Советское гражданское законодательство и судопроизводство периода нэпа: соотношение права, экономики и политики

Переход к мирному периоду развития страны потребовал отказа от массового террора пери­ода гражданской войны и перехода к правовым методам регулирования общественной и экономической жизни. Применяемые в годы гражданской войны формы насилия становились не только недопустимыми, но и опасными с точки зрения сохранения власти и восстановления экономики страны. Этот переход был труден не только с идеологической точки зрения (разрыв с марксизмом), но и с точки зрения психологической. Значительная часть советско-партийной номенклатуры считала, что введение законности равносильно «разоружению революции». Это являлось следствием гражданской войны, которая, по мысли В.И. Вернадского, «...имела огромные ужасные последствия: ее глубокое вкоренение в человечество»^{[1, с. 109]}.М.И. Калинин отмечал, что управлять для советских руководителей означало «распоряжаться вполне само­стоятельно, не подчиняясь регламентирующим статьям закона»^{[2, с.186]}. Косность мысли, неспособность к анализу и творческому мышлению составляли гносеологическую основу отрицания каких- либо изменений в отношении укрепления законности в стране. Это обстоятельство необ­ходимо расценивать как один из существенных факторов, влиявших на отношение к закону и практике его примене­ния в период новой экономической политики. Между тем, новая экономическая политика создала совершенно новые экономические условия, которые дик­товали необходимость организации хозяйственной жизни на юридически четко обозначенных условиях. В мае 1921 года по инициативе газеты «Известия» началась дискуссия по вопросам « революционной законности». Участники дискуссии активно обсуждали вопрос о необходимости твердого закона в стране. Наиболее здравомыслящие и профессионально подготовленные юристы на разных уровнях, несмотря на сопротивление косной части совет­ско-партийной номенклатуры, призывали к кодификации законодательства. На съезде судебных работников Тамбовской губернии в январе 1922 года подчеркивалось, что от­сутствие точных норм процессуального и материального права тормозит деятельность судов по проведению нэпа в жизнь. В связи с расширением экономической деятель­ности в судебной практике вновь стали возникать вопросы купли — продажи, выполнение договорных обязательств, нарушение договоров и другие, судьи же не знали, как их разрешать, нарсуды, руководствуясь судебными усмотре­ниями, « плавали в тумане правовых представлений, не имея твердой почвы»^{[3, Ф. Р- 648. Д. 54. Л.23]}.

