Русская конница в эпоху Фридриха Великого: культурный конфликт или диалог культур?

Шапиро Бэлла Львовна кандидат исторических наук доцент, кафедра музеологии, Российский государственный гуманитарный университет 125993, Россия, г. Москва, ул. Миусская Площадь, 6 Shapiro Bella PhD in History Docent, the department of Museology, Russian State University for the Humanities 125993, Russia, g. Moscow, ul. Miusskaya Ploshchad', 6 b.shapiro@mail.ru Другие публикации этого автора

Событийная история России XVIII столетия во многом отражает собой процесс принудительного вовлечения страны в западноевропейский культурный ареал. Именно в это время получила развитие небывалая по своему размаху система реформ, призванная превратить Россию в европейскую державу. Итогом столкновения культур стал раскол российского общества: одна его часть восприняла нововведения как прогрессивный культурный диалог, другая же — как конфликт, угрожающий русскому национальному своеобразию. Вестернизация, насаждаемая сверху, ожидаемо затронула все сферы культуры; не была обделена вниманием и культура военная, исторически одна из самых близких к монаршему двору.

Среди всех родов войск наиболее тесную связь с престолом (за исключением гвардии) обнаруживала кавалерия, составлявшая в XVIII столетии ценностно-смысловую основу русской армии. К началу Семилетней войны (1756) ее оптимальная структура (с преобладанием драгунских полков) в целом была определена; целью дальнейшего совершенствования было поставлено достижение уровня, не только равного противнику, но и превосходящего его.

Развитие кавалерии всей Европы в это время тесно связано с достижениями прусской военной системы, чья концепция уже нашла свое подробное освещение в исторической литературе. Отечественная историография начинается с публикации в 1863 г. жизнеописания Фридриха II, чья кавалерия в середине – второй половине XVIII столетия открыла собой новую эру кавалерийского искусства ^[1]. Практически одновременно публикуется первое в России издание, посвященное истории развития русской кавалерии ^[2]. Впоследствии обе темы получили известное продолжение; однако до настоящего момента они крайне редко рассматривались во взаимовлиянии ^[3]; ^[4]; ^[5] (стоит отметить, что сложился корпус работ, посвященных прусскому влиянию на русскую армию второй половины XVIII столетия в целом ^[6]; ^[7]; ^[8]; ^[9]; ^[10]; ^[11] и др.).

Более того, вопрос не выносился в культурологическое пространство и не рассматривался в контексте опруссачивания русского двора, русской армии и русской военно-придворной культуры, в то время как «культуры обнаруживают свою особенность и самобытность (прежде всего — Б.Ш.) во время встречи с другой культурой» ^{[12, с. 304]}.

Цель настоящего исследования — анализ вестернизации кавалерии как части русской военно-придворной культуры — была определена малой разработанностью темы. Воссоздание хода реформ поможет более точно понять специфику русской военно-придворной культуры и последствия ее реформирования, в том числе проанализировать не только внешние, но и скрытые внутренние процессы (что составило задачи исследования). Маркером, позволяющим уточнить контуры реформ, избрана история кавалерии как основного рода войск русской армии, исторически более прочих приближенного к монаршему двору.

Предмет настоящего исследования — динамика развития русской кавалерии, происходившая под влиянием идей Фридриха II — находится на пересечении интересов нескольких наук: военной истории, всемирной и отечественной истории, а также истории культуры.

Основными источниками исследования послужили военно-административные и военно-уставные документы XVIII столетия.

Известно, что король Фридрих II Великий (правление 1740–1786 гг.) унаследовал от отца Фридриха Вильгельма I (правление 1713–1740 гг.) отлаженное финансирование военной системы и сильную, дисциплинированную, хорошо обученную армию, гордостью которой был отличный офицерский корпус ^{[13, с. 43]}; ^{[14, с. 256]}. Однако прусская кавалерия, финансирование которой производилось по остаточному принципу, на тот момент была откровенно слабая, «не умевшая ни маневрировать, ни управлять громадными ее конями, но зато отлично умевшая полировать мундштуки и седла, лакировать ботфорты и заплетать ленточками лошадиные гривки — не имевшая и веры в самое себя» ^{[2, с. 69]}. По словам современника, ее «кавалеристы двигались с точностью гренадер, и так же тяжело и медленно, а потому никакого толку от них не было против неприятеля; они всегда приходили к делу поздно; это были великаны-колоссы на рослых лошадях, не справлявшиеся с ними; на каждом учении, несмотря на медленность аллюра, они падали беспрестанно с коней» ^{[13, с. 45]}.

Гением Фридриха Великого при активном участии его сподвижника кавалерийского генерала и полководца Ф.-В. Зейдлица была проделана быстрая и решительная трансформация конницы.

