Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Genesis: исторические исследования
Правильная ссылка на статью:

Эволюция образов обских угров в этнографических иллюстрированных изданиях второй половины XVIII – начала XIX вв.

Галямов Артур Амирович

Научный сотрудник, "Обско-угорский институт прикладных исследований и разработок"

628001, Россия, Хмао-Югры автономный округ, г. Ханты-Мансийск, ул. Мира, 14А

Galyamov Artur Amirovich

Scientific Associate, Ob-Ugric Institute of Applied Research and Development

628001, Russia, Khmao-Yugry avtonomnyi okrug, g. Khanty-Mansiisk, ul. Mira, 14A

galyamov-artur@mail.ru
Другие публикации этого автора
 

 

DOI:

10.25136/2409-868X.2020.9.33822

Дата направления статьи в редакцию:

03-09-2020


Дата публикации:

01-10-2020


Аннотация: Предметом исследования является репрезентация образов обских угров в этнографических иллюстрированных изданиях второй половины XVIII – начала XIX вв. Автор рассматривает произведения Х. Рота, Ж. - Б. Лепренса, Х. Г. Гейслера в качестве изобразительных и историко-этнографических источников. Автор затрагивает общий исторический, художественный и интеллектуальный контексты второй половины XVIII – начала XIX вв., отображая господствующие представления современников о быте и культуре обских угров. По мнению автора плодотворным представляется подход, предложенный Ю. Слёзкиным, позволяющий рассматривать обских угров опосредованно, то есть «глазами россиян». При анализе визуальной формы произведений автор опирался на иконологический метод.     Новизна исследования связана с актуальностью изучения визуальной репрезентации обских угров в иллюстрированных изданиях второй половины XVIII – начала XIX вв. на примере гравюр Рота, Лепренса, Гейслера. Данная тема является малоизученной, как с точки зрения наличия соответствующих историко-этнографических исследований, так и с точки зрения анализа художественной формы произведений. Наконец, актуальной следует считать задачу реконструкции представлений самих художников о быте и культуре обских угров. Данные представления формировались, в том числе, в рамках определённых теоретических моделей, концепций, историко-этнографических идей эпохи, а также являлись отражением господствующих эстетических канонов и художественных конвенций, обусловивших, в конечном счёте, общий «портрет» обских угров.


Ключевые слова:

обские угры, Рот, путешествие, Лепренс, визуальная этнография, художественная форма, гравюра, Просвещение, образ Другого, Гейслер

Abstract: The subject of this research is representation of the images of Ob Ugrians in ethnographic illustrated publications of the late XVIII – early XIX centuries. The author examines the works of H. Rotht, J. B. Le Prince, H. G. Geissler as the visual and historical-ethnographic sources. The article touches upon the general historical, artistic and intellectual contexts of the second half of the XVIII – early XIX centuries, reflecting the dominant representations of the contemporaries on life and culture of Ob Ugrians. The approach proposed by Y. Slezkin that allows viewing the Ob Ugrians “with the eyes of Russians” is favored by the author. In analyzing the visual form of works, the author leant on the iconological method. The novelty of this research is defined by the relevance of studying visual representation of Ob Ugrians in the illustrated publications of the late XVIII – early XIX centuries based on the example of gravures by Roth, Le Prince, and Geissler. This topic is yet insufficiently studied from the perspective of existence of the corresponding historical-ethnographic research, as well as analysis of the artistic for of the works. The task for reconstruction of representations of the artists themselves on life and culture of Ob Ugrians is also relevant. These views were formed within the framework of particular theoretical models, concepts, historical-ethnographic ideas of that time, and were a reflection of the dominant aesthetic canons and artistic conventions, which ultimately outlined the general “portrait” of Ob Ugrians.


Keywords:

Ob Ugrians, Roth, travel, Le Prince, visual ethnography, art form, engraving, Enlightenment, the image of the Other, Geissler

Появлению образов обских угров («остяки», «вогулы») в этнографических иллюстрированных изданиях во второй половине XVIII века, закреплению их места в общем пространстве «визуального народоведения» способствовала предшествующая практика научных экспедиций, организованных Петербургской Академией наук. Активная экспедиционная, описательная и собирательская деятельность учёных (таких как С. П. Крашенинников, П. С. Паллас, В. Ф. Зуев, И. Г. Георги и др.) в разных регионах Российской империи привела к «закладке фундамента этнографической науки: накоплению вещественных и письменных памятников, формированию коллекций первого российского музея – Кунсткамеры» [10]. Именно этнографические материалы и коллекции (в том числе, костюмы разных народов), многочисленные зарисовки с натуры или с экспонатов Кунсткамеры стали, по словам А. В. Головнёва, «началами этнографии» [5, с. 76]. Сама русская историческая наука в целом, как «профессиональное и имперское предприятие» выросла из «изучения нерусских народов» [21, с. 144].

Основными источниками, значительно расширивших «визуальную базу» этнографических иллюстрированных изданий и отобразивших, в частности, быт и культуру обских угров, являлись собранные во время «Великой Северной экспедиции» (1733-1743) ценные исторические материалы. Среди них были как коллекции одежды сибирских и приуральских народностей, пополнивших впоследствии собрание Кунсткамеры, так и рисунки художников И. В. Люрсениуса, И. Х. Беркана, И. К. Деккера, выполненные ими во время экспедиции и послужившие основой для изготовления гравюр к изданиям будущих трудов академиков [10]. Сюда же можно отнести коллекцию рисунков учёного-этнографа И. Г. Георги, впервые опубликованные в немецкоязычном издании 1775 года по результатам экспедиции 1773-1774 гг. О самом Георги, о его «первой сводной этнографической работе» [25, с. 105] мы скажем в дальнейшем.

