Феномен правового архетипа эквивалентности и его отражение в русских народных сказках

Попова Юлия Евгеньевна аспирант кафедры публичного права Автономной некоммерческой организации высшего образования "Гуманитарный Университет" https://author.nbpublish.com/img/save.png 620041, Россия, Свердловская область, г. Екатеринбург, пер. Трамвайный, 2/2, кв. 72 Popova Iuliia Postgraduate student, the department of Public Law, Liberal Arts University 620041, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, per. Tramvainyi, 2/2, kv. 72 yulya.kiss.popova@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение

Результаты исследования русских народных сказок на предмет отражения в них ранних правовых идей позволяют сформулировать гипотезу, согласно которой сказка представляет собой систему отражения и трансляции культурных ценностей, которые, в свою очередь, включают в себя зарождающееся и развивающееся правосознание.

Путь доказательства данной гипотезы лежит через проникновение в область национального правосознания. Его проявления можно наблюдать в различных сторонах культурной жизни общества: песни, басни, прибаутки и народные сказки. Естественно, фольклорные тексты часто отражают зарождающиеся элементы правосознания, где очевидна его несформированность. Как правило, в сказках не разделены этические и собственно «юридические» представления и ценности.

Феномен правосознания – сложное для изучения явление ^[9]. При этом, анализ правосознания постоянно наталкивается на объективную трудность, которая представляет собой пока неразрешимую научную проблему: что представляет собой сознание вообще, какова его природа, какова его структура, каковы механизмы его формирования и функционирования, является ли оно порождением материального мира или же представляет собой автономную идеальную сущность? Существует даже такое мнение, что нет никакого консенсуса по поводу определения того, чем же на самом деле является человеческое сознание ^{[13, с. 117, 125]}.

Очевидно, что при анализе правового сознания, основное внимание обращается на вполне определённые и чёткие элементы его проявления: знания, ценности, установки, мотивы. При этом, в исследовании русских народных сказок, учитывая специфичность сказочных сюжетов, художественность, мифологичность, образность, необходимо прибегать к анализу иных проявлений человеческой психики. Нельзя утверждать, что герои сказок обладают определённым сформировавшимся правосознанием. Они, скорее всего, воспроизводят имеющее то или иное правовое значение образцы или стереотипы, которые сложились в обществе в период формирования и последующего распространения сказки. Действующие лица русских народных сказок в той или иной степени отражают сложившиеся в обществе стереотипы правового сознания. При этом, в сказках с большим трудом можно найти нечто «чисто» юридическое, его нужно искусственно выделять при анализе сказочных текстов. Вместе с тем, в сюжетах русских народных сказок проявляются элементы зарождающегося и повседневного обыденного правосознания, то есть его первичные формы, не являющиеся в полной и развитой мере рациональными компонентами сознания, но представляющие собой лишь прообразы, первичные формы и идеалы, - всё то, что не охватывается полностью сознанием, а существует главным образом в области бессознательного. В сказках отчётливо проявляется то, что стоит за правосознанием, а также находится в его обыденных повседневных характеристиках и влияет на его формирование и содержание.

Поэтому, для исследования системы отражения и трансляции культурных кодов, связанных, прежде всего, с юридическим элементом в русских народных сказках, необходимо обратиться к феноменам обыденного правового сознания, народной правовой культуры и правового архетипа.

Обсуждение и результаты

Термин архетип введен в широкий научный и публицистический оборот Карлом Густавом Юнгом (1875-1961). Разрабатывая теорию бессознательного, К.Г. Юнг отмечал, что существует некое мышление в изначальных образах и символах, которые старше исторического человека и даны ему от рождения с древнейших времён, продолжающиеся во всех поколениях и по сегодняшний день составляющие фундамент человеческой души ^{[15, с. 31]}. В структуре души Юнг различал три уровня: 1) сознание; 2) личное бессознательное, состоящее из содержаний, вытесненных из сознания и чувственных впечатлений, не достигших сознания; 3) коллективное бессознательное, которое не является индивидуальным, а общим для всех людей, и которое составляет истинную основу индивидуальной души ^{[15, с. 48]}. При анализе работ К.Г. Юнга мы сталкиваемся с двумя проблемами: первая – при всей научной разработанности данного феномена, нет чёткого и недвусмысленного его определения, и вторая – автор не даёт полного перечня или классификации архетипов.

