Информационно-коммуникативная структура инновационной эпистемологии

Вектор всех этих практик, или, как их чаще называли раньше, форм общественного сознания (науки, религии, искусства, морали, политики, права), направлен в конечном счёте на расширение информационного поля культуры. Процесс становится возможным в ходе перманентных коммуникативных информационных диалогов (полилогов), в результате которых порождаются и закрепляются в культуре инновации.

В развитии общества, очевидно, количество информации непрерывно увеличивается, что указывает на неисчерпаемость его креативного потенциала. В то же время, понятно, – именно наука формирует эпистемическое поле, которое позволяет теоретически осваивать и проникать в новые миры Универсума, трансформируя и развивая в итоге все духовные и материальные практики социума.

В то же время, по мнению ряда учёных, современная наука начала XXI века столкнулась с проблемой, что идеал истины в качестве объективного выражения реальности сталкивается с многовариантными и часто взаимно противоречивыми теоретическими построениями об одних и те же объектах. Так, известный физик-теоретик Г.А. Сарданашвили считает, что "причиной тому является неуниверсальность, антропоморфность созданной человечеством науки"^[4]. С его точки зрения, возникшая в ходе эволюции форма человеческого мышления посредством суждений, неадекватно отражает реальность. В действительности современная физика представляет реальность как иерархию структур, в том числе и жизнь, которую тоже может характеризовать как самовоспроизводящуюся структуру. Учёный пишет: «Сейчас, с теоретико-математической точки зрения, все известные фундаментальные физические объекты — это та или иная структура, контент которой составляют элементы некоторой другой структуры, имеющей своим контентом еще одну структуру и т. д» ^[5].

С этим, как мы покажем ниже, можно согласиться с одним добавлением – фундаментальными являются информационно-коммуникативные структуры, что и вынесено в заголовок статьи.

Однако Г.А. Сарданашвили видит в этом слабость и даже кризис науки, поскольку в данных структурах наиболее полно выражается её антропоморфность, а философы просто не знают, по его мнению, современную науку.

По сути, автор солидаризируется с позицией Дж. Хоргана, выраженной им в широко известной книге "Конец науки"^[6].

Заметим, что об антропоморфности научного знания философы и учёные начали говорить ещё в Древней Греции. Вспомним софистов и школу скептиков. Наиболее афористично эту опасность для научного знания выразил Ницше – «Человеческое, слишком человеческое…».

Однако свою объективность и эффективность наука, как известно, начала доказывать со второй половины XIX в., когда с опорой на фундаментальные научные теории появились мощные механические электрические и радиоустройства. В XX в. наука развивалась и продолжает развиваться наиболее интенсивно – согласно исследованиям науковедов и социологов науки более 90% всех важнейших открытий сделано именно за прошедший век.

Что касается философии, то, при всём уважении к учёному физику, заметим, что в позитивистском и постпозитивистском направлениях философии науки, куда, кстати, входило и входит много известных учёных, разработано большое количество интересных концепций (Карнап, Гёдель, Рейхенбах, Поппер, Кун, Лакатош, Фейерабенд, Стёпин, Лекторский и многие др.), подробно раскрывать которые, ввиду их широкой известности, в данной статье не имеет смысла.

Известный отечественный математик и философ Ю.А. Шнейдер в 80-е гг. XX в. впервые в нашей философской литературе поставил и заострил проблему соотношения знания и информации. Он выявил особенности социально-ценностных аспекты определения информации. Как утверждал автор, «…информация есть общественное достояние, она в принципе социальна, в то время как знание, вообще говоря, соотнесено с конкретной личностью, с тем, кто им владеет и непосредственно пользуется» ^[7].

Заметим, что Ю.А. Шнейдер явно разделяет подход к знанию М. Полани, хотя и не критикует, как последний, идею «третьего мира» («объективного знания без субъекта») К. Поппера. Мы же считаем, что понятие «информация» имеет фундаментальный характер и гораздо более объёмно, чем понятие «знание». Всякое знание есть информация, но отнюдь не всякая информация является знанием. Можно сказать, что современное научное знание есть информация, полученная с помощью специальных приборов, инструментов и выраженная на языке логико-математических символов и операций. Однако в целом эта проблема требует специального обсуждения, которое включает в себя переосмысление ключевого понятия материалистической гносеологии «отражение».

Профессор К.К. Колин, говоря о механизме передачи информации от одного объекта физической реальности к другому, например, утверждает, что в основе этого механизма лежит феномен отражения, присущий всем видам реальности. В структуре реальности, по его мнению, «объективно существуют как физические, так и идеальные процессы. При этом идеальные процессы возникают в результате взаимодействия физических процессов и представляют собой отражения последствий этого взаимодействия» ^[8].

Однако, на наш взгляд, совершенно непонятно, в какие образы могут обратиться логико-математические операции, с помощью которых протекают основные информационные потоки в современной науке. В современной науке понятие отражение реальности в лучшем случае носит метафорический характер, а в физике микромира существует даже запрет на какие-либо визуальные изображения квантовых объектов. Также не используется принцип отражения ни в одном из известных направлений философии науки.

Сейчас уже никто не спорит о конструктивной роли учёного, создающего определённую приборную ситуацию, которая и определяет наблюдаемую природу квантового объекта – волну или частицу. В этом смысле и выражение «Вселенная требует нашего участия», означает то, что мы сами создаём самые разнообразные приборы и аппараты для её изучения. Категории субъекта и объекта неразрывно связаны, когда речь идёт о процессе познания.

На 14-м Международном конгрессе по логике, методологии и философии науки (Франция, Нанси, 19-26 июня, 2011) в некоторых докладах и выступлениях утверждалось, что в сфере эпистемологии начался поворот, получивший название информационно-теоретического ^[9].

В настоящее время принято проводить различие между синтаксическим, семантическим и прагматическим аспектами информации. Синтаксическая составляющая – это количественный аспект; семантическая – это смысловой аспект информации, а прагматический аспект информации выражает её полезность для достижения определённых целей.

Однако, на наш взгляд, самый главный аспект информации – коммуникативный – остаётся вне поля анализа. Именно на нём мы и сосредоточим своё внимание.

Впервые концептуальную значимость этого аспекта информации показал Ж. Пиаже в своей известной оригинальной концепции генетической эпистемологии. Определяя интеллект как «прогрессирующую обратимость мобильных психических структур», Пиаже рассматривает его развитие через естественную эволюцию функционально априорных биологических характеристик в сторону всё большего равновесия с окружающей средой ^[10]. Механизм креативности обусловливается биологическим процессом образования равновесных когнитивных структур при последовательном прохождении четырех стадий интеллектуального развития, где важнейшую роль играет коммуникативная практика ребёнка со своими сверстниками и со взрослыми.

Пиаже развивает принцип эпистемологического конструктивизма, который предполагает целесообразную деятельность субъекта в социальной среде, не изменяя при этом естественного порядка прохождения стадий в развитии интеллекта. Информационная среда выступает как побудительный мотив данного развития, определяет его качество и скорость. С точки зрения Пиаже, субъект сам конструирует свои креативные механизмы, но делать это он может только через систему социальных коммуникаций ^{[11, 12]}.

Такая позиция в понимании субстанции творчества предопределяет и взгляд Пиаже на механизмы развития науки. Её генезис отнюдь не является, согласно Пиаже, естественно-эволюционным продолжением развития обыденного знания, о чем неоднократно писали эволюционные эпистемологи. Не случайно, Пиаже и его соавтор, известный физик и историк науки Р.Гарсиа, уделяют пристальное внимание периоду возникновения науки, показывая, что различные по своему информационному наполнению социокультурные системы Китая и древней Греции порождали и различные эпистемические системы ^[13].

Возрождение науки в Европе в Новое время также рассматривается прежде всего с точки зрения решающей роли в этом процессе социокультурных информационных факторов. Хотя Пиаже и Гарсиа далеки от «чисто» социологической интерпретации научного развития, они вместе с тем не приемлют и «эпистемологию без субъекта» К. Поппера. Для них рациональность развития науки - это не только последовательное движение теорий ко все большей степени адекватности, а значит, равновесности, но и параллельное рациональное развитие когнитивного аппарата ученых и практики их коммуникативного общения, без сравнительного исторического анализа которого невозможно понять развитие знания. В этом плане Пиаже и Гарсиа при описании логики развития науки интерпретируют с позиций эпистемологического конструктивизма этапы исторического хода науки, отдельные эпизоды этой истории и научные открытия..

