О некоторых особенностях отрицания государства Максом Штирнером

Захарченко Георгий Всевлодович кандидат философских наук доцент, кафедра теории и истории государства и права, Самарский юридический институт, федеральная служба исполнения наказаний Российской Федерации 443099, Россия, г. Самара, ул. Куйбышева, 14, кв. 8 Zakharchenko Georgii Vsevlodovich PhD in Philosophy Docent, the department of Theory and History of State and Law, Samara Law Institute of Federal Service of Execution of Punishments of the Russian Federation 443099, Russia, g. Samara, ul. Kuibysheva, 14, kv. 8 sta5561@yandex.ru Другие публикации этого автора

Важнейший и, одновременно, наиболее популярный, момент социальной философии Макса Штирнера – отрицание государства практически изначально поставило на ее авторе клеймо наиболее ортодоксального и последовательного анархиста.

Следует, однако, отметить, что против такого одностороннего толкования его творчества выступили уже в начале ХХ века его переводчики на русский язык и, одновременно, глубокие и аналитичные комментаторы - Б.В Гиммельфарб и М.Л Гохшиллер.

В своем приложении к изданию «Единственного» в 1909 году они писали: «Штирнер…дал полную картину зависимости государства, от экономических условий …исходя из этого Штирнер пришел к заключению, что разрушение государства будет достигнуто только при “освобождении труда.“ ^{[5, с.536.]} Здесь, конечно же, отразилась характерная для упомянутых авторов тенденция на максимальное стремление «сблизить» Штиренра с марксизмом и социалистической теорией, стремление понимать и представлять его практически в качестве еще одного (наряду с классической политической экономией, немецкой классической философией и французским утопическим социализмом) источника научного социализма.

Однако, несмотря на предпринятые усилия и отдельные сомнения, как и предполагали Б.В. Гиммельфарб и М.Л. Гохшиллер, анархистское понимание творческого наследия Макса Штирнера сохранилось до настоящего времени и в значительной мере остается преобладающим.

Современные его исследователи как и раньше в основном ограничиваются лишь замечаниями о том, что Штирнер точно и остроумно высмеивает претензии государства на вечность, неизменность и абсолютность.

В подтверждении этого можно привести пример удивительно точного, афористичного изложения сущности краха абсолютистского государственного порядка приводимый Штирнером. Имея в виду обстоятельства падения монархии во Франции XVIII века, он пишет: «Боязнь перед конечным шагом последовательности разбила иллюзию абсолютного правительства: кто должен “испрашивать дозволения”, тот не может признаваться абсолютным» ^{[5, с,94.]}

Считаю, однако, что далеко не все штирнеровские характеристики государства как явления человеческой жизни должны восприниматься сейчас лишь через критику и отрицание известных крайностей его анархистских подходов. Обратим внимание хотя бы на следующее: «Государства существуют лишь до тех пор, пока имеется господствующая воля, и эта господствующая воля считается равнозначной собственной воле».^[5,с.182.]

Разумеется, если под этим понимать, как далее указывает Штирнер, волю властителя или государства вообще вне зависимости от формы и способа организации власти и, следовательно, волю, которая противостоит человеческому «Я», то из этого прямо следуют диктуемые государством и поддерживаемые насилием обязанности послушания и повиновения, то есть того самого «испрашивания дозволения» которое в равной мере уничтожает как «абсолютное правительство» так и индивидуальную свободу человека.

Но, с другой стороны, если представить, что государство и отдельный., единственный, «Я» функционально равны? Если вслед за Штирнером взять за основание, что воля единственного и есть главная воля, направляющая и организующая его действия, если допустить что не против государства восстает немец Макс Штирнер, а лишь прячет его в собственном «Я», привыкшем к организованности и самодисциплине, в условиях преодоленной лишь внешней по отношению к индивиду государственности? Ведь утверждает же он вполне определенно: « Все силы, которые господствуют надо мной, я низвожу до служения мне. Идолы существуют только благодаря мне, и, если я не буду их снова созидать, они прекратят свое существование, “высшие силы” существуют лишь потому, что я возвышаю их, а сам принижаюсь».^[5,с.307.]

Кроме того, как бы вскользь замечая, в своей полемике с «гуманистом», «неужели ты думаешь, что у наших потомков не останется предрассудков и преград, для уничтожения которых не хватило наших сил?», ^[5,с.119.] Штирнер фактически ведет речь о том, что государство будет существовать достаточно долго и даже потомкам своим он завещает бороться за свое освобождение.