Началом новой эпохи можно считать битву при Гогенфридберге 4 июня 1745 г. во Вторую силезскую кампанию, когда прусская кавалерия, уже тогда имевшая неоспоримое превосходство, оказала существенное влияние на исход боя ^{[2, с. 71]}; ^{[15, с. 22]}. Исключительно силами прусской кавалерии была одержана победа при Росбахе (5 ноября 1757 г.); всего благодаря действиям кавалерии Фридриха Великого было выиграно 15 из 22 сражений ^{[15, с. 41]}; ^{[16, с. 29]}. Только появление в последние годы XVIII столетия нового военного гения — Наполеона I Бонапарта — повлекло за собой постепенное забвение этих достижений.

Среди важнейших моментов, которые позволили достичь столь впечатляющих результатов, прежде всего следует назвать радикальную реформу комплектования. В кирасирские и драгунские полки был запрещен прием иностранных наемников; за поведение новобранцев перед законом отвечали их отцы и семьи. В гусарские полки набирались лучшие люди, прошедшие строгий отбор. Средством управления массами была идеология «esprit de corps», в основе которой лежал патриотизм, разумная дисциплина и взыскательность. Телесные наказания для кавалерии были отменены почти полностью: «палка — главное орудие фридриховой дисциплины, была почти изъята из обращения в прусской коннице», — отмечал военный теоретик и историк, кавалерийский генерал Н. Н. Сухотин ^{[15, с. 23–24]}.

Немаловажным дополнением идеологии стала обязательная качественная военно-научная подготовка кавалерии, согласно мысли: «рейтар может быть совершенным солдатом только тогда, когда вне строя и в отсутствие офицеров он будет иметь вид благопристойного порядочного человека» ^{[17, с. 365]}. Эти положения сформировали уважение к себе, к мундиру, гордость за командование и армию в целом. Любовь к королю была доведена до обожания. Результатом реформ стала национальная конница, однородная и идейно близкая по духу и интересам самому королю-полководцу ^{[15, с. 11, 14, 23–24]}.

Еще одним значимым моментом нужно назвать планомерную подготовку профессионального офицерского состава в кадетских корпусах. Прусская линейная тактика давала ничтожные потери личного состава, однако вопрос своевременной подготовки качественной смены для восполнения потерь и для наращивания численности кавалерии считался одним из первостепенных.

Для его решения еще в 1716–1717 гг. была создана система кадетских школ и корпусов. Флагманом кадетского образования стал Королевский прусский кадетский корпус, размещенный в Берлине — по месту пребывания двора. Фридрих II, в те годы четырёхлетний сын короля, был назначен шефом корпуса, что подчеркивало высокий статус заведения ^{[18, с. 17]}. Наследник, выросший вместе со своей армией, знал каждого офицера лично; эта связь не была разорвана и после вступления Фридриха на престол, поскольку смотры он проводил самолично ^{[15, с. 12]}.

Важной была однозначность и немногочисленность требований уставов. На день боя каждый его участник получал простые инструкции; для генералов, эскадронных командиров и гусар с 1743–1744 гг. также предусматривались специальные инструкции ^{[15, с. 28–29]}. Применение в бою преимущественно холодного оружия исключало возможные случайности, которые могли изменить тщательно распланированный ход боя.

От кавалерии требовалось неукоснительное выполнение всего двух условий: это стремительная сомкнутая фронтальная атака и захват всех неприятельских флангов. «Бесчестно позволять кавалеристу себя атаковать», — отмечалось в прусских уставах уже в 1720 и 1727 гг.; «под страхом позорного наказания король запрещает атаковать себя», — говорилось в новых уставах Фридриха II ^{[15, с. 20, 30]}.

Относительно производства атаки правила были категорическими: она осуществлялась исключительно огромными массами на необыкновенно высокой скорости. Отсюда явное предпочтение легкой конницы: более легкие лошади гусар имели более энергичные аллюры и только они давали максимальную скорость атаки. Кроме того, только легкую конницу (при известном состоянии коннозаводства в XVIII столетии) было возможно набрать в требуемых для замыслов Фридриха II количествах: для атаки одномоментно требовалось 12–15 тыс. строевых лошадей (так, под Гогенкирхеном Зейдлиц командовал 108 эскадронами, что составило около 15 тыс. лошадей) ^{[15, с. 36]}.

Эта масса составлялась из кирасирских, драгунских и легко-кавалерийских гусарских полков, при этом предпочтение отдавалось гусарам и драгунам; особой ценностью считалась возможность всех без исключения полков действовать в пешем строю (по образцу драгун). В тяжелой кавалерии было отменено ношение кирас ^{[2, с. 78]}, что дало увеличение подвижности. Идея ободнородности конницы для максимальной универсализациибыла закреплена в инструкции 1763 г. ^{[15, с. 25, 38]}. Для разных родов кавалерии допускались различия в качественных характеристиках лошадей, но люди должны быть одинаковы по безупречности выучки.

