Анализ судебной практики по делам, связанным с оспариванием сделок в связи с их противоречием существу законодательного регулирования соответствующего вида обязательства

Титов Николай Дмитриевич кандидат юридических наук доцент кафедры гражданского права Томского государственного университета 634050, Россия, Томская область, г. Томск, проспект, 36 Titov Nikolai Dmitrievich PhD in Law Docent, the department of Civil Law, Tomsk State University 634050, Russia, Tomskaya oblast', g. Tomsk, prospekt, 36 titovnd@bk.ru Другие публикации этого автора

Процесс реформирования гражданского законодательства существенно затронул большинство правовых институтов общей части Гражданского кодекса Российской Федерации (далее – ГК РФ), включая институт недействительности сделок. Важным изменениям с теоретической и практической точек зрения подверглась редакция ст.168 ГК РФ, посвященная недействительности сделок, противоречащих закону или иному правовому акту. Как указывалось п.1 §2 Концепции совершенствования общих положений ГК РФ, в содержание ст.168 ГК РФ должны быть внесены уточнения, направленные на ограничение ситуаций, при которых сделка являлась бы ничтожной как противоречащая закону, поскольку имеют место случаи, когда несоответствие сделки тем или иными положениям закона не может выступать основанием для столь существенной негативной оценки данной сделки со стороны правопорядка, как признание ее ничтожной ^{[1, с. 61-62]}. По оценке разработчиков Концепции, именно действующее на момент реформирования общее правило о ничтожности каждой противоречащей закону сделки подрывает стабильность и предсказуемость гражданского оборота. В этой связи предлагалось в рамках ст.168 ГК РФ уточнить, что ничтожной является сделка, нарушающая запрет, прямо выраженный или вытекающий из закона, а также что судебным правоприменительным органам предоставляется возможность толковать волю законодателя и приходить на основе смысла закона к выводу о том, что сделка является оспоримой, хотя бы данный вывод не следовал из текста закона (п. 2). Аналогичное положение содержалось и в Концепции развития гражданского законодательства: чтобы не допустить дальнейшего разрушения стабильности гражданского оборота, изменение законодательства должно быть направлено на сокращение легальных возможностей признавать сделки недействительными во всех случаях, когда недействительность сделки как гражданско-правовая санкция является неоправданной и явно не соразмерной характеру и последствиям допущенных при совершении сделки нарушений (п.5.2.1) ^{[2, с. 20]}.

Учитывая приведенные рекомендации, законодатель, заменив в ст.168 ГК РФ действовавшее ранее правило о ничтожности сделок на правило об оспоримости не соответствующих закону, иному правовому акту сделок (п.1), указал так же, что сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта и при этом посягающая на публичные интересы либо права и охраняемые законом интересы третьих лиц, ничтожна, если из закона не следует, что такая сделка оспорима или должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки (п.2).

Данное решение законодателя, думается, может быть оправданным лишь на первый взгляд. Введением общего правила об оспоримости сделок, не соответствующих требованиям закона или иного правового акта, была признана необходимость для участников оборота и в первую очередь для сторон такой сделки в ее оспаривании, иными словами – в инициировании судебной процедуры с дальнейшим вынесением судебного решения, без которого сделка выступает вполне действительным юридическим фактом. В этой ситуации очевидно ослабление роли нормативно-правовых актов в механизме правового регулирования, а также закономерно возникновение вопроса об их значении как регуляторов общественных отношений в условиях, когда нарушение предписаний таких актов по большому счету приравнивается к их соблюдению. По справедливому утверждению Д.О. Тузова, «ratio этого правила (правила о ничтожности сделок, не соответствующих закону – Н.Т.) заключается в том, что недействительность интересующих нас сделок (не соответствующих закону – Н.Т.) обусловлена их несоответствием императивным правовым предписаниям, устанавливая которые закон eo ipso исключает правомерность иной модели поведения» ^[3]. Более того, в условиях действующей редакции ст.168 ГК РФ очевидна необходимость для правоприменителя в целях правильного рассмотрения дела и постановления законного и обоснованного решения каждый раз при анализе конфликтной правовой ситуации, связанной с нарушением нормативно-правового акта участниками сделки, устанавливать ничтожность сделки. Между тем по ранее действующему правилу ничтожность сделки, противоречащей норме права, презюмировалась.

