Роль и место индийской диаспоры в колониальной Кении

Карпов Григорий Алексеевич доктор исторических наук старший научный сотрудник, Институт Африки, Российская академия наук 123001, Россия, г. Москва, ул. Спиридоновка, 30/1 Karpov Grigory Doctor of History Senior Researcher, Institute of Africa, Russian Academy of Sciences 123001, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Spiridonovka, 30/1 gkarpov86@mail.ru Другие публикации этого автора

Индийская община Кении представляет собой исторический пример относительно небольшой, но весьма активной этнической группы, которая проявляла высокий уровень адаптивности при любой доминирующей силе в регионе – португальцах, султанате Занзибара, Британской империи, африканских властях после обретения страной независимости в 1963 г. Хотя индийское присутствие в Восточной Африке фиксируется с I в. н. э., но, главным образом, это была торговая активность между Ближним Востоком, Индией и Юго-Восточной Азией. Постоянные поселения выходцы из Индии на этой материковой части Африки до конца XIX в. старались не создавать, ограничиваясь транзитом вдоль побережья с использованием сезонных ветров. Только в период британского господства в Кении, с 1880-х гг. по 1963 г., приезжие из Южной Азии прочно обосновались в колонии, многократно выросли численно и стали важным элементом местного общества.

Кроме традиционной для индийцев коммерческой сферы, они принимали активное участие в железнодорожном строительстве, управлении таможней, привлекались на службу в органы правопорядка, занимались благотворительностью, внесли огромной вклад в становление местной медицины, были заметны в общественной и политической жизни колонии. Их существенный, местами совершенно недооцененный вклад, в развитие мелкого бизнеса на местах признавала даже метрополия. Роль и значение индийской диаспоры, особенно предпринимательской ее части, в истории колониальной Кении остается одной из самых спорных проблематик в научной среде и публичной сфере современного кенийского общества, формируя так называемый «азиатский вопрос»^{[1, p. 11]}. Данный дискурс затрагивает множество положительных и отрицательных аспектов присутствия южноазиатских мигрантов в этой африканской стране, включая и современное положение граждан Кении индийского происхождения.

Численность и состав

О каком бы то ни было достоверном подсчете численности индийцев не только на территории современной Кении, но и Восточной Африки в целом, ранее начала XX в. говорить не приходится. До середины XIX в., возможно, что постоянно здесь проживало не более нескольких сотен приезжих из Южной Азии, обосновавшихся преимущественно на Занзибаре. Открытие на этом острове британского консульства в 1840-х гг. обусловило рост числа выходцев из Индии в середине и второй половине XIX в., хотя самые первые поселения индийцев в глубине материка датируются началом XIX вв., в частности, община в Бaгамойо (современная Танзания) была образована в 1815 г.

К 1860 г. индийское население Восточной Африки оценивалось примерно в 4–7 тыс. человек. Около половины проживало опять же на Занзибаре, остальные распределялись по прибрежным городам и поселениям (Момбаса, Пангани, Танга, Малинди, Килва, Кисмайю и др.). На территории именно современной Кении численность южноазиатских приезжих в 1895 г. составляла приблизительно 2 тыс. человек, по данным на 1923 г. – уже около 30 тыс., к 1940 г. выросла до 50 тыс., а в 1948 г. приблизилась к 100 тыс. Для индийской диаспоры это была весьма заметная цифра, поскольку общая численность зарубежных общин выходцев из Южной Азии в 1920 г. составляла около 1,5 млн человек. Историческая связь с этим регионом и относительная близость к стране исхода позволяла им поддерживать собственную идентичность, сохранять традиции и культурные практики исторической родины. Восточная Африка в этом плане выгодно отличалась от других более отдаленных мест расселения индийцев (Маврикий, Фиджи, Ямайка, Тринидад, Панама, Австралия)^{[2, p. 259-261]}.

В целом же численность индийского населения Кении, Уганды и Танганьики в 1952 г. колебалась вокруг цифры в 250 тыс. человек, то есть примерно 1% от всех жителей (около 20 млн). Выходцы из Индии в этом регионе были самой многочисленной этнической группой неафриканского происхождения ^{[1, p. 11]}. Основной точкой роста численности южноазиатских общин первоначально была миграция, позднее, в 1940-1950-х гг., к ней добавилась высокая рождаемость среди второго и третьего поколения приезжих.

Массовая миграция индийцев в Восточную Африку в конце XIX – начале XX в. была обусловлена несколькими факторами. Британские власти привлекали в этот период дешевую рабочую силу из Южной Азии для строительства железных дорог, что мы подробно рассмотрим ниже. Кроме этого, стоит учесть, что северо-западные районы Индии в конце XIX в. постигла серия засух, что спровоцировало голод, обнищание местных жителей и в отток населения из бедствующих районов. Быстрое экономическое развитие Кении усилило традиционную купеческую миграцию, которая была дополнена приездом мусульман-исмаилитов из Азии. Адепты этой секты еще в 1866 г. получили от британских властей ряд привилегий по части управления своими общинами, включая сбор десятины. Для представителей этого течения в исламе были характерна доктринальная специфика, стимулирующая проявление и развитие деловой активности, в том числе, концепция неограниченной свободы воли и отказ от детерминизма^{[3, p. 442-443]}.