При этом муштра становилась не самоцелью, а единственно возможным средством для выработки согласованности действий огромных масс. Необходимым условием выполнения сложнейших построений (которые стали фирменным знаком прусской кавалерии и лично Зейдлица) и единства маневров признано совершенное овладение искусством конного боя (т. е. в совокупности искусством верховой езды и рубки с коня) каждым кавалеристом в отдельности и тактическими единицами в целом.

Главная цель обучения кавалерийскому искусству в кавалерии Зейдлица заключается «исключительно в доведении ее до надлежащей степени совершенства в верховой езде» ^{[2, с. 72]}, для чего «всадник должен быть полным господином своей лошади» ^{[15, с. 20]}.

Для реализации задуманного в каждом полку были учреждены берейторы, а на всех постоянных квартирах кавалерии — манежи. Верховая езда и вольтижировка назначались ежедневно; в программе подготовки — езда и рубка (палаш, сабля) с коня на всех аллюрах, моментальная смена аллюра. Главные «нормальные» аллюры — галоп (для развертывания) и карьер (для атаки). Отрабатывалось два типа сомкнутой езды: «стремя о стремя» у гусар и более плотный строй «колено о колено» у кирасир ^{[15, с. 34]}.

В обязательном порядке проводились строевые учения на быстрых аллюрах, на сильно пересеченной местности (не менее 5 раз в неделю, желательно ежедневно). Маневры были максимально приближены к реальным боевым условиям ^{[2, с. 72–77]}; ^{[15, с. 26]}; ^{[16, с. 29]}. Смотры проводились на той же местности. В обязательном порядке вырабатывалась выносливость (конный бой при Цорндорфе продолжался 10 часов, за которые произведено три атаки). В мирное время и в военное время между военными действиями проводились учебные тревоги; на сборы по тревоге отводилось не более 15 (в лагере) или 20 (на квартирах или в гарнизоне) минут ^{[15, с. 39–40, 42]}.

Необходимое внимание отдавалось выездке молодых лошадей. Верховая подготовка всецело находилась в руках не знающего себе равных Зейдлица, считавшего, что «кавалерийская атака выигрывается не столько саблями, сколько хлыстами» ^{[14, с. 256]}.

Будучи построенной на этих началах, прусская кавалерия во второй половине XVIII столетия представляла собой главную составляющую одной из самых могущественных армий Европы. Вполне естественно, что она явилась предметом подражания во многих государствах: наблюдать за маневрами под руководством Зейдлица ежегодно съезжались конники всей Европы (до самой кончины легендарного кавалериста в 1774 г.) ^{[2, с. 69]}; ^{[17, с. 357, 364]}.

Не была исключением и Россия, имевшая во второй половине XVIII в. сразу двух августейших поклонников как прусского милитаризма в целом, так и конницы Фридриха II как образцовой: Петра III и его сына Павла I.

Недолгое правление Петра III принесло русской кавалерии прежде всего новый мундир, укороченный и обуженный по-прусски. Была завершена централизация военно-учебных заведений, задуманная еще при П. И. Шувалове: они объединялись в общее заведение с одним кавалерийским эскадроном ^{[19, с. 30–31]}.

Как известно, за 186 дней царствования император не успел довести реформирование кавалерии до логического конца; его нововведения были отменены вскоре после восшествия на престол Екатерины II, которая выражала показное нерасположение к прусской военной системе, называя ее «обрядом неудобноносимым» ^{[2, с. 82]}. Тем не менее, открытого культурного противостояния между Россией и Пруссией в это царствование не было; более того, прослеживалось некоторое заимствование прусского военного опыта, намеренное или невольное.

Комплектование кавалерии, согласно полевому уставу П. А. Румянцева под названием «Обряд службы»,производилось с учетом склонностей и способностей новобранцев: «по разному роду службы потребны разные в людях и способности; следовательно, надлежит определять… в кавалерию и легкую конницу при способности лутчей к конской езде» ^{[20, с. 101–102]}.

Подготовка будущих офицеров кавалерии продолжалась в уже существующих Сухопутном шляхетном кадетском корпусе и Пажеском корпусе. Учебным заведениям была поставлена задача «дать государству новую породу людей» ^{[19, с. 33]}. Целью воспитания было «сделать человека… способным сносить воинские труды» ^{[19, с. 33]}.

В августе 1762 г., практически сразу же по восшествии на престол Екатерины II, Сухопутному корпусу дано название императорского и новый штат, увеличенный до 600 кадетов. В программу обучения входили такие вопросы «как лошадей содержать, как лучше их подковать, какую тягость без нужды понести могут, чем различные их болезни лечить, какие седла, приборы и мундштуки лучше, что чего стоит и прочее, дабы потом и солдатов могли обучать как ездить и на лошадей скакать, реки вплавь переезжать и тому подобное. К их знанию принадлежит много других обстоятельств, но о которых редко помышляемо бывает» ^{[21, с. 19]}. Согласно уставу корпуса, подготовленному в 1766 г. шефом корпуса И. И. Бецким, науки «ездить верхом, фехтовать, вольтижировать и прочее» изучались в двух старших «возрастах»: они начинались в 15 лет и длились минимум до 18 лет, а иногда и до 21 года ^{[22, 16–17]}.