Еще одна особенность штирнеровского восприятия государства была отмечена Марксом, который считал его философию весьма характерным явлением общего распада той эпохи. Здесь имеются в виду сороковые годы XIX века. Этот период вошел в историю как время глубочайшего системного кризиса самих основ европейской традиционной государственности.

Сущность этого кризиса естественно понималась современниками по-разному, однако, если обобщить сумму всех претензий к тогдашним системам организации власти, то суть их может быть сведена к следующим положениям.

В состоянии кризиса и утраты исторической перспективы оказались, государства, где нормы, законы и предписания обязательные для граждан носили характер приказа, оформленной воли или милости монарха, то есть они не являлись плодом договоренностей, соглашений и взаимных компромиссов. Характерная для правящих элит подобных стран тактика злостного и, одновременно, бессильного сопротивления процессам трансформации государственно-правовых основ, стремление опираться на силу в игнорировании очевидного и необходимого порождала кроме всего прочего и представления о крахе государства как такового.

Формировались представления о необходимости в революционном его преобразовании перейти, пользуясь терминологией Штирнера, от революционной борьбы против «существующего в данном случае» к революционной борьбе против «существующего вообще».

Это еще раз наводит на мысль, что не все так по-анархистски просто во взаимоотношениях Штирнера с государством и не сводятся эти отношения полностью и окончательно к позиции: государство и «Я» - враги.

Враги они конечно вполне определенные, но почему-то читая штирнеровскую критику государства, все время вспоминается вроде бы совершенно противоположный подход к нему И.Г. Фихте. Вот что можно прочитать у него в работе «Замкнутое торговое государство» по поводу качеств, которыми должен обладать фабрикант и купец: « Своим искусством и знанием торговли он обязан себе, а не государству… Выброшенный нагим на любой берег он может сказать “все свое ношу с собою”» ^{[2, с.287.]}

Получается, что чуть ли не к культурным традициям робинзонады восходит и предприниматель Фихте и единственный Штирнера. Последний разрушает государство лишь как внешнюю по отношения к отдельному человеческому «Я» силу. Мир перестает быть совокупностью государств, сформированных на основании обладания властью над землей, подданными (или гражданами), он превращается в союз, «союз эгоистов». Он мыслится Штирнером в этом качестве, в своей окончательной подлинности, в рамках которой каждое отдельное «Я» сможет нести в себе полный набор черт и свойств собственной самоорганизации.

В этом случае действительно не нужны традиционные, органически связанные с государственно организованным миром, законы, мораль, религия, нравственные и этические установки: но только потому, что необходимость в них отпадает как во внешних по отношению к субъекту силах. «Я» становится своеобразным микрокосмом, микросоциумом, доведенным до логической завершенности, «малым обществом» и, одновременно, микрогосударством.

Многочисленные обвинения Штирнера в аморализме, волюнтаризме, в презрении к нормам и законам с этой точки зрения перестают что-либо значить. Точно также как, например, совершенно бессмысленно обвинять в нарушении правовых норм государство, где, в отличие от, например, соседнего, конкретный закон просто не существует, не принят по причине своей бессмысленности в рамках тамошней системы общественных отношений.

Исходя из этого, и анархизм-то у Штирнера получается вроде бы и не совсем анархизмом. Он оказывается какой-то особый, своеобразный, какой- то уж очень по-немецки организованный и упорядоченный.

«Союз эгоистов», являющийся у Штирнера завершающим результатом деконструкции государства, если приглядеться к нему повнимательней, предполагает достаточно определенный порядок взаимодействия и взаимоиспользования отдельными и самостоятельными «Я» друг друга. В нем не просматривается ни подчинения, ни господства, ни стихийных душевных порывов вдруг доказать своему партнеру по союзу, что я на что-то еще право имею. Я бы даже сказал, что в этом присутствует очень современная идея, выстраивания гармонии человека с миром: использовать не разрушая, и господствовать не эксплуатируя.

Штирнер выступает в создаваемой им системе взаимоотношений абсолютно свободных людей как последовательный эгалитарист и демократ.

Если же задаться целью и поискать социальные и исторические корни «Союза эгоистов», то в нем, на мой взгляд, представлены две тенденции.