Другим не менее значимым изобразительным источником являлись произведения французского живописца Ж. - Б. Лепренса, жившего в России на протяжении 5 лет (1758-1763) и ставшего «основоположником формы русских изображений “костюмного рода”» [8, с. 78]. Следует отметить, что именно иностранных художников можно назвать зачинателями «живописного изучения» России – «художественной россики», обусловленной неподдельным интересом к загадочной стране, стремительно набиравшей в XVIII веке политический и военный вес [8, с. 78].

Лепренс, имея после пребывания в России богатый натурный материал, был выбран французским астрономом Шаппом д’Отрошем в качестве рисовальщика иллюстрированного издания «Путешествие в Сибирь» (1768) [28]. Как отмечают исследователи, рисунки французского художника являлись важной вехой в его карьере, позволившие транслировать русскую экзотику [2, с. 171]. Среди рисунков, имеющих отношение к нашей теме и сопровождавших текст путешествия Шаппа д’Отроша, можно выделить работы костюмного и бытового жанров – «Сибирский шаман», «Жительница Севера с ребёнком», «Копчение рыбы в Сибири». В названных произведениях, при передаче облика и обычаев народов Севера, Лепренс намеренно использовал приёмы облагораживания и идеализации, что являлось отражением господствующей классицистической эстетической доктрины, в частности – концепции «выбора прекрасной природы» [12, с. 10, 65]. Однако, несмотря на условность ландшафтных декораций и общую театральность сцены, как в работе «Копчение рыбы в Сибири», Лепренс стремился к внешнему правдоподобию, а в некоторых случаях – к этнографической точности в деталях одежды, повседневных занятий и т. д. Французский мастер существенно переработал анонимную гравюру из издания Крашенинникова «Описание земли Камчатки», изменения которой демонстрировали эмпирические знания художника, касающихся подробностей быта коренных северян. Всё это не мешало, сохраняя документальность анонимного оригинала, использовать приёмы классицистической интерпретации, чтобы облагородить и идеализировать натуру. Подобная интерпретация уже известного произведения превращала работу Лепренса в самостоятельный источник, восполнявшего собой недостаток имеющегося на тот момент материала.

«Экзотизация» быта коренных северян позволяет говорить об определённой модели восприятия, а именно о просветительской модели репрезентации Другого, наложившей известный отпечаток на представлениях современников. По словам С. В. Соколовского, подобная «экзотизация» была связана с «распространением руссоистской концепции “благородного дикаря”, а отчасти с усвоением философско-антропологических идей Просвещения и эволюционистских доктрин» [22, с. 61]. Действительно, в уже упомянутой нами работе «Копчение рыбы в Сибири» можно наблюдать в образе коренных северян выражение идеи «счастливого детства человечества», которые в своей естественности и беззаботности гармонично сосуществует с природой. Вполне вероятно, что Лепренс смотрел на диковинный мир «благородных» северян и отображал его в своих произведениях сквозь призму дискуссии, актуальной для общественной мысли XVIII в. [19, с. 121]. Надо сказать, что сам дискурс Просвещения строился на дихотомии «природа-культура» [16, с. 118-119]. Так, одни философы-просветители утверждали, что «“естественный” человек, не испорченный цивилизацией, являет собой образец доброты и нравственности», а другие полагали, что «лишь прогресс цивилизации несёт с собой совершенствование человеческой природы и нравственности» [19, с. 121-122]. В результате данной дискуссии сложились две модели осмысления абстрактного образа «дикаря»: модель «идеальная первобытность» и модель «от дикости к цивилизации», имевшие различие в распределение положительного и отрицательного полюсов в общей оппозиции, тогда как сама она была едина в рамках просветительской парадигмы [14, с. 210-221].

Не остались в стороне от интеллектуальной дискуссии и просвещённые круги Российской империи, когда в 1760-х гг. «на смену стойким антипримитивистам-немцам пришли энциклопедисты-французы» [20, с. 83]. Как отмечал Ю. Слёзкин: «С восшествием на трон Екатерины II российская монархия стала просвещенной; Сибирь стала «царством»; и ее дикие обитатели стали благородными» [20, с. 84]. Стоит добавить, что западноевропейские просветительские идеи проявлялись у образованной части русского общества не только в теоретических или программных установках, но и на уровне ментальности [24, c. 422].

Все указанные нами три компонента – ранее изданные костюмные гравюры (в том числе Лепренса), рисунки из архива Академии наук и образцы одежды, хранящиеся в Кунсткамере, – можно рассматривать в качестве источников произведений нюрнбергского гравёра Х. Рота из журнала «Открываемая Россия, или Собрание одежд всех народов в Российской империи обретающихся» (1774-1775). Рот систематизировал существующие на тот момент графические сведения о народах Российской империи, запустив их в художественное производство [3, с. 48-50]. О данном издании, имевшего коммерческий успех, исследователь русской книжной иллюстрации Н. Соловьёв заключал: «Вышло всего… 15 номеров по 5 рисунков без текста в каждом… Издание прекратилось в 1775 г. и представляет собой большую редкость» [23, с. 426].

Серия из 15 номеров продолжилась изданием четырёхтомного труда уже упомянутого нами Георги «Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей» (первое издание – 1776-1780; второе – 1799) [4]. Как писал сам автор в предисловии к немецкому изданию: «К составлению краткого связного описания всех наших наций в их теперешнем состоянии и пр. побудил меня замысел здешнего гравёра К. М. Рота» [25, с. 104]. Интересен тот факт, что Рот, проживший в Петербурге более 10 лет, как и его помощник Д. Шлеппер, никогда не участвовал в экспедиции и создавал свои гравюры «костюмов» не покидая столицы. Это дало повод современным исследователям утверждать, что издательский проект Рота был с самого начала связан с коллекцией рисунков Георги, выполненных им в ходе экспедиции (1773-1774). Однако, по словам А. Э. Жабрёвой, «вопрос о том, кто с кого перерисовывал и перегравировывал иллюстрации для разных изданий конца XVIII – начала XIX в., весьма запутанный и никем пока еще не решенный» [10]. Возможно, Рот использовал рисунки Георги в качестве одного из источников для своих произведений.