К.Г. Юнг определяет архетип как «нечто», как неуловимая сущность, влияющая на поведение людей, но при этом не имеющая онтологической определённости. Между тем, из определённых К.Г. Юнгом характеристик архетипа, можно вывести несколько признаков данного явления.

Первым признаком архетипа является то, что он представляет собой структурный элемент коллективного бессознательного, то есть его существование напрямую не зависит от психических процессов отдельно взятого индивидуума, наоборот, именно архетипы во многом определяют психическую деятельность человека.

Вторым признаком архетипа – это то, что он не поддается непосредственному эмпирическому наблюдению, а проявляет себя косвенно, через поведение людей, выражаясь в мифах, сюжеты которых очень схожи у народов разных культур. С этим вторым признаком связана и известная методологическая сложность чёткого определения сущности данного явления.

Третьим признаком выступает типичность и повторяемость проявления архетипов.

Четвёртым признаком архетипа является его универсальность. При всей неопределённости термина «архетип», он, по мнению К.Г. Юнга обладает удивительным качеством универсальности: «бессознательные процессы самых далёких друг от друга народов и рас обнаруживают совершенно поразительное соответствие, которое проявляется, среди прочего, в экстраординарных, но достоверно установленных аналогиях между формами (и мотивами) автохтонных мифов» ^{[15, с. 14]}.

В юридической литературе уже ставился вопрос о природе и определении правового архетипа.

О.А. Строева определяет правовые архетипы как «общие, первоначальные образы, смыслы и мотивы, характеризующие «первичные формы» осознания человеком права… «извечные символы» права, которые прорастая из глубин сознания реализуются повсеместно, наиболее чётко обнаруживаясь в правовой жизни» ^{[11, с. 96]}. Недостаточно продуктивное определение архетипа правосознания. Ценным в такой интерпретации является то, что, во-первых, архетип определяется как смысл, образ или мотив (то есть через вполне определённые явления), а во-вторых, архетипам отводится роль центральных и структурообразующих элементов правосознания. Представляется спорным тезис о том, что через понятие «архетип» возможно объяснить своеобразие отдельного типа правосознания (уголовного, гражданского, административного, конституционного) ^{[11, с. 97]}. Во-первых, этот тезис в работе не доказывается, то есть, не раскрывается механизм такого влияния. А во-вторых, представляется сомнительным существование таких вот типов правосознания, выделенных по отраслевому признаку. К сожалению, в работе не обозначаются конкретные архетипы правосознания, исследование не содержит не то, что перечня, но и примеров таких архетипов.

А.В. Скоробогатов определяет правовой архетип как форму бытия правовых ценностей в ретроспективном контексте, под которым понимаются «правовые знания, нормы и установки, сформировавшиеся в процессе социального взаимодействия и направленные на воспроизводство правовых действий, имевших позитивное значение для развития и воспроизводства группы в прошлом, определённые образы, в т.ч. мифологического характера, которые должны быть восприняты субъектом на бессознательном уровне, отражая его правовой менталитет» ^{[10, с. 151]}. Как видно из данного определения, автор понимает под правовым архетипом как рациональные элементы – правовые знания, нормы и установки, так и иррациональные – образы. Данный подход к феномену правового архетипа привлекателен тем, что, во-первых, правовой архетип определяется как форма бытия правовых ценностей, во-вторых, в этом определении подчеркивается как индивидуальный, так и коллективный контекст, и в-третьих, совершена попытка определить функциональное значение исследуемого феномена Весьма важным на мой взгляд, является включение в понятие архетипа явно рациональных компонентов- знаний, норм, установок.

