Кризис снабжения в СССР в начале 1970-х гг.: массовое сознание и реакция власти

Якупова Дарья Викторовна кандидат исторических наук доцент, кафедра истории России и методика преподавания истории Историко-филологического факультета Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего образования «Пензенский государственный университет» 440026, Россия, Пензенская область, г. Пенза, ул. Лермонтова, 37 Yakupova Dar'ya Viktorovna PhD in History Associate Professor, Section of Russian History and Methodology for Teaching History, Department of History and Philology, Penza State University 440026, Russia, Penzenskaya oblast', g. Penza, ul. Lermontova, 37 bubnova90@mail.ru Другие публикации этого автора

Якупов Роман Александрович кандидат исторических наук Исполнитель научного проекта 440026, Россия, Пензенская область, г. Пенза, ул. Лермонтова, 37 Yakupov Roman Aleksandrovich PhD in History Scientific Project Executor 440026, Russia, Penzenskaya oblast', g. Penza, ul. Lermontova, 37 penza.pr58@mail.ru Другие публикации этого автора

Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта № 19-09-00261 «Социально-политическое развитие СССР в конце 1970-х–1991 г. в аналитических обзорах Центрального разведывательного управления».

Проблема потребительского кризиса в СССР в последнее время все чаще входит в магистральную тематику работ по отечественной истории России. В конкретно-историческом приближении кризис снабжения СССР как явление различных периодов развития страны получил отражение в работах А. А. Семенова, Е. А. Осокиной, В. Н. Парамонова, А. Н. Васильева, Г. Г. Корноухова, Н. Б. Лебиной, А. Н. Чистикова, В. С. Балакина, В. П. Зиновьевой, Ю. В. Аксютина, А. В. Трофимова, М. А. Клиновой, А. В. Шубина, Р. Г. Пихои, А. К. Соколова, О. В. Хлевнюка и др. ^[1-12]. Анализ исследовательской практики показывает, что обществоведы при изучении позднего СССР более склонны искать причины и истоки кризисности страны именно в 1970-х гг. ^{[11, 12]}. В этой связи попытки рефлексии социальной истории обозначенного нами периода в контексте очередного товарного кризиса и роста дефицита представляют особый интерес.

Действительно, в начале 1970-х годов социально-политические проблемы развития СССР обозначились не только сугубо идеологическими факторами. Нерешенным вопросом в повестке советского руководства стало расширение уровня потребления продовольствия на фоне продолжавшихся попыток модернизации экономики. Это, в свою очередь, сильно влияло на уровень доверия к власти и социальное самочувствие населения.

Безусловно, потребление продовольствия в целом росло, но из-за того, что в СССР не могли в сжатые сроки самостоятельно обеспечить достаточно привлекательных потребительских товаров длительного пользования, население тратило большую часть своих денег на продукты питания. К тому же спрос провоцировало увеличение оплаты труда. Поэтому общее улучшение снабжения на фоне повышения благосостояния не только не вытеснило продовольственный вопрос из числа приоритетных, а усугубляло его. По данным записок КГБ в ЦК КПСС в конце 1960-х гг. в СССР участились случаи коллективного невыхода и отказов от работы отдельных групп, бригад и смен рабочих по причине изменения в системе оплаты труда, перебоев со снабжением, организации быта. Так, на территории Украинской ССР в 1967 году были отмечены 29 таких случаев, в Узбекистане – 11, Эстонии – 8, Литве – 5, Таджикистане – 4, Свердловской области – 9, Костромской – 8, Пермской – 7, Карельской АССР – 5, Красноярском крае – 4. В Казахской ССР за 1967–1968 гг. зафиксированы 49 коллективных невыходов или отказов от работы, а еще 40 были предотвращены ^[13].

Наращивая в средствах массовой информации потребительский реализм с формальным отражением достатка советских семей, на фоне формирования образа низкоуровнего потребления благ и перманентного дефицита, подчеркивался тот самый момент, при котором советская партийная власть сменила декларируемый тезис от тенденциозного "Догнать и перегнать Америку!" ^{[14, с. 446]} на более сдержанный – "Экономика должна быть экономной…" ^[15]. Советская экономика 1970-х годов демонстрировала и обратную проблему: даже при росте производства потребление снижалось. Такая диспропорция, вызванная противоречием между перевесом в сегментах легкой и тяжелой промышленности, периодическим наращиванием денежной массы, а также исчерпанием возможностей экстенсивного пути ведения сельского хозяйства, стала первопричиной кризиса в потребительском секторе. Стоит согласиться с выводами исследователей, что "экономика социализма была ориентирована на показатели роста валового национального продукта и в гораздо меньшей мере на рост благосостояния, поддержание и повышение стандартов личного и общественного потребления" ^{[16, с. 55–56]}.