«Мы можем узнать больше об эвристике и методологии и даже психологии научного исследования, – пишет К.Поппер, – в результате изучения теорий и аргументов, выдвигаемых за или против теорий, чем непосредственно используя какой-либо бихевиористский, психологический или социологический подход» ^[14]. Заметим, кстати, что так называемый «третий мир» Поппера является по существу информационным полем социума, что в настоящее время наиболее отчётливо выражено в ИНТЕРНЕТе.

Для Пиаже и Гарсиа рациональность развития науки – это не только последовательное движение теорий к их всё большей степени адекватности, а значит, равновесности. Научный прогресс коррелируется с рациональным развитием когнитивного аппарата ученых и практики их коммуникативного общения, без сравнительного исторического анализа которого невозможно понять развитие знания.

Во второй половине XX столетия сложилось целое направление так называемой эво­люционной эпистемологии (онтогенез познания – Ж. Пиаже и его школа; филогенез ког­нитивных структур – Д. Кэмпбелл, К. Лоренц, Г. Фоллмер; эволюция научных структур – Ст. Тулмин, К. Поппер), где познание представлялось атрибутом жизни, необходимым для выживания, а основным механизмом его реализации считался алгоритм BVSR (слепой, случайностный перебор вариантов, т.е. пробы и ошибки, с последующим селективным удержанием новаций для дальнейшего развития). Алгоритм рассматривался как универ­сальный для описания действия когнитивных механизмов от «амёбы до Эйнштейна».

Выражение «эволюционная эпистемология» принадлежит Дональду Т. Кэмпбеллу, который в своей ставшей классичес­кой работе под тем же названием ^[15] изложил по­нимание филогенеза человеческого познания. Эволюция, как считает Кэмпбелл, являетcя таким процессом, в котором информация, касающаяся среды, в результате адаптации орга­низмов буквально пересаживается, внедряется в их когни­тивные структуры. Эти структуры, в cвою очередь, есть ре­зультат эволюционных процессов, происходящих путем есте­ственного отбора. По Кэмпбеллу, рациональность информационно-когни­тивных структур способствовала выживанию организмов и поэтому закреплена генетически.

Слепая изменчивость, ведущая к появлению всевозможных но­ваций в живом мире, проистекает из мутации генов или слу­чайных рекомбинаций генетического материала, а также из пластичности поведенческой активности, которая обуслов­ливает селекцию организмов через заполнение ими новых эко­логических ниш. Эти процессы сопровождаются инвариантным воспроизведением новаций в следующих поколениях и их естественным отбором.

Таким образом, по Кэмпбеллу, рациональность когни­тивных структур также способствовала выживанию организмов и поэтому закреплена генетически.

Эволюционные эпистемологи считают, что наш познавательный аппарат, прежде всего, является ре­зультатом эволюции. Субъективные структуры познания соот­ветствуют реальности, так как они были выработаны в ходе эволюционного приспособления к нашему реальному миру. Они согласуются (частично) с реальными структурами, потому что только такое согласование обеспечивает возможность выживания.

Так, по мнению К. Лоренца, всему, что люди знают о реальном мире, в котором живут, они обязаны возникшему в ходе видового развития аппарату получения информации, который, хотя намного сложнее, но построен по тем же принципам, как и тот, что от­вечает за двигательные реакции инфузории-туфельки.

Слабым местом эволюционной парадигмы, на наш взгляд, является излишне силь­ный акцент на случайности (а значит, в гносеологическом плане непознаваемости) всех процессов развития, ведущих к более сложным и высокоорганизованным структурам. Как мы уже отмечали выше, растет число ученых из самых разных сфер науки, которые при­знают телеологическую компоненту в данных процессах ^{[16, 17, 18]}.

Противоположным эволюционному является когнитивно-социологический подход к пониманию природы знания. Данный подход стал новым этапом в развитии социологии науки, основателями которой считаются учёные XIX – XX вв. Огюст Конт, Эмиль. Дюркгейм, Макс Вебер. Первые социологи науки стремились показать, что генезис науки и её основные понятия – время, движение, сила, пространство, энергия и др. – носят социокультурный исторический характер и зависят от других форм общественного сознания.

Свой вклад в дальнейшее развитие социологии науки внесли Макс Шелер, Людвиг Флек. Флек также ввёл понятие «научное сообщество». Роберт Мертон в своей известной работе «Социология науки» разработал морально-этический кодекс поведения ученого в науке, в котором раскрыл наиболее важные характеристики этоса ученого.

В конце XX в. широкое распространение получили социологические исследования науки, так называемые сase-studies (Б. Блур, Д. Барнс, К.Д. Кнорр-Цетина, М. Малкей). С развитием этого типа исследований предшествующая, можно сказать, нормативная социология науки трансформируется в интерпретативную.

По мнению М. Малкея, пересмотр традиционной (классической) концепции науки даёт возможность рассмотреть существование прямых внешних влияний на содержание того, что учёные считают подлинным знанием. Малкей критикует такие принципы классической науки, как единообразие природы и теоретическая нейтральность утверждений о научных фактах. С его точки зрения, факты должны рассматриваться в их взаимосвязи со специфическими интеллектуальными структурами. Автор считает, что в истории происходило социальное конструирование науки, в котором большую роль играли её интерпретационные контексты и социокультурные ресурсы. Научные утверждения не даны непосредственно физическим миром, а создаются в социальном мире.

«Социологи, — пишет М. Малкей, — поскольку они традиционно приписывали научному знанию особый эпистемологический статус, рассматривали продуцирование и узаконивание научных формулировок в качестве специфического для социологии знания случая. Содержание научного знания исключалось из сферы социологического анализа...» ^[19].

Малкей подчёркивает, что «в противоположность стандартной концепции науки научное знание не обладает смысловой неизменностью, не независимо от социального контекста и не удостоверяемо с помощью приложения общепринятых процедур верификации». Он утверждает перспективность философской точки зрения, согласно которой физический мир предстаёт не столько открываемым, сколько социально и интеллектуально конструируемым.

Так, автор соглашается с американским историком физики Э. Френкелем, показавшим в своих работах, что драматический поворот от корпускулярной теории света к волновой («антилапласовский переворот»), который произошёл во французских исследованиях по оптике в 1815 – 1825 гг. совсем не соответствует теории Куна о смене парадигм. Важнейшим фактором в утверждении новой теории (Френель, Араго, Фурье, Ампер) явилось не накопление аномалий, а успешная политическая деятельность Араго (в частности, работа в правительстве), открывшая доступ сторонникам этой теории к публикациям в академических изданиях и преподаванию в системе физического образования.

Малкей вскрывает практические и теоретические вненаучные источники теории Дарвина. Это – общение с селекционерами и метафора естественного отбора, философский принцип единообразия природы Лайеля и принцип борьбы за существование в теории Мальтуса. Автор приходит к выводу о проблематичности объективности научных экспертиз и определяет научное знание как результат дискуссий в научном сообществе, достижение консенсуса в которых является прагматическим процессом, зависящим от самых различных социокультурных факторов. Малкей делает заключение, что в научном знании следует видеть лишь часть пронизывающего всё общество сложного движения культурных ресурсов, движения, которое опосредуется и формируется изменяющейся структурой социальных отношений и столкновениями групповых интересов.

В так называемой «сильной программе социологии знания» Д. Блура ^[20], как и в ряде др. радикальных концепций, уже сама по себе когнитивная сторона научного познания выступает в качестве некоего эпифеномена. С точки зрения Д. Блура, социолог должен быть в состоянии объяснить из социальных условий возникновение любых верований, к которым он относит и научное знание, безотносительно к их оценке с точки зрения истинности.

Иными словами, не следует даже задаваться вопросом об истинности тех или иных утверждений как таковых (включая, в частности, и законы логики и математики), — вопрос в том, каковы социальные механизмы, под действием которых мы признаем эти утверждения истинными либо ложными.

Блур полагает, что такие философские понятия, как монады и энтелехии остались на заднем плане философии, а в авангарде теперь укрепились понятия социальных связей, социальных практик, исторически ситуативной деятельности и т.п. Любое знание не есть продукт личного познавательного акта, а социально конструируется, утверждает Блур.

Таким образом, согласно Блуру, следует определять научное знание как убеждение, включающее в себя любые другие социально направленные убеждения. И наоборот, – любое социально разделяемое убеждение необходимо считать знанием. Не существует ни нормативного знания (в духе Поппера, Лакатоша, Куна), ни личностного знания (в понимании Полани).