Различные исторические периоды (Средние века, Новое время, эпоха колониализма) и обстоятельства миграции закономерным образом привели к чрезвычайно пестрой этнической, кастовой и языковой структуре индийской диаспоры Кении. К основным этнорегиональным группам можно отнести сикхов, мусульман из Пенджаба, гуджаратцев и гоанцев. Последние были наиболее близки к европейцам по части религии, стиля общения, одежды и норм поведения, поскольку подверглись сильному влиянию португальцев, аннексировавших Гоа в 1510 г. После установления британского господства в Кении гоанцы приобрели репутацию «лучших индийцев» («’best’ kind of Indian»). Колониальные власти охотно взаимодействовали с ними, часто доверяли административные должности, нанимали для выполнения различных работ^{[4, p. 25]}.

Кроме четырех основных общин в Восточной Африке было представлено множество других этнических и религиозных сообществ Индии – мусталиты (бохра), мусульмане-шииты (часть ходжи), парсы (зороастрийцы), банья (торгово-финансовая каста, преимущественно индуисты и джайнисты), лохана и др. Каждое из этих объединений было носителем собственных традиций, образа жизни, пищевых предпочтений, профессиональных навыков. Браки между ними не поощрялись, нередко находились под абсолютным запретом, создание семьи с африканцами вообще было неслыханным делом вплоть до 1940-х гг. Иногда даже внутри одной группы существовала жесткая иерархия со своими подгруппами, границы которых были практически непреодолимы. Например, сообщество гоанцев Найроби делилось на три таких социальных структуры, коммуникация между которыми была тщательно регламентирована и весьма дозирована^{[4, p. 25-27]}.

Не была однородной индийская диаспора и применительно к уровню образования. По данным на 1915 г., четверть южноазиатского населения Найроби владела английским языком, но при этом могла читать и на родном языке. Были в ходу гуджарати, пенджаби, урду. По мере изменения состава населения и миграционных процессов внутри Кении процент индийцев, знающих английский язык, колебался от 10% до 40%. Абсолютное большинство выходцев из Южной Азии не имели среднего образования, хотя в отдельных группах (парсы, гоанцы) доля лиц с уровнем знаний, близких к средней школе, была заметна. Именно их чаще всего можно встретить на невысоких управленческих позициях в банках, железных дорогах, коммерческих организациях. До 1940 г. абсолютное большинство индийских мигрантов были малограмотными мелкими торговцами и низкоквалифицированными рабочими. В 1940-1950-х гг., во многом благодаря открытию собственных школ и активности меценатов, положение дел в этой сфере стало выправляться^{[4, p. 29]}.

Этнорелигиозная разобщенность вкупе с отсутствием большого числа образовнных лиц чрезвычайно осложняли консолидацию индийской диаспоры Кении. Уступающие ей по численности в несколько раз, но более сплоченные европейские колонисты успешно использовали данное обстоятельство при отстаивании своих интересов перед колониальной администрацией и метрополией.

Экономика

Первоначально выходцы из Южной Азии занимались в основном посреднической торговлей, в том числе, рабами. Занзибар в XV–XVIII вв. был главным центром этого бизнеса в регионе. Через него проходили потоки «живого груза» между Индией, Африкой и Оманом. Южноазиатские мигранты играли в этом процессе ключевую роль, практически ни одна крупная сделка не обходилась без их участия. Португальцы, установившие здесь свое господство в XVI в., торговлю африканскими рабами не запрещали. Не стали этого делать и власти Султаната Омана, контролировавшие эту территорию с конца XVII в. до прихода британских колонизаторов, которые в 1840-х гг. данную коммерческую деятельность запретили, что индийцы восприняли совершенно спокойно. Уже в середине XIX в. современниками отмечалась удивительная уживчивость южноазиатских торговцев, которые умудрялись раз за разом находить общий с любой силой, доминирующей в регионе.

Общий торговый оборот этой части африканского континента, на рубеже XIX–XX вв. оценивался примерно в 1,5 млн фунтов стерлингов в год и осуществлялся по большей части при участии индийских коммерсантов^{[1, p. 7]}. Кроме этого, приезжие из Южной Азии занимались ростовщичеством и банковским делом^{[3, p. 444]}. На их коммерческую активность колониальные власти существенных запретов не налагали, что, несомненно, дало свои результаты.