Между тем в восприятии населения СССР рацион выступал важнейшим фактором потребительского благополучия. Наличие продовольствия в зависимости от спроса, качество питания и то, как руководство решает продовольственные вопросы, имели большое значение для социальной стабильности ^[17].

Как отмечает В. И. Толстых, "люди, физически и морально уставшие от безмерных потрясений и испытаний военных и послевоенных лет, наконец-то, получили возможность вздохнуть и пожить мирной и относительно спокойной жизнью, пользоваться и привыкнуть к таким "преимуществам социализма", как ежегодное снижение цен на продукты питания и товары массового спроса, переселение из коммуналок в отдельные квартиры хрущевских пятиэтажек, низкие цены на жилье и жилищно-коммунальные услуги" ^{[18, с. 19]}. "Cura Annonae" [забота о снабжении хлебом в Древнем Риме] для СССР было чем-то вроде социалистическим долгом власти перед населением. Именно поэтому поддержание низких цен на хлеб в СССР исторически было ключевым политическим требованием населения, а кризис потребления как экономическая проблема стала отражаться на социально-политической ситуации ^[19].

В своих оценках общественно-политической обстановки советское руководство все чаще прибегало к термину "настроение", поскольку росло беспокойство по поводу возможных беспорядков из-за эскалации потребительского недовольства ^[20]. Польский хлебный кризис 1970 г. в Гданьске отчетливо показал, как дефицит зерна стимулировал социальное недовольство и публичный протест в социалистической системе ^[21]. По нашему мнению, "хлебный кризис" в Польше стал тревожным симптомом для властей СССР. Оценивая аналитические записки ЦК КПСС ^[22], вполне можно говорить о так называемом "экстраординарном росте малых возмущений", что свидетельствовало о росте бунтарских настроений масс ^{[23, c. 70]}. Безусловно, не стоит искать точку социального взрыва исключительно в продовольственной проблеме. Как верно отметил П. Сорокин, "как бы ни были тяжелы условия жизни в данном обществе, но, если структура его отношений и ценностей не расшатана, никакие волнения ему не грозят. Члены такого общества могут умирать от голода и все-таки не бунтовать или, во всяком случае, быть менее склонными к бунтам, чем члены вполне благополучного общества, чья система социокультурных ценностей находится в состоянии анархии" ^{[24, с. 760]}.

Но вместе с тем, вполне очевидно, что в СССР в начале 1970-х годов зрели условия взрыва внутренних беспорядков. Проследить это явления достаточно сложно, но одним из путей поиска ответа на этот вопрос выступает изучение социальной реакции населения на кризис снабжения через эпистолярные источники. В этом срезе обращения населения во власть, жалобы на провалы в функционировании системы потребления в СССР выступают интересным источником в деле изучения восприятия и реакций массового сознания на происходившие события ^{[25, с. 118–119]}. В числе фундаментальных проблем, при решении которых "письма трудящихся во власть" имеют первостепенное значение, следует назвать метаморфозы общественного, прежде всего, массового или обыденного сознания, динамику социально-экономических и политических настроений ^{[26, с. 101]}.

Важно отметить и то, как проходило восприятие ситуации кризиса снабжения 1970 года интеллигенцией союзного центра: "Необходимо по радио, телевидению, через газеты дать населению разъяснения, которые бы предотвратили разрастание панических настроений (Москва)" ^[27]. Действительно, советская пропаганда о росте производства и реальная ситуация со снабжением постепенно стали настолько диссонировать, что каждое второе обращение, касающееся снабжения продуктами, словесно отражало расхождение газетных образов и реальной ситуации ^[28]. В умах общества зрело сильное негодование, особенно на фоне продолжающегося расслоения уровня жизни партийной верхушки всех уровней и остальной части населения. Но достижение социально нестратифицированного потребления в СССР как объекта идеалистической концепции не могло стать реальностью в силу высоких темпов развития номенклатурной части общества, чей способ потребления и место в потребительской системе резко отличался от большинства социума. Партийный билет в народе стал называться "хлебной книжкой", а спецмагазины для номенклатуры расценивались населением чем-то вроде "красной тряпки" на фоне отсутствия хлебопродуктов в государственной торговой сети. Показательным фактом серьезных сдвигов в социальной динамике стало то, что общество стремилось сообщать об этом именно в ЦК КПСС.