Очевидно противоречие и логического характера, прослеживаемое в текстах обеих Концепций: любая сделка, противоречащая закону или иному правовому акту, представляет собой объективно существующее в гражданском обороте явление. Нарушение нормы права совершением сделки – это уже свершившийся факт, и возможность или невозможность его квалификации как недействительного не зависит от заявления соответствующих требований о признании сделки недействительной кем-либо. Массовое оспаривание сделок, о котором идет речь в Концепциях, вряд ли можно объяснить какой-либо одной причиной. Вместе с тем очевидно, что оно является результатом нежелания соблюдать установленный правопорядок участниками сделки, их низкой правовой культурой, сознательным стремлением не исполнять возложенные на них обязательства и предпочитающих признать сделку не породившей прав и обязанностей.

В связи с этим логичным представляется критическое замечание Д.О. Тузова и А.Г. Карапетова, полагающих что «странным выглядит ведение «борьбы с ничтожными сделками» во имя стабильности гражданского оборота не через устранение причин этой ничтожности, т.е. не путем совершенствования законодательства, вследствие нарушения которого сделки оказываются ничтожными, и практики его применения, а посредством замены правила о ничтожности на правило об оспоримости и оправдания тем самым наступления тех или иных желаемых сторонами правовых последствий вопреки императивным предписаниям закона». По мнению указанных авторов, наиболее оптимальным для целей ограничения бесконтрольного оспаривания сделок было бы введение в отечественную законотворческую и правоприменительную традицию общего правила о диспозитивности частноправовых предписаний и их императивности лишь в случаях наличия прямо выраженного законодательного запрета той или иной модели поведения участников оборота либо смысла определенной правовой нормы, понятого путем системного и телеологического толкования ^[4].

Не будет преувеличением утверждение, что проведенными законодательными изменениями в интересах стабильности оборота, законодателем было допущено существование противозаконных сделок, что было тонко скорректировано высшей судебной инстанцией России в ряде положений Постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 №25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой ГК РФ» (далее – Постановление от 23.06.2015 №25), ограничивающих круг оспоримых сделок в связи с несоответствием их нормативным правовым актам за счет введения нового основания ничтожности сделок в виде противоречия существу законодательного регулирования соответствующего вида обязательств. Так, согласно п.74 указанного постановления договор, условия которого противоречат существу законодательного регулирования соответствующего вида обязательств, может быть квалифицирован как ничтожный полностью или в соответствующей части даже если в законе не содержится прямого указания на его ничтожность. Например, ничтожно условие договора доверительного управления имуществом, устанавливающее, что по истечении срока договора переданное имущество переходит в собственность доверительного управляющего.

В приведенном пункте Постановления от 23.06.2015 №25, однако, не содержится каких-либо разъяснений, не дано хотя бы общих ориентиров тому, что, по мнению высшей судебной инстанции, представляет существо законодательного регулирования, по каким признакам его необходимо определять с целью квалификации той или иной сделки или ее условия как ничтожных. Вместе с тем, как представляется, следует иметь ввиду, что поиск какого-то всеобъемлющего понятия существа законодательного регулирования, пригодного во всех случаях для квалификации сделки как ничтожной, вряд ли может увенчаться успехом ^{[5, с.33]}.

Подобное положение явно создает трудности в применении ст.168 ГК РФ, объективно требует определения общих ориентиров в трактовке существа законодательного регулирования. Следует согласиться с высказанным в юридической литературе мнением В.А. Гончаровой о том, что «есть смысл в формулировании некоего «трафаретного», общего определения существа законодательного регулирования, его показателей с целью прояснения того, на какие аспекты спорных гражданско-правовых обязательств необходимо обращать внимание правоприменителю при решении вопроса об их ничтожности по рассматриваемому основанию» ^{[6, с. 28]}. По мнению данного автора, существо (иначе – содержание) законодательного регулирования того или иного правового явления, и в том числе обязательства, следует определять на основе таких глубинных характеристик этого явления, которые отражают объективный характер его законодательного формирования: принципов, целей, причин правовых явлений ^{[6, с. 28-29]}.