Отдельным представителям индийских общин к началу XX в. удалось организовать целые торгово-промышленные конгломераты. Известен в этом отношении уроженец Гуджарата Аллидина Вишрам, который, прибыв на Занзибар в 1863 г. в возрасте 12 лет, к 1910-м гг. владел более 200 магазинами и торговыми точками, имел в собственности семь крупных плантаций, где выращивался сахарный тростник, чай, каучук, хлопок, фрукты. Он инвестировал средства в производство парусных судов и организацию логистических узлов, слыл крупнейшим поставщиком слоновой кости на восточноафриканском побережье, занимался благотворительностью, пользовался огромным доверием британцев (ему отдавали контракты на поставку продовольствия для рабочих при строительстве железных дорог). В разных частях Восточной Африки ему принадлежали маслобойни, лесопилки, фабрики по производству соды, мебели, джина, сахара, хлопка^[5]. Еще одним незаурядным деятелем индийской диаспоры в Восточной Африке был Эсмаилджи Дживанджи. Он добился потрясающих успехов в области строительства, его интересы также простирались на торговлю (импорт и экспорт), сельское хозяйство, сферу недвижимости, благотворительность^{[1, p. 8]}.

Торговцы индийского происхождения инвестировали накопленные активы в реальный промышленный капитал, основывая целые династические холдинги. Такие известные в регионе семьи, как Чандариас, Мадхвани, Мехта, начиная буквально с самых низов (курьерами, разносчиками, мелкими уличными торговцами), к 1950-м гг. владели целыми металлургическими заводами и промышленными предприятиями по производству пластмассовых изделий, пива, мыла и т. п. Они уверенно двигались по пути трансформации в местную индустриальную буржуазию классического типа^{[1, p. 8-10]}.

Отсутствие формальных ограничений на предпринимательскую деятельности не исключало фактическую зависимость индийского бизнеса от крупных компаний европейского происхождения, действовавших в Восточной Африке, например «Британской Восточно-африканской корпорации» («The British East Africa Corporation»), «Юниливер» («Unilever») и др. Невозможность сформировать собственные импортные и экспортные рынки усугублялась ограничениями в землепользовании и сложностями в получении кредитов в европейских банках. Основная масса южноазиатских предпринимателей по-прежнему занималась мелким семейным бизнесом, с очень небольшим доходом. Только с рубежа 1930-1940-х гг. по мере накопления собственных ресурсов и экономического базиса ситуация для них существенно улучшилась. В 1945 г. в Кении открыл свое представительство Банк Индии, что облегчило положение индийских бизнесменов мелкого и среднего уровня^{[4, p. 28-29]}.

В условиях Второй мировой войны и трудностей восстановления экономики в 1945-1950-х гг. колониальные власти увидели в южноазиатских предпринимателях потенциал для роста локальной экономики. Был принят ряд мер по поддержке местного бизнеса, что способствовало развитию и преумножению индийского капитала. Например, в 1950 г. была установлена 20% пошлина на некоторые импортируемые товары (стекло, мыло, текстиль, изделия из алюминия и т. п.), производство аналогов которых уже было налажено на местах. Кроме этого, устанавливалось 100% возмещение предпринимателям расходов на оплату пошлин при ввозе импортируемого сырья^{[1, p. 12]}.

Индийцы изначально не были лучшими дельцами, чем, например, европейские или арабские купцы. Но они могли вести дела в очень жестких климатических условиях, там, где европейцы просто не справлялись в связи с иными представлениями о съедобном и несъедобном, санитарии, наличии или отсутствии одежды. В связи с этим именно посредством южноазиатских купцов коренное население Кении познакомилось со всеми негативными сторонами «дикого» капитализма, включая демпинг, картельные сговоры, получение сверхприбылей, ценовые войны, спекуляции, мошенничество, громадные ссудные проценты, отчуждение земель за долги. Менее искушенные в коммерческих делах африканские предприниматели, конечно, такой конкуренции выдержать не могли и разорялись. Индийские предприниматели даже иногда поддерживали в работе с местным населением бартерные отношения к своей, разумеется, выгоде и замедлению и без того небыстрого развития товарно-денежных отношений среди африканцев ^{[6, p. 327-329]}.

Хотя сами индийские публицисты отмечали и положительные для африканцев стороны такого взаимодействия. Там, куда проникал южноазиатский капитал, возникало местное производство, а коренное население неизбежно приобретало различные специальности (портные, плотники, кузнецы, сапожники, каменщики и др.). Впрочем, без всяких шансов на равноправное партнерство, в том числе, благодаря многовековой традиции пиетета индийцев перед светлым цветом кожи, волос, глаз, формировавшей общее откровенно пренебрежительное отношение к коренным жителям Африки^{[7, p. 161]}.

В итоге, нельзя не признать тот факт, что индийцы сыграли существенную роль в развитии экономики колониальной Кении. Даже метрополия обратила на это внимание. Королевская комиссия по Восточной Африке в начале 1950-х гг. отмечала трудолюбие, упорство и организаторский талант южноазиатских предпринимателей, которые берутся за развитие торговли и бизнеса в самых сложных и отдаленных районах Восточной Африки^{[1, p. 8-10]}. Однако их участие в работорговле и последующем экономическом закабалении местного населения оставило неизгладимый след в исторической памяти кенийцев, вероятно, навечно связав образ индийца с меркантильностью, беспринципностью и цинизмом.

