами Епанчиными: «Помню: грусть во мне была нестерпимая; мне даже хотелось плакать; я всё удивлялся и беспокоился: ужасно на меня подействовало, что всё это чужое; это я понял. Чужое меня убивало. Совершенно пробудился я от этого мрака, помню я, вечером, в Базеле, при въезде в Швейцарию, и меня разбудил крик осла на городском рынке. Осел ужасно поразил меня и необыкновенно почему-то мне понравился, а с тем вместе вдруг в моей голове как бы всё прояснело c^{[7, c. 48]}.

Но путь познания труден и долог, поэтому Мышкин снова и снова переживает острое чувство, которое преследовало его с самого начала – ощущение своей чуждости всей земной, тварной природе: «Пред ним было блестящее небо, внизу озеро, кругом горизонт светлый и бесконечный, которому конца-края нет. Он долго смотрел и терзался. Ему вспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечную синеву и плакал. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой. Что же это за пир, что ж это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которому тянет его давно, всегда, с самого детства, и к которому он никак не может пристать» c^{[7, c. 351]}. И тем не менее само это чувство несло в себе доказательство того, что мир, в котором он оказался, причастен Богу и высшим духовным смыслам, в нем для человека возможно возвращение в райское состояние. Это Мышкин позже наглядно продемонстрирует в истории отношений с девушкой Мари и детьми. В этом смысле, можно сказать, что Швейцария со всей своей прекрасной природой становится местом, символизирующим духовное пространство, содержащее изначальное добро человека и предполагающее возможность полной реализации этого добра.

Если на примере Америки Достоевский размышляет об отношениях между человеком и цивилизацией, опирающейся на материальные ценности, то через Швейцарию Достоевский обратился к отношениям между человеком и природой, рождающей человека и близкой к райскому, духовному миру. В рукописном фрагменте «Социализм и христианство» (1864) Достоевский разделяет историческое развитие человечества на три стадии 1^{[5, c. 191–194]}. Первая стадия характеризуется слитным существованием всех людей в едином человечестве и единством человечества и природы, однако это единство писатель обозначает термином «патриархальность» и оценивает негативно, поскольку оно принудительно и не оставляет человеку выбора и свободы. Поэтому человечество должно пройти вторую стадию, обозначаемую в указанном фрагменте как «цивилизация»; здесь происходит распадение исходного единства и обособление личностей с их свободой. Хотя этот процесс является необходимым и в целом положительным, его итоги Достоевский оценивает отрицательно, поскольку здесь происходит полная утрата единства и, значит, связи с Богом. Америка и является воплощением всего негативного и отрицательного в материальной цивилизации. А что выражает Швейцария? Ее первобытная и прекрасная природа олицетворяет исходное божественное единство мира, одновременно она выражает возможность «падшего» человека заново выстроить гармонические отношения внутри общества и по отношению к природе, поэтому здесь можно видеть символ и первой стадии, «патриархальности», и путь к третьей стадии, быть может, даже в обход цивилизационной стадии. Это чувство близкой райской гармонии посещает князя Мышкина перед водопадом: «Вот тут-то, бывало, и зовет всё куда-то, и мне всё казалось, что если пойти всё прямо, идти долго-долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас <...>» c^{[7, c. 51]}.

Горний пейзаж, естественно, вызывает у князя Мышкин стремление к возвышенности. Однако сам Достоевский глубоко понял сложность достижения третьей стадии. Он не был вполне согласен с теорией об изначальной доброте и непорочности природы человека, как это считал Руссо. Просто слиться с первозданной природой, скрывающей в себе божественное совершенство, Достоевскому и его герою недостаточно. Князь Мышкин признает это стремление обманчивым, не реализующим высшие цели человеческой жизни. Возвышенное духовное пространство, божественное совершенство нужно реализовать в земном человеческом мире. Но в человеческом мире действует не только сила добра, но и сила зла. Швейцария олицетворяет собой первозданную природу и первозданного человека, который еще не ощущает в себе силу зла, не понимает его могущества. Именно поэтому здесь можно достаточно легко достичь возвращения к состоянию божественного совершенства, что Мышкин и демонстрирует на примере общества детей, которое он легко переводит в «райское» состояние. Но за пределами Швейцарии жизнь людей идет по-другому, в ней скорее господствует зло, чем добро. Поэтому, приехав в Санкт-Петербург, князь Мышкин ставит очень опасный эксперимент, пытаясь спасать несчастных людей и преобразовывать их отношения к совершенству теми же методами, которые были так плодотворны в Швейцарии. К сожалению, теперь, в ситуации по-настоящему раскрепощенного зла, они оказываются не столь действенными, более того, то сострадание и та любовь, которые были спасительны в Швейцарии, в Петербурге превращаются в свою противоположность; Мышкин губит любящих его женщин, хотя в отношениях с ними он действует точно так же, как он это делал в отношении обесчещенной швейцарской девушки Мари. В результате, он вынужден признать свою вину в произошедшей с Аглаей Епанчиной и Настасьей Филипповной катастрофе; Евгений Павлович упрекает его по этому поводу: «Виноваты, а сами упорствуете! И где у вас сердце было тогда, ваше «христианское»-то сердце!» c^{[7, c. 483]}. Действительно, князь Мышкин не Христос, у него лишь «христианское сердце», которое было способно принести гармонию людям в Швейцарии, обладающей патриархальной невинностью, не знающей всей силы зла. Но за приделами Швейцарии оно оказалось бессильным, здесь зло в полной мере раскрыло себя, причем граница между добром и злом оказалась размытой, что не позволило князю осуществить свои нравственные принципы в соответствии с логикой первобытной и наивной природы.