Руководствуясь предложенным В.А. Гончаровой подходом, представляется возможным проанализировать и оценить сложившуюся к настоящему времени судебную практику признания сделок ничтожными по рассматриваемому основанию.

1) Сделки, противоречащие общеправовым, отраслевым, институциональным принципам правового регулирования, выраженных в конкретных нормах права либо выводимые из смысла норм права, или сформулированные наукой. Традиционно в теории права под принципами понимаются исходные, нормативно-руководящие начала (императивные требования), определяющие общую направленность правового регулирования общественных отношений ^{[7, с. 95]} и выступающие в виде общеобязательных требований, являющиеся важнейшими элементами системы права. Правовые принципы «задают тон» регулирования соответствующих видов общественных отношений, отражают особенности государственно-властного воздействия на определенные их сферы.

Примером противоречия договора существу законодательного регулирования в части противоречия правовым принципам является дело, рассмотренное Челябинским областным судом (апелляционное определение Челябинского областного суда от 08.12.2015 по делу № 11-13828/2015). В обоснование принятого решения суд справедливо указал на противоречие существу законодательного регулирования сделки в отношении имущества, являющегося предметом исполнения вступившего в законную силу судебного постановления, поскольку такой сделкой нарушается принцип обязательности исполнения судебных постановлений, что, в свою очередь, ведет к нарушению прав и законных интересов истца как взыскателя, имеющего право на получение удовлетворения своих имущественных интересов из стоимости спорного автомобиля как имущества на которое было обращено взыскание.

Как представляется в данном случае суд апелляционной инстанции имел в виду закрепленный в ст.13 Гражданского процессуального кодекса РФ и ст. 16 Арбитражного процессуального кодекса РФ принцип обязательности судебных постановлений, который в литературе определяется как «такое его (судебного вступившего в законную силу судебного решения – Н.Т.) свойство, которое обеспечивает устойчивость, стабильность и бесповоротность вступившего в законную силу решения во внепроцессуальной сфере, т.е. за пределами того конкретного процессуального правоотношения, в рамках которого было вынесено судебное решение» ^{[8, с. 283]}. Обязательность, по мнению Г.Л. Осокиной, как принцип гражданского и арбитражного процесса и как «свойство законной силы судебного решения» всегда адресована не участвовавшим в деле лицам, которые, несмотря на их неучастие в судебном процессе, обязаны в своей деятельности считаться (признавать и уважать) с теми предписаниями, которые зафиксированы в судебном решении. ^{[8, с. 283]}.

Близким по содержанию с принципом обязательности является такое выделяемое в литературе качество законной силы судебного решения как исполнимость, которая, однако, адресована, в отличие от обязательности, лишь непосредственным участникам процесса, и предполагает обеспечение устойчивости решения процессуальными способами и средствами за счет добровольного или принудительного исполнения возложенных таким решением предписаний.

2) Сделки, противоречащие особым характеристикам, определяющим место правового явления в системе схожих явлений, а также в общем механизме правового регулирования (в частности, место договора в системе гражданско-правовых обязательств, его экономический смысл в механизме товарообмена). В основе приведенного элемента существа законодательного регулирования лежит метод систематизации и типизации гражданско-правовых договоров, который, как считает Ю.В. Романец, преследует цели создания эффективного законодательства, построенного на научно обоснованной правовой системе, а также решение насущных правоприменительных задач ^[9]. Важный вклад в определение критериев построения системы гражданско-правовых договоров внес О.С. Иоффе, выступавший сторонником комбинированного критерия договорной систематизации, сочетавшего в себе экономические признаки договора (его экономическая, хозяйственная цель) и юридические его характеристики (достигаемый правовой результат) ^{[10, с. 24]}.