Железнодорожное строительство

Первой по-настоящему не связанной с торговлей волной миграции из Южной Азии в Восточную Африку стали наемные рабочие (по большей части из Пенджаба и Гуджарата), которых колониальные власти привлекли для строительства Угандийской железной дороги в 1896–1901-х гг. Причина использования этого ресурса была на редкость прозаичной: выяснилась абсолютная невозможность применять для железнодорожного строительства местные кадры. Африканцам оказалась чужды европейские представления о трудовой дисциплине, среди них не было образованных специалистов, соотношение цена-качество складывалось в пользу выходцев из Южной Азии.

Железная дорога Уганда-Кения была важным для империи инвестиционным и инфраструктурным объектом, медлить с возведением которого было невозможно. Даже изначально высокая поденная оплата южноазиатских кадров по сравнению с африканцами (в среднем 14 пенсов против 4 пенсов, соответственно) вполне устраивала британцев. К тому же приезжие из Индии новичками в эти краях не были. Еще в 1891 г. была организована экспедиция для разведки местности и прокладки маршрута, в ней приняли участие 7 европейцев, 41 индийцев и 341 африканец (270 были пешими носильщиками). Из 34 тыс. человек, привлеченных на эту грандиозную по тем временам стройку, только 2 335 человек удалось нанять из числа африканцев, 31 983 человека было завербовано в Британской Индии. Максимальное число индийских рабочих, участвующих в строительстве, достигало 20 тыс. человек. Приблизительно две трети трудовых мигрантов после истечения контрактов возвратились на историческую родину^{[4, p. 23-24]}.

Медицинские расходы были одним из основных элементов бюджетного планирования при организации найма индийских мигрантов. За пять лет около 15% рабочих прошли через госпитализацию. Были периоды, например, январь 1897 г., когда на больничном числилось до 50% всего персонала. Среди индийцев волнами распространялась малярия, лихорадка, дизентерия, различные кожные заболевания. 20% всех индийских рабочих в итоге были репатриированы в нетрудоспособном состоянии (инвалидами), 8% вообще умерло. Госпитали и больницы на линии строительства отсутствовали, были организованы лишь временные палаточные медицинские лагеря, где больные находились в ужасающей антисанитарии. В 1898–1899 гг. уровень смертности среди рабочих в 1 тыс. на 20 тыс. человек в год считался не просто допустимым, а даже довольно низким^{[4, p. 59-60]}.

Для ухода за больными индийского происхождения опять же из Индии в Колониальную медицинскую службу привлекались врачи, знающие своих пациентов и готовые работать с ними в откровенно тяжелых климатических и организационных условиях. В общей сложности на Угандийской железной дороге на одного европейского медицинского специалиста приходилось примерно пять врачей из Индии. В этом была своя выгода – индийский персонал на равнозначных позициях и при той же нагрузке получал жалование в 2–3 раза меньше своих европейских коллег^{[4, p. 50-54]}.

Железнодорожное строительство привело к созданию индийскими купцами торговых форпостов, на основе которых позднее появились многие полноценные поселения и города – Мачакос, Кикуйю, Кибвеса. Найроби, столица Восточно-Африканского протектората Британской империи (1895–1920 гг.), будущая столица независимой Кении, возникла на основе станции снабжения и развернувшегося рядом индийского базара. Без участия индийцев, как в строительстве, так и в товарно-сырьевом и сервисном обеспечении, возведение Угандийской железной дороги в такие кратчайшие по тем временам сроки вряд ли было бы возможным.

Государственная и военная служба

Административная работа, на должностях советников и чиновников при султанах Занзибара, была второй после торговли сферой, где индийцы были заметны. Их управленческие навыки находили применение в таможне и мелком делопроизводстве. Среди руководителей Восточноафриканской компании и колониальных чиновников на рубеже XIX–XX вв. даже возникла идея «индианизации» («indianisation») Восточной Африки. Широкое привлечение выходцев из Южной Азии ослабило бы демографическое давление в Британской Индии и позволило бы быстрее осваивать новые африканские владения Короны. Индийские мигранты здесь обосновались уже давно, к их финансовым и консультационным услугам власти прибегали регулярно. По мнению ряда представителей британских властей, индийцы могли бы оказать на африканцев чрезвычайно благоприятное влияние, поскольку последним присуща высокая степень подражательности^{[4, p. 20-21]}. Впоследствии данная идея утратила актуальность в связи с высоким уровнем естественной южноазиатской миграции, которую в первых десятилетиях XX в. уже надо было не столько поощрять, сколько контролировались и даже ограничивать.

Практиковали имперские власти и вербовку индийцев в военные части, дислоцированные в Африке. Эти подразделения в конце XIX в. участвовали в подавлении сопротивления местного населения, а в годы Первой мировой войны – защищали интересы Великобритании. Кения исключением не была. Условия службы на африканском континенте для европейцев признавались очень тяжелыми, на грани элементарного выживания. Успехи тропической медицины на тот период времени были более, чем скромны. Западная Африка рубежа XIX–XX вв., например, вообще считалась «могилой белого человека» («White Man’s Grave»). Использование подразделений, укомплектованных выходцами из Европы, признавалось нецелесообразным, от болезней, плохого питания и климата часто теряли больше личного состава, чем в результате боевых столкновений. Индийские военнослужащие сыграли важную роль в восточноафриканских сражениях Первой мировой войны, где, увы, также не избежали значительных потерь, обусловленных плохим снабжением и антисанитарией. В 1917 г. было выявлено пять наиболее распространенных болезней в индийских частях – малярия, дизентерия, педикулез, клещевая лихорадка и «солнечная лихорадка» («sun fever»)^{[4, p. 42-48]}.