В целом авторы этого направления попытались доказать, что определяющие факторы в научной деятельности – это социокультурные факторы. В отличие от Лакатоша, считавшего возможной рациональную реконструкцию истории науки, когнитивные социологи рассматривают науку с точки зрения герменевтики, то есть в поле интерпретаций различных социокультурных ресурсов науки. Они отрицают какой-то особый эпистемический статус науки и мертоновский научный этос, считая, что люди, работающие в сфере науки, руководствуются в основном теми же мотивами, что и в других сферах социальной деятельности. Это – деньги, слава и власть.

На наш взгляд, когнитивные социологи в значительной степени исказили понимание роли информационных коммуникаций в науке, принизили морально-этический статус учёных, сведя сам процесс получения нового знания к кулуарному выяснению ими своих личностных отношений. С нашей точки зрения, когнитивная социология была подвергнута вполне справедливой и глубокой критике как со стороны западных, так и отечественных философов науки ^[21].

Предлагаемая к рассмотрению инновационная эпистемология, основанная также на информационно-коммуникативном подходе, существенно отличается от вышеизложенной теории. Инновационную эпистемологию, в целом, можно позиционировать между эволюционной эпистемологией и когнитивной социологией науки. Она основывается на работах таких известных авторов как Г. Селье, Ж. Адамар, Э. Боно, Д.К. Саймонтон, И. Пригожин, М.А. Розов, А.С. Новиков, С.П. Курдюмов, Е.Н. Князева и др.

Инновационную эпистемологию, в целом, можно позиционировать между эволюционной эпистемологией и когнитивной социологией науки.

Термин «инновация» вошел сравнительно недавно в философию науки, а теперь он широко используется в самых разных социокультурных контекстах. Так, в экономике под инновацией понимается новый появившийся на рынке продукт, пользующийся повышенным спросом. В науке же, в которой одним из основных принципов получения и развития знания является принцип коллективизма, инновация – это, прежде всего, новая идея, апробированная и принятая научным сообществом. Безусловно, любая новая идея рождается в голове отдельного человека, но только вследствие коммуникативной практики, принятой в научном сообществе, эта идея принимается или не принимается учёными.

Исходной онтологической идеей инновационной эпистемологии является признание информационной креативности самого мироздания. Онтология креативности впервые подробно разработана Платоном, в основном, в диалогах «Тимей» и «Парменид».

Творчество понимается предельно широко как всякий переход из небытия в бытие. Платон настаивает на том, что человек творит по аналогии с творением космоса Демиургом – так называемый космогенез.

В «Тимее» Платон постулирует абсолютное существование трех трансцендентальных сущностей – изначального образца творения (парадигмы), Демиурга (творца) и нечто, что он сам называет восприемницей, пространством, кормилицей, а его последователи и комментаторы считают иррациональной материей, или чистым становлением.

Кроме того, по Платону, существует ещё один абсолют, как бы абсолют всех других абсолютов – Единое, – структура и логика развития которого раскрываются в диалоге «Парменид». Единое изначально выступает как абсолютно недоступное для какого-либо познания сверхсущее (“вещь-в-себе”?). Оно – самотождественно, бесструктурно, одно, вне времени. Однако, наряду с такого рода абсолютом, «… должно существовать бытие единого, не тождественное с единым, ибо иначе это бытие не было бы бытием единого и единое не было бы причастно ему…» ^[22].

Иначе говоря, единое как абсолют абсолютов выступает еще и как высший принцип изначального порождения, творчества. Исходя из этого принципа, Единое творит свою собственную структуру и структуру всего иного, противостоящего ему по определению. Только через трансляцию изначального творческого импульса Единого возможно существование трех вышеуказанных трансцендентальных сущностей, каждая из которых начинает играть свою роль в дальнейшем развитии творческого процесса. Но само Единое – сверхсущностно, трансцендентно. Оно оказывается за пределами и бытия, и небытия. Оно есть изначальный источник творчества ^[23].

С учётом современных теорий космогенеза – Большого взрыва, инфляции, суперструн и др., – а также помня о том, что в основе вещественного мира лежат, по Платону, прямоугольные треугольники, можно описать космогенез на языке информатики.

В Начале была информация-в-себе (Единое, Логос, Чип), виртуально содержащая огромное (но конечное) количество информационных программ. Затем произошёл взрыв (включение, подключение) и появилась информация-для-себя (Парадигма, Информационное поле). На третьем этапе – информация-в-себе и для-себя – реализуется через информационные программы в наблюдаемый сейчас космос, включая и программу существование человека (антропный принцип). А далее, последняя информационная программа в различных социокультурных практиках, о которых шла речь выше.

Ведь, по Платону, совершенный космос олицетворяет идею блага, познанию которой предшествуют идеи красоты, истины и гармонии. Каждой из этих идей соответствует определенный вид духовной информационной деятельности: красоте – искусство, истине – наука, гармонии – философия.

Не случайно, Платон выстраивает иерархию сфер креативной информационной деятельности человека: 1. Физическое творчество – воспроизведение, порождение себе подобных (генетические программы); 2. Художественное творчество – искусство как копирование чувственно воспринимаемых объектов, являющихся копиями идей (различные направления в искусстве); 3.Техническое творчество – изготовление ремесленниками различного рода изделий по определённому плану (чертежи и различного рода моделирование); 4. Научное творчество – физические и математические теории (логикооперациональная символика); 5. Социально-политическое и юридическое творчество – законы и указы по управлению обществом в целом и поведением каждого его члена (синтаксические и начертательные особенности различны языков) ^[24]

Причем, классификация сфер творчества выражает иерархию видов творчества, где высшим оказывается творчество государственных деятелей, поскольку от них исходят информационные потоки, имеющие важное значение для всех членов социума.

Процесс самосовершенствования человека представляется как эротическое восхождение по ступеням творчества: любовь к прекрасному телу, красоте души, к наукам и, наконец, овладение чистой идей красоты. Если в «Тимее» демиург вдохновляется в своем творчестве идеей блага, то для человека источником и целью творчества становится красота. Очевидно, Платон не без основания полагал, что красота более чувственна и очевидна для человека, чем абстрактная идея блага, а значит, является более эффективным стимулом для самосовершенствования человека. Заметим, также, что на каждом этапе человек должен овладеть определённой суммой информации об объекте

В современной науке, в отличие от космогенеза Платона, где главным творцом является Демиург, парадигма креативности связывается с идеями синергетики, прежде всего, с идеей самоорганизации. Подразумевается, что выражения «креативность мироздания», «имманентная креативность» или «самокреативность» не содержат апелляции к трансцендентному создателю. Творчество человека понимается как продолжение информационного творчества природы, а сама категория творчества (креативности) рассматривается в качестве центральной и обобщающей для четырёх кластеров философских категорий.

На неорганическом уровне природы категории: «состояние», «взаимодействие», «изменение», «движение»; на органическом – «развитие», «эволюция», «организация», «самоорганизация», «поведение», «активность». Социокультурный уровень творчества обобщается в категориях: «деятельность», «коммуникация», «культура», «прогресс». Четвёртый кластер выражает в категориях структуру субъектно-личностных форм креативности – «вдохновение», «фантазия», «воображение», «интуиция», «сознание». Заметим, что в основе каждого кластера лежат свои определённые информационные программы. Кластерный подход выступает как осмысление концептуального каркаса и универсальности фундаментальной категории информационной креативности.

Информационная креативность – это базисная современная метафизическая парадигма, приходящая на смену мировоззренческой установки глобального эволюционизма. Информационную креативность в онтологическом плане можно определить как процесс телеологического перманентного трансцендирования и актуализации информационных потенций Мультиверса. Метафизика информационной креативности непосредственно связана с понятием «стрелы времени» в науке, в частности в космологии.

Известные учёные всё чаще говорят о «целесообразности и гармонии» физических законов, исходной «информационной матрице», или «генетическом коде», «антропном принципе» Вселенной (Б. Картер, Дж. Уиллер, И.Л. Розенталь, С. Хоукинг и др.). Понятие времени выступает в качестве универсального информационного конструктивного начала всех открытых динамических систем (И. Пригожин, Г. Хакен, М. Эйген), а негоэнтропийные процессы, характерные для органической природы и лежащие в основе человеческого существования понимаются как естественное продолжение информационных процессов самоорганизации, происходящих в неорганическом мире.