По мнению Ю.В. Романца, система гражданских договоров строится по нескольким связанным между собой признакам, при этом критериями формирования такой системы могут быть любые значимые для права признаки общественных отношений, то есть признаки, которые влияют на правовое регулирования и перечень которых является открытым. Особое место среди таких критериев при этом занимает направленность договора – конечные экономические и юридические результаты, на достижение которых направлены основные действия участников того или иного договора ^[9]. В целом можно отметить, что при оценке вопроса о противоречии существу законодательного регулирования конкретного обязательства в отношении заключенного субъектами гражданского права спорного соглашения, установлению с необходимостью должны подлежать особенности того или иного договора в системе близких (схожих) соглашений, черты, позволяющие отграничить его от них, его сущностные характеристики.

В одном из дел, рассмотренных Верховным судом Республики Башкортостан, (апелляционное определение Верховного Суда Республики Башкортостан от 20.10.2015 по делу № 33-18156/2015. Аналогичная позиция см. Апелляционное определение Верховного Суда Республики Башкортостан от 22.09.2015 по делу № 33-15250/2015) суд при рассмотрении требований о возложении обязанности исполнения договорных обязательств, взыскании неустойки, компенсации морального вреда, заявленных истцом-физическим лицом к МУП «Дирекция по строительству и содержанию жилого массива» ГО г. Уфа Республики Башкортостан, указал на наличие противоречия существу законодательного регулирования условий заключенного между указанными лицами соглашения.

Согласно обстоятельствам дела, между истцом и ответчиком был заключен договор долевого инвестирования в строительстве, на основании которого стороны совместно принимают участие в инвестировании строительства первой очереди объекта долевого инвестирования и строительство инженерной инфраструктуры, при этом обязательства ответчика – муниципального унитарного предприятия – в полном объеме выполнены не были: не были осуществлены газификация и строительство дорог. Судом первой инстанции требования истца были удовлетворены частично, однако апелляционная инстанция это решение отменила, указав, что по смыслу действующего градостроительного, земельного законодательства, а также законодательства, регулирующего порядок газификации граждане-застройщики земельных участков, не являются участниками градостроительной деятельности, следовательно, не обязаны заключать договоры на строительство газовых сетей. Руководствуясь положениями Градостроительного кодекса РФ, Правилами подключения (технологического присоединения) объектов капитального строительства к сетям газораспределения, утвержденных постановлением Правительства Российской Федерации от 30.12.2013 № 1314, ФЗ «О газоснабжении в Российской Федерации» с учетом положений ФЗ от 06.10.2003 № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации», суд апелляционной инстанции отметил, что организация в границах муниципального района электроснабжения и газоснабжения поселений относится к вопросам местного значения, плата за подключение жилого дома истца к газопроводу должна определяться на основании тарифов, устанавливаемых полномочными на то органами власти. Действующим законодательством не предусмотрена обязанность лиц, желающих подключить объект капитального строительства к сетям инженерно-технического обеспечения, заключать договоры на строительство объектов инженерно-технического обеспечения. Кроме того, взимание платы ответчиком для компенсации расходов на строительство газопровода не может рассматриваться, как осуществляемой в рамках обычной хозяйственной деятельности ответчика. Правоотношения, возникающие между МУП «Дирекция по строительству и содержанию жилого массива» и гражданами, изъявившими намерение по осуществлению технологического присоединения строящихся жилых домов к газовым сетям, регулируются законодательством для сетевых организаций (Законом о газоснабжении, Правилами недискриминационного доступа для сетевых организаций).

По мнению суда, иного правового механизма в Российской Федерации, регулирующего компенсацию собственникам сетей инженерно-технического обеспечения-газораспределительных сетей, не предусмотрено. При таких обстоятельствах условия договора, которые противоречат существу законодательного регулирования соответствующего вида обязательств и не соответствуют требованиям закона, ничтожны и не влекут каких-либо юридических последствий, за исключением тех, которые связаны с их недействительностью (ст.167 ГК РФ). Вследствие изложенного у истицы, как указал суд, не возникло права требования исполнения ответчиком обязательств по данному договору, и как следствие не возникли основания для возложения на ответчика ответственности за неисполнение условий договора, противоречащих закону, и взыскания неустойки, и компенсации морального вреда за нарушение прав потребителя.