М.Г. Тюрин даёт своё определение архетипа национальной правовой культуры, под которым понимает «воспроизводимый из поколения в поколение первичный правовой образ, возникающий под влиянием культов, верований, мифологии и религиозных ценностей, обусловливающий понимание правовых норм, юридически значимых поступков и отношений, задающий типизированный шаблон социально-правового взаимодействия» ^{[12, с. 8]}. М.Г. Тюрин выделяет основные архетипы национальной правовой культуры, к которым относит: а) архетип порядка, формирующий такие элементы правовой культуры как власть и закон, основанные на авторитете предков; б) соборности, влияющей на социальное структурирование, на устойчивость и стабильность российского общества, его культуры и национального мышления; в) «Матери земли» как источника высшей правды или высшего Закона; г) «центра», обусловливающий пространственный принцип организации вокруг символического центра (очаг, храм, погост и т.п.), или вокруг символической фигуры князя, царя, отца, или вокруг священного города; д) «победы добра»; е) «свой-чужой»; ж) «патриархальности»; з) «симфонической личности», отражающий ценности единства индивида и общины; и) «героя» ^{[12, с. 9-10, 22-25]}. В данном исследовании сделаны достаточно интересные выводы о сущности феномена правового архетипа, о его основных функциях и значении. Также даны примеры конкретных архетипов, при этом они связаны в основном со взаимоотношением индивида и коллектива, индивида и власти. Вместе с тем, в указанной работе, представлены в большей степени политические архетипы. Несомненно, существует неразрывное единство политико-правовой реальности, тем не менее первичные образы, связанные с собственностью, договорами, браком, свободой (волей), - всем тем, что составляет «частноправовую» сторону жизни, являются очень важным аспектом исследования правовых архетипов.

О.И. Мирошниченко даёт своё понятие правового архетипа, под которым она понимает «установку на поведение в правовой сфере, эволюционировавшую из мифа в процессе культурной дифференциации и представляющую собой «элементарный» мотив или образ, повторяющуюся модель опыта, обязанную своим существованием наследственности, воспроизводящуюся бессознательными психическими механизмами ^{[6, с. 10]}. Автор выделяет уникальные отечественные правовые архетипы, к которым относит: а) архетип «государя-покровителя», заключающийся в некоторой сакрализации русским народом своих управленцев и, как следствие, в большей мере чувственном, нежели разумно-оценивающем, как на Западе, отношении к государству; б) архетип авторитета, выражающийся в склонности россиянина создавать для себя объект идеализации в виде лица, наделённого определёнными должностными полномочиями; в) архетип «я – последняя буква алфавита» и архетип «правильного человека», которые заключаются в уникальном для отечественного правового менталитета толковании понятий свободы и справедливости, то есть высшей свободы и высшей справедливости; г) архетип «двух жизней», характеризующий собой бессознательную установку русского человека на существование в рамках двух «правовых систем»: неписанного народного права и позитивного государственного ^{[6, с. 11-12]}. Однако, все указанные автором правовые архетипы так или иначе связаны с «публичной» сферой жизни индивида, правовые архетипы связанные с «частной» сферой жизни остаются за пределами исследования. Внимание уделяется исключительно взаимодействию индивида с обществом и властью. Полагаю, что это, в определённой степени, непродуктивно, и не даёт полной картины правовой культуры, так как оставляет без рассмотрения проблемы отношения к собственности, договору, браку, - всему тому, что во многом определяет «правосубъектность» индивида. Господствующий патернализм в общественном сознании не исключает частной жизни и регуляции её основных сторон.

В работе А.В. Муруновой мы видим упоминание об архетипах юридической мифологии, которые, по её мнению, «в сжатом виде представляют коллективный правовой опыт народа, являются важным условием сохранения самобытности и целостности правовой системы… формирование правовых архетипов осуществляется в процессе систематизации и схематизации юридического опыта… они выступают в качестве спонтанно действующих устойчивых структур обработки, хранения и репрезентации коллективного опыта» ^{[8, с. 84]}. В данном понимании правового архетипа очень спорным тезисом является утверждение, что он является результатом правового опыта общества, то есть выходит, что правовой архетип вторичен по отношению к социальной практике. Между тем, мы полагаем, что архетипы во многом определяют социальное (и правовое, в том числе) бытие, сами являясь системообразующим фактором. Такая вторичность, зависимость от социальной практики больше подходит для определения феномена правового стереотипа.