Первая условно может быть связана с историческим опытом немецкого народа и отдельного немца как человека сформированного в традиционном для Германии малом государстве, или точнее в государствах наделенных особыми специфическими свойствами властно организованного малого общества.

Вторая вполне определенно восходит к некоторым аспектам кантовского категорического императива в восприятии и практическом осуществлении его принципов.

Говоря о первой тенденции, следует иметь в виду политический и социальный опыт Германии. Речь идет о мелких и мельчайших государствах, в которых столетиями развивалась немецкая культура, немецкие этнопсихологические черты и немецкое миропонимание.

Постараемся представить себе практическую жизнь людей в таком государстве. С одной стороны оно имеет полный набор всех властных атрибутов, включая армию, полицию, судей, законы, тайных осведомителей, придворных фаворитов и интриганов и т.д. и т.п. С другой - это все носит предельно уменьшенный в размерах, почти игрушечный характер. Тем не менее, реальный контроль над конкретной личностью подданного этой «игрушечной» власти невероятно высок, и, зачастую, весьма эффективен, а меры санкционного воздействия молниеносны.

Это русский царь мог лишь мечтать о полном личном контроле над тем, что делается в его стране и, удовлетворяя свое нетерпение, ходить по своей столице и пытаться самостоятельно решать множество проблем.

Его немецкий собрат по власти мог реально это осуществить на практике, вмешиваясь буквально во все подробности частной жизни своих подданных. «Уголовные кодексы немецких княжеств, - писал по этому поводу Э.Ю. Соловьев,- напоминали одновременно и катехизис, и полицейский устав, и наставление по домоводству. Даже “Всеобщий свод прусских законов,” вступивший в силу во время Французской революции и отмеченный печатью просветительских идей включал в себя сотни… мелочных регламентаций».^{[11, с.34.]}

В связи со сказанным представляется реальным, что штирнеровский «Единственный» возник как воплощенный человеческий протест против подобных традиций, но, с другой стороны, оказался носителем своеобразного «гена немецкого порядка» в стремлении видеть системно организованным и дисциплинированным даже крайний, отрицающий традиционное государство, индивидуализм.

По этому поводу очень метко и остроумно, хотя и не до конца справедливо высказался Куно Фишер, утверждавший, что «Штирнер, несмотря на свое эгоистическое опьянение носит своего жандарма в груди и проповедь его преследует полицейские цели».[6 с.270.]

Любопытно в связи с этим вспомнить суждение Н.А Бердяева о чертах немецкого индивидуализма. Возьмем немца. Он чувствует себя скованным со всех сторон как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спасения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности он не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы.^[8,с178.]

Не мене значимой и не до конца понятой проблемой штирнеровского индивидуализма и «союза эгоистов» как принципа организации межчеловеческих связей и отношений, является вопрос о принципах взаимоотношений между людьми внутри этого союза. Его задает М.Д Рахманинова в своей статье « Кропоткин и Штирнер: современность как точка встречи полюсов анархизма»: «Как люди должны со-бытийствовать вместе – хотя бы если взять столь предпочтительный для Штирнера союз эгоистов.» ^[9]

С давних пор (по крайней мере с момента возрождения интереса к творчеству Макса Штирнера и его идеям в конце XIX, начале ХХ веков) означенная проблема считалась в принципе неразрешимой что превращало в совершенно немыслимые, даже с точки зрения чистой теории, любые рассуждения по поводу какой либо практической значимости «союза эгоистов».

Так, А.Ф Саводник в своей статье « Ницшеанец сороковых годов» написанной в 1902 году писал: «совершенно немыслимую в практическом отношении комбинацию представляет… «союз эгоистов», который он (Штирнер – Г.З.) хочет поставить на место всех других общественных соединений. Там где верховным принципом является homo homini lupus est невозможна никакая правильная общественная жизнь, никакая устойчивая социальная организация: ставший на этот путь неизбежно должен прийти либо к полной анархии, либо к беспощадному деспотизму». ^[10]

Следует отметить, что современный мир придал во многом принципиально новые звучания как представлениям о союзе как форме социальной и политической организации, так и штирнеровской утопии о негосударственном союзе абсолютно автономных личностей, которых он в рамках собственной терминологии предпочитал именовать эгоистами.