Вдобавок социальная политика государства, ориентированная на повышение пенсий и зарплат, спровоцировала торговый бум. Как оказалось, к этому не был готов потребительский сектор. На местах с долей критики воспринимали любое решение союзной и республиканской власти по увеличению денежной массы на руках у населения. "Цены на молоко поднимут на 18–20%. Оплата труда в совхозах – 125% тарифа. Пенсии колхозникам – минимум 20 руб. Всего затрат на заработную плату 3,5–3,8 млрд руб. Опять доплачиваем, повышаем зарплату, увеличиваем пенсии, но … никак не связываем это с производством, заготовками. Вероятно, боятся отступить от "стабильного плана". Выбросим еще денег, а чем их взять? Где товары?", – вспоминал в 1970 году второй секретарь Пензенского обкома КПСС Г. В. Мясников ^{[29, с. 86]}.

Еще одним фактором, провоцировавшим разрыв между потребным и насущным, выступал нарастающий кризис организационно-хозяйственных отношений в аграрном секторе экономики. Исследователи фиксируют увеличение себестоимости продукции и падение рентабельности производства в колхозах и совхозах СССР в 1970-е гг. Кроме того, в советской агроиндустрии помимо высоких рисков, вызванных погодными условиями, факторами неопределенности выступали политические решения, такие как определение КПСС рационов кормления скота, уровня забоя или объемов импорта зерна и других товаров ^[30].

Нехватка продовольствия обернулась не только дефицитом товаров, но и издержками в системе управления. Местные власти, обеспокоенные ситуацией в своих регионах, стали активно прорабатывать возможность пересмотра планов поставок продовольствия в союзно-республиканские фонды, даже развивая крамольные предложения "о полном снятии поставок отдельных видов сельскохозяйственной продукции" ^{[29, с. 96]}. В Пензенской области в 1970 году обеспеченность фуражным зерном из-за сдачи в центр доходила до 50% ^{[29, с. 96]}. Даже в Пензенской области - аграрном регионе, несмотря на еще сохраняющееся неплохое снабжение, было ясно, что грядет товарный кризис. "Заходил в магазины №8 и 15. Все есть. Душа радуется, но и тревожно, что держимся на нитке. Попробуй оборвать, как это зло может вернуться. Пензяки избалованы, знают, гордятся. Отними у них эту гордость! А сил держаться не хватает" ^{[29, с. 98]}.

Приведенный анализ апелляций от населения через советский коммуникационный канал обратной связи "письма в редакцию" свидетельствует о существовании прямой зависимости между началом кризиса потребления и массированной политизацией экономических процессов в стране со стороны общества. Так, в 1971 году по вопросам торговли, общественного питания и бытового обслуживания населения были получены 8,6 тыс. писем, что больше чем в 1970 г. ^[31]. Анализ сообщений, направленных в газеты "Советская торговля", "Правда" за 1971 год показал, что около 30% из них касались вопросов торговли товарами первой необходимости и перебоев в снабжении продовольствием ^[32]. Настроенческая реакция "писем в редакцию" отражала снижение доверия к власти из-за нерешенных потребительских ожиданий. В этой связи "письменный бум" в редакции газет стоит признать частью общего недовольства, пока еще внутреннего бунта. Однако даже тот факт, что количество обращений в редакции по вопросам торговли (30%) в процентном соотношении превышал аналогичные обращения в Совет Министров СССР (2%) ^[33], свидетельствует о попытках советского социума предать огласке ситуацию в сфере снабжения с политическим оттенком, создать, в какой-то степени, для власти неудобную проблему, выставить напоказ ее провалы, осудить медленную реакцию на бытовые и первоочередные проблемы людей. Добавим и то, что распознавая коммуникационный канал печатных изданий как способ "достучаться" до власти, население откровенно демонстрировало свое отношение к надеждам на положительное решение вопросов снабжения административным способом.