Труд Георги как первый «систематический этнографический свод» с «общей картиной национального состава Российской империи» [7, с. 65], в научном отношении был построен в соответствии с методологией естественных наук, в частности, опираясь на систематику К. Линнея [33, p. 99]. Головнёв, кроме научных принципов шведского естествоиспытателя, чьим учеником являлся Георги, называет в качестве «концептуальных сочетаний», обусловивших собой новаторскую роль «Описания всех…», также и основы языковой классификации Лейбница, народоописательный алгоритм Миллера, концепцию народа в истории Шлёцера и сравнительный метод с опорой на «референтные народы» Палласа [6, с. 8-9]. Гравюры Рота, представляющие собой первую систематически подобранную серию «всех обитающих в Российском государстве народов», согласовывались с таксономическим принципом Георги. Об этом свидетельствуют систематизация по внешнему признаку, идентифицирующий текст описания, сопроводительная подпись под рисунком, указывающая на место обитания и т. д.

Нюрнбергский гравёр представил графическое разнообразие империи в рамках костюмного жанра. Так, типажные однофигурные композиции, красочные костюмы (летние и зимние, виды спереди – сзади), характерные положения тела, непременные атрибуты труда и повседневных занятий, элементы среды, определяющие место проживания того или иного народа, – в своей совокупности представляли изобразительную «матрицу» с помощью которой была возможна просветительская репрезентация Другого. Она же, вместе с тем, выполняла функцию своеобразного ориентира и организующего принципа в общем гетерогенном визуальном пространстве империи, помогающего исследователю или зрителю понять, «где кончается одна нация и начинается другая» [21, с. 124].

Гравюры Рота, фиксируя посредством костюмов «великое множество различных народов», перекликались с универсальной схемой просветительской телеологии – «приближения Грубых народов к единой мете всеобщего России просвещения» и «сплавления в Исполина, неколебимого сотнями веков» [4, с. 9]. По словам Георги, такой «грубый народ» как остяки, по «сходству одеяний», «образу жизни» и «домашней рухляди» мог быть сравним с «дикими народами других частей Света» – «северными американцами» [4, с. 10]. Подобный взгляд учёного-антипримитивиста опирался на идеологическую установку, согласно которой Российское государство являлось европейской империей, а Сибирь – его колонией, с обитающими там «дикарями» [20, с. 79].

Аналогичный способ видения, но с помощью художественных средств и в рамках костюмного жанра применялся в работах Рота. Интересующие нас произведения – «Остяк на ловле горностаев», «Остяк при реке Обь», «Остячка с лица», «Остячка с тыла», – являются образцами «изобразительной матрицы», благодаря которой художник смог отобразить внешний облик коренных северян и вписать их в контекст «единой меты всеобщего просвещения». Действительно, во всех перечисленных гравюрах можно заметить следование одной и той же изобразительной схеме. Была важна не жизнь натуры во всех своих проявлениях (как уже было сказано – Х. Рот не участвовал в экспедициях), а напротив, акцентировалось внимание на презентации этнических костюмов, где индивидуальные и антропологические особенности модели «снимались» с помощью типизации. Костюм говорил об изображённом объекте больше, чем он сам о себе.

Характерное отстранение от жизни натуры подчёркивалось, также, наличием одной немаловажной детали, которую можно видеть в гравюре «Остяк при реке Обь». Речь идёт о причудливо вывернутых руках, более свойственных деревянному манекену, чем реальному остяку, что служит свидетельством копирования Ротом костюма из собрания Кунсткамеры. Ту же деталь можно заметить, например, в рисунке Георги «Тунгусы» из немецкого издания «Bemerkungen einer Reise im Russischen Reich in den Jahren 1773 und 1774» (1775). То есть, судя по рисункам и гравюрам отечественных мастеров того времени, прослеживалась параллель с колониальными визуальными конвенциями, в которых «портрет дикого человека никогда не обрисовывался с точки зрения истинного положения вещей», ибо он являлся «“черновым наброском” того человека, которого… результаты деятельности администрации доведут до полного совершенства» [9, с. 265]. Приближение остяков к «единой мете всеобщего просвещения» означало, с точки зрения государственного участия, доведение «чернового наброска» до своего совершенства, но путём «восполнения пробелов» [20, с. 78]. Под «пробелами» понимались недостаток разума, законов, манер, одежды [20, с. 78]. От отечественного гравёра требовалась «подгонка эмпирических наблюдений под западные стандарты видения и разработанные колониальными исследователями способы репрезентации людских сообществ» [3, с. 294]. В случае же с нюрнбергским гравёром – «подгонка» уже известного графического материала.

Костюмы Рота, игнорируя субъективные качества натуры, «истинное положение вещей», служили опознавательным знаком, отличающего одну группу жителей от другой, выступавших в роли пассивных «однопорядковых элементов имперского разнообразия» [3, с. 52]. Следует добавить, что статичность изолированных фигур-костюмов иллюстрировала тезис классицистической доктрины о рациональной устойчивости. При этом в изображениях не всегда могло отсутствовать какое-либо действие, как например, в гравюре «Остяк на ловле горностаев», отображающей момент повседневного занятия. Однако по причине условности, отдалённости от жизни натуры данный момент «зацикливал» на самом себе всё действие, чем раскрывал жизнь образа в его «обыкновениях» и «нравах». Развороты фигур остяков (фронтальный или театральный), низкая линия горизонта, ландшафт в качестве театральной декорации (а не отображение реальной местности), обеспечивали лучший обзор костюмов. Таким образом, костюм остяка «указывал на родоплеменную принадлежность», а его атрибуты повседневной жизни, отображённые во всей своей условности, выступали в качестве «визуальных признаков группности» [3, с. 51-52].