В рассмотренном случае судом апелляционной инстанции был проведен анализ спорного гражданско-правового соглашения, заключенного между истцом и ответчиком, с позиции его места как акта индивидуального правового регулирования в системе гражданско-правовых договоров в целом, определена его специфика исходя из особенностей деятельности, осуществляемой ответчиком. Судом обосновано принято во внимание специальное правовое регулирование данного вида договоров и обращено внимание на особую сферу их действия, особый порядок определения в них цены, иных условий, из чего сделан верный вывод о недопустимости существования иных гражданско-правовых конструкций в сфере газоснабжения, распространения на эту сферу правового регулирования норм законодательства о защите прав потребителей.

Аналогичное по существу поставленного вопроса дело было рассмотрено Новосибирским областным судом (апелляционное определение Новосибирского областного суда от 06.06.2017 по делу № 33-4949/2017. Аналогичная позиция см. апелляционное определение Верховного суда Чувашской республики от 16.10.2017 по делу № 33-65/2017). Как следовало из материалов дела, истец обратился в суд с требованием о признании недействительной ничтожной сделки, о применении последствий недействительности ничтожной сделки, указав, что между истцом, ответчиком и третьим лицом был заключен договор о совместной деятельности, согласно которому стороны обязались соединить свои вклады и совместно действовать без образования юридического лица при создании проекта по созданию совместного белорусско-российского предприятия. Судом было установлено, что целью заключения договора и объединения вкладов являлась предпринимательская деятельность, однако на момент совершения сделки стороны соглашения предпринимателями не являлись, что позволило суду обосновано применить основание недействительности в виде противоречия существу законодательного регулирования обязательств из договора простого товарищества и признать договор ничтожным.

Во всех приведенных случаях суды, исходя из особенностей правового регулирования конкретного вида обязательств, особых сфер их действия, публичного или частного характера, указывали на ничтожность заключенных субъектами гражданского права договоров полностью или в части. Обоснованность и справедливость подобных решений, однако, может породить определенные сомнения, вызванные диспозитивным характером гражданского права и действия принципа свободы договора как его основного принципа, начала. Так, критику в литературе вызывает п.74 Постановления от 23.06.2015 №25, где непосредственно идет речь о рассматриваемом основании ничтожности и в качестве примера приведен договор доверительного управления имуществом, в котором установлено, что по истечении срока договора имущество переходит в собственность доверительного управляющего. Так, А.Г. Карапетов полагает, что «заключение такого смешанного договора (договора доверительного управления, предполагающего последующий переход права собственности на имущество к доверительному управляющему – Н.Т.) в ряде случаев ничьи интересы и никакие фундаментальные ценности не нарушает. Абсолютно непонятно, какие серьезные резоны могут быть выдвинуты против заключения договора, по которому управляющему передается некоторое имущество на длительный срок, а далее оговаривается, что при определенных условиях по окончании срока действия договора имущество может быть выкуплено управляющим, управляющий обязан его выкупить, иначе имущество переходит в собственность управляющего автоматически» ^{[11, с. 509]}. Аналогичной по существу логики рассуждения придерживается и В.А. Белов: «это (пример, приведенный Верховным Судом РФ в п.74 Постановления от 23.06.2015 №25, - Н.Т.) уже догматическое, глобальное упущение, в основе которого лежит неправильное, характерное для нашей страны понимание норм об отдельных видах договоров» ^[12].

Не отрицая фундаментальность принципа свободы договора в сфере гражданского права и обоснованные в этой связи замечания авторов, следует подчеркнуть, однако, что, как собственно публичное нормативно-правовое регулирование, так и индивидуально-правовое, находящее отражение в соглашениях субъектов гражданского права, должно осуществляться в определенной последовательности, на основе четкой системы и структуры таких актов правовой регуляции. Оценку гражданско-правовых договоров как смешанных и непоименованных и их условий как допустимых с позиции гражданского правопорядка также следует осуществлять учитывая роль и место, функциональное назначение того или иного гражданско-правового договора в системе иных соглашений, его экономическую цель и правовую природу.