Безусловно, обращения продолжали оставаться традиционными формами пассивного проявления социального недовольства "советского человека". Но содержание писем, поступивших в ЦК КПСС из редакций газет в начале 1970-х годов, красной нитью отражало оценку власти на фоне социально-политического рубикона – 50-летия Советского Союза. Это выразилось в своеобразном внутреннем подведении итогов оценки населением деятельности государства по обеспечению благосостояния населения и вопросам снабжения. Общество высказывало рациональные мысли о соотношении ударного труда рабочих и того, что они за это получают взамен, эмоционально сравнивая снабжение продовольствием начала 1970-х годов с периодами 1921 г. и военного времени ^[34].

Нами ранее уже отмечалось, что ограничение потребления, не связанное с чрезвычайными обстоятельствами (военные действия), воспринималось массовым сознанием как признак политического кризиса и вело к дискредитации идеи государства ^{[25, с. 11]}. Представители социологического направления проводят историческую аналогию, указывая на то, что "часто социально-экономические трансформации цивилизационного масштаба начинаются с "порчи быта" ^[35]. Навязывание "советскому человеку" лояльности к качественному потреблению на самом деле обернулось куда более серьезными проблемами, связанными с низкой частнособственнической активностью. В этом отношении роль аскетизма в менталитете "советского человека" породила ответную дихотомию в форме незаинтересованности в производительности труда, которое "вообще не связано с адекватным вознаграждением" ^{[36, c. 232]}.

В сопроводительных письмах редакций газет в ЦК КПСС указывалось, что "в ряде городов и рабочих поселков среди населения возникают нездоровые настроения, у продуктовых магазинов создаются очереди, значительно повысились цены на колхозных рынках, высказываются соображения по поводу экономичного расходования печеного хлеба" ^[37]. Конечно, хлеб был не единственной проблемой в товарном снабжении, но стал своего рода катализатором публичной критики властей всех уровней на фоне "потребительского психоза". Даже в Пензенской области - регионе с ответственной командой руководителей, в начале 1970-х годов стали возникать проблемы с хлебом. "Завязался узел по печеному хлебу. Районы орут, требуют, а дать нечего", – коротко описывали ситуацию в Пензенском обкоме партии ^[29].

Стоит учитывать, что страхи повседневной жизни – основа социальной агрессии, а концентрация внимания населения на удовлетворении насущных потребностей неминуемо провоцировала социальную инверсию и пересмотр индекса одобрения власти. Внутреннее разочарование практикой социализма стало концентрироваться в народном тезисе: "нет хлеба – зачем нужна власть?". Дискредитации советского режима на фоне снижения доверия к власти способствовали и слухи о реальных закупках зерна в США: "В магазинах города раскупили все крупы и другие продукты, так как люди боятся худшего. Кстати, среди рабочих ходят слухи, что правительство закупило большое количество зерна (г. Горький)" ^[38].

Население все больше мысленно соглашалось с тем, что предстоят тяжелые времена, порождая фазу социального психоза: "Среди жителей района тревожные настроения, говорят, что год будет голодным" (Владимирская область, Александровский район) ^[39]. Только за январь 1971 года в РСФСР население приобрело мяса и мясопродуктов на 16% больше аналогичного периода, яиц – на 23%, рыбных консервов на 22%, рыбы – на 8,5%, макаронных изделий – на 6,5%, крупы – на 3,6% ^[40].

Возмущение подогревала и ситуация, при которой на рынке было все, а в государственной торговой сети разрастался дефицит: "Я по-настоящему ужаснулся ценам: говядина – 3.50-4.00 руб., баранина – 3.5-3.00 руб., свинина – 3.5-3 руб, курица 1,5 кг. – 6 руб. Можно понять рабочего человека, когда он приходит на рынок и с него крестьянин и спекулянт дерут такие деньги. Здесь не только злиться будешь, завоешь. Особенно испугала цена на картофель – 33-30 коп. за кг. Такого в Пензе не было. Что-то случилось (1971)" ^{[29, с. 101–102]}. Именно такую оценку со стороны советского местного чиновника стоит рассматривать как предвестник бунта. Хорошо демонстрирует сложившееся у населения настроение письмо в ЦК КПСС из Тамбова: "Терпение рабочих, оставляющих на рынке всю свою зарплату, лопнет, и они разделаются со всеми спекулянтами так, как подлежит поступать с пакостниками!" ^[41].