Воспитанникам Пажеского корпуса, которые по окончании курса выпускались офицерами не только в кавалерию, но и ко двору, было «повелено… учиться неотменно верховой езде в манеже конюшенного ведомства» ^{[23, с. 18]}. Задачи воспитания здесь были разделены на три составляющие: попечение о дарах духа, нрава и корпуса (тела). Телесное воспитание заключалось «в научениях, которые дворянству приличны»; ими назывались верховая езда, фехтование, танцы, рисование и музыка. Искусство манежа изучалось в четвертом, старшем классе ^{[23, с. 24–25, 34–35]}.

В правление Екатерины II было положено начало еще одному военно-учебному заведению, воспитанники которого выпускались офицерами в кавалерию. В 1778 г. фаворитом императрицы С. Г. Зоричем было основано Шкловское благородное училище (впоследствии 1-й Московский кадетский корпус). Срок обучения здесь составлял не менее 8 лет; военной экзерциции, фехтованию, верховой езде и вольтижировке обучались воспитанники трех старших классов. Воспитанники были организованы в два конных взвода, где соблюдался военный порядок по инструкции для конного полка. Среднее число выпуска составляло более 20 человек, которые определялись на службу по армейским и гарнизонным полкам ^{[19, с. 45–48]}.

К составлению детальных инструкций для кавалерии воинская комиссия приступила сразу же по восшествии Екатерины II на престол. В 1763 г. выходит «Устав воинский о конной экзерциции», предназначенный преимущественно для кирасирских и карабинерных полков. В нем подробно излагаются обязанности кавалериста, начиная от выводки лошади из конюшни ^{[24, с. 82]}.

В следующем году издается отдельная инструкция для гусар, боевым действиям которых придавалось особое значение. В инструкции под названием «Гусар, или короткие правила для легких войск», среди прочего:

1) анализируются достижения шведской и прусской кавалерии;

2) разъясняется производство атаки: они «должны производиться весьма смело и скоро»;

3) указываются требуемые качества гусарских лошадей: «сила конницы состоит в стычке, а не в стрельбе: чего ради с немалыми расходами старание приложено чтоб набрать мочных и рослых лошадей»;

4) выделяется требование «о бережи лошадей… понеже бережь лошадей не малое дело» ^{[25, с. 34, 51, 56, 94]}.

С 1765 г. устанавливается система летних лагерных сборов(императрица лично присутствовала на больших Красносельских маневрах с 18 по 30 июня 1765 г.). Цель сборов — практика на пересеченной местности, в обстановке, близкой к военному времени. Занятия лагерного сбора заканчивались смотрами (смотром уставного полкового учения и смотром-маневром) ^{[26, с. 62]}; ^{[27, с. 111–112]}.

Инструкция «Наставление каким образом в будущем лагере производить ученье как пехоте так и кавалерии» увидела свет только в 1774 г. Она была разработана командиром Санкт-Петербургского легиона С. М. Ржевским, вышедшим из Сухопутного шляхетного корпуса и последовательно прошедшим все чины, начиная с поручика. Целью «Наставления» было поставлено «изыскивать полезнейшие для войска движения и кратчайшие способы к совершению оных» [цит. по: 28, с. 108]. Соответственно цели, инструкция носит исключительно практический характер; Ржевский формулирует два качества, которые позволят одержать победу: это простота и проворство ^{[28, с. 110]}.

Таким образом, из уставов и инструкций было исключено все, что не касалось военного искусства напрямую, «чтобы ничем таковым в экзерцициях (т.е. в уставных формах) и маневрах (т.е. в прикладной части уставов) люди напрасно… только в виде украшения, утруждаемы не были» ^{[27, с. 80]}.

Относительно производства атаки мнения были однозначные: ее основами А. В. Суворовым названы «глазомер, быстрота, натиск» ^{[29, с. 7]}. Кавалерийским оружием избрана сабля (палаш); и Суворов, и Румянцев настаивали на употреблении в коннице холодного оружия, исключая огненный бой ^{[16, с. 31]}. «В коннице исполнять что ей свойственно, — гласил «Ордер господину генерал-аншефу и кавалеру А. В. Суворову», выданный Г. А. Потемкиным, — в выстроении фронтов и обороты производить быстро, а паче атаку, коей удар быть во всей силе. Сидеть на лошади крепко со свободностью, какую казаки имеют, а не по манежному принуждению» ^{[27, с. 23 (приложения)]}.

Стоит отметить фактическое упразднение кирасир (отмену в кирасирских полках ношения кирас), поскольку, по мнению Потемкина, «[тяжелая конница] тяжела только сама себе, а не ударом неприятелю» ^{[2, с. 121]}. Ставка была сделана на однообразную организацию полков по легкоконному типу: «господа полковые командиры должны употребить все старание поставить полки свои соответственно званию легкоконных», — гласил приказ Потемкина от 27 января 1789 г. ^{[2, с. 121]}. Самой боеспособной частью были признаны казаки, которые, по словам француза на русской службе полковника А. Ф. Ланжерона, «осуществляют собой предание о центаврах, ибо они… слиты в одно с своими лошадьми», и чье войско, по его же словам, было «самое дешевое и самое полезное в Европе» ^{[30, с. 192]}.