Думается, что имеются достаточные основания признать правильной позицию высшей судебной инстанции, выраженную в п.74 Постановления в части квалификации договора доверительного управления имуществом. Данный договор с точки зрения цивилистической доктрины не рассматривается в качестве договора, направленного на передачу имущества в собственность. Характеристика договора доверительного управления имуществом, его место в системе гражданско-правовых договоров и его экономический смысл в данном случае выступают характеристиками, позволяющими установить существо законодательного регулирования данной договорной конструкции, выявить противоречие спорного условия такому существу, и следовательно, квалифицировать его как ничтожное ^{[6, с. 29]}.

3) Сделки, противоречащие экономическим, политическим и социальным причинам нормативного закрепления правового явления в том или ином его виде, установить которые возможно используя в том числе специальные правовые исследования, а также применяя методы системного, исторического и грамматического толкования правовых норм. В теории традиционно признается, что право, выраженное в рамках общеобязательных, формально определенных правил поведения, представляет собой результат функционирования общества, возникающих в процессе его жизнедеятельности социальных потребностей, целей, ожиданий его членов и проч., имеет, таким образом, объективные истоки формирования. По утверждению А.В. Мицкевича, социальный процесс формирования позитивного права – это объективно складывающееся и субъективно выявляющееся в жизни общества и государства взаимодействие, влияние разнообразных социальных факторов на формирование правовых норм; этот процесс смыкается с юридически оформленным процессом правотворчества государства как организованной деятельностью его правотворческих органов по созданию либо признанию и закреплению в юридически обязательной форме норм позитивного права ^{[13, с. 270]}. Из изложенного следует, что необходим учет процесса формирования тех или иных правовых явлений, определение их правовой природы, а что касается явлений гражданско-правовой сферы – необходимость учета экономических условий формирования тех или иных правовых институтов и вытекающую из них необходимость специального правового регулирования отдельных «очагов общественных отношений».

Примером противоречия существу законодательного регулирования в данном случае представляется дело, рассмотренное Санкт-Петербургским городским судом (апелляционное определение Санкт-Петербургского городского суда от 14.12.2017 № 33-26781/2017), где истец обратился в суд с требованием о признании недействительным условия договора страхования, заключенного между истцом и ответчиком, об исключении утраты товарной стоимости из состава страховых рисков при выплате страхового возмещения, взыскании с недоплаченного страхового возмещения в размере 19500 рублей, судебных расходов, компенсации морального вреда, неустойки, расходов по оплате экспертных услуг, штрафа. Согласно обстоятельствам дела в договор добровольного имущественного страхования автомобиля, заключенного между истцом и ответчиком, было включено условие о том, что утрата товарной стоимости поврежденного транспортного средства не учитывается при возмещении убытков, является отдельным страховым риском и подлежит включению в договор страхования отдельно от риска «Ущерб». Судом было установлено, что в соответствии с разъяснениями, содержащимися в п. 41 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 20 от 27 июня 2013 года «О применении судами законодательства о добровольном страховании имущества граждан», утрата товарной стоимости представляет собой уменьшение стоимости транспортного средства, вызванное преждевременным ухудшением товарного (внешнего) вида транспортного средства и его эксплуатационных качеств в результате снижения прочности и долговечности отдельных деталей, узлов и агрегатов, соединений и защитных покрытий вследствие дорожно-транспортного происшествия и последующего ремонта. В связи с тем, что утрата товарной стоимости относится к реальному ущербу наряду со стоимостью ремонта и запасных частей транспортного средства, в ее возмещении страхователю не может быть отказано, такое условие справедливо было признано судом ничтожным как противоречащее существу законодательного регулирования соответствующих видов отношений.

Так по одному из дел, рассмотренному Верховным Судом РФ было указано, что условие банковской гарантии о необходимости приложения к требованию о платеже оригинала гарантии на бумажном носителе является ничтожным как противоречащее существу законодательного регулирования в сфере обеспечения исполнения государственных контрактов, заключаемых на электронных аукционах, основанного на признании электронного документооборота (определение Верховного Суда РФ от 21.1.2016 № 305-ЭС16-9281).