Решения центрального руководства в сфере социально-экономической политики все чаще становятся предметом критики местных властей, которых пугало отсутствие у руководства страны серьезности, своевременного понимания обстановки и умения найти верное решение. Под тезисами "заигрывание с народом, дутое самолюбие, неумение предвидеть, смотреть в завтра трезво" в условия дефицита под сомнение партийной власти на местах ставилась необходимость повышать пенсии ^{[29, с. 111]}.

В действительности, зерновая проблема и дефицит хлеба в начале 1970-х во многом был спровоцирован запуском брежневской программы животноводства. С другой стороны, часть проблем в снабжении была из-за приписок и рождалась из нежелания регионов передавать в союзный центр продукты по фондам ^{[29, с. 120]}. Руководство РСФСР в своих поручениях о дополнительных цифрах по объемам продовольствия буквально игнорировало условия, погоду и действительную обстановку в регионах. Дело дошло до того, что в 1971 году вынужденно начали картофельную продразверстку. В Пензенской области собирали "с каждого двора по 1 мешку" ^{[29, c. 113]}.

Количество писем в почте газеты "Правда" о плохом снабжении продуктами питания к январю 1972 года увеличилось. Обращают на себя внимание сигналы об отсутствии в продаже хлеба и картофеля, повышение цен на рынках на данные продукты. К 1972 году вершиной стало то, что вопреки всем ожиданиям и заверениям власти об улучшении снабжения, из ряда магазинов стал исчезать хлеб. "За хлебом очередь занимают с 4 часов ночи. Привозят его в магазин в 10 утра, а продажа начинается около 11 часов утра. Из-за такого положения с хлебом рабочие вынуждены на какое-то время бросать работу в цехе и бежать в магазин (пос. Бисер, Пермская область)" ^[42]. Чтобы разрешить ситуацию в ключевых областях и промышленных центрах Российской Федерации за счет нераспределенных фондов Минторга СССР и Минторга РСФСР выделено дополнительно 21 тыс. тонн крупы, 1 тыс. тонн макарон и 14 тыс. тонн муки для хлебопечения. Объемы муки в рыночных фондах были расширены и в национальных республиках – Казахской ССР (8 тыс. тонн), Азербайджанской ССР (5 тыс. тонн), Таджикской ССР (5 тыс. тонн), Грузинской ССР (8,5 тыс. тонн), Армянской ССР (4 тыс. тонн) ^[43].

Оценивая ситуацию в отдельных городах и населенных пунктах можно даже говорить о панических настроениях населения. К февралю 1972 года из магазинов ряда регионов исчезли хлеб, сливочное масло, сахар, колбасные изделия, рыба, молочные продукты, овощи, картофель. Такие сигналы поступали из Мордовии, Амурской, Ярославской, Кировской, Белгородской, Житомирской, Сумской, Ростовской областей, Красноярского и Краснодарского краев ^[44].

Как отмечал П. Сорокин, "в условиях такой безудержной погони за чувственной сво­бодой одни, начиная распри, стремятся к равноправию, осно­вываясь на том, что они, по их мнению, обделены правами, хотя они равны с теми, кто их имеет в изобилии. Когда идеациональная сво­бода давит на них слишком сильно и в чересчур жестокой форме, они расценивают ее как отсутствие свободы вообще… они не могут найти иного выхода, кроме как освободиться от невыносимых и удушающих условий" ^{[24, с. 629]}.

Неосведомленность населения о реальной ситуации со снабжением порождала слухи, а накопительная модель поведения советского человека при продовольственном кризисе традиционно провоцировала потребительский ажиотаж. Рыночные цены на продукты растениеводства выросли от 17 до 22%, а население бросилось скупать макароны, крупы, увеличился спрос на хлеб ^[45]. Этому способствовал не только неурожай зерновых, но и дефицит картофеля. В РСФСР, например, в августе-сентябре 1972 года продажа макаронных изделий возросла на 36,1 %, круп – почти на 43 %, рыбных консервов – на 40 % ^[46].