Тем не менее, при всех достоинствах казачьего войска, у него был, как минимум, один недостаток — его люди, обладавшие «сверхъестественными способностями опознавать местность, сохранять ее в уме, обшарить ее, составить о ней ясное понятие, расположить в ней свои цепи сообщения… определить силу неприятеля, узнавать дороги с помощью звезд и т. п.» ^{[30, с. 192]}, не были приучены к действиям в регулярном строю. Первостепенной необходимостью стало обучение людей воинскому искусству. Залогом успешного обучения называется его постоянство. «Ежедневно рекрута посылать в полковую манеж, — сказано в дополнении к уставу 1763 г. под названием «Инструкция конного полка полковнику» (1766), — для показания ему вседания на конь и низседания с коней, держание, будучи на лошади, талии, ног и поводов, свободное владение своей лошадью, обороты, заезды и осаживание лошади, крепкое и смелое сиденье на лошади, через что увеличить может вид проворного неутомимого и храброго кавалериста» ^{[31, с. 28]}.

Для помощи кавалеристам в каждом полку учреждались полковые берейторы.В штатах полков берейторы впервые показаны 14 января 1763 г., по одному берейтору на каждый кирасирский и на каждые два карабинерных полка. 13 мая 1764 г. показано по одному берейтору на каждый драгунский полк. В гусарских полках при Екатерине II штатах официально назначенных берейторов не было ^{[24, с. 94]}.

В 1766 г. положение полковых берейторов было закреплено вышеупомянутой «Инструкцией конного полка полковнику». «А должность их [берейторов] состоит в следующем, — гласил документ, — как обер-, так и унтер-офицеров обучать пристойно и настоящей твердостью на лошадях сидеть и ими владеть; буде же кто из офицеров учиться пожелает настоящей школе, то за то имеют таковые берейтору платить.

Всех унтер-офицеров и к каждому корпоральству по 2 рядовых научить столько конской строевой езде, чтобы они были в состоянии лошадей выезжать в строевое, а не в школьное употребление, и знали б показывать другим, как на лошадях пристойно с крепостью сидеть, ими владеть, также оных во всем по надлежности и по пропорциям седлать…

Штаб- и обер-офицерам по одной настоящей строевой лошади выезжать, строевой, а не школьной выездки; казенных же строевых лошадей, кои в езде не смирны… выездками через учеников своих в смиренность приводить….

К тому научению конской строевой езде рядовых определять способных, …и оные имеют ожидать себе произвождение в офицерское достоинство чрез берейторскую должность, а и прочих в унтер-офицеры и корпоралы не производить, которые не научатся конской строевой езде столько, как здесь выше предписано, еще меньше ж того, не знающего езды не производить в обер-офицеры, ибо в кавалерии служащий офицер недостойным своего чина почитается, который знания в конской езде не имеет… для чего при всех смотрах вышеписанного знания конской строевой езде от каждого строевого человека взыскивать с таким же неопущением, как и знания экзерциции, понеже кавалерист, не умеющий настояще лошадью владеть и на ней крепко сидеть, негоден ни к какому воинскому действию» ^{[31, с. 126–128]}.

Основы положений об обучении кавалерийскому искусству почти дословно повторяли аналогичные документы в армии Фридриха: «ежедневно… рейтар по одному учить… и, конечно, доводить до того, чтобы всякий рейтар был прямо господином своей лошади и умел оною и ружьем владеть», — прямо указывал П. А. Румянцев ^{[32, с. 193]}. Обучение новобранцев велось в строгой последовательности от простого к сложному; сначала проходилось одиночное обучение, затем уставные совокупные учения, затем лагерный сбор, маневры и стрельбы. На «непрестанном занятии войск потребным учением» настаивал Румянцев в своем «Обряде службы» ^{[20, с. 110]}, для чего войскам предоставлялась возможность вести обучение круглый год (кроме ограниченного периода травяного довольствия) ^{[24, с. 82]}.

К концу екатерининского царствования на главное место в обучении кавалерии, по прусскому образцу, помещается развод (вахт-парад). «От оного главное влияние обучению», — было сказано в «Науке побеждать» А. В. Суворова ^{[29, с. 16]}. Таким образом, достижения прусского милитаризма были переосмыслены гением трех полководцев екатерининского времени — Потемкина, Румянцева, Суворова – в духе развития национальных начал русской кавалерии, заложенных еще Петром Великим. Основой русской конницы было избрано казачество, имеющее природное единение с лошадью (в терминологии В. В. Тараторина, «природная кавалерия» ^{[5, с. 355]}): в сложившихся условиях именно оно могло оказать эффективное сопротивление армии Фридриха Великого ^{[5, с. 357]}. Так в диалоге двух культур русская конница приблизилась к пониманию себя самой.