В этом же ключе физики-теоретики рассуждают о «свободе выбора» на уровне элементарных частиц (Н. Бор, Ф. Дайсон и др.), а химики, математики и биологи – о телеологичности, диспозиционной заданности, телеономичности химико-биологических процессов, лежащих в основе генезиса и развития живых организмов. Подчёркивается информационная, направленность этих процессов на формирование всё более сложных когнитивных структур, ускорение цефализации, опережающей морфологические изменения и дающей возможность в кратчайшее время выйти на уровень разумной жизни (Р. Том, Лима-де-Фариа, С.Д. Хайтун и др.). В научный оборот довольно устойчиво вошли выражения типа «экспериментальная метафизика, или трансцендентальная физика», фундаментом которых является категория информационной креативности.

На основе анализа диалога Платона «Пир» выявим общую коммуникативно- смысловую структуру инновационной деятельности в любой сфере человеческой деятельности.

I.Формирование проблемной ситуации. Описание Платоном ситуации, когда по случаю победы поэта Агафона его друзья решают собраться на «симпосиум», чтобы отметить это событие и поговорить на интересующие их темы. Заметим, что проблемная ситуация вырастает из традиции греков проводить различные соревновательные игры, в коих довольно чётко прослеживается принцип «агона» всей древнегреческой культуры. В чём состоит проблемность ситуации? – В том, что она складывается как результирующая многих непредсказуемых обстоятельств и не может быть определена волей одного из участников, не может быть до конца спланирована заранее.

II. Проблемное событие. Это – сам пир, в начале которого обговариваются процедуры его проведения и выбирается тема «симпосиума». Почему проблемное? – Потому что опять-таки в начале пира ещё нет определенности ни по одному вопросу его проведения. Например, собравшиеся, кстати, отнюдь, не сразу, участники какое-то время обсуждают предложение некоего Павсания не слишком уделять внимание возлияниям Дионису. Затем, после дискуссии принимается предложение Эриксимаха, чтобы каждый из участников сказал похвальное слово Эроту (Эросу). Легко представить, что, вообще-то, всё могло бы сложиться и по-другому, поскольку у собравшихся ещё свежи воспоминания о том, в каком формате проходил их последний пир.

III. Креативная ситуация. Когда участники определились в главных вопросах, они начинают непосредственно проявлять творческую активность. Выступающие соревнуются в произнесении оригинальных дискурсов о боге любви, задают друг другу вопросы по теме обсуждения, уточняют свои позиции, обмениваются ремарками и шутками. Создаётся аура творческого общения. Все «пировальщики» ищут истину, но делается это весело, раскованно и, что очень важно, с полным уважением к мнению каждого. Соблюдается некая презумпция интеллектуального равенства.

IV. Рождение новации. После речей всех собеседников, характеризующих Эрота с известных традиционных и нередко исключающих друг друга позиций, Сократ выдвигает ключевой тезис об изначально противоречивой сущности Эрота, поскольку тот рождён от Пороса (бога богатства) и Пении (богини бедности). Эрот, по мнению Сократа, во внешней красоте не нуждается, так как воплощает творческую силу красоты, стремление людей к прекрасному. Кроме того, в результате дискурса Сократа рождается представление о механизме творчества – эротическом восхождении мышления к чистой идее красоты. Безусловно, речь Сократа является центральной в диалоге. Но главное, что следует из структуры диалога, это то, что «эврика» Сократа есть результат коммуникативной практики всех участников пира.

V. Переход новации в инновацию. Известно, нелегко выдвинуть оригинальную идею, но не менее трудно убедить в её правдоподобии других. На примере микросообщества «Пира» Платон показывает, что лучше всего для «продвижения» идеи это не возвеличивание её автора («генератора»), а напротив – его обращение в рядового соавтора («приземление»). Как и во многих других диалогах, в «Пире» можно найти и самоиронию Сократа, и прямую критику его другими участниками. Так, Алкивиад, выступая уже после Сократа, упрекает последнего в том, что он, выдвигая новые идеи, ни во что не ставит обычные ценности, считая, что его собеседники – ничто, а сам при этом морочит людей притворным самоуничижением. Таким образом, ненавязчиво один из персонажей «Пира» создаёт авторитет идеям Сократа и ему самому как человеку одарённому, но в то же время отнюдь не во всём лучшем среди многих людей.

Новация превращается в инновацию, когда большинство участников пира после трудного обсуждения принимают истинность идеи Сократа, ставшей уже как бы их собственной. Эта схема рождения нового вполне подходит для анализа инноваций в науке с тем добавлением, что в науке инновация в процессе своего дальнейшего утверждения превращается в традицию. А традиция впоследствии может превратиться в догму. Таким образом, задачей инновационной эпистемологии становится анализ информационной трансформации новаций в инновации как сложного и противоречивого коммуникативного процесса, где наряду с эпистемическими большую роль играют социокультурные и субъектно-личностные факторы.

Заметим, что в этом диалоге «Пир» речь идёт не о научном поиске, в котором, по Платону, диалектика является высшим креативным началом, исследуя основы мироздания, выраженные в правильных геометрических фигурах. Участники дискуссии говорят на обычном простом языке без использования каких-либо математических доказательств. Однако пересечение и обработка информационных потоков на каждом этапе развития ситуации, возможных только в результате коммуникативных действий участников, позволила выделить метаинформационную структуру, которая, как мы покажем дальше, вполне подходит и для анализа развития важных этапов науки.

Выявленную в «Пире» Платона смысловую структуру инновационной деятельности можно проследить на трёх основных коммуникативных уровнях.

На первом – макроуровне – рассматривается процесс перехода науки, в целом, из новации в инновацию культуры. В Древней Греции, где и родилась наука, её возникновение представляется как разрешение определенной проблемной ситуации в античной культуре в целом, лишь отчасти объясняемое географической и экономической спецификой Древней Греции. Наука появляется как новация культуры, но, не получив признания и распространения, фактически исчезает с её горизонта на целых десять веков.

Лишь вторая, можно сказать, «проба пера» этой новации попадает в резонансные отношения с социокультурными и экономическими отношениями Европы эпохи Возрождения. Но наука ещё долгое время остаётся как бы «внутренним делом» нескольких европейских стран. Только со второй половины XIX века по мере всё большего применения на практике результатов научной деятельности наблюдается мировая экспансия науки, и она трансформируется в устойчивую социокультурную традицию, которую, впрочем, далеко не все философы оценивают положительно. Наука в целом рассматривается как переход локальной натурфилософской новации Древней Греции в инновацию европейской культуры, а затем и в глобальную инновацию человеческой цивилизации.

В Античности наука в аксиологическом плане ориентировалась на самоценностный характер знания как способа приобщения человека к гармонии космоса. Лишь в позднем Возрождении Ф. Бэкон, а затем просветители осмысливают науку в качестве средства установления власти над природой, орудия общественного прогресса и улучшения условий существования человека.

Наука как таковая ещё мало чего реально могла предложить в этом плане, но, тем не менее, «власть предержащие» поверили в её необходимость. Возникли научные организации, поощряемые и субсидируемые в значительной степени государством, в обществе сформировался высокий статус учёного. Во второй половине XIX века появились и реальные плоды научного знания – совершенствование паровых машин, различные электрические устройства, успешное применение новых материалов и удобрений на основе развития химии. В XX веке наука уже бесспорно становится производительной силой и приобретает статус социокультурной инновации, а затем и традиции современного цивилизационного развития.

Второй уровень фиксирует внимание на переходе новации как идеи, рожденной в голове конкретного учёного, в инновацию, принятую научным сообществом.

Проблемная ситуация в каждой научной дисциплине складывается периодически по мере увеличивающегося расхождения между эмпирическим базисом данной дисциплины и теоретическими построениями. Используя язык Т. Куна ^[25], можно сказать, что проблемная ситуация характеризуется ростом так называемых аномалий, постепенно подрывающих статус «нормальной» науки. Эта ситуация определяется деятельностью всего научного сообщества, каждый член которого относительно самостоятельно приходит к осознанию её появления.

Решающим фактором в этом процессе становится то или иное событие в жизни конкретного учёного, причём, не обязательно связанное непосредственно с его научной деятельностью. Как свидетельствуют многочисленные «case-studies», понимание необходимости «определиться» в сложившейся проблемной ситуации, выбрать то или иное направление дальнейших исследований приходит к каждому учёному в связи с конкретным событием, оставляющим глубокий след во всей его жизни.