"Ищем картошку во всех концах страны. Трудно представить себе рабочие столовые зимой без картофеля. А дело идет к этому. Народ почувствовал напряжение. Появились первые признаки паники: растащили рис, теперь пошли в ход другие крупы и макаронные изделия. Если в обычные дни товарооборот Пензы составлял 1 млн руб, то теперь подскочил до 1,4–1,5. Скорее всего тянут крестьяне, которые видят, что и в поле мало, и картофеля нет. Запасают все в прок", - отмечали в пензенском обкоме КПСС ^{[29, с. 136]}. В Пензу по договоренности между регионами картофель везли вагонами и автомашинами из Тернополя, Литвы, Смоленска. В областях, краях и автономных республиках Российской Федерации, пострадавших от засухи, по рекомендации Совета министров РСФСР вводились предельные цены на картофель и овощи на городских колхозных рынках ^[47]. Дополнительно 1720 тыс. тонн картофеля были завезены из Польши, Белоруссии, Латвии, Литвы, Эстонии и Украины ^[48]. В Чехословакии в октябре 1972 года было закуплено 100 тыс. тонн картофеля ^[49]. Для пресечения попыток спекуляции картофелем власти ограничили его перевозку, из-за чего резко возросло число жалоб от населения из Брянской, Калужской, Курской, Тульской областей, пытавшегося на этом традиционно заработать ^[50].

Письма из народа «пробивали» фильтр редакций газет, которые вынуждены были докладывать «на верх» о системных фактах потребительского недовольства и тревожных сигналах. Причем стоит отметить, что поток жалоб на отсутствие продуктов первой необходимости шел не столько из рабочих и промышленных центров, сколько из сельских районов, что опровергает вывод относительно слабого влияния потребительских кризисов на деревню в аграрно-индустриальных обществах. Хлеб стал промышленным продуктом и его восполнение исключительно путем производства в домашних хозяйствах не могло быть реализовано из-за сложившегося дефицита муки. Хотя удовлетворение нужд населения в социалистической потребительской сфере происходило и натуральным путем. Так, дефицит кормовой базы к октябрю 1972 года вынуждало население забивать домашний скот, обеспечив рост предложения мяса на рынке. В Пензе после этого мясные продукты подешевели до 2,5 руб. за килограмм ^{[29, с. 151]}. Продолжалось воспроизводство картофеля на придворовых участках.

В связи с недостаточными ресурсами в 1972 году властям долго не удавалось снять напряжение в обеспечении населения отдельными видами продовольственных товаров. В торговой сети многих городов и особенно в сельской местности дефицитом стала говядина, колбасные изделия, масло животное, молоко, рыба, значительно сократились запасы сахара в рознице ^[51].

55-ю годовщину Октября население периферии СССР встретило полупустыми магазинами и повышением цен на колхозных рынках. В условиях, когда товарный кризис достиг своего апогея, региональные власти переходили к уже проверенному российской историей способу достижения социальной справедливости – нормированному распределению продуктов. К примеру, в поселке Туманово Смоленской области в 1972 году продажа хлеба была нормирована в 700 г. ^[52], в Калужской области – 500 г. на человека ^[53]. "Я работаю в совхозе 30 лет, но таких трудностей торговле хлебом, кроме, конечно, военного времени, здесь не было. Запоздал – остался без хлеба", – характеризовали ситуацию со снабжением жители Калужской области ^[54].

Нехватка товаров провоцировала неравномерность и избирательность распределительной системы ("по праздничным дням", по статусу поселений (столичный регион, "закрытые города", воинские части и пр.), по принципу территориальной близости к центрам власти) ^{[25, c. 96]}. В стратегически важных регионах партией к 55-летию Октября были поставлены задачи дополнительного обеспечения "товаров улучшенного ассортимента". По сообщениям местных партийных органов в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Баку, Ташкенте, Риге, Свердловске, Волгограде, Новосибирске, Туле "принимались меры к расширению выработки и поставки в торговлю в предпраздничные и праздничные дни продуктов. В период проведения демонстраций в Москве работали 1700 выездных буфетов, лотков и тележек с горячими напитками и закусками, бутербродами" ^[55]. С сентября 1972 года Совет Министров СССР приступил к перераспределению фондов с особым учетом ситуации в республиках. В 1972 году рыночные фонды муки были увеличены Казахской, Азербайджанской, Таджикской, Грузинской, Армянской ССР ^[56].

В связи с напряженностью в обеспечении населения продуктами питания и промышленными товарами через торговую сеть в начале 1970-х гг. на предприятиях и учреждениях вводились столы заказов, которые должны были облегчить покупку дефицитных товаров и избавить население от потери времени в очередях. В Москве к 55-летию Октябрьской революции были открыты 4000 столов заказов. Наполнение этих заказов сильно зависело от близости руководства к распределительной системе. По мере нарастания дефицита заказы для рядовых граждан значительно "худели". К тому же система заказов не решала проблемы ликвидации дефицита в корне. На завод "ЗИЛ" в Москве, например, выделялся один продовольственный заказ на трех работников. На столичном предприятии "Серп и молот" нормы продажи товаров были следующими: на сто человек одна пара туфель, один плащ и один костюм ^{[57, c. 191]}.