Однако, оценивая состояние екатерининской кавалерии, стоит учесть и ее недостатки, когда, по словам военачальника А. И. Хрущёва, «щегольство фрунта службою именовалось» ^{[33, с. 308]}. Известны многочисленные злоупотребления на местах, которые в кавалерии зачастую приводили к некомплекту людей и лошадей, к отсутствию какого-либо систематического одиночного обучения и к многим другим неприглядным явлениям, сокрытым за наружным блеском.

Одним из них нужно назвать отсутствие единообразия в армии: к концу екатерининского царствования кавалерия состояла из 5 кирасирских полков, 17 карабинерных, 11 драгунских, 3 гусарских, 11 легкоконных, 1 конно-егерских, 9 конных бригад Речи Посполитой, 3 хоругвей, 10 регулярных казачьих полков и 12 поселенных казачьих войск, общим числом 72 383 человек, не считая гвардейской кавалерии, не принимавшей в те годы участия в военных действиях ^{[34, л. 1, л. 9 об., л. 11]}.

За все время правления кавалерийский устав не обновлялся; к нему издавалось множество дополнений и инструкций румянцевских, суворовских, потемкинских, панинских и т. д. ^{[27, с. 79–80]}. «Каждый полк и даже каждая рота – это своего рода отдельная республика, где командир упражняется во введении новшеств, не имея возможности оценить их последствия, — замечал просветитель Ж. Ромм. — Отсюда — удивительные различия не только между отдельными полками, но даже между подразделениями одной части: никакого единообразия, никакого общего принципа» [цит. по: 33, с. 284]. Русская армия не только не имеет точно определенных основных правил о маневрах, но в ней даже не существует никаких постановлений, которые в этом отношении подчиняли бы полки каким-либо правилам. Каждый полковой командир составляет для своего полка правила по своему желанию и какие ему вздумаются (одни из них ввели в своих полках основные правила французского устава 1773 или 1788 года, другие подражают прусской тактике и т. д.), растягивает или сокращает ход маневров, а в лагерное время придумывает и исполняет такие маневры, которые для него удобны», — заключал А. Ф. Ланжерон ^{[30, с. 195–196]}.

Состояние русской кавалерии при вступлении на престол Павла I (ноябрь 1796 г.) было более чем выразительно охарактеризовано все тем же А.Ф. Ланжероном: «Русская кавалерия состоит из тех же людей, что и пехота, даже еще более отборных, более сильных, более высоких и таких же храбрых. Русские лошади сильны и здоровы. Между тем русская пехота превосходна, а кавалерия отвратительна. Причины этого весьма просты, вот они: кавалерия никогда не упражняется... манеж — вещь почти неизвестная в русской кавалерии… Лошадей дурно кормят… они вовсе не обладают тем быстрым разбегом, той стремительной силой, той быстротой движений, которыми должна отличаться кавалерия и которые часто дают ей возможность решать участь сражения.

Русские кавалеристы едва умеют держаться в седле; это лишь крестьяне, ездящие верхом, а не кавалеристы, да и как они могут сделаться ими, когда в течение всего года ездят верхом всего 5 или 6 раз… Русские кавалеристы никогда не упражняются в сабельных приемах и едва умеют владеть саблей. Все лошади, без исключения, дурно взнузданы, вследствие чего… всадник не может… ни в каком случае управлять ею. Наконец, я полагаю, что в России достаточно быть кавалерийским офицером, чтобы не уметь ездить верхом» ^{[35, с. 156–158]}.

Нужны были новые уставы и решительные меры, чтобы приучить войска к строгому их исполнению.

Как известно, Павлом I были продолжено опруссачивание русской армии, начатое его отцом Петром III. В 1776 г., еще за 20 лет до вступления на престол, Павел Петрович побывал в Берлине и, ознакомившись с армией Фридриха II, пришел к убеждению, что прусская военная система может послужить основой для переустройства русской армии. Примечательно, что и Петр III, и его сын, видели своим идеалом Петра Великого и считали себя продолжателями его дела ^{[36, с. 9]}.

Со второй половины 1783 г. в распоряжение Павла Петровича поступила Гатчина, где и были составлены по прусскому образцу его первые 4 полка кавалерии: Кирасирский Наследника (с 1785 г., с 17 ноября 1796 г. переименован в Лейб-кирасирский его величества), Жандармский (с 1787 г.), Драгунский и Гусарский полки (оба с 1792 г.), и прибывший с Дона казачий эскадрон (с 1793 г.) ^{[11, с. 26]}; ^{[37, с. 9–10]}. Здесь он проводил свои первые маневры ^{[37, с. 18–70]}; ^{[38, л. 1 – л. 6]}. «Великий князь имеет в своем распоряжении 1600 солдат и 3 эскадрона кавалерии и воображает, что он умерший прусский король (Фридрих II умер в августе 1786 г. — Б. Ш.)», — писал сановник Ф. В. Ростопчин в 1793 г. [цит. по: 39, с. 77].