Таким образом, наивно-патриархальная гармония человека и природы, гармония человека, не раскрывшего в себе всю свою сущность, т. е. всю глубину добра и зла, не гарантирует совершенное добро. Только в контексте окончательного раскрытия зла и добра, в равноправном сосуществовании духовного и материального пространств, которые составляют наш мир, Бог и вера имеют свои истинные смыслы. Недаром итальянский богослов и литературовед Д. Барсотти при анализе романа «Идиот» вспомнил о Руссо: «Если князь Мышкин и походит на Христа, то не на Христа Евангелия и не на Христа Церкви, а, скорее, на такого, каким Его знал и проповедовал Руссо, Христа безжизненного, ни Бога, ни человека» c^{[1, c. 131]}.

Метафизическая география Достоевского

В мире Достоевского есть своя иерархия мест и пространства, которая постепенно раскрывается и по-разному реализует себя в разных контекстах. Достоевский создает свою метафизическую географическую карту, где полярные начала зла и добра, материального и духовного намечаются с помощью Америки и Швейцарии. Но это еще неокончательная система Достоевского. «Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия... помните мое слово, сами увидите!» c^{[7, c. 510]}. Слова Лизаветы Прокофьевны и использованное ею слово «фантазии» намекают на то, что Америка и Швейцария, как два полюса Европы, являются «потусторонним», фантастическим миром по отношению к подлинно реальному миру России. Ни Америка, ни Швейцария не могут решить проблемы, возникающие на почве России. Они рассматриваются лишь как две крайности божественности и греховности, как рай и ад.

Обратив внимание на Америку и Швейцарию, Достоевский ничуть не поколебал своей уверенности в том, что русской дух должен найти свой собственный национальный путь, который, возможно, со временем станет путем в благое будущее для всей цивилизации. Своеобразность Америки заключается в том, что она когда-то явилась новым открытым миром, представляющим плодотворные возможности развития цивилизации. Открытие Америки, вместе с Реформацией и астрономическими открытиями стало основой идеи прогресса в истории. В этой связи Америка не только свидетельствует о пути материального развития человечества, но и дает богатую пищу человеческой мысли в ее исканиях пути в будущее.Швейцария, по мнению Достоевского, является воплощением высшего идеала Европы. Он очень рано мечтал поехать в Швейцарию, как признается в «Зимних заметках о летних впечатлениях»: «…еще с шестнадцати лет, и пресерьезно, как Белопяткин у Некрасова, Бежать хотел в Швейцарию, – но не бежал, и вот теперь и я въезжаю наконец в “страну святых чудес”, в страну таких долгих томлений и ожиданий моих, таких упорных моих верований» c^{[6, c. 51]}. Швейцария, как и вся Европа, обозначается Достоевским термином «страна святых чудес», как реализация всего самого ценного в европейской цивилизации. Таким образом, Америка и Швейцария очень ясно определены как своего рода чистые принципы, определяющие ход истории, развитие цивилизации. И не случайно именно в заданных ими координатах Достоевский определяет место и роль России в истории и ее своеобразный путь развития, особенно наглядно это соотношение выступает в романе «Бесы», где «Америка» и «Швейцария» являются в равной степени принципиальными понятиями.