Еще одной областью жизни колониальной Кении, где индийцы были широко представлены, можно считать местную полицию. Органы правопорядка Кении состояли из двух основных элементов – центральная полиция, контролировавшая порядок в крупных городах, и местная полиция, создаваемая на местах локальными властями, которая решала сугубо приземленные вопросы (бытовая преступность, споры из-за пастбищ и. пахотных земель и т. п.). В первой, как правило, служили европейцы, выходцы из Южной Азии и африканцы, во второй – практически только африканцы, соответственно^{[8, p. 402-403]}.

Процесс формирования кенийской полиции начался в 1887 г., когда Восточноафриканская компания с целью защиты своей собственности на Момбасе завербовала нескольких индийцев в качестве служителей правопорядка. Все первые основополагающие документы, в том числе, Закон о полиции («Police Act»), Уголовный кодекс («Penal Code»), Закон об уголовном судопроизводстве («Criminal Procedure Act»), были заимствованы из Британской Индии. При строительстве Угандийской железной дороги численность индийских полицейских увеличилась, имея с рабочими из Южной Азии одинаковое происхождения, они гораздо легче находили общий язык друг с другом.

В ходе реформы полиции 1903–1904 гг. была введена должность генерального инспектора, а окружные комиссары получили возможность набирать кадры на местах. В это же самое время индийцы сформировали карьерный барьер, преодолеть который их африканские сослуживцы не могли, - язык делопроизводства, которым стал урду. Малочисленные европейские служащие избегали бумажной работы, фактически отдав на откуп индийцам все средние и многие высшие должности, что позволило выходцам из Южной Азии прочно закрепить за собой место в служебной иерархии. В 1906 г. все сотрудники полиции в Найроби были либо индийцами, либо африканцами. В 1927 г. административный (канцелярский) состав полиции в Найроби состоял всего из четырех европейцев при одном африканце и 54 четырех сотрудниках южноазиатского происхождения. К 1945 г. европейцев там стало 16, а индийцев - уже 116. Еще через год численность европейских сотрудников сократилась до 12, в то время как индийцев стало 123, соответственно^{[8, p. 404-405]}.

С полевой работой индийские полицейские справлялись в целом, несомненно, лучше африканцев, но заметно хуже европейцев, хотя африканский персонал в кенийской полиции фактически доминировал. Например, в 1938 г. британское происхождение имели 28 офицеров и 113 инспекторов, индийское – 32 инспектора и 3 сержанта, африканское – 5 инспекторов и 1 906 сержантов и констеблей, а в 1949 г. уже 84 офицера и 269 инспекторов, 41 инспектор и 22 сержанта, 115 инспекторов и 5 542 сержанта и констебля, соответственно. Таким образом, мы видим четкую динамику абсолютного и относительного роста африканских кадров в полиции Кении^{[8, p. 406-407]}.

Кенийскую полицию колониальной эпохи сложно было назвать гармоничным местом службы со здоровой атмосферой товарищества и взаимовыручки. Должностные оклады для британских, индийских и африканских служащих при сопоставимой нагрузке были не равны. Британцы проявляли к индийским коллегам откровенное пренебрежение, индийцы транслировали его дальше на африканцев. При этом к последним европейские офицеры зачастую относились более снисходительно, чем к индийцам, в которых видели представителей восточной цивилизации с претензиями на равенство. Между тем, отказаться от индийцев в полиции, как и в целом в вооруженных силах, колониальные власти не могли. В силовых структурах Британской империи выходцы из Южной Азии были значимым человеческим ресурсом.

Медицина

Одно из самых ранних упоминаний об индийских врачах в Восточной Африке относится к 1883 г., когда на Занзибар ко двору султана прибыл парс, доктор Нариман. В 1890 г. было известно, по крайней мере, о трех парсах и двух гоанцах (помимо трех европейцев), практикующих в султанате^{[4, p. 31-32]}.

На рубеже XIX–XX вв. началась планомерная вербовка индийских специалистов в Колониальную медицинскую службу в Кении для работы на железной дороге и в армейских частях. Такой шаг был вполне оправдан, потому что в Британской Индии уже давно была налажена система подготовки соответствующих кадров. Первая больница для европейцев, работающая по канонам западной медицины, была открыта британцами в Мадрасе в 1664 г. В середине XIX в. группа освобожденных африканских рабов, так называемые «бомбейские африканцы» («Bombay Africans»), прошла начальную медицинскую подготовку в Бомбее и была отправлена в качестве ассистентов в Африку для работы в интересах европейских экспедиций и миссионеров. В общей сложности за период с 1846 г. по 1880 г. по такому пути прошло около 3 тыс. африканцев. Британские власти открыли много медицинских образовательных учреждений в Калькутте, Бомбее и других городах. К 1939 г. в Индии насчитывалось 10 университетских колледжей и 27 школ, где готовили врачей. Нередко там принимали индийскую молодежь на конкурсной основе (без учета кастовой принадлежности), с возможностью стажироваться в европейских университетах ^{[4, p. 35-36]}.