Однако признание необходимости твердого закона в стране не снимало вопроса, каким должен быть закон в со­ветском государстве? Ответ на этот вопрос вскоре был дан. Главный теоретик партии Бухарин на вопрос — что такое советский закон отвечал: «Советский закон — это закон про­летарской диктатуры. Что такое нарушение законов про­летарской диктатуры? Нарушение законов пролетарской диктатуры есть ломка пролетарской диктатуры»^{[4, с. 351]}. Отсюда вывод: закон должен защищать пролетарскую диктатуру, то есть защищать монополию на власть правящей группы посредством судебной системы и пролетарских законов, ориентированной на выполнение «классового заказа». Эта проблема связана с общей проблемой теоретического разрешения дилеммы: сохранение социализма при развитии капиталистических товарных отношениях. Дело в том, что в новых экономических условиях большевикам пришлось разрешать одновременно политическую и экономическую задачу. С одной стороны, было понимание того, что закон должен упорядочить экономическую жизнь, закон не должен стеснять экономическую инициативу, ибо без нее невозможно движение вперед. С другой стороны, с точки зрения власти необходимо было не допустить расширения частного капитала, его выхода на стратегический простор, поскольку он представлял реальную опасность для режима, способным подорвать доктринальные основы режима и стать в конечном итоге альтернативой развития страны. Ленин на X съезде РКП (б) предупредил: «Свобода торговли, даже если она вначале не связана с белогвардейцами, как был связан Кронштадт, все-таки неминуемо приведет к этой белогвардейщине, к победе капитала, к полной его реставрации. Я повторяю, эту политическую опасность мы должны осознать ясно»^{[5, т. 43, с. 24]}. Нужны были четко очерченные политические рамки деятельности частного капитала. Именно в этом состояло главное предназначение права. Принципиальная сторона вопроса была решена уже в начале мая 1921г. В письме Наркому юстиции Курскому от 20.02.1922г. Ленин определил политическую задачу юстиции в сфере экономики следующим образом: «...Обуздать, ограничить, контролировать, ловить на месте преступников, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма»^{[5, т. 44, с. 397]}. Таким образом, задача состояла в том, чтобы не допустить перерастания капитализма государственного в капитализм частнособственнический. Поэтому законы и правоприменительная практика должны соответствовать политической задаче. Ленин в связи с этим указывал на принципиальное отличие советского закона от буржуазного. «Взять любого купца, торгующего под контролем государства и суда (суд у нас пролетарский), и суд сумет посмотреть за каждым частным предпринимателем, чтобы законы писались для них не так, как они пишутся в буржуазных государствах»^{[5, т. 44, с. 397]}. Это был курс на ограничение свободы предпринимательской деятельности и гарантий частной собственности. В стратегическом плане это был вопрос соотношения политики, права и экономики, существенным образом влиявшее на степень экономической свободы в рамках нэпа. Безусловно, ошибочно мнение, что в 1920-е годы присутствовала в достаточной степени экономическая свобода, которая по крайней мере, до 1926г. имела тенденцию к расширению своих рамок. Нельзя забывать о временно-тактическом характере нэпа, о доктринальной заданности большевиков, что проявлялось в четко обозначенных законом рамках экономической деятельности и политически определенной правоприменительной практике, что существенным образом влияла на степень экономической свободы. И все же правоприменительная практика в экономической сфере при переходе к мирным условиям неизбежно менялась, поскольку в условиях, когда экономические задачи выходили на первый план, значительно расширялась сфера экономической деятельности, в рамках старых методов, старой системы, осуществлять судопроизводство было невозможно. Необходимо было «усовершенствование» социально, административной и правовой сфер. Ленин эту ситуацию понимал, говоря в августе 1921г.: «...кто не понимает смены лозунга «гражданской войны» лозунгом « гражданский мир», тот смешон, если не хуже»^{[5, т. 44, с.401]}. Хотя, как показали дальнейшие события, речь шла не о мире, а лишь о перемирии, столь необходимого для укрепления пошатнувшейся власти. Спустя некоторое время, Ленин предупредил о возможности прекращения перемирия в необходимой ситуации. «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому»^{[5, т. 44, с. 398]}. Пока же «для поднятия крупной промышленности нужно увеличить количество продуктов во что бы то ни стало и какими угодно средствами. Во что бы то ни стало!»^{[5, т. 44, с. 412]}. Именно, во что бы то ни стало, ибо от этого зависела судьба власти, сохраниться или она за большевиками или они ее утратят в результате экономического хаоса.

В целом стратегическая задача виделась в усилении идейно-политического контроля над обществом и ограничении влияния частного капитала, в механизме которого существенным элементом становилось политизированное право. На этой основе сформировалась и общая схема нэпа: жесткость в политике, либерализм (относительный) в экономике.

Таким образом, принципиальные основы понимания роли права, закона, правотворчества в обществе не менялись, смещались лишь акценты в понимании терминов. Законы и судебная практика по-прежнему ориентировались на выявление способов наиболее эффективного в конкретных условиях достижения экономических и политических целей, причем вторая цель в большинстве случаев превалировала. Данная схема дает ключ к пониманию мотивов практических действий большевиков в отношении законодательства и именно на ее основе в 1922 году начинается создание новой системы права.

В начале нэпа принимается ряд важнейших декретов, менявших условия экономической деятельности. Декрет ВЦИК от 21.03.1921 «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом» устанавливал твердые нормы сдачи хлеба государству и возможность крестьянам самостоятельно пользоваться товарными излишками. Декрет от 29 марта 1921г. «О свободном товарообороте» вводил свободу торговли и менял понятие спекуляции. Расширялись возможности пользования имуществом. Декретом СНК РСФСР от СНК от 15 июля 1921г. «Об ответственности за нарушение декретов о натуральных налогах и об обмене» уточнялся порядок применения конфискации, и снижались возможности государственных органов по реквизициям и конфискациям^{[6, 1921,№ 70, ст. 557]}. Данные декреты остановили окончательный распад экономики и «вдохнули» жизнь в экономически обескровленную страну. В то же время в начале нэпа возникли серьезные проблемы теоретического и экономического характера, решение которых потребовало корректировки новой экономической политики. Первоначальный ленинский замысел ограничить рыночные отношения «пределами местного оборота», в рамках которого должен был осуществляться товарообмен или меновая торговля непосредственно с государством, сразу же потерпел неудачу. Сделки «обычной купли - продажи» уже к осени 1921 года распространились по всей стране. Поэтому принимается ряд новых декретов, направленных на расширение экономической деятельности, и отмену все еще существовавших ограничений на имущественные отношения. Расширяются возможности пользования имуществом. На основании постановления СНК от 17 октября 1921г. «О порядке реквизиции и конфискации имущества частных лиц и обществ» НКЮ принимает постановление «О порядке реквизиции и конфискации имущества частных лиц и обществ». Постановление предлагало прекратить все дела по нарушениям декретов и распоряжений об обязательной сдаче имущества на учет, поскольку это имущество не подлежат ни реквизиции, ни конфискации. Лица, отбывающие наказание за деяния, связанные с нарушением порядка реквизиции и конфискации, в связи с изданием декретов СНК от 15 июля 1921г. «Об ответственности за нарушение декретов о натуральных налогах и об обмене» и от 17 октября 1921г. не могли считаться преступными и освобождались от дальнейшего его отбывания^{[7, 1921, № 240]}.