Аналитики ЦРУ, наблюдая за ситуацией, констатировали, что руководство СССР направляло больше продовольствия непосредственно в отделы рабочего снабжения промышленных предприятий, "чтобы нехватка продовольствия не приводила к возникновению инцидентов, связанных с беспорядками рабочих" ^[58]. Однако такое решение истощало запасы продовольствия в розничных торговых точках.

Диспропорции в сельском хозяйстве и нехватка кормовой базы повсеместно вынуждали руководителей аграрных хозяйств искать выход из ситуации. В ЦК требовали выполнения плана животноводческой программы, а кормовая база неустанно сокращалась из-за неурожаев и необходимости обеспечения прироста поголовья. Местные власти по-разному пытались сохранить баланс ситуации. В Ульяновске, к примеру, в 1970–1972 годах совхозами для откорма скота было скуплено 1228 тонн якобы "бракованного" хлеба ^[59]. В Ростовской, Ульяновской, Воронежской областях Государственными инспекциями РСФСР по заготовкам были вскрыты случаи незаконного списания больших площадей посевов на корм скоту, особенно ржи, гороха, проса, кукурузы, подсолнечника ^[60]. Вопреки всему, партийные разборы данной ситуации не приводили к решению проблемы в корне, а лишь порицали скармливание хлеба скоту, обвиняя местные органы контроля в бездействии и неурегулированном отпуске хлеба "в одни руки" ^[61]. На всесоюзном уровне активно пропагандировалась недопустимость такого обращения с хлебом, была развернута широкая кампания по бережному отношению к зерну и хлебопродуктам. Но и в этом вопросе у населения не было единого мнения. Москвичи, например, констатировали, что хлеб продается по очень низким ценам и им выгодно вскармливать скот: "Нередко поэтому бывает так, что после окончания работы люди не могут купить хлеба, поскольку его мешками раскупают владельцы свиней" ^[62]. Сельские работники, наоборот, осуждали моральную сторону вопроса: "Везде пишут хлеб скоту… А чем же кормить, ведь комбикорма продают только в обмен на молоко и картошку, а этого у нас нет" (Калининград, пос. Тумачево) ^[62].

Таким образом, советская система потребления в начале 1970-х годов показала себя как самый неразвитый адаптационный ресурс СССР. Увеличивавшаяся как снежный ком проблема товарного дефицита обернулась очередным доказательством неэффективности распределения и всей раздаточной экономической модели в целом.

Отметим, что и партийное руководство, и советское правительство традиционно боролось не с источником проблемы, а с раздражающим фактором. Так, в 1972 году Политбюро ЦК КПСС в очередной раз согласовало импорт зерна и широкого ассортимента продовольствия, что на время позволило купировать общественно-политическую ситуацию в основных регионах и промышленных центрах на фоне нараставшего кризиса снабжения. Заигрывание власти с населением в начале 1970-х гг. через попытки повысить уровень благосостояния с помощью повышения заработной платы, социальных выплат не только не оказало положительного воздействия на решение проблемы потребительского кризиса, но и обострило его. Рост денежной массы на фоне аграрного дисбаланса и низкого уровня производства промтоваров привели к тому, что советское население в оценке происходящего скорректировало свои представления о власти. Повышение недоверия и социального недовольства стали характерными чертами описания состояния социума изучаемого периода. Политический рубикон в форме 50-летия Советского Союза и 55-й годовщины Октябрьской революции послужили своеобразными маркерами для населения в части выражения своего отношения к режиму. На фоне товарного кризиса можно даже говорить о переоценке внутренних убеждений советских граждан относительно институтов власти.

Экономически необоснованные повышения социальных обязательств государства, вложение средств в переферийные национальные республики и импорт продовольствия действительно в 1970-х гг. позволили на время снизить недовольство населения режимом. Возможно, именно поэтому эпоха "застоя" не была омрачена сколько-нибудь крупными бунтами и народными восстаниями. Но в целом, попытки заботы советского руководства о социальном благополучии не получили адекватного отражения как в общественном сознании, так и в сознании политической элиты, а также не выступили стимулом столь необходимых внутренних перемен, что заложило длительную тенденцию кризиса.