Колониальные власти привлекала цена индийских специалистов, их непритязательность к бытовым условиям и оснащению оборудованием. В частности, европейские врачи получали в 1920-1940-х гг. от 400 до 600 фунтов стерлингов в год, индийцы на аналогичных европейцам позициях получали от 70 до 200 фунтов стерлингов в год. Кроме этого, для медперсонала из Европы были предусмотрены гарантии и компенсации – предоставление государственного жилья, надбавки за выслугу лет, трансфер для членов семьи. Выходцы из Индии ничего подобного не имели, даже на официальную пенсию они могли претендовать только после трехлетнего испытательного срока.

К концу Первой мировой войны численность врачей индийского происхождения в Колониальной медицинской службе почти в два раза превышала численность врачей-европейцев. Причем при одинаковом функционале официальные должности индийских врачей часто были ниже, чем у врачей из Европы, - их назначали ассистентами, младшими хирургами. Согласно «Постановлению о практикующих врачах и стоматологах 1910 г.» («1910 Medical Practitioners and Dentists Ordinance») для медицинского образования и степеней, полученных в Великобритании, устанавливался более высокий статус по сравнению с формально одинаковым образованием и степенями, присвоенными в Индии. Кроме этого, лицензии на врачебную практику, выданные индийским специалистам, в случае их ухода с государственной службы в частный сектор, могли быть отозваны. Все эти ограничения подчеркивали, что медицинские специалисты из Индии, конечно, выше африканского персонала (медсестер, санитаров, фельдшеров), но европейцам все-таки не ровня. При этом, по сути, вся сельская кенийская медицина держалась в 1920-1930-х гг. на индийцах. Лишь к рубежу 1930-1940-х гг., когда доля европейских врачей существенно увеличилась и появились местные африканские кадры (к 1937 г. их насчитывалось уже около 700), присутствие выходцев из Южной Азии в медицинской сфере сократилось. Многие врачи из Индии возвращались на историческую родину. Не хватало медицинского оборудования и койко-мест, докторов очень часто переводили между станциями и населенными пунктами, многие из них меняли по 5–10 мест работы, поток пациентов был запредельным, на лицо был и элементарный риск для жизни и здоровья (иногда приходилось спасаться от диких хищников)^{[4, p. 92-100]}.

После принятия Девонширской декларации 1923 г. индийские врачи практически перестали встречаться в официальных документах колониальных властей Кении. В 1920-1930-х гг. происходил процесс планомерного выдавливания южноазиатских специалистов из колониальной государственной медицины. В 1922 г. работа специального парламентского «Комитета Боуринга» («Bowring Committee») в ходе проверки расходов и оптимизации бюджета установила, что расходы на медицину в Кении приблизительно в два раза выше, чем в Уганде, и в четыре раза выше, чем в Нигерии. Данное обстоятельство связали с тем, что приоритет при найме врачей в Кении отдавался не местным специалистам, а кадрам из Индии, которые стоили гораздо дороже, чем их африканские коллеги^{[4, 105-110]}.

Фактический контроль над ориентированной на западные достижения медициной в Кении в 1920-1940-х гг. осуществляла небольшая группа (20–30 человек) европейских врачей, частных и находящихся на государственной службе. В рядах этого отраслевого истеблишмента места для выходцев из Индии не было. Только за период с 1920 г. по 1923 г. 44 индийских врача (из 72) потеряли свои должности в государственном секторе. По данным на 1936 г. в там работало 1 204 африканца, 153 европейца и только 43 приезжих из Южной Азии. Основная причина такого подхода, скорее всего, лежала в плоскости и без того избыточного влияния индийцев (в бизнесе, публичной сфере, администрировании) на положение дел в Кении, их претензиях в политической сфере. Тем не менее, даже в середине 1930-х гг., до трети всех больниц для африканцев находились в ведении индийских врачей^{[4, p. 112-121]}.