По мере развития костюмного жанра наметились две основные его линии. Одна из них в своей первоначальной форме, композиционно схожей с традицией «Cris de Paris» («Крики Парижа), просуществовала до второй половины XIX века, сохраняя своё значение в качестве иллюстраций в этнографических трудах [8, с. 79]. Данная линия «костюмного рода» имела в «художественной россике» устойчивую традицию, о чём свидетельствуют многочисленный издания, берущие своё начало с произведений Лепренса и Рота. Другая линия, органично вписавшаяся в жанровую тематику будущих направлений изобразительного искусства, тяготела к бытовизации. Начиная с 70-х гг. XVIII века данный жанр обогащался новыми подробностями быта, более живыми связями между изображёнными фигурами и окружающей их средой (интерьер, ландшафт), а также более отчётливым взглядом самого автора на отражаемую им реальность. Такие художники как нами упомянутый нами Ж. - Б. Лепренс, а также Х. Г. Гейслер, Д. А. Аткинсон обогатили «костюмную коллекцию» понятиями культуры, нравов и обычаев [3, с. 294]. Благодаря их произведениям можно реконструировать представления современников об увиденном этническом разнообразии империи, раскрыть с помощью визуального языка «коллективное видение» эпохи.

Одним из видных представителей «художественной россики» конца XVIII – начала XIX вв., в творчестве которого прослеживается эволюция двух линий костюмного жанра, является немецкий график Х. Г. Гейслер. В качестве экспедиционного художника он принял своё непосредственное участие во втором путешествии академика П. С. Палласа по южным провинциям Российской империи (1793-1794). Ещё до знакомства с прославленным учёным, Гейслер, находясь в России с 1790 года, был приглашён к участию в издании гравюр «Петербургские разносчики» [11, с. 5]. Данная серия с изображениями лоточников, разносчиков и торговцев, выполненных с этнографической точностью, привлекла внимание Палласа, что и послужило поводом для приглашения немецкого графика в будущей южной экспедиции [1, с. 138-139]. О первом путешествии Палласа мы скажем ниже.

Собранный Гейслером ценный экспедиционный материал, знание графических версий «народного тела» других художников, а также сам опыт его пребывания в России (1790-1798), послужили источником, в том числе, и для издательского проекта «Изображение и описание народов, находящиеся под управлением Российского Императора Александра I», вышедшего в 1803 году в Лейпциге [29]. По словам Е. Вишленковой, данная иллюстрированная энциклопедия повторяла проект Рота-Георги, но вместе с тем обнаруживала по сравнению с ним и коренное различие. Если в последнем можно было наблюдать последовательное воплощение принципа таксономической группировки образов, то издание Гейслера придерживалось логики пространственного путешествия по России: начиная движение с северо-запада вглубь империи на восток, и возвращаясь с востока, но уже по направлению «запад – юг» [3, с. 95].

Наряду с другими обитателями Российской империи в традиционных для костюмного жанра парных композициях представлены, как изображения остяков – «Остяк на ловле горностаев» и «Остяк при реке Обь» (лист №9), так и парная презентация двух разных этнических «костюма», объединённых в общую сцену – «Остячка» и «Вотячка» (лист №10) [29]. Последний лист с выбранным композиционным решением можно встретить, например, в издании М. Лебретона «Россия» [27], вышедшее десятилетием позднее (1813). Что же касается оригинальности самих изображений, то Гейслер заимствовал уже имеющиеся образцы «костюмов» Х. Рота, на тот момент часто тиражируемые и встречающиеся в зарубежных альбомах, посвящённых народам России (например, «Костюмы Российской империи» английского издателя Эдварда Хардинга). Вместе с тем немецкий график подверг устоявшуюся схему репрезентации фигур-костюмов существенной переработке, что позволило, с одной стороны, открыть зрителю причудливый экзотический мир коренных северян с помощью соответствующих визуальных приёмов: «едва уловимые искажения в пропорциях тел и необычные для европейского зрителя позы», яркие цветные одежды и т. д. служили маркером очевидной «нецивилизованности» [3, с. 99]. А с другой стороны – позволило выявить отношение самого автора к изображённой модели. Так, искусствовед Н. Н. Гончарова отмечает в работах Гейслера насмешливо-иронический тон, известное шаржирование, а также нескрываемый гротеск в трактовке внешнего облика и обычаев «нерусских народов» [8, с. 65, 80, 83].

Если в рамках просветительской модели восприятия Другого остяки могли рассматриваться лишь в качестве объекта исследования, то это могло быть связано с возрастающей ролью субъекта (художника, учёного и др.), наделяющего данный объект собственными представлениями о нём. Этот конкретный случай, связанный с отображением остяков через «коллективное видение» современников, является примером функционирования универсальных механизмов восприятия других народов: «Представления о чужой культуре… целиком центрируется на культуре собственной, которая в них выполняет роль одновременно и центрального члена, и базовой модели, привносящей в пространство Чужого несвойственную ему систему координат. Действительное строение Чужого… либо не учитывается вовсе, либо воспроизводится изменённо с той или иной мерой приближенности» [26, с. 12].

Таким образом, авторская трактовка «костюмов» Рота служила для просвещённого зрителя обозначением географической и культурной дистанции между «цивилизацией» с одной стороны, и экзотическим миром остяков – с другой. Само понятие «цивилизация» здесь могло использоваться в контексте разграничения между просвещённой Европой и остальным миром [15, с. 180]. Костюмная репрезентация являлась наглядным свидетельством анахронизма, ибо в начале XIX в. «цивилизованные народы» через традиционные костюмы уже не описывались, а представляли себя через «самоописание» [3, с. 115].