Учёные, которые сделали выбор в пользу проведения исследований в определённом направлении с целью решения осознанной ими проблемы, в дальнейшем активно участвуют в формировании креативной ситуации, призванной объединить их усилия для достижения максимально эффективного результата. Данная ситуация существенно отличается от проблемной ситуации именно степенью и характером вовлеченности конкретного учёного в ход событий. Если наличие проблемной ситуации характеризует прежде всего объективное положение дел в данной дисциплине в определенное время, то креативная ситуация обусловливает личностную мотивацию того или иного учёного, отражает уровень конкуренции между учёными, стремящихся к признанию приоритета в выдвижении новации и утверждению своего авторитета в науке.

Рождение новации означает интеллектуальный «прорыв» учёного в решении поставленной проблемы. Ход этого процесса, как правило, не осознается самим учёным и часто представляется ему как непосредственное, внезапное, интуитивное прозрение. В истории науки, начиная с Античности, такое состояние мышления учёного характеризуют понятиями «эврика», «озарение», «инсайт», «искра божья»» и т.п. В методологическом плане рождение новации в сознании конкретного учёного, строго говоря, ещё нельзя считать действительно научным открытием. Известно, что новизна может оказаться таковой только для самого индивида, но не для науки в целом.

Признание и утверждение индивидуальной новации учёного на уровне научного сообщества означает переход её в статус инновации. Этот переход чаще всего сопряжён с большими трудностями самого разного рода и порой растягивается, как свидетельствует история науки, на десятилетия и даже столетия. Прочно утвердившиеся в науке инновации получают статус научных традиций, на которых воспитываются и образовываются последующие поколения учёных и с которыми, так или иначе, соотносятся все вновь рождающиеся новации.

Приведём пример – становление неклассической квантовой физики.

А). Традиция – механистическая парадигма в физике в конце XIX века.

Б). Проблемная ситуация – появившиеся открытия, не поддающиеся объяснению в её рамках: электромагнитные волны, рентгеновские лучи, радиоактивность, открытие электрона.

В). Проблемное событие. М. Планк описал математически излучение абсолютно чёрного тела, как прерывный процесс, введя понятие «квантов». Далее Эйнштейн доказал, что свет действительно излучается, распространяется и поглощается квантами, то есть придал этому понятию физический смысл.

Г). Креативная ситуация. Идея Л. Де Бройля о корпускулярно-волновом дуализме всех элементарных частиц получает признание научного сообщества (Нобелевская премия) и начинается бурное развитие квантовой физики.

Д). Рождение новации. Оно произошло на одном из Сольвеевских конгрессов (1927 г.), где Н. Бор выдвинул принцип дополнительности, согласно которому понятия квантового объекта как волны или частицы не противостоят, не противоречат друг другу, а взаимодополняют друг друга.

Эйнштейн, отрицавший вероятностностность квантового мира и пытавшийся доказать принципиальную неполноту квантовой механики, отстаивал противоположную позицию. Дискуссия между двумя выдающимися учёными продолжалась на протяжении многих десятилетий XX века, но не привела их к какому бы то ни было согласию.

Д). Утверждение инновации. Несмотря на весь авторитет Эйнштейна, после работ многих других известных физиков, в частности Белла, подход Бора был принят научным сообществом в качестве главного и наиболее перспективного.

Е). Формирование традиции. Подход Бора получил название ортодоксального, лёг в основу Копенгагенской школы квантовой физики и вошёл в общепринятые учебники по этой дисциплине.

Ж). Новая проблемная ситуация. В настоящее время нарастает оппозиция Копенгагенской школе, и уже насчитывается около двух десятков других интерпретаций квантовой теории, в том числе с включением в неё непосредственно сознания наблюдателя. (Р. Пенроуз, М.Б. Менский и др).

Третий уровень анализа инноваций – это рождение новаций в уме отдельного учёного и их критический анализ самим учёным. Здесь анализируется обширный материал по психологии творчества, физиологическим исследованиям высшей нервной деятельности, генетике, дневниковых записей и размышлений на эту тему самих учёных. Например, открытие Менделеевым таблицы периодических элементов во сне, догадка Кекуле о кольцевой структуре молекулы бензола, осенившей его, когда он застёгивал ожерелье на шее жены, внезапное озарение Пуанкаре, позволившее ему решить трудную математическую проблему, над которой он бесполезно трудился долгое время.

В принципе все элементы структуры инновационного акта присутствуют и на этом индивидуальном уровне. Однако, как отмечают психологи, сама стадия рождения новации определяется тремя основными фазами – фазой проб и ошибок, когда творческую задачу пытаются решить стандартными методами, инкубационной фазой, когда решение как бы созревает в сфере подсознания, и фазой инсайта, когда решение приходит неожиданно, внезапно и часто совсем не в рабочей обстановке. В то же время новация становится инновацией для учёного после критичной кропотливой её проверки, когда он решается вынести то, что ему представляется открытием на суд научного сообщества.

Важно подчеркнуть, что в итоге выявляется изоморфизм трёх уровней научной инновационной деятельности. Иначе говоря, раскрывается проблема изоморфизма инновационных процессов генезиса и утверждения науки в культуре, деятельности научных сообществ и исследовательской практике отдельных учёных.

В психологии творчества креативная информационная деятельность выступает как интенсификация смыслового (личностно-рефлексивного) плана при поиске в условиях «блокады» предметно-содержательного движения мысли с целью компенсирования «разрывов» в цепи логико-дискурсивных рассуждений. Информационно-коммуникативный механизм креативности на уровне индивида понимается в содержательном плане в рамках рефлексивно-личностной регуляции предметно-содержательного уровня развития мышления, а в формально-операциональном плане – через выделение следующих фаз решения творческих задач: «инкубационный» период, интуитивное решение, проверка решения и разработка следствий ^{[26, 27]}.

В теории познания М.А. Розова наука рассматривается как модельная сфера инновационных процессов, а рождение знания как пересечение различных традиций («социальных эстафет», по терминологии М. А. Розова). Например, изоморфизм закона всемирного тяготения и закона Кулона ^[28].

Вместе с тем существование и развитие знания через механизм социальных эстафет в теории Розова – это, в отличие от точки зрения Полани, надличностное явление, не зависящее от психологических факторов. Эстафета выступает как способ поведения (деятельности), передаваемый от человека к человеку путем воспроизведения образцов. «Воспроизведение образцов, их “передача” от человека к человеку, от поколения к поколению и образует эстафету, в рамках которой предшествующие акты деятельности или поведения определяют, нормируют акты последующие» ^[29].

Иначе говоря, теория эстафет выступает как общая теория традиций в науке, а понимание научного текста рассматривается «..как ответ на определенный вопрос, как указание на способ решения определенной задачи» ^{[29, с. 51]}.

Розов приходит к выводу, что данная теория не только не противоречит идеям творчества во всех сферах культуры, но и объясняет механизмы новаций. Во-первых, в самой нормативной системе эстафет могут происходить случайные сбои, мутации. А во-вторых, культура выступает как огромное количество эстафет. Их взаимодействие, пересечение объективно создает возможность появления новаций. Решающую роль в развитии каждой эстафеты играет социальный контекст, т.е. другие образцы, другие эстафеты, корректирующие динамику общения людей. Розов считает, что «...если стационарность эстафет обусловлена контекстом, то смена контекста, его перестройка – это универсальный механизм новаций» ^[30]. По отношению к науке данный тезис означает, что за каждым научным текстом необходимо видеть и уметь выделять эстафеты, включающие текст в своё поле возможных реализаций. «Иными словами, знание – это механизм, перестраивающий композиционные связи эстафет» ^{[30, с. 28]}.

Переосмысливая и развивая теорию М.А. Розова о механизме рождения нового знания (переход новации в инновацию), автор данной работы предлагает использовать в качестве ключевого метанаучное понятие «резонанс».

Мы имеем ввиду значение понятия «резонанса» как резкого и быстрого усиления внутренних процессов системы, делающего возможным её переход на новый уровень организации при условии совпадения структуры данных процессов со структурой внешних воздействий (авторы, использующие в этом смысле понятие «резонанс»: И. Пригожин, И. Стенгерс, О. Тоффлер, Ст. Тулмин, Г.С. Батищев, В.И. Купцов, Б.Г. Кузнецов, Е.Н. Князева).