Впрочем, медицинские знания и опыт были востребованы среди простого населения, и многие врачи из Индии нашли себя в частной практике. Пионерами коммерческой южноазиатской медицины в Кении были гоанцы, наиболее европеизированные мигранты из Южной Азии. Первая клиника была открыта ими в Момбасе в 1898 г. В 1920 г. врачей индийского происхождения общей практики официально насчитывалось всего семь, к 1932 г. их число увеличилось до 40, а в 1940 г. - до 50, больше половины из них (31) на тот момент уже более 10 лет проживали в Кении. Почти все индийские врачи того периода были выпускниками образовательных центров Бомбея, хотя встречались кадры из Пенджаба и даже из Великобритании. В соответствии с доминировавшим тогда европейским подходом выходцы из Индии были специалистами общей практики без какой-либо узкой специализации. Лишь иногда можно встретить упоминание о каких-то профессиональных предпочтениях (тропические болезни, офтальмология и др.). В период с 1920 г. по 1940 г. среди частных врачей по-прежнему самыми многочисленными были гоанцы (до трети всех специалистов), встречались выходцы из Гуджарати, Цейлона, Пенджба. Разнообразным был и этнорелигиозный состав - христиане, мусульмане, индуисты, парсы, сикхи и др. В частном секторе, преимущественно, конечно, по акушерской части, работало даже несколько женщин-врачей. Локализовались индийские врачи там, где были соответствующая клиентская база, преимущественно в Найроби, где к 1930-м существовала крупнейшая в Кении южноазиатская диаспора, а также в Момбасе, где исторически проживало довольно много индийцев. С 1935 г. индийским врачам было разрешено вступать в восточноафриканское отделение «Британской медицинской организации» («British Medical Association»). К рубежу 1930-1940-х гг. частные врачи индийского происхождения сформировали влиятельную общественную группу в Найроби и Момбасе^{[4, p. 5-7]}.

Подводя итог, можно отметить, что индийские врачи были весьма немногочисленны. За весь колониальный период, учитывая государственную и коммерческую медицину, речь идет максимум о нескольких сотнях имен. Но мы уделили этой части южноазиатской диаспоры такое внимание, потому что в обыденной жизни доктора из Индии играли очень важную социальную роль. Они, работая с контрактной трудовой силой, в армии и с местными жителями в тяжелейших условиях, выступили ведущей силой на первоначальном, самом трудном, этапе становления здравоохранения в Восточной Африке. Африканцы познакомились с европейскими достижениями в этой области во многом именно через индийских специалистов.

Интересно то, что в этом регионе довольно долго сосуществовали и дополняли друг друга четыре медицинские системы – исламская, традиционная индийская, западная и африканская (различные практики коренных народов). Одно совсем не исключало другое. Доктора из Индии могли практиковать аюрведу на дому и при этом выступали проводниками передовых методик из Европы. В местных условиях не брезговали обращаться к традиционной медицине даже европейские специалисты.

Общественная и политическая активность

Рост численности южноазиатской диаспоры вместе с увеличением влияния в отдельных сферах колониального кенийского общества неизбежно приводил к возникновению и развитию политических амбиций среди индийцев. Камнем преткновения, провоцировавшим, в том числе, недовольство выходцев из Южной Азии, был вопрос равенства с европейскими колонистами, особенно в области избирательных прав и представительства в органах власти, а также распределения земель и расовой сегрегации.

Самое раннее выступление индийцев в защиту своих прав датируется 1906 г., это был митинг в Момбасе. В 1914 г. была основана одна из первых индийских политических партий в Британской Восточной Африке - «Восточноафриканский индийский национальный конгресс» («East African Indian National Congress»). Она выступала за равенство политических прав мигрантов из Индии и европейцев, всемерно поощряла миграцию из Южной Азии. Индийцы активизировались в этой области после Первой мировой войны, когда вклад их страны в победу Антанты был признан, и стали распространяться идея о праве наций на самоопределение. Рост национализма на исторической родине также не обошел стороной и диаспоры в других частях империи. Метрополия была вынуждена пойти на уступки.

Местный представительный орган власти при губернаторе колонии, Законодательный совет, изначально состоял из 18 официальных лиц, 11 избираемых европейцев и двух назначаемых индийцев. В 1920 г. назначение было заменено на избрание, но в 1921 г. было возвращено с одновременным увеличением числа индийцев в Совете до четырех. Впрочем, решение это все равно было признано неэффективным, поэтому была предложена новая программа («Wood-Winterton Scheme»). Ее положения включали предоставление избирательного права для не менее, чем 10% индийского населения Кении, а также внедрение новой системы избирательных округов. Европейские колонисты в таком подходе с учетом постоянно растущей индийской миграции видели для себя угрозу не только политическому господству, но и сохранению и развитию собственной культуры и образа жизни в Кении. Для защиты своих интересов они были готовы применить силу, вплоть до вооруженного сопротивления. В этой ситуации метрополия выступила в роли третейского судьи, и в Девонширской декларации 1923 г. был зафиксирован приоритет интересов именно африканского населения, с незначительными уступками индийцам и отказом мигрантам европейского происхождения в притязаниях на самоуправление колонией ^{[4, p. 265-266]}. В 1927 г. представители индийской диаспоры были впервые избраны в Законодательный совет.

Конечно, никто из современников не испытывал никаких иллюзий относительно решений начала 1920-х гг. Индийцев эти полумеры удовлетворить никак не могли, что способствовало в 1920-1940-х гг. распространению в южноазиатской диаспоре антиколониальных настроений. Своеобразной отдушиной для индийской оппозиции стала локальная пресса, зарабатывающая на жизнь, как правило, размещением рекламы, что не мешало продвигать и политические взгляды.