Исходя из вышесказанного, полагаю, что:

во-первых, в классической и современной литературе нет чёткого определения архетипа, который выступает в качестве первичного образа, структурного элемента бессознательного;

во-вторых, отсутствует исчерпывающий перечень основных архетипов и, следовательно, отсутствует их классификация;

в-третьих, можно выделить основные отличительные черты архетипов;

в-четвёртых, во многих исследованиях ряд правовых архетипов не имеют «юридического» содержания, содержат скорее «политический» контекст, и весь анализ правовых архетипов сводится к исследованию «публичной» сферы жизни человека, оставляя за пределами рассмотрения «частную» жизнь.

Исходя из данных выводов, я полагаю, что имею возможность дать авторское определение правового архетипа, определив в нём юридические аспекты социального бытия.

Итак, по моему мнению, правовой архетип – это элемент коллективного бессознательного, представляющий собой универсальные, типичные, существующие независимо от воли конкретных людей прообразы идей о справедливости (соразмерности), норме и мере, проступке и воздаянии, свободе, имуществе, сущности договора и его силе, власти и суде, находящие отражение в мифах, религии и сказках и выражающиеся в поступках, высказываниях героев и в мотивах их действий.

Одним из оснований для анализа русских народных сказок на предмет отражения в них правовых архетипических образов мною выбрано представление сказочных героев и рассказчика о справедливости. Следует отметить, что это представление является отражением базового правового архетипа – архетипа эквивалентности. Вообще, этот архетип носит универсальный характер, является основой всей социальной организации людей, служит началом не только для права, но и для экономических, личных и даже религиозных отношений. Именно универсальный принцип всеобщего эквивалентного обмена выделил человеческое общество из природы и положил начало формированию культуры, то есть – собственной среды человечества. В работе «Очерки о даре» Марсель Мосс отмечал, что архаические сообщества символически и социально воспроизводят себя посредством цикла: дарить – принимать – возмещать ^{[7, с. 87]}. Стремление к справедливости, которое выражалось в желании возмездия, определяло ценность вещам, поступкам, желаниям (мотивам), — всё это исключительные человеческие качества, которые нельзя обнаружить в животном мире. Причём такое стремление носит для человека инстинктивный характер. Примерами тому является неутолимая жажда мести за обиду, жгучее желание возмездия за проступок, стремление получить возмещение за причинённый вред, попытка установить справедливые условия договора. Правовой архетип эквивалентности соответствует всем признакам архетипов, отмеченных мною ранее. Во-первых, несомненно, он является элементом коллективного бессознательного, его существование не зависит от психических процессов отдельно взятого человека. Повторяемость сказочных сюжетов о справедливости (соразмерности) – тому подтверждение. Во-вторых, он, действительно, не поддаётся непосредственному эмпирическому наблюдению. Он не встречается нам в чистом виде, нигде не сформулирован, он только лишь отражается в представлениях о справедливости, причём, отражается очень разнообразно. Даже само название «архетип эквивалентности» весьма условен. В-третьих, налицо типичность и повторяемость данного правового архетипа. В-четвёртых, он универсален. Даже в ограниченном круге русских народных сказок можно найти удивительное разнообразие. При этом, разнообразные проявления справедливости удивительным образом похожи и встречаются из сказки в сказку.

Несомненно, правовой архетип эквивалентности является универсальным архетипом, отражающийся не только в представлениях о справедливости, но и в представлениях о норме и мере, проступке, возмездии, договоре и других. Поэтому можно утверждать, что он имеет фундаментальное значение для других правовых архетипов.

В русских народных сказках представления о справедливости отражаются в разных моделях (формах). Первой формой является возмездие, которое настигает героев (преимущественно отрицательных) сказок за совершение ими обмана или проступка. Возмездие носит или личный характер – в виде смерти, увечья, лишения первоначального образа, или – имущественный, когда герой лишается имущества или остаётся ни с чем.