Использование этого понятия (категории?) продиктовано тем, что в классическом философском языке нет понятия, которое бы «схватывало» сложный процесс рождения новации или ее трансформацию в инновацию как резкий переход системы к новой степени организации при попадании в определенный режим взаимодействия с окружающей средой.

И это естественно, так как классический философский язык опирался на классическую науку, которая не знала квантовых скачков, точек бифуркации, стрелы времени в процессах самоорганизации, объективной вероятности. Надо, например, иметь очень богатое, на наш взгляд, воображение, чтобы интерпретировать закон перехода количественных изменений в качественные или классическое философское понимание гармонии под углом зрения нелинейных, неравновесных процессов и пороговых эффектов, связанных с появлением новаций.

В этом отношении и становится важным понятие резонанса, с помощью которого вскрывается объективная диспозиционность креативных процессов в науке, то есть проявления их лишь при вполне определенных условиях взаимодействия субъекта и объекта.

Необходимо также провести различие между эпистемическими и институциональными инновационными процессами в науке. К первому типу относится рождение и утверждение нового знания в науке, а ко второму – её организационных структур (лабораторий, научных центров и институтов, образовательных учреждений, академий и т.п.).

Центральным элементом научного творчества на уровне научного сообщества выступает феномен открытия. В настоящее время в методологической литературе всё отчетливее прослеживается тенденция отхода от традиционной психологической интерпретации открытия как «инсайта», «переключения гештальта», «озарения» и т.п. То, что генерация любой идеи в науке на уровне отдельного индивида является в лучшем случае лишь «заявкой» на открытие, реализация которой носит неоднозначный, порой противоречивый характер, хорошо показали когнитивные социологи. Историческая «протяженность» научных открытий с эпистемологической точки зрения была убедительно раскрыта в работах Куна, Койре, Пиаже, Гарсиа и многих других представителей исторического направления философии науки.

Процессуальность феномена открытия, его структура, информационно-коммуникативный характер его контекста всё чаще становятся объектом методологического анализа в зарубежной и отечественной философской литературе.

С позиций предложенного в данной работе подхода научное открытие рассматривается в качестве центрального элемента информационно-коммуникативных инновационных процессов в науке – итог разрешения креативной ситуации в исследовательской деятельности. Примером является анализ академиком Б.М. Кедровым открытия Д.И. Менделеевым периодической системы элементов ^[31].

В то же время каждая новация в науке имеет свой языковой подтекст. В семантическом поле науки метафора и аналогия выступают как базисный механизм зарождения лингвистических новаций, определенная часть которых, освобождаясь от антропоморфности, может трансформироваться в эпистемические инновации, обладающие интерсубъективной значимостью. При этом на первоначальных стадиях развития науки решающую роль играли семантические ресурсы естественного языка. Атрибутивность творческого коммуникативно-информационного потенциала социума особенно отчетливо проявляется в процессах самоорганизации лингвистических структур, их изменении и развитии. Наука не может появиться в культуре, язык которой не дает, например, возможности образовывать понятия достаточной степени общности.

По мнению Гадамера, гениальность языкового сознания заключается в его принципиальной метафоричности. В искусственных языках метафоричность трансформируется в инверсивность, полифункциональность научных объектов, что означает переинтерпретацию в новом контексте семантического и операционального статуса объектов.

Так, сравнительно недавно свойства ненаблюдаемых в квантовой физике объектов – кварков, гравитонов, глюонов – были обозначены как «цвет», «странность», «очарование». Несомненна метафоричность этих терминов, но в то же время существуют и некоторые реальные аналогии. Например, что касается «цвета» кварка, то аналогия заключается в следующем. «Как пучок белого света можно разложить призмой на пучок красного, желтого и синего цветов, так и наблюдаемые адроны, т.е.протоны и нейтроны, в частности, разлагаются в теории на кварки трех этих цветов» ^[32].

Аналогично вводится понимание значения спина как внутреннего момента движения квантовой частицы.

Кроме того, в данный исторический период в качестве действительно научных, в науке постоянно присутствуют элементы необоснованного и гипотетического знания, а также элементы знания, отходящие в историю науки. Все эти преднаучные и постнаучные элементы являются эвристически значимыми и необходимыми для прогресса научного познания. Их иногда называют «научным хламом» (М.А. Марков) или «строительными лесами» (Э.М. Чудинов), но в то же время подчеркивают, что без этих элементов наука просто не могла бы развиваться. По мнению Гейзенберга, понятия, необходимые для описания новых явлений, берутся обычно из истории науки.

В настоящее время при дисциплинарной организации науки обращение к семантическим ресурсам естественного языка носит, как правило, опосредованный характер. Смысловые сдвиги прежде всего происходят в использовании уже включенных в науку эпистемологических элементов. Наиболее показательный в этом отношении пример – изменение фактически на противоположный смысла понятия атома.

Эпистемологический подход к анализу открытия не исключает ценностных характеристик, которые, однако, направлены не на выяснение непосредственно практического значения открытия, а на определение уровня его фундаментальности с точки зрения влияния на последующее развитие науки. В этом плане разрабатываются объективные критерии эффективности фундаментальных исследований, хотя ведущим в настоящее время продолжает оставаться метод экспертных оценок. Даже оценка отдельного фундаментального результата в естествознании и его ассимиляция научным сообществом занимает, как показывают исследования, 3-5 и более лет после первой его публикации.

Признание и оценка фундаментальных открытий, влияющих на изменение картины мира и стиля мышления, занимает нередко десятилетия, а то и столетия. В течение более двух столетий входила в культуру и науку теория Коперника, на десятилетия растянулось признание научным сообществом классической механики, неэвклидовых геометрий, теории эволюции в биологии, теории относительности и др. На примере этих открытий, определивших интенсивный рост научного знания, хорошо видна сложность многостадийного процесса научного творчества, преодолевающего в своем развитии многочисленные эпистемологические, социальные и психологические барьеры..

В современной философии науки различаются так называемые квазиинтенциональные и экстраординарные (типа «серендипити») открытия.

Их отличие заключается в значении внешних факторов, с помощью которых генерируется новация. Если проблемная ситуация выступает как некоторое «знание о незнании», т.е. известно поле исследовательского поиска, общая цель исследования и его направленность, то внешние факторы могут оказаться в роли случайной подсказки, ускоряющей генерацию новации и «прорыв» её в сознание. Так были, например, открыты законы Архимеда, таблица Менделеева, формула бензольного кольца, принцип висячего моста, способ вулканизации резины и т.п.

В открытиях типа серендипити внешняя случайность играет совсем другую роль. Она не ускоряет генерацию новации, а порождает новое поле исследовательского поиска, развитие которого может в дальнейшем привести к порождению целой цепочки других новаций.

Иначе говоря, порой оказывается, что находят совсем не то, что искали, а нечто совершенно другое, но, как обнаруживается впоследствии, очень важное для развития науки и практики.

К открытиям типа серендипити можно отнести открытие Америки Колумбом, вакцины против холеры Пастером, пенициллина Флемингом, рентгеновских лучей, радиоактивности Беккерелем, электрической батареи Гальвани, электромагнетизма Эрстедом, электромагнитных волн Герцем и др. Конечно, эти открытия не являются чисто случайными. Для того, чтобы заметить нечто необычное как потенциальный объект науки, необходимо обладать уже определенным уровнем знаний и хотя бы самой общей интенцией на исследовательский поиск, иметь соответствующую опытно-экспериментальную базу для регистрации и воспроизведения нового феномена.

А.С.Майданов называет открытия типа серендипити экстраординарными, при совершении которых возникает впечатление, что они имеют эмерджентный характер. Биологи нередко утверждают, что каждое эволюционное событие происходит в природе лишь однажды. Причём, в большинстве случаев оно приводит к тому, что, скорее всего, следовало бы ожидать. Однако иногда результат оказывается совершенно неожиданным. По мнению А.С. Майданова, процесс осуществления экстраординарных открытий «…можно в известной степени сравнить с процессом формирования новых видов живых существ в органической природе» ^[33].

Подчеркнём, что нередко важные открытия в науке происходят, говоря словами Эйнштейна, через «иррациональные скачки человеческого разума».