В начале XX в. возникла серия индийских газет различной направленности, в том числе, старейшее еженедельное издание Кении, «Африкан Стандарт» («African Standard»), которое было основано в 1902 г. В 1905 г. его преобразовали в «Ист Африкан Стандарт» («East African Standard»). С 1911 г. по 1914 г. выходила газета «Индиан Войс» («Indian Voice»), а в 1921–1922 гг. - «Ист Африкан Кроникл» («East African Chronicle»), вероятно, самая радикальная печатная трибуна кенийских индийцев, ее редактором был известный журналист Манилал Десаи.. Среди деловой публики была популярна «Колониал Таймс» («Colonial Times»). Нередко индийская пресса ориентировалась на конкретные этнические и языковые группы. В частности, типография «Хальса Принтинг Пресс» («Khalsa Printing Press»), основанная как семейное предприятие, распространяло тексты на пенджаби и гуджарати. Впоследствии она была переименована в «Пенджаб Принтинг Пресс» («Punjab Printing Press»). Очень небольшое по численности сообщество гоанцев в колониальной Кении выпускало в 1927–1931 гг. «Фейр Плей» («Fair Play») и в 1943–1963 гг. «Гоан Войс» («Goan Voice»). Последняя помимо критики положения дел в Кении служила еще и форумом для сторонников сопротивления политики Португалии в отношении Гоа. Выпуск газет одновременно на нескольких языках стал визитной карточкой кенийской прессы. В частности, издание «Митром» («Mitrom») выходило на трех языках – английском, урду и хинди^{[7, p. 158-161]}.

В общей сложности, к началу 1950-х гг. в Кении существовало не менее 50 различных газет, прямо или косвенно критиковавших колониальное правление и поддерживавших идеи местного национализма. И даже в условиях жесткого внутриполитического кризиса первой половины 1950-х гг., когда работа почти всех африканских изданий была приостановлена в связи с введением в октябре 1952 г. чрезвычайного положения, индийские печатные органы Кении продолжали функционировать^{[7, p. 156-157]}.

Представители индийской диаспоры отметились в Кении благотворительной активностью, они открывали школы, больницы, храмы. В этой области особо отличились индийские врачи. Известны случаи, когда они брали не фиксированную оплату, а исходили из возможностей клиентов. В 1921 г. в Момбасе специалистами от частной медицины была основана «Социальная лига» («Social Service League»), одна из первых в Кении структур, ориентированная на работу с индийской беднотой. В Найроби ее филиал был открыт в 1933 г., а диспансер при нем – в 1934 г. Она занималась образовательными и культурными проектами, на ее базе осуществлялось бесплатное медицинское обслуживание и проводилась большая просветительная работа среди мигрантов из Южной Азии. На средства южноазиатской общины в Найроби в 1934 г. открылся первый родильный дом, считалась, что именно такого рода услуги будут наиболее востребованы среди индийских женщин^{[4, p. 142-155]}.

Индийская диаспора внесла огромный вклад в развитие антиколониального движения в Кении. Выходцы из Южной Азии снискали себе заслуженное уважение от африканской интеллигенции, с которой на поприще борьбы с британским империализмом нередко действовали сообща. Однако, все дивиденды от получения страной независимости в 1963 г., фактически, достались местному истеблишменту, который практически сразу взял курс на африканизацию всех сторон жизни кенийского общества. Лидерам южноазиатского происхождения в новой вертикали власти места не нашлось. Более того, несколько десятков тысяч индийцев в 1960-1970-х гг. были вынуждены покинуть страну, а об их участии в общественной и политической деятельности колониального периода кенийцы постарались забыть.

Заключение

На протяжении длительного исторического периода, с эпохи Средних веков до 1960-х гг., выходцы из Южной Азии были неотъемлемой частью истории Восточной Африки. До прихода британских колонизаторов их интересы ограничивались, как правило, транзитной торговлей. Во времена господства Британской Империи в этом регионе индийцы участвовали в формировании кенийского колониального общества, где заняли нишу своеобразного «посреднического меньшинства» («middleman minority»)^{[9, p. 741]}. Они выступали как связующее звено между европейцами и местными жителями, служили проводниками достижений западной цивилизации в тяжелых условиях неосвоенной территории Африки. Оставив след в бизнесе, политике, культуре, медицине, местных СМИ, управленческой сфере и административном аппарате индийцы не смогли добиться для себя равных с выходцами из Европы избирательных прав, хотя и обладали колоссальным экономическим влиянием и финансовыми возможностями.

Распад колониальной системы Великобритании свел на нет функциональное значение индийской диаспоры в кенийском обществе, они уже не могли выполнять прежнюю роль и столкнулись с негативным отношением к себе со стороны коренных жителей. Однако даже в условиях откровенной дискриминации со стороны новоявленных африканских властей в 1960-1980-х гг., когда численность кенийцев индийского происхождения сократилась в несколько раз, выходцы из Южной Азии в очередной раз продемонстрировали потрясающую адаптивность и сохранились как этносоциальная группа. С ее интересами, особенно, в части крупных инвестиций и частных денежных переводов из-за рубежа, власти современной Кении вынуждены считаться^[10], хотя сами индийцы на какое-либо прямое политическое давление уже не претендуют^{[11, p. 88-90]}.