Заканчивая разговор о Гейслере, необходимо рассмотреть ещё один немаловажный вопрос. Речь идёт о первой экспедиции П. С. Палласа по Поволжью, Уралу и Сибири (1768-1774). Результатом длительного путешествия стала публикация немецкоязычного сочинения «Reise durch verschiedene Provinzen des Russischen Reichs» (1771-1776), переведённое затем на русский (1773-1788) и французский (1788-1793) языки соответственно [17]. Важную часть главного сочинения Палласа «Путешествие по разным провинциям Российской империи» составили не только ценные этнографические сведения, коллекции одежд и предметы материальной культуры, собранные во время первой экспедиции, но и серия иллюстраций, состоящая из 110 листов, 8 из которых были посвящены «костюмам» [18; 30]. По предположению некоторых исследователей, автором данных рисунков с типами народов России, в том числе и остяков, мог быть немецкий художник Гейслер [10; 3, с. 95]. Однако плодотворное сотрудничество Палласа с данным художником началось, как мы знаем, несколько позднее, уже после первой экспедиции и издания «Путешествия по разным провинциям Российской империи», тогда как фактов подтверждающих выдвинутую версию более ранней совместной работы мы не имеем до сих пор [11, с. 5]. Что же касается художественной стороны дела, то по мнению этнографа Т. А. Крюковой гравюры «представляют собой лишь вольное воспроизведение подлинников художником, некую стилизацию, игнорирующую зачастую отдельные ценные детали, в целях разрешения общей композиции рисунка» [13, с. 140].

Изображения остяков из русского и французского атласов «Путешествия» [18; 30] являются копиями «костюмов» Х. Рота и рассматривая их можно узнать «Остяка на ловле горностаев», «Остячку с лица» и «Остячку с тыла», «перекочевавших» из издания «Открываемая Россия…». Однако по сравнению с заимствованными образами Гейслера, а также с самим оригиналом, их отличает (особенно русскую версию) менее совершенное художественное и техническое исполнение, большая стилизация и условность ландшафта, бросающаяся в глаза скупость и излишняя трафаретность в трактовке одежды коренных северян и т. д. Можно предположить, что значимость подобных гравюр состояла в выполнении ими строго иллюстративной функции этнографического описания. О тесной связи рисунков с научным текстом говорит, в частности, и тот факт, что в самих иллюстрациях помещались отсылки к тем страницам издания, где приводилось их подробное описание [10].

Подводя итоги исследования следует сказать следующее. Эволюцию образов обских угров в этнографических иллюстрированных изданиях второй половины XVIII – начала XIX вв. необходимо рассматривать в контексте эволюции «визуального народоведения». Схематично данный процесс можно представить как движение от комплекса «костюмов» Х. Рота – графической версии «научной инвентаризации внутренних инородцев» [21, с. 146], «послужившей толчком для развития этнического воображения и одновременно выполнявшей роль знаковой системы в визуальном языке описания Российской империи» [3, с. 67], и произведений Ж. - Б. Лепренса, использовавшего при передаче облика и обычаев народов Севера приёмы облагораживания и идеализации, до, наконец, работ Х. Г. Гейслера, вносившего искажения в пропорции тел экзотических «нерусских народов» и позволявшего себе гротеск в демонстрации «обыкновений». Однако несмотря на кажущееся различие между Лепренсом и Гейслером, их произведения представляют собой разные по форме воплощения господствующей просветительской парадигмы, и являются примером «эстетической стратегии сдерживания», включающей в себя как положительную, так и отрицательную версии конструирования Другого [32, p. 21]. В дальнейшем работы русского художника Е. М. Корнеева из альбома «Народы России» (1812-1813) [31] предложат просвещённым современникам «внутренний взгляд» на этническое разнообразие Российской империи, воплотив собой новую графическую версию «народного тела».

