Противодействие коррупции и возмещение ущерба от нее

Астанин Виктор Викторович доктор юридических наук проректор, Российская правовая академия Министерства юстиции Российской Федерации 117638, Россия, г. Москва, ул. Азовская, дом 2, корп.1 Astanin Viktor Viktorovich Doctor of Law Vice-Rector of the Russian Law Academy of the Ministry of Justice of the Russian Federation 117638, Russia, Moskva, ul. Azovskaya, 2, korp.1. astaninvv@rambler.ru Другие публикации этого автора

Как свидетельствует мировой и исторический опыт развития антикоррупционной политики, оценка ее действенности не может быть основана только лишь на периодическом сравнении количества зарегистрированных фактов коррупционных правонарушений, числа выявленных, привлеченных к ответственности и осужденных лиц, их совершивших. Эти показатели важны в тактическом плане, выступая в роли лакмуса, способного отражать состояние и динамику не коррупции, а реагирования правоохранительной и судебной системы на уже совершенные деяния.

Краткий анализ и оценка уголовной и судебной статистики на этот счет подтверждают высказанные суждения. Так в 2012 г. количество лиц, в отношении которых были вынесены обвинительные приговоры по коррупционным преступлениям, сократилось почти в 2 раза по сравнению в предыдущим годом (с 10 700 человек в 2011 г., до 5 700 в 2012 г.) и это при том, что в 2012 г. было расследовано свыше 50 тысяч преступлений указанной категории (Здесь и далее приводятся статистические данные ГИАЦ МВД России). При самом простом сравнительном расчете очевидной становится наличие бреши, через которую уходят от ответственности виновные в коррупционных уголовно-наказуемых деяниях. Эта брешь в корне может быть продуцирована множеством факторов самого разного порядка – от недостатков правоприменения УПК РФ до откровенного коррумпирования лиц, ведущих расследование уголовных дел. Между тем нельзя исключать благоприятные причины, способствующие продуцированию названных факторов. Они предопределены процессуально разной подследственностью уголовных дел по преступлениям коррупционной направленности и соответственно, разными подходами к организации расследования уголовных дел, в том числе с позиции методического, организационного обеспечения, или неодинаковыми возможностями оперативно-розыскного их сопровождения^[7].

При такой тактической разобщенности правоохранительных органов, объединения совместных усилий сложно достичь посредством лишь координационного регулирования их деятельности. Координация в известной степени становится инструментом конкуренции или эстафеты показателей, которые отражаются в статистике выявленных преступлений (часто из числа оконченных, реже – пресеченных). В обыденных профессиональных оценках правоприменителей эта технология получила звучное определение «палочной» системы работы. Упущенными при этом оказываются возможности предупреждения (профилактики) коррупционных проявлений, а также применение правовосстановительных мер, которые связаны с минимизацией последствий коррупции и возмещением ущерба, прежде всего в гражданско-правовом порядке.

В современной отечественной практике, правовосстановительные антикоррупционные меры связывают с развитием уголовно-правовых средств возмещения ущерба, альтернативных мерам наказания, предусматривающим лишение свободы. Так, обширную практику правоприменения получили назначения штрафов кратных взяткам сумм, полученных в результате коррупционных преступлений.

По данным уголовной статистики, в 2011 г. частота назначения судами штрафа в качестве основного наказания по статьям 290 и 291 УК РФ возросла на 30 % по сравнению с 2010 годом и продолжала расти в 2012 г., составив 70 % от общего числа вынесенных обвинительных приговоров по этим статьям. Характерно, что эту тенденцию не останавливает и то обстоятельство, что значительная часть осужденных не в состоянии оплатить штрафы, в связи с чем, подразделения ФССП России примерно по 50 % приговоров вынуждены обращаться в суд с ходатайством о замене штрафа (ввиду отсутствия у осужденных необходимых денежных средств) на наказание, предполагающее реальное лишение свободы.