На практике значительный удельный вес составляют дела о признании ничтожными условий кредитных договоров, предполагающих установление комиссии в пользу банка за совершение стандартных действий, необходимых для исполнения им своих обязательств по договору (определение Верховного Суда РФ от 23.03.2017 № 302-ЭС17-2607, от 21.10.2016 № 301-ЭС16-13236). Как было отмечено в Информационном письме Президиума ВАС РФ от 13.09.2011 №147, банк имеет право на получение отдельного вознаграждения (комиссии) наряду с процентами за пользование кредитом в том случае, если оно установлено за оказание самостоятельной услуги клиенту. В остальных случаях суд оценивает, могут ли указанные комиссии быть отнесены к плате за пользование кредитом. Вместе с тем, в связи с проведенными законодательными изменениями ст.819 ГК РФ, данный вывод актуален только для кредитных договоров, заключенных до 1 июня 2018 года (до вступления в силу изменений, предусмотренных ФЗ от 26.07.2017 №212-ФЗ), поскольку с этой даты в кредитный договор могут включаться условия об иных платежах, в том числе связанные с предоставлением кредита.

4) Сделки, противоречащие правовой, социальной и экономической ценности конкретного правового явления. Любое правовое явление, конструкция, правовой институт обладают ценностным содержанием, предопределившим его нормативно-правовую регламентацию. Примером противоречия гражданско-правовой конструкции существу законодательного регулирования соответствующих видов обязательств является включение в соглашение условия о начислении процентов за пользование чужими денежными средствами на сумму убытков, поскольку это ведет, по сути, к двойной ответственности виновного лица. По отношению к убыткам проценты, как и неустойка, носят зачетный характер, что справедливо было отмечено в постановлении Президиума ВАС РФ от 22.05.2007 №420/07 по делу №А40-41625/06-105-284.

5) Сделки, противоречащие целям правовой регламентации того или иного правового явления. Цели правовой регламентации представляют собой достижение состояния упорядоченности общественных отношений в рамках то или иной – диспозитивной или императивной – правовой модели, наиболее соответствующей характеру подлежащих регламентации общественных отношений. Определять существо законодательного регулирования как его цели предлагали, в частности А.Г. Карапетов и Д.О. Тузов: «если суд найдет, что цель императивной нормы хотя и состояла в охране интересов стороны договора (а не публичных интересов или интересов третьих лиц), но предполагает именно ничтожность незаконной сделки (отдельного условия), он вправе применить в отношении этой сделки режим ничтожности. Преимущество этого критерия в том, что он позволяет суду при желании подвести под режим ничтожности практически любой случай противоречия договора императивным нормам закона» ^[4]. Думается, однако, что существо законодательного регулирования является сложным и многоаспектным явлением, которое в его содержании невозможно свести исключительно к категории «цели». Данный вывод подтверждается в том числе и системным толкованием п.п.1-3 постановления Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 №16 «О свободе договора и ее пределах».

Примером, когда противоречие существу законодательного регулирования проявляется в противоречии того или иного явления целям его правовой регламентации, является дело, рассмотренное Нижегородским областным судом (апелляционное определение от 21.02.2017 по делу № 33-35/2017(33-13498/2016)), где при разрешении вопроса о праве займодавца на расторжение договора займа было отмечено, что правила п.3 ст.450 ГК РФ, п.2 ст.811 ГК РФ, равно как и некоторые положения самого договора предусматривали право займодавца отказаться от договора займа и потребовать досрочного возврата суммы займа, процентов и неустойки при нарушении заемщиком сроков уплаты периодических платежей. Подобное право, по мнению суда второй инстанции, не противоречит существу института расторжения договоров, обеспечивает правовую определенность относительно суммы задолженности заемщика по расторгаемому договору, и тем самым не нарушает прав заемщика.

В качестве иных случаев, когда суды используют рассматриваемое основание ничтожности, можно назвать категорию дел, в рамках которых основным разрешаемым вопросом являлась неуправомоченность лица на совершение сделок от имени другого, иными словами – дела, связанные с подделкой подписи одной из сторон соглашения, чаще – обеспечительного характера. Так, в деле, рассмотренном Нижегородским областным судом (апелляционное определение Нижегородского областного суда от 02.05.2017 по делу № 33-470/2017), было отмечено, что существо предмета обязательств поручителя сводится к обязанности поручителя отвечать перед кредитором другого лица за исполнение последним его обязательства полностью или в части. Наличие порока воли и волеизъявления поручителя, при которых он не имел намерения принять обязательство перед кредитором должника по основному обязательству, противоречит существу законодательного регулирования договоров соответствующего вида и, по мнению судебных инстанций, влечет их ничтожность. Вместе с тем, вопрос о квалификации договоров с подобным пороком в воли и волеизъявления является дискуссионным в отечественной науке ^[14], и заслуживает особого, самостоятельного и основательного исследования.