Примеров возмездия личного характера большое количество. В сказке «Лиса, заяц и петух» ^{[1, с.16-18]} один из героев – петух зарубил косой лису за то, что она захватила у зайца избёнку. В сказке «Звери в яме» ^{[1, с. 38-40]} лиса была разорвана собаками благодаря стараниям дрозда, который таким образом наказал её за серию обманов, убийств и шантажа. Что примечательно, в первом случае нет эквивалентности. Лиса лишь захватила имущество – избёнку, а в итоге - лишилась жизни. Хотя захват избёнки мог поставить зайца в ситуацию опасную для жизни. Тем не менее, эквивалентностью здесь выступает возмездие как таковое. В сказке «Волк и коза» ^{[1, с.67-69]}, возмездие настигает волка, который тоже прощается с жизнью за то, что съел козлят. Есть ещё примеры, когда смерть настигает героя за захват чужой территории (места обитания). В «Сказке о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове» ^{[1, с.102-116]}, главного героя настигла смерть за то, что он захватил Ростовское озеро. В известной русской народной сказке «Морозко» ^{[1, с.128-132]} возмездие настигает старухину дочь, причём Морозко «убивает» её за отсутствие хороших речей в свой адрес. Исходя из повествования, это воспринимается как проявление справедливости, что странно, по крайней мере на взгляд человека XXI века. Но не так всё просто. По-видимому, здесь отражены древние религиозные сюжеты о вызове божественной силы, которые с лёгкостью можно обнаружить в мифах многих народов, в литературе, в религиозной истории, поэтому и смерть от руки высшей силы в качестве возмездия представлена как проявление эквивалентности. Подобное «несоразмерное» возмездие можно увидеть в сказке «Небесная избушка» ^{[4, с. 66-73]}, в которой несанкционированное проникновение старухи в небесную избушку карается гибелью её самой, а также старика и внучки. Если не усматривать в сюжете этой сказки религиозного подтекста, то опять налицо некая неэквивалентность. Но если в этом сюжете увидеть отголоски древних мифов (тема запретного плода), то такая эквивалентность, безусловно, просматривается. В сказке «Звериное молоко» ^{[3, с. 72-86]} возмездие в виде смерти настигает нечестную жену и её фаворита - Змея: «Змея звери в клочья расхватали, жену птицы мигом заклевали». Подобная расправа над неверной женой описана в сказке «Чудесная рубашка» ^{[3, с. 99-104]}, где обманутый муж убивает змея и расстреливает свою жену. Примечательно, что возмездие настигает отрицательных персонажей независимо от социального статуса. Это видно в сказке «Поди туда - не знаю куда, принеси то – не знаю что» ^{[3, с.115-143]}, в которой описано возмездие королю в виде смерти, наступившее за предложение с его стороны замужней женщине выйти за него замуж. Здесь прослеживается ещё одна сторона эквивалентности. Эта сказка выполняет некую компенсаторную функцию, восстанавливая в своём сюжете социальную справедливость, волшебным образом наказывая тиранию и самодурство правителя. Победа добра над злом – проявление высшей справедливости, основа идеального миропорядка. И в этом проявлении справедливости архетип эквивалентности достигает наивысшего выражения, возводя здание гармоничного мира, пусть даже в воображаемой реальности. Возмездие во многих сказках наступает не только в виде самосуда или действия волшебных сил, но и в виде казни. Часто казни подвергается колдунья или ведьма. Это описано в сюжетах сказок: «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка» ^{[4, с.20-27]}, «Белая уточка» ^{[4, с.29-31]}, «Арысь-поле» ^{[4, с. 31-33]}. Справедливость отражается в сюжетах сказок и в виде талиона. В сказке «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» ^{[4, с. 91-103]} виновную в оговоре младшей сестры приговорили к такой же казни, как и несправедливо осуждённую: «Также засмолили в бочку, также бросили в море, но не так её Бог хранил: она тут же канула на дно, и след пропал!». Справедливость в виде физического наказания жены – обманщицы отражена в сказке «Муж да жена» ^{[5, с.171-172]}: «… выскочил муж, схватил плётку и давай стегать хозяйку. Как рукой сняло – вылечил жену».