Вероятность совершения открытия выступает как положительная функция общей продуктивности ученого. Не случайно отличительной чертой выдающихся ученых является их гораздо более высокая продуктивность по сравнению с рядовыми исследователями. По данным историков науки, например, Дарвин опубликовал за свою жизнь в науке 119 работ, Эйнштейн – 248, Фрейд – 330. Как показывают исследования, средняя продуктивность на протяжении творческой деятельности лауреатов Нобелевской премии 3,24 публикации в год при контрольной цифре публикаций среднего ученого 1,48. Чем более плодовит ученый, тем больше у него шансов предвосхитить какое-либо открытие, стать его автором или соавтором, наконец, просто переоткрыть его. Такие выводы, как небезосновательно полагают науковеды, должны ободрять молодых исследователей, которые часто считают еще, что гении решают проблемы всегда непосредственно и сразу.

В инновационной эпистемологии вскрывается основной креативный информационно-коммуникативный механизм развития науки – перенос, или трансляция, экстраполяция эпистемических элементов. Рождённые в одной области науки, они переносятся в смежные, а порой и довольно отдалённые научные дисциплины. Впрочем, перенос связывает науку и культуру в целом.

Используя метафору, можно представить культуру как автогенерирующую систему новаций. Различные её подсистемы, или «контуры» порождают новации, транслируют их и сами принимают другие новации. Имея в определенные исторические периоды определенные «диапазоны приема», каждая подсистема может в их пределах резонировать на приходящие новации. В случае резонанса новация трансформируется в инновацию и получает больше шансов для распространения и закрепления во всей культуре. Перенос обретает форму интеграционного эффекта, порождающего новые волны новаций, что обусловливает в целом цикличность инновационных процессов в культуре.

Например, о том, что сила пара может совершить работу, знали ещё в античности. Однако это знание оставалось на уровне новации, пульсируя в культуре в течение тысячелетия без какого-либо эффекта. Изобретение паровой машины стало резонансной точкой, когда новация трансформировалась в инновацию. Её экстраполяция модифицировала не только все сферы практической деятельности, но и заставила «резонировать» науку, породившую целую цепь открытий в термодинамике. Вместе с тем в настоящее время уже стали очевидными ограничения, определяющие круг использования данной новации.

В самой науке, являющейся подсистемой культуры, действует аналогичный механизм переноса. Отметим, что отдельные элементы информационно-коммуникативной научной деятельности перенесены из других сфер культуры, главным образом из философии и религии. В механизме научного мышления получили специфическое социокультурное развитие базисные биологические и психологические структуры, позволяющие человеку ориентироваться в окружающем его макромире на основе выделения определенных объективных регулярностей.

Ключевое для науки понятие закона имеет, по Цильзелю, генезис в юридической метафоре, которая в свою очередь уходит корнями в представления о рациональном устройстве государства. Анализируя юридическую практику Китая, в частности. Секретный характер многих судебных процессов, Нидам, учитывая точку зрения Цильзеля, показывает, почему наука не могла появиться в Китае. По мнению же Вебера, «введение эксперимента в принцип исследования как такового – заслуга Возрождения. Великими новаторами были пионеры в области искусства: Леонардо да Винчи и другие, прежде всего экспериментаторы в музыке XVI в. с их разработкой темпераций клавиров. От них эксперимент перекочевал в науку, прежде всего благодаря Галилею, а в теорию – благодаря Бэкону; затем его переняли отдельные точные науки в университетах Европы...» ^[34].

Методологически важно различать типологию и структуру переноса (экстраполяции, трансляции).

При этом выделим внутридисциплинарный, междисциплинарный и метадисциплинарный виды переноса.

Внутридисциплинарный перенос является наиболее очевидной и распространённой формой развития инновационных процессов в науке. Например, при построении молекулярно-кинетической теории газов в физике использовалась механическая модель соударяющихся шаров. Максвелл применял в построении своей теории электродинамики гидродинамические модели. Одну из первых моделей строения атома Резерфорд построил по аналогии со строением Солнечной системы.

Классическим примером междисциплинарного переноса является перенос из химии понятия цепных реакций в физику. В 20-е гг. XX в. Н.Н. Семёнов разработал теорию разветвлённых цепных химических реакций, принесшую ему Нобелевскую премию, а в 30-е гг. после открытия нейтрино, понятие цепных реакций переносится и кардинально переосмысливается в ядерной физике.

Методы лингвистики были успешно использованы Леви-Строссом в антропологических исследованиях, а методы хирургии – в физиологических работах И.П. Павлова. Открытие закона сохранения энергии послужило толчком для создания З. Фрейдом теории психической энергии бессознательного. Одно из направлений современной когнитивной психологии при анализе мышления использует структурные принципы устройства и функционирования компьютера.

Метадисциплинарный, или метанаучный перенос связывается, прежде всего, с общей стратегией методов научных исследований. Так, ещё в 50-е гг. XX века в программном заявлении Общества исследований в области общей теории систем в качестве главной цели указывалось на «исследование изоморфизмов понятий, законов и моделей в различных областях науки для их переноса из одной дисциплины в другую». В настоящее время всё большее значение для самых разных научных дисциплин приобретают идеи, концептуальный аппарат и методы синергетики, компьютерного моделирования и вычислительного эксперимента.

Подчеркнём – наиболее значимым для современной науки является метанаучный принцип эволюции, получивший наименование универсального (глобального) эволюционизма (Э. Янч, И. Пригожин, Н.Н. Моисеев).

Зародившийся ещё в философии Древней Греции (теория эволюции Эмпедокла), возрождённый во Французском материализме (Дидро), оформившийся в теории Ламарка данный принцип получил статус научного в концепции развития живых организмов Ч. Дарвина. Затем принцип эволюции был применён в социологии (О. Конт), в историческом материализме (К. Маркс), в космологии (начиная от Г. Спенсера и до современной теории расширяющейся Вселенной).

Академик В.С. Стёпин пишет: «В обоснование универсального эволюционизма внесли свою лепту многие естественнонаучные дисциплины. Но определяющее значение в его утверждении как принципа построения современной общенаучной картины мира сыграли три важнейших концептуальных направления в науке ХХ в.: во-первых, теория нестационарной вселенной; во-вторых, синергетика; в­ третьих, теория биологической эволюции и развитая на ее основе концепция биосферы и ноосферы» ^[35]. По мнению академика, «Универсальный (глобальный) эволюционизм характеризуется часто как принцип, обеспечивающий экстраполяцию эволюционных идей, получивших обоснование в биологии, а также в астрономии и геологии, на все сферы действительности и рассмотрение неживой, живой и социальной материи как единого универсального эволюционного процесса» ^{[35, с. 643]}.

Принцип глобального эволюционизма, таким образом, становится не только методологическим принципом большинства наук, но и мировоззренческим принципом всей культуры.

В ряду типов переноса можно также выделить мысленный эксперимент как перенос наблюдателя в воображаемую ситуацию. Хорошо известны мысленные эксперименты Ж. Буридана, Галилея, Ньютона, Эйнштейна. По словам знаменитого вирусолога XX в. Дж. Солка, создавшего вакцину против полиомиелита, он в ходе работы «ощущал себя иммунной системой, сражающейся с вирусом или раковой клеткой».

Информационно-коммуникативный перенос позволяет развивать всю систему науки наиболее экономным и эффективным образом. Кроме того, экстраполяция новаций и инноваций создаёт, если использовать техническую метафору, автогенерирующий контур креативности науки, работающий в режиме резонанса с окружающими его социокультурными структурами.

В структуре переноса можно выделить такие компоненты, как традиции, программы, методы, концепты, навыки. Каждый из них довольно подробно проанализирован в современной литературе по философии и методологии науки. Поэтому подчеркнём только, что перенос осуществляется, как правило, не по принципу «пассивной диффузии», а, скорее, в соответствии с так называемым «пороговым эффектом», когда информационная новация, претендующая на статус научного знания, сталкивается с неприятием и отторжением её определенной частью научного сообщества.

В инновационной эпистемологии, следуя Платону, выявляется неразрывная взаимосвязь метафизических принципов, лежащих в основе научно-исследовательских программ, и априорных математических структур. Прослеживается логика развития платонистских идей в математике. Вспомним утверждения известных учёных. Галилей: «Книга природы написана на языке математики». Кронекер: «Натуральный ряд чисел дан Богом». Кантор: «В множествах выражается актуальная бесконечность». Герц: «Уравнения Максвелла продиктованы Богом». П. Эрдос: «Существует божественная книга, где записаны все лучшие доказательства». Р. Пенроуз: «Богом данные» математические идеи существуют как бы вне времени и независимо от людей». Ю.И. Кулаков: «Сакральная физика – это часть сакральной математики».