Основы, на которых была образована павловская кавалерия, представляли собой смесь буквальных заимствований у Фридриха II, его отца, «короля-солдата» Фридриха Вильгельма I, Петра III, отца Павла Петровича, и оригинальных идей самого Павла. Основа концепции — взгляд на кавалерию как на лучшую часть войска — была перенята у Фридриха II ^{[24, с. 173]}.

Кадетские корпуса,также в подражание Фридриху II, поступили под личное покровительство императора. Главноначальствующим кадетского корпуса с января 1798 г. назначен второй сын императора великий князь Константин Павлович ^{[18, с. 196]}; ^{[19, с. 51–52]}.

Большое значение придавалось воспитанию кавалериста в полку. «Казарма есть не только жилище солдата, но и школа, где он воспитывается», — был убежден император ^{[11, с. 160]}. Воинский устав 1796 г. под названием «О полевой кавалерийской службе» объяснял основы этого воспитания: «шеф полка есть всегда главная причина храбрости своих людей» ^{[24, с. 157]}.

Частью павловского плана по усовершенствованию кавалерии была разработка для нее подробнейших штатов, уставов и инструкций. Сразу же по восшествии на престол император отменил екатерининские уставы и издал новые, во многом представляющие почти дословные переводы с прусских оригиналов ^{[40, с. 47]}. Стоит отметить, что военно-административное творчество в это правление необыкновенно объемно: за 4 с небольшим года в свет было выпущено 80 изданий, что в среднегодовом выражении превосходит все предшествующие правления ^{[41, с. 19]}.

Основы кавалерийской службы излагались в воинском уставе от 1796 г. под названием «О полевой кавалерийской службе». В 1797 г. изданы «Устав конного полка» и «Воинский устав о полевой гусарской службе». Несколько позже выпущены «Правила для обучения кавалергардского полка», написанные шефом полка генералом-лейтенантом Ф. П. Уваровым, вероятно, в 1800 — начале 1801 гг. ^{[42, с. 381–398]}.

Павловские уставы и инструкции, изобилующие мельчайшими подробностями и учитывающие все особенности кавалерийской службы, давали возможность «указывать ей задачи более сложные чем пехоте. Этим конница ставилась выше пехоты и считалась главным родом войск. Такой взгляд на конницу был естественен для тех, кто в прусских порядках видел образцы для подражания» ^{[40, с. 52]}.

В правление Павла I русская конница (в части ее родов и соотношения между ними) была реформирована по прусскому образцу:

1) карабинерные, конно-егерские и легкоконные полки заменены кирасирскими;

2) упразднено конное ополчение на юге страны;

3) увеличено число казачьих полков (до 47).

Самым знаменательным событием в этом ряду переустройств стало возрождение кирасир. Примечательно, что и «Устав о полевой кавалерийской службе», и «Устав конного полка», под кавалеристом понимали лишь кирасира или драгуна ^{[43, с. 156–157]}; ^{[44, с. 3–4]}.

Однако при наращивании численности кирасир планировалось сокращение армии, и, особенно, кавалерии, что диссонировало с прусским опытом. За четырехлетнее правление число ее полков сокращается на 11, а общая численность — на треть. К концу правления Павла I численность полевой кавалерии составила всего 45 тыс. ^{[40, с. 23]}; ^{[15, с. 139]}.

Другим отступлением от догм Фридриха Великого можно назвать осознанный отказ Павла I от наступательной войны в пользу оборонительной ^{[2, с. 138]}, хотя он и признавал преимущества стремительной атаки ударом «во всю конскую прыть»в строю «колено с коленом сомкнувшись» ^{[43, с. 162–163, 166]}.

В то же время, известно, что Павел I, как и его идеал Фридрих II, отдавая предпочтение конным войскам, обращал особое внимание на качество кавалерийской подготовки. Желательным результатом была объявлена «ловкая и смелая езда» ^{[45, с. 86]}.

В основу новой системы было положено правильное одиночное обучение рекрута, чем напрасно пренебрегали в екатерининское время.

К кавалерийской науке теперь приступали только после освоения пешего строя ^{[44, с. 10]}: «сначала учили ездить в манеже на корде, на уздечке, без стремян, шагом и рысью; затем рекруту давали стремена и обучали езде на мундштуке теми же аллюрами, а затем и галопом “прямым и косым фронтом” (в прямом направлении и в пол-оборота). Потом рекрутов сводили в шеренги и обучали шереножному строю» ^{[46, с. 179]}. Несмотря на упомянутую в заголовке кавалерийского устава «полевую службу», обучение в павловское время происходило «почти исключительно в манеже, где царил немецкий педантизм и блюлась верность устаревшим понятиям и идеалам» ^{[2, с. 226]}.