Однако существенного влияния на работу фискальных органов в начальный период нэпа, особенно в провинции, эти документы не оказали. Налоговый пресс и жесткость мер по взысканию продналога и других видов налогов мало чем отличались от продразверстки времен военного коммунизма. Дела о неуплате продналога и других видов налога были отнесены в подсудность ревтрибуналов, в которых было создано специальное налоговое отделение. «Выбивание» из крестьян продналога стало одним из основных направлений в деятельности трибуналов ревтрибуналов вплоть до их ликвидации в 1922 году. Количество дел о неуплате продналога было огромно, поскольку натуральным налогом облагались практически все виды сельскохозяйственной продукции, а возможности крестьян по его уплате были ограниченны. В мае – июне 1921 г. принимается основная масса декретов о натуральных налогах. Например, «О натуральном налоге на продукты огородничества и бахчеводства», «О натуральном налоге на продукты пчеловодства». Аналогичные декреты касались налога на хлеб, картофель, масленичные культуры, на яйца, молочные продукты и т.д. И все эти налоги надо было собрать в любом случае. По сбору налога применялись самые жесткие меры, вплоть до ввода войск в случае противодействия сдаче населением продналога. Судебные сессии по разбору налоговых преступлений были демонстративными, с целью оказания морального воздействия на остальных. Выездные сессии были формально независимы, «но они должны были понимать, что выездные сессии являются (по заданию партии) помощниками упродкомиссарам по сбору налога. Указания продкомиссаров являются обязательными в порядке партийной дисциплины. Путем обходов процессуальных моментов выполнять их указания. В противном случае - партийное наказание»^{[3, Ф. Р-5201, оп.1, д. 74, л. 61]}. В ноябре 1921г. на выездные сессии налоговых отделений возлагается рассмотрение дел, связанных со злостным противодействием выполнению топливной кампании, а именно уклонениями от трудовой и гужевой повинности, действия или бездействие должностных лиц, допустивших срыв кампании

Приговоры выездных сессий были весьма суровы. Вот некоторые из приговоров выездных сессий. Выездная сессия продналогового отделения Тамбовского отделения Тамбовского губернского ревтрибунала 17 января 1922г. в открытом судебном заседании по обвинению 17 граждан Машково - Суренской волости, Козловского уезда в неуплате промсбора с арендованных предприятий (мельница, маслобойка) должны понести суровое наказание, но, учитывая происхождение из трудовой семьи, из семей красноармейцев заслуживают снисхождения: тюремное заключение на 13 месяцев и конфискация движимого и недвижимого имущества. 8 человек «раскаявшихся в содеянном», отделались денежным штрафом^{[3, ф. Р-5201, оп.1, д. 189, л. 3-4]}. Конфискации, как правило, проходили бессистемно, огульно. В результате – массовые аресты, разорение крестьянских хозяйств.

Только лишь в 1923 году принимается ряд декретов, регулировавших налоговую политику в новых экономических условиях. Согласно декрету ВЦИК и СНК РСФСР от 15.02.1923 «О порядке наложения взысканий за нарушение постановлений о косвенных налогах (акцизах)» прекращались все дела по нарушению декретов об обязательной сдаче имущества на учет, так как теперь оно не подлежало ни реквизиции, ни конфискации^{[6, 1923. №7. ст. 105]}.