Что касается самостоятельного значения термина союз применительно к социальной жизни и межличностному общению, то Штирнер понимал его, прежде всего, как соединение абсолютно самостоятельных и суверенных участников. «Как единственный ты можешь утвердить себя исключительно в союзе, ибо не союз владеет тобою, а ты владеешь им или пользуешься им… союз - твоя собственность .Общество пользуется тобою, союзом же пользуешься ты…в союз ты вносишь свою мощь, свое состояние, и ты проявляешь свою ценность; в обществе же утилизируют твою рабочую силу » ^{[5, с.300,301.]}

Между прочим о замене традиционного, привычного государства союзом серьезно и предметно размышляли и большевики, пытаясь по новому решить задачу взаимоотношения национальностей и вновь сформировавшихся национальных государств в пределах бывшей Российской Империи.

Любопытно, что и СССР возник в известном смысле «почти по Штирнеру». Реальная традиционная общность народов существовала, а государственное ее оформление не соответствовало идеологическим планам и установкам большевиков. Тут и возникла идея союза государств, на базе новой идеологии, выстраивающих отношения друг с другом не в рамках старых имперских или федеративных традиций, опирающихся на господство и подчинение, а на основе Союзного Договора, который кроме всего прочего, допускал как присоединение к союзу его новых членов, так и выход из него.

Понятие союз применительно к социальной и политической практике в настоящее время фактически уже вступило в определенное скрытое соперничество с традиционным государственно-организованным обществом. По моему глубокому убеждению, восприятие штирнеровского союза эгоистов не как чего-то ложного и немыслимого, а как одного из вариантов в принципе реализуемой при определенных обстоятельствах доктрины , становится в современном мире вполне актуальным.

Что же касается упомянутой определенной близости некоторых мыслей Иммануили Канта к штирнеровской философии, то, если не придираться к термину «эгоист», а понимать его как свободный человек, автономная личность, для устройства мира на основе подобных межличностных связей фактически нужна, лишь уточненная интерпретация категорического императива Канта. В рамках секуляризации содержания и смысла его максима личного произвола носила бы абсолютно моральный характер и была бы для человека не данным свыше, а только человеческим единственным и универсальным законом, определяющим абсолютно все в его существовании.

В этом проявляется, при более внимательном рассмотрении, источников штирнеровской абсолютной суверенности отдельного человека, несомненное, хотя и достаточно своеобразное влияние в этой сфере идей и мыслей Иммануила Канта, его размышлений на этические темы, где постоянно присутствует человек, вырывающейся из-под опеки, обретающей функции самозаконности и самопринуждения.

Так, в своем эссе « О поговорке может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» Кант постоянно возвращается к мысли о строго индивидуальных основаниях, которые жизненно необходимы для самоутверждения личности, для полной ее автономии в деле принятия важных для нее решений. «Ни один не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья на том пути, который ему самому представляется хорошим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремиться к подобной цели — свободе, совместимой по некоторому возможному общему закону со свободой всех.» ^{[3, с.79.]}

Безусловно, невозможно говорить о каком-либо прямом совпадении кантовских и штирнеровских представлений о суверенной личности, однако, несомненно, что они непосредственно проистекают из кантовского наследия. Штирнер лишь доводит индивидуальный суверенитет человека до абсолютной завершенности, до удаления всех внешних сил, на фоне которых и во взаимодействии с которыми человек становится автономным у Канта. Думаю, что следует также обратить внимание на определенное совпадение оценок у Канта и Штирнера тех сил, которые мешают человеку в его индивидуальном и свободном самораскрытии.

Если Кант подвергает резкой критике «правление (Regierung), основанное на принципе благоволения народу как благоволения отца своим детям, иначе говоря, правление отеческое (imperium paternale), при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них действительно полезно или вредно, и вынуждены вести себя только пассивно, дабы решения вопроса о том, как они должны быть счастливы, ожидать от одного лишь суждения главы государства» ^{[3, с.79]} и называет его величайшим деспотизмом, то Штирнер рассуждает уже о величайшем деспотизме по отношению к человеку государства как такового. «Государство не может отказаться от притязаний на то, чтобы определять волю единичного лица и рассчитывать на свое воздействие на нее»^{[5, с.183.]}

Из этого следует, что на место современного обывателя – филистера, и созданных им социально – политических связей должны прийти какие-то совершенно новые, альтернативные качества человека и мира.