Библиография
1. Абайдулова А. Г. «…Alles liebte damals das Russische»: о немецко-русских разговорниках художника Х. Г. Г. Гейслера 1813 г. // Немцы в Санкт-Петербурге. Биографический аспект. XVIII–XX вв. Вып. 10. СПб.: МАЭ РАН, 2016. С. 138–150.
2. Борщ Е. В. Трансформация русской книжной гравюры в произведениях французский иллюстраторов XVIII в. // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. 2011. № 2 (90). С. 170-185.
3. Вишленкова Е. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М.: Новое литературное обозрение, 2011. 384 с.
4. Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. В 4 частях. Ч. 1: О народах финского племени, известных по истории российской под общим именем Руссов. СПб: Императорская АН, 1799. 76 c.
5. Головнёв А. В. Визуализация этничности: музейные проекции // Уральский исторический вестник. 2019. № 4 (65). С. 72-81.
6. Головнёв А. В. Этнография в российской этнографической традиции // Этнография. 2018. № 1. С. 6-39.
7. Головнёв А. В., Киссер Т. С. Этнопортрет империи в трудах П. С. Палласа И. Г. Георги // Уральский исторический вестник. 2015. № 3 (48). С. 59–69.
8. Гончарова Н. Н. Е. М. Корнеев. Из истории русской графики начала 19 века. М.: Искусство, 1987. 392 с.
9. Дюше М. Мир цивилизации и мир дикарей в эпоху Просвещения. Основы антропологии у философов // Век просвещения. М.: Наука, 1970. С. 251-278.
10. Жабрёва А. Э. Изображение костюмов народов России в трудах ученых Петербургской Академии наук XVIII в. // Справочно-библиографическое обслуживание: традиции и новации. СПб. 2007. С. 201-214. URL: http://www.rba.ru/content/activities/section/12/mag/mag07/2.pdf (дата обращения 20.07.2020).
11. Иткина Е. И. Русские серии гравюр художника Х. Г. Г. Гейслера // Гейслер Х. Г. Г. Быт и нравы русского на рода на рубеже XVIII-XIX веков. М.: Кучково поле, 2015. С. 5-33.
12. Каменский З. А. Русская эстетика первой трети XIX века. Классицизм // Русские эстетические трактаты первой трети XIX в. В 2-х т. М.: Искусство, 1974. Т. 1, 408 с.
13. Крюкова Т. А. Коллекция П.С. Палласа по народам Поволжья // Сборник Музея антропологии и этнографии. Т. XII. М.; Л., 1949. С. 139–159.
14. Куприянов П. С. Русские заграничные путешествия начала XIX в.: национальные представления и проблемы национальной самобытности: дис.… канд. ист. наук. М., 2002. 265 с.
15. Люзебринк Х. Ю. Цивилизация // Мир Просвещения: исторический словарь. М.: Памятники историч. мысли, 2003. С. 173–181.
16. Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока и формирование европейских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004. 336 с.
17. Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. В 6 томах. СПб: Императорская АН, 1773-1788.
18. Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. В 6 томах. СПб: Императорская АН, 1788. Атлас. 111 с.
19. Пименова А. А. Путешественник, «философы» и «добрые дикари»: экспедиция Ж.-Ф. де Лаперуза, 1785–1788 гг. // Одиссей. Человек в истории. 2007: Путешествие как историко-культурный феномен. М.: Наука, 2010. С. 115-129.
20. Слёзкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.
21. Слёзкин Ю. Естествоиспытатели и нации: русские учёные XVIII века и проблема этнического многообразия // Российская Империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: антология. М.: Новое издательство, 2005. С. 120-154.
22. Соколовский С. В. Образы «Других»: историческая топология мышления о коренных народах в России // Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып. 5: Сборник статей. М.: [б. и.], 1998. С. 56–81.
23. Соловьев Н. Русская книжная иллюстрация XVIII в. // Старые годы. Июль–сентябрь (№ 7/9). 1907. С. 415–438.
24. Страда В. Россия // Мир Просвещения: исторический словарь. М.: Памятники историч. мысли, 2003. С. 417–425.
25. Токарев С. А. История русской этнографии. Дооктябрьский период. М.: Издательство «Наука», 1966. 456 с.
26. Шукуров Р. М. Введение или предварительные замечания о Чуждости в истории // Чужое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Средиземноморья. М., 1999. С. 9–30.
27. Breton M. J. La Russie, ou Moeurs, usages et costumes des habitans de toutes les provinces de cet empire. Ouvrage orné de… planches, représentant plus de deux cents sujets, graves sur les dessins originaux et d’apres nature, de M. Damame-Demartrait et Robert Ker Porter. Extrait des ouvrages anglais et allemands les plus recents. Vol. 6. Paris, 1813.
28. Chappe d’Auteroche. Voyage en Sibérie. Vol. 1. Paris, chez De Bure pere. 1768.
29. Geissler Ch. G. H., Hempel F. F. Abbildung und Beschreibung der Völkerstämme und Völker unter des russischen Kaisers Alexander menschenfreundlichen Regierung. Leipzig, 1803.
30. Pallas P. S. Vouages de M. P. S. Pallas, en différantes provinces de l’Empire de Russie, et dans l’Asie septentrionale, traduits de l’allemand par M. Gautier de la Peyronie, Commie des Affaires Étrangères. Vol. VI. Paris, 1793.
31. Rechberg Ch. de. Les peuples de la Russie ou description des moeurs, usages et costumes des diverses nations de l’empire de Russie, accompagnée de figures coloriées. Vol. 1. Paris, 1812.
32. Tobin B. F. Colonizing nature: the tropics in British arts and letters, 1760-1820. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2005. 257 p.
33. Wortman R. Texts of Exploration and Russia’s European Identity. Russia engages the World, 1453-1825 / ed. C.H. Whittaker. London: Harvard University Press, 2003. P. 90-117.
References
1. Abaidulova A. G. «…Alles liebte damals das Russische»: o nemetsko-russkikh razgovornikakh khudozhnika Kh. G. G. Geislera 1813 g. // Nemtsy v Sankt-Peterburge. Biograficheskii aspekt. XVIII–XX vv. Vyp. 10. SPb.: MAE RAN, 2016. S. 138–150.