В «Бесах» Америка упоминается как принципиальный пункт спора между консерваторами и либералами, как магическое место обретения истинного себя, как загадка, от правильной разгадки которой зависит твоя судьба. Степан Трофимович вспоминает, как он читал лекции об открытии Америки и ее истории; его влияние на Лизавету Николаевну оказывается таким сильным, что она грезит о своей «Америке» и во сне кричит: «Земля, земля!» c^{[3, c. 87]}

Шатов и Кириллов едут в Америку под влиянием Ставрогина, чтобы обрести свою окончательную веру. Туда они стремились чтобы проверить свои новые идеи. Кириллов «в Америке себе належал» c^{[3, c. 111]}, а Шатов в Америке переменил свои мысли c^{[3, c. 192]}, в результате, они испытали радикальное преображение своего мировоззрения. Хотя Америка вызвала эту переоценку ценностей, герои после возвращения в Россию очень критично относятся и к Америке, и к своему прежнему учителю Ставрогину. Их спор со Ставрогиным обретает новый и окончательный смысл, в нем постепенно раскрывается вся глубина устремлений русского духа. Шатов иронически говорит о превосходстве американцев над русскими: «мы, русские, перед американцами маленькие ребятишки, и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень» c^{[3, c. 112]}. Он как бы смеется над Россией, однако на деле его цель не в высмеивании, а в предупреждении. Америка очень плодотворно прошла свой путь материального, научно-рационально прогресса, но этот путь рано или поздно приведет ее к катастрофе и гибели. России важно не повторить этот путь. Позже в споре со Ставрогиным Шатов выразит свою окончательную мысль о сущности бытия России: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего непременно собственного, и вера в Него как в единого истинного» c^{[3, c. 198]}.

Америка разбила мечту Шатова и Кирилла о свободе и политической утопии, а в Швейцарии они заново нашли свою веру и волю, осознав величие того духовного идеала, который сумела реализовать Европа, хотя при этом она и не дошла до подлинной истины и подлинного «рая». Восстановив свою веру, они приобрели силы и мужество вернуться в Россию, чтобы противостоять хаосу общественного настроения и кризису веры. Через постижение «Америки» и «Швейцарии» они получили способность понять Россию, которая основана на гораздо более сложных и противоречивых основаниях, чем эти однозначные и понятные формы цивилизации. Россия основана на сложном взаимодействии духовного и материального, доброго и злого, божественного и дьявольского, но именно поэтому она гораздо более «живая» и более свидетельствует о будущем, чем эти односторонние формы.

Осознав свои ошибки и вставая на путь покаяния и принятия наказания, Ставрогин намеревается ехать вШвейцарию, в кантон Ури, чтобы попробовать возродить в себе нравственные силы и стремление к добру. Здесь уместно вспомнить, что кантон Ури появляется и в словах Мышкина, когда он комментирует увиденную им гравюру, изображающую прекрасный швейцарский пейзаж c^{[7, c. 25]}. Это можно понять как попытку Ставрогина из последних сил обрести свой «рай» (в письме к Дарье Павловне, предлагая ей пойти к нему в «сиделки», он пишет, что они будут «там жить вечно» c^{[3, c. 513]}). Но «рай» ему обрести уже не суждено, и он остается в России, более того, приезжает в дом своего детства, чтобы покончить с собой. В последней сцене, когда Ставрогина обнаруживают на чердаке дома Варвары Петровны, он назван повествователем «гражданином кантона Ури». На столе лежит его записка: «Никого не винить, я сам» c^{[3, c. 516]}. Швейцария оказывается для Ставрогина не столько местом духовного очищения, сколько формой окончательного раскаяния и принятия наказания от себя самого.

В конечном счете Достоевский создает образы «Швейцарии» и «Америки», чтобы показать, что Бога можно обрести не в каком-то чужом месте, а только на родине. Но приближение к нему требует предельных усилий от каждого человека. И как былинные богатыри и сказочные герои часто должны были совершить долгие путешествия в заморские страны, чтобы наконец по-настоящему обрести свою родину и себя самих в ней, так и герои Достоевского познают Россию и себя через испытание Америкой, Швейцарией и Европой. Именно этот смысл имеют хаотичные, не очень понятные, но предельно искренние слова князя Мышкина на светском вечере по поводу его помолвки с Аглаей: «Откройте жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег Нового Света, откройте русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет пред изумленным миром, изумленным и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь меча, меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства. И это до сих пор, и это чем дальше, тем больше! И...» c^{[7, c. 453]}. Русские «богатыри» пока еще увлечены зарубежными красотами и верят в чужих богов больше, чем в своего Бога и в свою родину, но Достоевский убежден, что пришло уже время вернуться назад и обрести свою окончательную веру.