Обучение действию оружием (палашом и пистолетом у кирасир и драгун ^{[43, с. 159]}, саблей, карабином и пистолетом у гусар ^{[47, с. 14–15]}) завершало одиночное обучение. Затем переходили к шереножному, взводному, а позже и к эскадронному обучению, причем кавалерийский устав категорически запрещал брать в эскадронное учение «ни не совершенно обученного человека, ни же не совсем объезженную лошадь» ^{[43, с. 159]}.

Более подробно требования к надлежащему обучению кавалериста расписаны в Приказе инспектора кавалерии и командира Лейб-гвардии Конного полка П. А. Палена 9 декабря 1797 г., последовавшем вскоре после приема им полка: «При осмотре моем полку я нашел, что люди по одиночке не выучены и для того за нужное нахожу эскадронным командирам предписать… дабы каждый рейтар был господин своей лошади» ^{[48, с. 69–70]}.

Обязательным пунктом шла выездка (обучение) молодых лошадей, «дабы по взятие их в их полк оные к службе совсем годны были» ^{[24, с. 161]}; а для сбережения молодых лошадей рекомендовалось «лучше не употреблять их первый год в строю» ^{[43, с. 159]}.

В обучении были активно задействованы лучшие иностранные берейторы (Павел I приглашал прусских офицеров на русскую службу еще со времен европейского турне графа и графини Северных ^{[49, с. 115]}). Само обучение «было направлено к тому чтобы сделать из [солдата] автомата, двигателем которого должна быть только палка сержанта» — эта фраза, сказанная Н. Н. Сухотиным про фридрихову армию, как нельзя лучше характеризует и армию его подражателя ^{[15, с. 10]}. Символом павловской муштры — и символом прусского в русской армии — стала деревянная с костяным набалдашником трость, которая составляла неотъемлемую принадлежность каждого начальника, от сержанта до фельдмаршала, «один только рядовой солдат не имел трости: знаменательная особенность, доказывавшая, для кого носили ее» ^{[46, с. 132]}. В кавалерии трость была введена у всех унтер-офицеров; в конном строю она возилась замкнутой за седельную подпругу.

Вахт-парад — еще одно знаковое явление павловской эпохи — был введен императором с первого дня царствования; Павел I лично присутствовал на этом вахт-параде (разводе с церемонией), состоявшемся 7 ноября 1796 г. в 11 часу утра. В это царствование вахт-парады, где (в подражание Зейдлицу) демонстрировались сложнейшие конные построения и эволюции ^{[50, с. 331–337]}, проводились ежедневно в 9 утра, не исключая и время пребывания императора в загородных резиденциях ^{[46, с. 95, 192]}. Дважды в год, весной и осенью, проводились маневры в Гатчине или Павловске, где император лично командовал войсками в качестве шефа и полковника всех гвардии полков..

Таким образом, нами были рассмотрены различные сценарии взаимодействия прусской и российской культур во второй половине XVIII столетия. Благодаря сумме принятых мер, настойчивости и постоянству требований, к концу столетия кавалерия Российской империи была приведена в наилучшее за всю ее предыдущую историю состояние. Однако Павлом I «в подражание подражателю Фридерика Второго, отцу своему» ^{[46, с. 116]} были заимствованы преимущественно внешние, наиболее эффектные, но при этом второстепенные детали, не составляющие целого. Взятые отдельно от общей концепции Фридриха II, они не могли дать русской коннице ожидаемого прорыва. Уверенного перехода от манежной езды к полевой, столь необходимой для успешного конного боя, не произошло: этот период истории известен скорее опруссачиванием русской кавалерии, нежели ее успехами (так, в Итальянском и Швейцарском походах А. В. Суворова она была задействована минимально ^{[51, с. 244; 52, с. 28–29]}).

В конечном итоге кавалерийская служба была сведена к участию в разводах и парадах ^{[52, с. 34–35]}. Личные пристрастия императора стали причиной того, что «роскошный, пышный Двор преобразился в огромную кордегардию… тотчас все приняло другой вид: загремели шпоры, ботфорты, тесаки» ^{[46, с. 96]}. это было тем более странно, что в павловское время участие в боевых действиях при дворе ценилось мало (так, разъяснения штаб- и обер-офицерам новых уставов проводились полковником И. Я. Каннибахом и генерал-майором А. А. Аракчеевым, к тому моменту ни разу не побывавшими в действующей армии ^{[52, с. 35]}; ^{[53, с. 189]}).

Таким образом, можно утверждать, что в павловское царствование диалог российской и прусской культур принял очевидно-гротескный характер. Итогом реформирования русской военно-придворной культуры к концу XVIII столетия стала ее вестернизация — но более внешняя, нежели подлинная, глубинная.

Тем не менее, рецепция достижений Фридриха II в павловский период приобрела значение, которое трудно переоценить: именно благодаря ей были определены векторы, в направлении которых национальное кавалерийское искусство развивалось в следующие полвека.