На места шли многочисленные инструкции в отношении предпринимательства, содержавшие, как правило, ограничительные меры на его деятельность. Например, в марте 1922г. Начснабреспублики в телеграмме в губернии обращал внимание на следующие моменты: необходимо поощрять и поддерживать кустарничество и мелкие частные предприятия. Но только в том случае, если они не вредят развитию государственной промышленности. В противном случае нужны ограничительные меры, в том числе и судебные. Особое покровительство следует оказывать государственной кожевенной промышленности, поскольку сырья нет, из-за границы не везут. В то же время в условиях массового забоя скота наблюдается массовый наплыв сырья на рынок, которое скупается перекупщиками. Необходима борьба со скупщиками сырья, вплоть до конфискации^{[3, ф. Р- 659, оп.1, д.147, л.39]}. Суть же состояла в том, что как только государственным предприятиям угрожала конкуренция со стороны частного капитала, сразу же предпринимались меры по его ограничению, включая и судебные.

«Ограниченный нэп» 1921- 1922 годов был серьезным сдерживающим фактором реализации новой экономической политики, как средства восстановления экономики. Нужны были политические решения, способные изменить экономическую ситуацию. В первую очередь необходимо было закрепить в праве хотя бы основные принципы имущественных отношений, складывающихся на базе нэпа. Поэтому началась подготовка Гражданского кодекса. Учитывая политическую и экономическую важность гражданско-правовых отношений, Ленин не оставлял без внимания подготовку кодекса, в содержание которого он внес значительные изменения. Своеобразие позиции Ленина заключалось в отношении к гражданскому праву в условиях социализма не как к частному праву, а как к публичному праву. Для профессиональных юристов это казалось невозможным. Если гражданское право всегда было частным, его нельзя сделать публичным. Если создавать гражданский кодекс, то надо возрождать все или почти все дореволюционное гражданское право, таков был преобладающий взгляд на проблему. К тому же при ленинском подходе неизбежно возникал вопрос об объеме допущения частного сектора в социалистическое хозяйство, чего не знал тогда никто. Собственно говоря, перед разработчиками Гражданского кодекса ставилась задача практически невыполнимая: требовался нормативный акт, в котором сочетались бы нормы гражданского права и политические принципы советского строя.

Ленин пытался решить эту проблему, исходя из идеи приоритета политических моментов в законе. Задача состояла в том, чтобы не допустить перерастания капитализма государственного в капитализм частнособственнический. Этого можно достичь при условии соответствия закона политической задаче. Главное средство достижения этой цели — контроль государства над экономикой посредством законодательного закрепления его права вмешиваться в частный капитал. В письме Наркому юстиции Курскому от 20 февраля 1922 г. Ленин настаивает на активном вмешательстве государства в частнохозяйственную деятельность: «Мы ничего «частного» не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично — правовое, а не частное. Отсюда расширить применение государственного вмешательства в «частноправовые» отношения, расширить право государства отменять « частные» договоры, применять не cospusjuriesromani(свод законов римского права) к «гражданским правоотношениям», а наше революционное правосознание, показывать систематически, упорно, настойчиво на ряде образцовых процессов, как надо делать с умом и энергией»^{[5, т. 44, с. 397]}. Стратегическая задача гражданского кодекса — «полное обеспечение интересов пролетарского государства с точки зрения возможности контролировать все без изъятия частные предприятия и отменять все договора и частные сделки, противоречащие как букве закона, так и интересам трудящихся рабочей и крестьянской массы. Не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы»^{[5, т, 44, с. 401]}. В повторном письме Д.И. Курскому от 28 февраля он вновь настойчиво требует усиления вмешательства государства в частные дела: «Не угождать «Европе», придвинуться дальше в усилении вмешательства государства в «частноправовые отношения», в гражданские дела»^{[5, т, 44, с. 398]}. Ленин настаивал на возможности государства иметь законные основания для отмены «частных» договоров^{[5, т, 44, с. 412]}.