2. Borshch E. V. Transformatsiya russkoi knizhnoi gravyury v proizvedeniyakh frantsuzskii illyustratorov XVIII v. // Izvestiya Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta. Ser. 2, Gumanitarnye nauki. 2011. № 2 (90). S. 170-185.
3. Vishlenkova E. Vizual'noe narodovedenie imperii, ili «Uvidet' russkogo dano ne kazhdomu». M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011. 384 s.
4. Georgi I. G. Opisanie vsekh obitayushchikh v Rossiiskom gosudarstve narodov: ikh zhiteiskikh obryadov, obyknovenii, odezhd, zhilishch, uprazhnenii, zabav, veroispovedanii i drugikh dostopamyatnostei. V 4 chastyakh. Ch. 1: O narodakh finskogo plemeni, izvestnykh po istorii rossiiskoi pod obshchim imenem Russov. SPb: Imperatorskaya AN, 1799. 76 c.
5. Golovnev A. V. Vizualizatsiya etnichnosti: muzeinye proektsii // Ural'skii istoricheskii vestnik. 2019. № 4 (65). S. 72-81.
6. Golovnev A. V. Etnografiya v rossiiskoi etnograficheskoi traditsii // Etnografiya. 2018. № 1. S. 6-39.
7. Golovnev A. V., Kisser T. S. Etnoportret imperii v trudakh P. S. Pallasa I. G. Georgi // Ural'skii istoricheskii vestnik. 2015. № 3 (48). S. 59–69.
8. Goncharova N. N. E. M. Korneev. Iz istorii russkoi grafiki nachala 19 veka. M.: Iskusstvo, 1987. 392 s.
9. Dyushe M. Mir tsivilizatsii i mir dikarei v epokhu Prosveshcheniya. Osnovy antropologii u filosofov // Vek prosveshcheniya. M.: Nauka, 1970. S. 251-278.
10. Zhabreva A. E. Izobrazhenie kostyumov narodov Rossii v trudakh uchenykh Peterburgskoi Akademii nauk XVIII v. // Spravochno-bibliograficheskoe obsluzhivanie: traditsii i novatsii. SPb. 2007. S. 201-214. URL: http://www.rba.ru/content/activities/section/12/mag/mag07/2.pdf (data obrashcheniya 20.07.2020).
11. Itkina E. I. Russkie serii gravyur khudozhnika Kh. G. G. Geislera // Geisler Kh. G. G. Byt i nravy russkogo na roda na rubezhe XVIII-XIX vekov. M.: Kuchkovo pole, 2015. S. 5-33.
12. Kamenskii Z. A. Russkaya estetika pervoi treti XIX veka. Klassitsizm // Russkie esteticheskie traktaty pervoi treti XIX v. V 2-kh t. M.: Iskusstvo, 1974. T. 1, 408 s.
13. Kryukova T. A. Kollektsiya P.S. Pallasa po narodam Povolzh'ya // Sbornik Muzeya antropologii i etnografii. T. XII. M.; L., 1949. S. 139–159.
14. Kupriyanov P. S. Russkie zagranichnye puteshestviya nachala XIX v.: natsional'nye predstavleniya i problemy natsional'noi samobytnosti: dis.… kand. ist. nauk. M., 2002. 265 s.
15. Lyuzebrink Kh. Yu. Tsivilizatsiya // Mir Prosveshcheniya: istoricheskii slovar'. M.: Pamyatniki istorich. mysli, 2003. S. 173–181.
16. Noimann I. Ispol'zovanie «Drugogo»: Obrazy Vostoka i formirovanie evropeiskikh identichnostei. M.: Novoe izdatel'stvo, 2004. 336 s.
17. Pallas P. S. Puteshestvie po raznym provintsiyam Rossiiskoi imperii. V 6 tomakh. SPb: Imperatorskaya AN, 1773-1788.
18. Pallas P. S. Puteshestvie po raznym provintsiyam Rossiiskoi imperii. V 6 tomakh. SPb: Imperatorskaya AN, 1788. Atlas. 111 s.
19. Pimenova A. A. Puteshestvennik, «filosofy» i «dobrye dikari»: ekspeditsiya Zh.-F. de Laperuza, 1785–1788 gg. // Odissei. Chelovek v istorii. 2007: Puteshestvie kak istoriko-kul'turnyi fenomen. M.: Nauka, 2010. S. 115-129.
20. Slezkin Yu. Arkticheskie zerkala. Rossiya i malye narody Severa. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2008. 512 s.
21. Slezkin Yu. Estestvoispytateli i natsii: russkie uchenye XVIII veka i problema etnicheskogo mnogoobraziya // Rossiiskaya Imperiya v zarubezhnoi istoriografii. Raboty poslednikh let: antologiya. M.: Novoe izdatel'stvo, 2005. S. 120-154.
22. Sokolovskii S. V. Obrazy «Drugikh»: istoricheskaya topologiya myshleniya o korennykh narodakh v Rossii // Etnometodologiya: problemy, podkhody, kontseptsii. Vyp. 5: Sbornik statei. M.: [b. i.], 1998. S. 56–81.
23. Solov'ev N. Russkaya knizhnaya illyustratsiya XVIII v. // Starye gody. Iyul'–sentyabr' (№ 7/9). 1907. S. 415–438.
24. Strada V. Rossiya // Mir Prosveshcheniya: istoricheskii slovar'. M.: Pamyatniki istorich. mysli, 2003. S. 417–425.
25. Tokarev S. A. Istoriya russkoi etnografii. Dooktyabr'skii period. M.: Izdatel'stvo «Nauka», 1966. 456 s.
26. Shukurov R. M. Vvedenie ili predvaritel'nye zamechaniya o Chuzhdosti v istorii // Chuzhoe: opyty preodoleniya. Ocherki iz istorii kul'tury Sredizemnomor'ya. M., 1999. S. 9–30.
27. Breton M. J. La Russie, ou Moeurs, usages et costumes des habitans de toutes les provinces de cet empire. Ouvrage orné de… planches, représentant plus de deux cents sujets, graves sur les dessins originaux et d’apres nature, de M. Damame-Demartrait et Robert Ker Porter. Extrait des ouvrages anglais et allemands les plus recents. Vol. 6. Paris, 1813.
28. Chappe d’Auteroche. Voyage en Sibérie. Vol. 1. Paris, chez De Bure pere. 1768.
29. Geissler Ch. G. H., Hempel F. F. Abbildung und Beschreibung der Völkerstämme und Völker unter des russischen Kaisers Alexander menschenfreundlichen Regierung. Leipzig, 1803.
30. Pallas P. S. Vouages de M. P. S. Pallas, en différantes provinces de l’Empire de Russie, et dans l’Asie septentrionale, traduits de l’allemand par M. Gautier de la Peyronie, Commie des Affaires Étrangères. Vol. VI. Paris, 1793.
31. Rechberg Ch. de. Les peuples de la Russie ou description des moeurs, usages et costumes des diverses nations de l’empire de Russie, accompagnée de figures coloriées. Vol. 1. Paris, 1812.
32. Tobin B. F. Colonizing nature: the tropics in British arts and letters, 1760-1820. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2005. 257 p.
33. Wortman R. Texts of Exploration and Russia’s European Identity. Russia engages the World, 1453-1825 / ed. C.H. Whittaker. London: Harvard University Press, 2003. P. 90-117.