Другим проявлением архетипа эквивалентности выступает личное возмездие в виде потери героем первоначального облика, то есть в виде волшебного превращения. Сказка «Жадная старуха» ^{[1, с.100-102]} повествует о волшебном превращении старика и старухи в медведей за весьма экстравагантное желание: «Ступай к дереву да проси, чтобы сделало нас богами». Вновь мы видим архаические темы первородного греха, изображённые в таком сказочном сюжете. Не исключено, конечно, что в этой сказке желание стать богами всего лишь стоит в череде требований старухи и подчёркивает её неуёмную алчность, что нет здесь отголосков древних мифов. Однако подобная повторяемость данного сюжета из сказки в сказку наводит на мысль о взаимосвязанности типичных сюжетов, что в определённой степени отражает основы социального порядка и его защиты. В очень известной сказке «Сестрица Алёнушка, братец Иванушка» ^{[4, с.20-27]} в виде возмездия выступает волшебное превращение главного героя в козлёночка за то, что он ослушался старшую сестру. И ещё один пример возмездия в виде потери первоначального облика описан в сказке «Рога» ^{[3, с.28-38]}, в которой хозяйка дома была наказана за хищение у одного из героев некоторых волшебных предметов. Наказание выразилось в том, что у виновной выросли рога, тем самым она была заключена в своём доме.

Таким образом, возмездие выступает как одна из форм проявления справедливости. При этом, зачастую, не имеет значения точная соразмерность понесённых лишений характеру и степени тяжести проступка, часто возмездие более сурово, чем предосудительное деяние. Соразмерность определяется самим наличием возмездия. Оно осуществляется самими героями в виде самосуда, или хитрости, или же сказочник предоставляет такую привилегию высшим силам, придавая особую значимость возмездию и отражая представления о вселенском миропорядке. Божественный порядок – основа любого социального порядка. Поэтому такое проявление архетипа эквивалентности носит, безусловно, правовой характер, отражает зарождающиеся представления о правомерном и неправомерном поведении и наказуемости отклоняющегося от нормы поведения.

Но не только возмездие является отражением справедливости (соразмерности). Очень большое количество русских народных сказок содержит сюжеты награды за услугу, доброе дело, бескорыстную помощь или иное проявление доброты.

В качестве награды выступают разные предметы, услуги и даже люди. Так в сказке «Солнце, Месяц и Ворон Воронович» ^{[1, с.123-125]} в качестве награды описана выдача дочерей замуж взамен оказанных услуг. Стоило Солнцу, Месяцу и Ворону помочь старику собрать крупу, так старик тотчас же выдал за них своих дочерей. Причём выдал, как это часто бывает в сказках, без их согласия. Такая принудительность брака акцентирована и художественным образом: «Она (старшая дочь) оделась, вышла на крылечко. Солнце и утащило её». Не исключено, что здесь прослеживаются мотивы древних человеческих жертвоприношений. Так или иначе, глагол «утащило» - художественное усиление факта принудительного брака.

Распространённым сюжетом русских народных сказок является рассказ о помощи или вознаграждении главного героя за его доброту и сердечность. Так в сказке «Иван Быкович» ^{[2, с.69-78]} главный герой без всякой на то надобности берёт на свой корабль странных старичков: обжору, пьяницу, любителя попариться в бане, звездочёта и старичка, умеющего плавать ершом. Характерный диалог: «Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи. – А ты что умеешь? – Умею, батюшка, хлеб есть. – Фу, пропась! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад». В итоге, каждый из них оказал неоценимую помощь в преодолении препятствий, вознаградив главного героя за доброту и гостеприимство.

В сказке «Крошечка-Хаврошечка» ^{[1, с.138-139]} справедливое вознаграждение настигло главную героиню за её добрый нрав, послушание и скромность. В некоторых случаях вознаграждение не следует за добрыми делами, а наоборот – помощь волшебных персонажей совершается под условием выполнения героем каких-либо дел.