Между прочим, гипотетически это допускал и сам Кант, когда в своей работе «Религия в пределах только разума» писал о принципиально возможных изменениях в нравах, при которых «кто-нибудь становится не только по закону. Но и морально добрым …человеком т.е. добродетельным по умопостигаемому характеру, который, если он что-то признает долгом, больше уж не нуждается ни в каких других мотивах, кроме этого представления о самом долге». По словам Канта, подобное изменение «…не может быть вызвано постепенной реформой пока основание максим остается нечистым, а должно быть вызвано революцией в образе мыслей человека …и новым человеком он может стать только через некое возрождение, как бы через новое творение и изменение в сердце.» ^{[4, с.294]}.

В человеке, как в человеке революционном, личностно автономном. наделенном силой и мощью разума и творчества сходятся: (обратите на это особое внимание!-Г.З) революционер Штирнер – автор идеи союза эгоистов, революционер Ленин – автор теории и практики СССР , и революционер Кант автор идеи нравственно-этической революции!

Более того, как «новое творение» Канта, так и штирнеровское «ничто» (понимаемое как творческое ничто, как потенция, хора самоорганизовываемая человеком-демиургом совершающим акт «перетворения») решает проблему категории «другого» то есть того, кто придет на смену ныне существующему человеку и сможет организовать на другой основе, условно говоря, что-то напоминающее союз эгоистов Макса Штирнера.

При всей фантастичности попыток постановки такой проблемы следует отметить, что современная социальная и политическая реальность показывает, что государство, даже в своих наиболее развитых формах не преодолевает, а лишь все более тщательно маскирует органически и исторически присущие ему пороки и противоречия. Все это как минимум предполагает объективное наличие еще не понятой, и не сформулированной некоей потенциальной альтернативы государству.

Если попытаться выделить хотя бы некоторые из возможных ее черт, то придется признать, что человек как являющееся биологической и социальной реальностью сегодняшнего дня разумное существо, скорее всего в принципе не способен к безгосударственной жизни.

Нужна иная культура в самом широком ее понимании, иные традиции, иные нравственные и умственные установки принципиально несовместимые с существующими и не имеющие потенциала к возникновению на их основе.

Необходимо возникновение принципиально новой модели формирования и использования всей системы материальных и духовных ресурсов обеспечивающих жизнедеятельность.

А если мы попробуем порассуждать о возможных хозяйственно-экономических основах безгосударственной альтернативы, то в качестве предполагаемых технологической и экологической основ этой новой утопии может быть рассмотрена система исключающая свойственное для индустриального мира массовое производство.

Предположим, что каждый человек получил возможность обладать неисчерпаемым индивидуальным источником энергии и, основанной на этой энергии, системой способной по его заданию обеспечивать все его материальные, духовные, коммуникативные потребности. Соответственно в расселении людей должен возобладать принцип пространственного распределения основанного не на разделении, а на заполнении пространства. Эта идея достаточно ясно представлена у Жиля Делеза когда он говорит о том, что « заполнить пространство, распределиться в нем - это совсем иное, чем разделить пространство» ^{[1, С.55.]}

Необходимые для этого пространственные ресурсы человеку предоставит не только Земля, но и Космос, открывающий практически безграничные возможности для расширения человечества. Впрочем, это всего лишь догадки и предположения не лишенные, на мой взгляд, определенного смысла возникшие в сознании автора под влиянием идей Макса Штирнера.

Наконец нужен не просто некий «новый человек», о котором столетия мечтали философы и утописты, а действительно совершенно по- иному организованное умственно и нравственно разумное существо.

И если цивилизация в ближайшие десятилетия не исчезнет в результате глобальной катастрофы, ядерной войны или чего-то еще, то она просто обречена наконец осуществить революционный скачек на уровень «второго отрицания». То есть практически перейти к созданию из своей сегодняшней социальной механистичности, трехмерности и т.п. четырехмерного, пятимерного, или какого - то в принципе непредсказуемого ассоциирования разумных людей (а может и не людей, а каких-то принципиально новых существ наделенных разумом).

Только так человечество создаст себе перспективу и сможет выйти из тупиков данности сегодняшнего дня. И вполне возможно, что все это будет в конечном итоге чем-то напоминать «Союз эгоистов» Макса Штирнера