Между тем, мировой опыт и наилучшие зарубежные практики борьбы с коррупцией основываются на сочетании гражданско-правовых и уголовно-правовых мер противодействия преступлениям подкупа и продажности. Этим целям служит Конвенция Совета Европы о гражданско-правовой ответственности за коррупцию (2003 г.) (далее – Конвенция), в которой Российская Федерация пока не участвует. Назначение Конвенции в большей степени сосредоточено на возможностях противодействия скрытым латентным проявлениям коррупции из разряда тех, которые не имеют признаков уголовно-правовых деяний. Очевидно, что основной ущерб от коррупции продуцируется вовсе не деяниями взяточничества, и даже не совокупностью преступлений коррупционной направленности (по данным ГИАЦ МВД России в 2012 г. таковых зарегистрировано 49 028, из них только 15 % – совершены в крупном и особо крупном размере либо причинили крупный ущерб). Значительный неисчисляемый правовой статистикой ущерб возникает в результате конфликта интересов на государственной и муниципальной службе, которые тесно увязан с незаконным участием чиновников в предпринимательской деятельности, ограничением конкуренции, предоставлением необоснованных преференций, льгот и квот, распределением государственных и муниципальных заказов.

Замешанная на коррупции аффилированность бизнес – структур с недобросовестными представителями органов исполнительной власти порождает опасные в социально-экономическом и политическом смысле последствия – «теневую экономику», так называемую «денационализацию элит», которая становится зависимой от прибыли, связанной с незаконным личным обогащением и сопутствующим ему владением зарубежной недвижимостью и размещением капиталов на счетах иностранных кредитно-финансовых организаций.

Не случайно в пояснительной записке к проекту ныне принятого ФЗ от 07 мая 2013 г. № 102 –ФЗ) «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона «О запрете отдельным категориям лиц открывать и иметь счета (вклады), хранить наличные денежные средства и ценности в иностранных банках, расположенных за пределами территории Российской Федерации, владеть и (или) пользоваться иностранными финансовыми инструментами» (Документ опубликован не был. См.: Справочно-правовую систему «Консультант Плюс».) отмечается, что «запрет устанавливается в целях обеспечения национальной безопасности Российской Федерации, упорядочения лоббистской деятельности, увеличения инвестирования средств в национальную экономику и повышения эффективности противодействия коррупции».

Криминологическая обусловленность приводимых законоположений, политико-правовым источником которых послужило Послание Президента РФ В.В. Путина Федеральному собранию Российской Федерации в 2012 г., более чем состоятельна и находит свое подтверждение в следующей информации руководителя мегарегулятора (ЦБ РФ). Из 56 млрд. долларов оттока капитала из России в 2012 г., на сомнительные, то есть имеющие признаки отмывания денежных средств полученных в результате незаконной деятельности, приходится 35 млрд. (63 %)^[3].

При не установлении источников происхождения таких значительных средств, в доктрине и практике применения конвенционных антикоррупционных требований, такую ситуацию принято квалифицировать как пробел в вопросах противодействия коррупции и полученных в результате ее совершения средств. Борьба с предикатным коррупционным преступлением, признаки которого проявляет легализация (отмывание) преступно нажитых средств, безусловно, не может не рассматриваться вне системы антикоррупционной стратегии, либо вне системы политики предотвращения уклонения от уплаты налогов в тех случаях, когда не очевиден криминальный характер происхождения таких средств.

Отмечая проблемы оттока капитала, с презумпцией либо высокой вероятностью его коррупционного происхождения, и одновременно констатируя невозможность уголовно-правовой квалификации таких фактов, актуальным становится обращение к мерам гражданско-правовой ответственности за коррупцию. Причем речь нужно вести о таком содержании мер, применение которых рассчитано на случаи возникновения ущерба, нанесенного интересам государства и общества. Реализация таких мер рекомендована упомянутой выше Конвенцией, хотя основное ее предназначение заключается в обеспечении правовой защиты пострадавших от коррупции юридических и физических лиц.

Российская Федерация является самой крупной юрисдикцией в которой вопросы антикоррупционной защиты посредством использования мер гражданско-правовой ответственности не находят своего применения. Такое положение стало возможным не в последнюю очередь потому, что особенной является ментальность и соответственно отношение правоприменителей к возможностям использования мер гражданско-правовой ответственности в тех случаях, когда и истцом и ответчиком выступают государственные органы, либо уполномоченные ими организации. Примечательным в данном случае является пример о порицании Президентом России В.В. Путиным состояния бездействия руководителей Минэнерго России и энергетических компаний в связи с политикой неплатежей и неисполнением государственных контрактов в сфере ТЭК^[8].