Результаты процедуры рецензирования статьи

В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.

Введение весьма содержательно, и сразу подкупает читателя обилием фактов, богатством языка и выдержанной стилистикой.
Недостатки:
а) автор применяет прием входа в тему путем исторического экспонирования; оборотной стороной выступает игнорирование принятых рубрик (предмет, актуальность и пр.).
б) в ходе такого введения читателю сообщается масса любопытных подробностей, к теме отношение, безусловно, имеющих — но не совсем прямое. Например, среди прочего:
«Именно этнографические материалы и коллекции (в том числе, костюмы разных народов), многочисленные зарисовки с натуры или с экспонатов Кунсткамеры стали, по словам А. В. Головнёва, «началами этнографии» [5, с. 76]. Сама русская историческая наука в целом, как «профессиональное и имперское предприятие» выросла из «изучения нерусских народов» [21, с. 144]. »
Открытие «начал отечественной этнографии» любопытно, и все же связано с обскими уграми достаточно косвенно.
Стиль, структура, содержание
Далее уясняется, что очерковая пестрота выступает продуманным приемом авторского стиля:
«Лепренс, имея после пребывания в России богатый натурный материал, был выбран французским астрономом Шаппом д’Отрошем в качестве рисовальщика иллюстрированного издания «Путешествие в Сибирь» (1768) [28]. Как отмечают исследователи, рисунки французского художника являлись важной вехой в его карьере, позволившие транслировать русскую экзотику [2, с. 171]. Среди рисунков, имеющих отношение к нашей теме и сопровождавших текст путешествия Шаппа д’Отроша, можно выделить работы костюмного и бытового жанров – «Сибирский шаман», «Жительница Севера с ребёнком», «Копчение рыбы в Сибири». »
Особенность, придающая тексту безусловную живость — и вместе приближающую к жанру «картинок с выставки».
«Вполне вероятно, что Лепренс смотрел на диковинный мир «благородных» северян и отображал его в своих произведениях сквозь призму дискуссии, актуальной для общественной мысли XVIII в. [19, с. 121]. Надо сказать, что сам дискурс Просвещения строился на дихотомии «природа-культура» [16, с. 118-119]. Так, одни философы-просветители утверждали, что «“естественный” человек, не испорченный цивилизацией, являет собой образец доброты и нравственности», а другие полагали, что «лишь прогресс цивилизации несёт с собой совершенствование человеческой природы и нравственности» [19, с. 121-122]. В результате данной дискуссии сложились две модели осмысления абстрактного образа «дикаря»: модель «идеальная первобытность» и модель «от дикости к цивилизации», имевшие различие в распределение положительного и отрицательного полюсов в общей оппозиции, тогда как сама она была едина в рамках просветительской парадигмы [14, с. 210-221]. »
Продолжение «вводной» экспозиции, в которую вплетаются нотки теоретического экскурса.
В отношении критики следует заметить, что это «вполне вероятно» в отношении Лепренса не убеждает.
Что касается собственно теоретических штудий:
а) следовало бы их как-то подготовить (см. замечания к введению); в отсутствие явственно-сформулированных предмета, проблемы исследования и пр., чрезвычайно сложно очертить границы подобного «обще-теоретического обзора» в связи с его прикладным назначением;
б) упомянутые модели при всей значимости разведены на не совсем ясных и в тексте не освещенных основаниях; между тем рядом авторов отмечалась значимость двух по существу различных концептов того времени: «дикаря» и «варвара».
Значительный объем работы не позволяет рассмотреть ее сколько-то детально.
Отметим, что текст оставляет впечатление добротного высокопрофессионального произведения, вдобавок характеризуемого изысканной стилистикой.
Думается, его чтение способно принести удовольствие не только специалистам, но и широкому кругу читателей, интересующихся «вопросами истории и этнографии».
Выводы, интерес читательской аудитории
Приведем заключительный фрагмент текста (часть):
«Подводя итоги исследования следует сказать следующее (следует сказать следующее — не самое изящное словосочетание). Эволюцию образов обских угров в этнографических иллюстрированных изданиях второй половины XVIII – начала XIX вв. необходимо рассматривать в контексте эволюции «визуального народоведения». Схематично данный процесс можно представить как движение от комплекса «костюмов» Х. Рота – графической версии «научной инвентаризации внутренних инородцев» [21, с. 146], «послужившей толчком для развития этнического воображения и одновременно выполнявшей роль знаковой системы в визуальном языке описания Российской империи» [3, с. 67], и произведений Ж. - Б. Лепренса, использовавшего при передаче облика и обычаев народов Севера приёмы облагораживания и идеализации, до, наконец, работ Х. Г. Гейслера, вносившего искажения в пропорции тел экзотических «нерусских народов» и позволявшего себе гротеск в демонстрации «обыкновений» (солидность заключительных строк серьезно снижена невероятным обилием в заключении цитат, метафор и слов/выражений, взятых в кавычки; все это «выводам» не свойственно). Однако несмотря на кажущееся различие между Лепренсом и Гейслером (очередная фигура речи?), их произведения представляют собой разные по форме воплощения господствующей просветительской парадигмы (и в данном тексте указывалось, что их (по меньшей мере) две), и являются примером «эстетической стратегии сдерживания», включающей в себя как положительную, так и отрицательную версии конструирования Другого [32, p. 21]. »
Последние (заключительные и собственно-теоретические) выводы особенно невнятны и нуждаются в дополнительной расшифровке.

В целом, рассматривая текст с позиции баланса недостатков и достоинств, следует признать последние безусловно перевешивающими, и рекомендовать материал к публикации.