В сказке «Гуси-лебеди» ^{[1, с.177-178]} помощь волшебных предметов обусловливается выполнением символических действий: «- Печка, печка, скажи, куда гуси полетели? – Съешь моего ржаного пирожка, скажу». Или же: «- Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели? – Съешь моего лесного яблока, - скажу». Есть примеры, когда герои сказки получают вознаграждение за совсем недоброе (с нашей современной точки зрения) дело. В сказке «Семь Симеонов» ^{[2, с. 115-128]} братья сперва получают неоднозначное с правовой точки зрения задание – украсть невесту: «И вспомнил семь Симеонов, созвал их, дал службу: достать эту царевну…». После выполнения этого задания царь «обрадовался Симеоновым трудам, приказал встретить их с честью, с пушечной пальбой, с барабанной дробью», а после наградил. В сказке «Никита Кожемяка» главный герой спас царевну, убив змея. Но при этом, «Сделавши святое дело, не взял за работу ничего, пошёл опять кожи мять». Отступление от эквивалентности, то есть отказ от награды в этой сказке подчёркивает положительный характер героя, его доблесть, честь и бескорыстие. Налицо – конкуренция моральных и правовых принципов справедливости и гуманизма. Существует соблазн усмотреть в этом сюжете конкуренцию права и морали, так как налицо конфликт справедливости – базового правового принципа и жертвенности – проявления высокой морали. Тем не менее, навряд ли стоит проводить разграничение между правом и моралью в данном анализе. Нормы, регулирующие поведение людей того времени носили синкретический характер, следовательно и в поведении героев это отражено. Естественно, никакого противопоставления указанных социальных регуляторов в ранних сказочных сюжетах не найти.

Иногда награда является скорее откупом, как в сказке «Конь, скатерть и рожок» ^{[2, с.318-319]}, в которой пойманный на воровстве журавль откупается от главного героя волшебными предметами: «Не бей меня, я тебе гостинчик дам». Или характерный пример: «Оставь, Иван-царевич, хоть одну голову, я тебе дам драгоценный камень».

Очень хорошо проблема соразмерности отражена в сказке «Горшеня» ^{[4, с.247-250]}, где главный герой, отгадавший царскую загадку, во-первых, получает вознаграждение в виде монополии на производство и продажу горшков, а во-вторых, бессовестно повышает цену за свой товар. Здесь соразмерность выражена в награде не за доброе дело, а за решение загадки, то есть за смекалку и удаль. Далее, по сюжету сказки происходит грубое нарушение соразмерности, выраженное в установлении неоправданно высоких монопольных цен: «Как сто рублёв? С ума, что ли, - говорит, - сошёл?». Однако, так как «монополистом» оказался положительный герой, то и оценивается его поведение как проявление смекалки, удали, в общем, положительно. Таким образом справедливость (соразмерность), вернее отступление от неё служит вспомогательным художественным средством, призванным подчеркнуть положительность главного героя.

Зачастую вознаграждение многократно превосходит оказанную услугу. В сказке «Об Иванушке» ^{[2, с.78-82]} добрый и щедрый главный герой, приютивший странников, зарезавши под угрозой голодной смертипоследнего телёнка, наутро в награду получает целое стадо. Такое же проявление эквивалентности можно увидеть в сказке «Морозко» ^{[1, с.128-132]}, когда Морозко щедро награждает главную героиню за скромность и приветливость, которая получает в награду шубу, сундук «полный всякого приданного», платье «шитое и серебром, и золотом». Это объяснимо: награда за услугу, доброту или что-нибудь подобное учитывает глубину личных качеств героя (жертвенность, самодисциплину), которые ценны сами по себе. Эквивалентность здесь подчёркивает саму суть такого обмена – добро должно быть вознаграждено. Здесь мы опять видим компенсаторную функцию сказки, которая выстраивает идеальную модель вселенского мироустройства. Доброта бесценна, и сказка, используя гиперболические художественные приёмы, акцентирует внимание на этом, создаёт модель идеального мира, настраивает людей на подобное поведение, помогает людям примирится с реальной несправедливостью.

Мотив справедливости (соразмерности) проявляется в ещё одной группе сюжетных элементов – в виде отражения «товарного» обмена. Конечно, в сюжетах сказок описан не только обмен товарами, но и волшебными предметами, услугами, символическими заклинаниями. Такой обмен носит как бытовой характер, так и волшебный. Главное, что нужно оценить, как при таком обмене соблюдается соразмерность.