Для целей достижения действенного, «работающего» противодействия коррупции мерами гражданско-правовой ответственности требуется всего лишь корректировка действующего законодательства. Прежде всего, необходимо устранение пробелов и неполноты правового регулирования, которые не позволяют применять законодательство о противодействии коррупции в нужном качестве применении. Так, требуется устранить наиболее одиозный факт отсутствия определения понятия «коррупционное правонарушение» в Федеральном законе от 25 декабря 2008 г. № 273-ФЗ «О противодействии коррупции». Сложившаяся в буквальном слове неопределенность не лучшим образом формирует возможности антикоррупционной борьбы. Законодательное закрепление требуемой дефиниции является острой практической необходимостью. Невозможно бороться с явлением, правовые признаки которого не даны в составе его непременных четырех элементов (объект, объективная сторона, субъект, субъективная сторона). Если же оперировать понятием «коррупции», которое дано в вышеназванном законе, то мы ограничимся небольшим рядом коррупционных деяний, предусмотренных ст.ст. 204, 290, 291, 289 УК РФ.

Для практически применения гражданско-правовой ответственности за коррупцию требуемое понятие представляется еще более необходимым. В тех случаях, когда возникают основания для возмещения ущерба либо упущенной выгоды, возникших в результате коррупционных действий (бездействия), потенциальный истец сталкивается с проблемой невозможности предъявления требований в гражданском процессе чаще всего по двум причинам. Либо не может быть установлен в уголовном процессе ущерб от коррупции, либо уголовно-наказуемое деяние невозможно квалифицировать как коррупционное преступление (ввиду отсутствия в законодательстве такового понятия). В тех же случаях, когда ущерб доказан, предъявить гражданский иск в уголовном процессе становится затруднительно еще и потому, что судьи, специализирующиеся на уголовном судопроизводстве не готовы к квалифицированному рассмотрению гражданско-правовых споров по преступлениям коррупции.

Действенные механизмы материальной ответственности за коррупционные правонарушения могли бы складываться в отношении гражданско-правовых деликтов, которые часто возникают при оспаривании контрактов и сделок. Однако в процессуальном законодательстве предмет гражданского иска не является широким. Так, например, требования о признании сделки не действительной не могут выступать предметом гражданского иска в уголовном процессе. Для исключения данного пробела необходимо дополнять УПК РФ.

Еще одна проблема касается сверки административно-правовых и уголовно-правовых подходов к вопросу о возмещении ущерба от коррупции. Штраф, как мера наказания за преступления взяточничества и коммерческий подкуп на практике может представляться лукавой подменой инструментов гражданско-правовой ответственности за коррупцию в тех случаях, когда есть основания для ее применения. Установление кратных штрафов за взятки очень сильно конкурирует с цивилистическим подходом к противодействию коррупции. Именно поэтому здесь может возникать обывательский вопрос – есть ли необходимость в целесообразности гражданских исках за коррупцию, когда виновные во взятках и коммерческом подкупе несут фактическое материальное наказание в виде штрафов? Представляется, что такая конкуренция недопустима. И штрафы за взятки, и иски по возмещению ущерба от коррупции должны в сознании правоприменителей оцениваться как самостоятельные антикоррупционные меры, формируя единство противоположностей, не сливаясь при этом. Непринятие такой рекомендации образует риски утраты смысла гражданско-правовой ответственности за коррупцию в условиях суррогатного применения ее сути, выраженной в материальной ответственности виновных посредством штрафа как основного вида их наказания^[4].

Немаловажно осознание того, что борьба с коррупцией в таком непривычном цивилистическом направлении является целевым капиталом (определенным эндаументом), позволяющим эффективно противостоять иным криминальным вызовам и угрозам, финансовая база которых основана на использовании коррупционных связей – наркопреступность, организованная и экономическая преступность.

Высказанные суждения о потенциале и практической состоятельности предлагаемых подходов, рекомендаций и предостережений, формулирование которых стало возможно благодаря накопленному личному опыту работы, продиктованы искренней и профессиональной заинтересованностью автора в скорейшем их воплощении во благо Отечества и обеспечения его безопасности.