По другим делам противоречащим существу законодательного регулирования, а следовательно ничтожными, признавались соглашения, заключенные лицом, не имеющим на это прав по различным основаниям (апелляционное определение Ставропольского краевого суда от 11.11.2016 по делу № 33-8607/2016, от 08.12.2016, апелляционное определение Верховного Суда Республики Башкортостан от 12.01.2016 по делу № 33-23451/2015).

При квалификации того или иного условия либо обязательства в целом как противоречащих существу законодательного регулирования, предложенные основания ничтожности определенным образом могут быть взаимосвязанными, пересекаться, одно дополнять другое. Это, думается, свидетельствует о большом положительном потенциале сформулированного Верховным Судом РФ основания ничтожности, о способности такого основания гарантировать общее соответствие заключаемых участниками гражданского права соглашений не столько конкретным императивным предписаниям, сколько общему вектору, направлению российского законотворчества.

Вряд ли можно согласиться с категорической позицией авторов, полагающих, что сформулированное Верховным Судом РФ в Постановлении от 23.06.2015 №25 основание ничтожности непозволительно расширяет свободу судейского усмотрения, по сути противоречит ст.168 ГК РФ, требующей обязательного нарушения сделкой конкретной нормы права как условия ее применения. По мнению сторонников данной, негативной оценки, введенное основание недействительности «подталкивает суды к тому, чтобы блокировать свободу договора и автономию воли в тех случаях, когда совершенная сторонами сделка не укладывается в какие-то сложившиеся и типизированные правовые конструкции или представления суда о них… Достаточно представить, к каким деструктивным последствиям может привести воспроизведение такой практики на уровне нижестоящих судов, чтобы прийти к выводу о необходимости замораживания этой линии судебной практики» ^{[11, с. 509]}. Предлагается для борьбы с «формально законными, но с политико-правовых позиций неприемлемыми аномалиями в области договорных отношений» использовать либо сочетание ст.10 и ст.168 ГК РФ или ст.169 ГК РФ (при отсутствии оснований для использования других инструментов судебного контроля) ^{[11, с. 509]}.

Можно согласиться с тем, что Верховный Суд РФ, предусмотрев такое основание ничтожности как противоречие существу законодательного регулирования, вышел за пределы своих конституционных правомочий, создав по большому счету новую правовому норму. Однако также не вызывает сомнений, как с очевидностью следует из проанализированной судебной практики, что данное основание ничтожности в условиях российской действительности обладает значительным защитным потенциалом для участников гражданского оборота, сглаживает «жесткие углы» общего правила об оспоримости, вводит возможность проверки совершенных такими участниками сделок на предмет их общего соответствия вектору отечественного правового регулирования. При этом, по нашему мнению, разрешение большинства гражданско-правовых споров связано с определенной долей судебного усмотрения, что объективно и неизбежно при рассмотрении гражданских дел.

В заключение можно отметить, что противоречие существу законодательного регулирования как основание ничтожности сделок это всеобъемлющая характеристика сомнительных с точки зрения отечественного гражданского правопорядка соглашений участников оборота, позволяющая судам оперативно реагировать на подобные сделки и не допускать их дальнейшее развитие в сфере правомерных имущественных отношений. В условиях, когда предложения научного сообщества по совершенствованию гражданского законодательства о недействительности сделок были восприняты законодателем лишь частично, судам, постоянно сталкивающимся с изощренными основаниями и механизмом оспаривания сделок и по существу не имеющих реальных правовых возможностей по противодействию использования судебной системы в делах об оспаривании сделок, объективной видится необходимость в разработке судебных подходов по расширению оснований для квалификации сделок ничтожными.