О концепции Ю.И. Кулакова поговорим более подробно, поскольку она менее известна, чем взгляды вышеназванных авторов, а ссылаются на неё всё чаще и чаще как отечественные, так и зарубежные физики-теоретики.

Открыто признаваясь в приверженности к теории Платона, Ю.И. Кулаков полагает, что в XXI в. всё современное естествознание и, прежде всего теоретическая физика, биология и психология, в своих новых математических структурах свидетельствуют о завершении «линии Демокрита» и возрождении живой и плодоносящей «линии Платона», которая ведёт к воссозданию научно-теологической картины мира. Согласно автору, Платон гениально предвидел, что подлинную основу мироздания составляют не поля и элементарные частицы, а более первичные, более фундаментальные и более абстрактные сущности – структуры, объективно существующие в мире высшей Реальности.

Ю.И. Кулаков отказывается от известного ленинского определения материи как философской категории для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от нашего сознания. По его мнению, в повседневной научной практике физик-материалист понимает материю не как абстрактную категорию, а как некоторую первосубстанцию в духе конца XIX в., как некий универсальный материал, из которого сделаны элементарные частицы. Согласно учёным, эта субстанция может находиться в двух формах: в форме частиц и в форме полей. Однако, как считает Ю.И. Кулаков, замена понятия материи на понятия частицы и поля не снимает вопроса о первосубстанции, лежащей в основании мира.

Исследователь предлагает для рассмотрения базиса мироздания две взаимосвязанные категории – «структура» и «метаморфия», – которые исторически соответствуют известным философским категориям: «порядок» и «хаос».

Ю. И. Кулаков пишет: «Мы считаем, что каждый предмет, каждое явление, весь мир в целом есть единство двух дополнительных друг к другу, противоположных начал. Первое начало мы будем называть структурой, а второе - метаморфией. Развивая приведенные выше определения структуры и метаморфии, подчеркнем, что под структурой мы в общем случае понимаем то, что выражая идею необходимости, регулярности и общезначимости, составляет универсальную сущность любого закона. Что же касается метаморфии (от греч. «мета» за, после; «морфо» - форма), то буквально это слово означает «За формой», т. е. то, что лежит за пределами формального, регулярного, упорядоченного или, другими словами, все неформальное, нерегулярное, неупорядоченное. Таким образом, метаморфия, в противоположность структуре, выражает идею всего случайного, неповторимого, индивидуального, т. е. всего того, что в принципе не подчиняется никакому закону и не может быть втиснуто в его жесткие рамки» ^[36].

Согласно автору, структуры не действуют на наши органы чувств, в отличие от чувственно воспринимаемых предметов. Их нельзя ни увидеть, ни потрогать, они не могут быть зарегистрированы приборами. Тем не менее, они существуют объективно, независимо от личности исследователя и являются наиболее устойчивыми характеристиками нашего мира. Поэтому структуры можно изучать, классифицировать, устанавливать между ними различные связи. Они не являются продуктом порождением человеческого разума, а значит их нельзя выдумать, а можно только открыть, подобно тому, как открываются новые элементарные частицы.

Ю.И. Кулаков утверждает, что «в отличие от туманных, расплывчатых, неэксплицитных мыслей и чувств, постоянно возникающих в человеческом мозгу, структуры находятся в своеобразном соответствии с определенными предметными носителями – математическими символами и приобретают благодаря этому необыкновенную устойчивость, допуская осуществление строгой экспликации. Таким образом, несмотря на свое происхождение в идеальном мире высшей Реальности, структуры стоят гораздо ближе к «приземленному» миру материальной действительности, нежели к таким, сугубо интеллектуальным сферам проявления человеческого интеллекта, как эстетические и нравственные переживания» ^{[36, с. 251]}.

На наш взгляд, Ю.И. Кулаков солидаризируется с позицией Р. Пенроуза, который неоднократно писал в своих работах, что недавно открытое так называемое множество Мандельброта уже существовало до своего открытия «где-то там, в умном месте».

Однако наш автор идёт дальше и признаёт, что существует целый мир высшей реальности. Он пишет: «Необходимо признать существование другого, гораздо более информа­ционно емкого мира – мира высшей реальности, тенью которого (в платоновском смысле) и является вся наша видимая Вселенная. Необходимо легализовать запрещенный во времена господства диалектического материализма необыкновенно богатый и глубоко содержательный мир высшей Реальности. Его признание расчистило бы многовековые завалы на пути истинного объединения науки, философии и теологии и явилось бы первым шагом к духовному обновлению науки вообще и физики, в частности» ^{[36, с. 252]}.

В итоге Ю.И. Кулаков делает очень сильный, на наш взгляд, вывод: «Итак, физический мир, в котором мы живем и который воспринимается нашими органами чувств, является чем-то вторичным, производным от более фундаментального мира высшей Реальности, объективно существующего независимо от нашего сознания» ^{[36, с. 253]}.

Далеко не все физики (особенно экспериментаторы) согласны с существованием мира высшей Реальности и производности (вторичности) физических объектов от математических сакральных структур.

Дело в том, что после известных теорем К. Гёделя, показавшего невозможность доказательства непротиворечивости даже такой простой математической системы как арифметика, среди учёных укрепилось мнение об определённой относительности, казалось бы, незыблемых со времён И. Канта критериев математической строгости, точности и доказательности. Так, знаменитый математик XX в. М. Клайн пишет: ««Строгого определения строгости не существует. Доказательство считается приемлемым, если оно получает одобрение ведущих специалистов своего времени или строится на принципах, которые модно использовать в данный момент» ^[37].

С ним согласен и лауреат Нобелевской премии по физике Р. Фейнман, утверждающий, что «математика слишком сложна для индивидов, которые с ней работают, и они не выводят необходимые следствия с должной строгостью. Они просто пытаются угадать» ^[38].

М. Клайн ссылается на утверждения известных учёных, что в математике, несмотря на убеждения обычных людей, не существует никаких абсолютно истинных доказательств. Кроме того, как считает М. Клайн, «над головами математиков, подобно дамоклову мечу, висит нерешенная проблема доказательства непротиворечивости всей математики» ^[39].

Отметим также множество направлений обоснования математики: на основе теории множеств (Кантор), логицистский подход (Фреге, Рассел, Уайтхед), формалистское обоснование (Гильберт), интуиционистский подход (Брауэр) и др.

На наш взгляд, каждый подход вполне правомерен для решения определённого круга задач, но не может быть абсолютизирован (тем более, «сакрализирован»). Принцип фаллибилизма («погрешимости», вероятностного характера всякого знания), выдвинутый К. Поппером, правомерен, с нашей точки зрения, не только по отношению к естествознанию ^[40], но и к математике.

Сам Поппер, как известно, развил оригинальную концепцию «диспозицонной (идея предрасположенности) интерпретации» вероятностей. Причём, в поздних своих работах Поппер рассматривал эту диспозиционность не только в методологическом, но и онтологическом аспектах, обосновывая принципиальную «открытость Вселенной». Каузальность при этом понималась как предрасположенность, равная 1 (единице). Любая предрасположенность может реализоваться со временем. Согласно Попперу, «новые предрасположенности создают новые возможности. А новые возможности имеют тенденцию реализоваться, чтобы создать, в свою очередь, новые возможности. Наш мир предрасположенностей по природе своей творческий» ^[41].

Продолжая мысль Поппера о креативности мира предрасположенностей, порождающих новые возможности, необходимо отметить следующее. Каузальность, предрасположенность (диспозиция), возможность, вероятность – это в своей основе информативные (информационные) элементы, которые члены коммуникативного научного сообщества стараются выразить (зафиксировать) в логико-математических формулах и операциях. Если бы Вселенная не обладала информативной ёмкостью, то все эти понятия просто не имели бы смысла. Творческий по своей природе мир требует инновационной эпистемологии для его познания.

В заключение необходимо подчеркнуть, что информационно-коммуникативный подход к эпистемологии, то есть к теории научного знания, позволяет понять самоценность и аппликабельность инновационных процессов в науке, а саму науку – как особый тип социокультурных инновационных процессов (программ), порождающих эпистемические, институциональные и коммуникативные новации ^{[42, 43, 44]}. Бытие (онтология) науки в сфере культуры – это образец и модель информационно-коммуникативных инновационных процессов во всех сферах человеческой деятельности. Таким образом, инновационная эпистемология выступает в качестве нового раздела целостной философской теории креативности.