В сказке «За лапоток – курочку, за курочку – гусочку» обмен отражён в самом названии сказки. Главная героиня – лиса, путём обмана выменивала один предмет на другой. Причём каждый следующий предмет был большей стоимости, чем предыдущий (якобы потерянный): лапоть, курочка, гусочка, барашек, бычок. Дело в том, что, припрятав один из предметов, лиса требовала компенсации за утерянную вещь и эта компенсация была эквивалентна не только стоимости пропажи, но и ещё мнимому «моральному вреду». В сказке «Смерть петушка» ^{[1, с.93-94]} также описана серия обменов: «Курочка… пошла к речке просить воды. Речка говорит: - Поди к липке, проси листа, тогда и дам воды... Липка сказала: - Поди к девке, проси нитки: в те поры дам листа!», и так далее. Равнозначность предметов в этой сказке не имеет значения, важна сама по себе возмездность. Налицо – серия устных договоров (всего их семь), заключённых под отлагательным условием. Причём, скорее всего, предметы, которыми обменивались герои сказки носят символический характер, придают сакральный смысл обменным отношениям, в очередной раз подчёркивают незыблемость архетипа эквивалентности. Даже возможная смерть петушка (который, в итоге, и погиб) не смогла выступить в качестве условия, при котором нужно было бы отступить от возмездности договоров. Налицо некая незыблемость эквивалентного принципа «услуга – за услугу».

Отражается в сказках и очевидное нарушение эквивалентности. К примеру, в сказке «Горе» ^{[4, с.171-176]} представлен случай несправедливого вознаграждения за труд – одна коврига за неделю работы. Или в сказке «Доброе слово» ^{[4, с.261-268]} занижена оплата труда главного героя: «Жил-был Иван Несчастный: куда ни пойдёт работать – другим дают по рублю да по два, а ему всё двугривенный». Тема равномерного заработка отражена в, по-видимому, более поздней сказке «Морока» ^{[5, с.49-55]}. Оказавшись в чужой стороне, матрос и генерал нанялись пастухами, а при распределении заработка возник спор: «Вот генерал видит, что матрос равняет его с собою, стал на это обижаться и говорит: - Что ж ты меня с собою равняешь? Ведь я – генерал, а ты – всё-таки простой матрос!». Здесь справедливость устанавливается не смотря на социальный статус, который уже потерял значение.

Иногда тема возмездности едва уловимо прослеживается в отдельных, но ярких фразах. Так в сказке «Дока на доку» ^{[5, с.55-56]}, описан диалог между колдуном и солдатом: «Я на тебя сердит! – А за что на меня сердиться? Ни я не занимал у тебя, ни ты мне не должен! Давай-ка лучше пить да гулять».

В некоторых сказках несправедливый раздел имущества служит завязкой сюжета, ставит героев в изначально неравное положение, а затем, весь сюжет строится на основе восстановления справедливости. Многократно повторяется сюжет несправедливого, или, по крайне мере, неравномерного раздела наследства между братьями. Потом младший брат получает большую награду, за проявление добрых качеств, ответственного исполнения сыновьего долга или подобных дел. Однако, не всегда сказка построена так прямолинейно, главный герой может совершать «дикие» поступки, но по причине того, что он - положительный, награда всё равно его находит. В сказке «Про дурачка» ^{[14, с.170-172]} главный герой изначально почти обделён наследством, но благодаря везению остаётся живым, здоровым и богатым. При этом, он успевает погубить корову, убить мужика, причинить увечье старику, взять деньги за мнимое убийство его матери.

В некоторых сказках соразмерность выражена в конкретной денежной сумме. Так, в сказке «Про купца» ^{[14, с.178-180]} соразмерность отражена в цене похищенной курицы: «Что ж, отец за курицу взял два целковых, она не стоит и двух копеек».

Выводы

Подводя итог анализу архетипа эквивалентности, можно сделать вывод о том, что он является универсальным правовым архетипом, проявившим своё разнообразное проявление в русских народных сказках. Действительно, этот правовой архетип отражается в представлениях о личном или имущественном возмездии, в представлениях о награде за добрые дела, в представлениях о справедливом обмене вещами, волшебными предметами, символами. В проявлении этого архетипа участвуют сказочные герои, силы природы и волшебные силы. Все они, в той или иной степени участвуют в процессе торжества справедливости. Универсальность архетипа эквивалентности отражается не только в представлениях о справедливости (соразмерности), но и в представлениях о норме и мере, проступке, возмездии, договоре и других. Поэтому можно утверждать, что он имеет фундаментальное значение для других правовых архетипов.