Логика рассуждений Ленина понятна. С одной стороны, он стремился не допустить чрезмерного ограничения частной инициативы, которая должна была стимулировать экономический подъем, с другой, не допустить неконтролирумого расширения частного капитала. На четвертой сессии ВЦИК IX созыва 31 октября 1922 года он подчеркнул: «мы и здесь старались соблюсти грань между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представляет собой злоупотребления нэпом, которые во всех государствах легальны, и которые мы легализовать не хотим. Мы ни в коем случае не будем себе связывать рук на этот счет. Если текущая жизнь обнаружит злоупотребления, которых мы не досмотрели раньше, мы сейчас же внесем нужные исправления. На этот счет вы все, конечно, прекрасно знаете, что быстроты законодательства подобной нашей, другие державы, к сожалению, не знают»^{[5, т.43, с. 354-358]}. В данном случае в кодекс закладывалось серьезное противоречие, которое большевикам так и не удалось разрешить. Признавая гражданское законодательство текучим, подверженным немедленному изменению в зависимости от политической и экономической конъюнктуры, большевики решали стратегическую задачу соотношения политики, права и экономики в пользу политики. Смысл заключался в том, что все нормы гражданского законодательства должны быть соотнесены с партийными нормами и допустимы до тех пор, пока не противоречат партийным ценностям. Если они вступают в противоречие с этими нормами и ценностями, то они, либо отрицаются, либо запрещаются и становятся наказуемыми вне зависимости от их полезности для общества. Длительность жизни нормативных актов определялась политической конъюнктурой или задачей текущего момента. Эта идея внушалась всем судьям как принципиальная и обязательная для исполнения директива. На VI съезде судебных работников Тамбовской губернии в октябре 1923г. представитель НКЮ заявил: «мы опираемся на марксистскую позицию, понимающее, что право вытекает из взаимоотношений групп и классов, что нормы права вводятся классом, находящимся у власти. В силу постоянных изменений взаимоотношений между классами право будет меняться. Оно обладает текучестью»^{[8, д. 2567, л. 8]}. С точки зрения доктринальных установок и стратегических интересов появление гражданского законодательства большевики рассматривали не иначе как уступку (как и нэп в целом), как временное явление, необходимое до тех пор, пока страна находится в капиталистическом окружении. В директивных документах подчеркивалось, что «для восстановления экономики мы вынуждены допустить гражданские правоотношения, что является временным присутствием буржуазного права в советском государстве»^{[8, д. 2567, л. 12]}. Отсюда существенное отличие советского гражданского законодательства от традиционного, буржуазного. Главное отличие – это его классовое содержание.

10 июля 1923 г. ВЦИК принял Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, в котором присутствовали та же политическая составляющая, что и в Гражданском кодексе. В частности, подчеркивалось, что в соответствии с традиционным правом гражданский процесс это процесс, основанный на состязательности. Судья собирает все доказательства и на их основе принимает решение. В советском государстве суд классовый, поэтому решение должно быть принято на основе пролетарского сознания. В связи с этим ГПК предоставлял огромные права судьям для того, чтобы реализовать принцип оказания помощи судом слабейшей стороне на всякой стадии процесса. Суд мог по своему усмотрению уменьшить или увеличить сумму иска в пользу слабейшей стороне, если цена не оговорена договором^{[9, ст. 179]}.

Совершенно очевидно, что при практической реализация теории текучести законодательства и принципа помощи слабейшей стороне в гражданском процессе, отсутствии гарантии собственности исчезала правовая стабильность как один из основополагающих факторов для динамичной деятельности хозяйствующих субъектов. Все это делало частнопредпринимательскую деятельность в условиях нэпа ненадежной и временной.

Тем не менее, Гражданский кодекс, вступивший в силу с 1 января 1923 г., восстанавливал гражданский оборот и имущественные права. Кодекс исходил из наличия многоукладной экономики нэпа, товарно-денежных отношений. В то же время, в нем были в полной мере учтены указания Ленина о необходимости активного вмешательства государства в имущественные отношения, путем установления существенных ограничений свободы предпринимательской деятельности. Уже в первой статье ГК закреплялось одно из важнейших положений о том, что гражданские права охраняются законом за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально - хозяйственным назначением^{[10, ст. 1]}. Полный же смысл же конкретизировался в статье 30 ГК, согласно которой сделка признавалась недействительной, если она совершена с целью противной закону, а равно к явному ущербу для государства^{[10, ст. 30]}. Таким образом, закон не гарантировал предпринимателям стабильность гражданско-правовых отношений и возможность реально защитить свои имущественные права в суде, что самым непосредственным образом снижал активность физических лиц в гражданском обороте. Усугублялось положение судебной практикой, когда даже в основанных на законе и договоре имущественных интересах частных лиц суд всегда мог усмотреть противоречие их социально — хозяйственному назначению и решить иск в пользу виновной государственной организации, предприятия.

Политическая составляющая кодекса проявлялась и в существенном ограничении видов и размеров имущества, допускаемых в частном обороте. Так, из него были изъяты земля, национализированные и муниципальные предприятия и их оборудование, строения, железные дороги и подвижной состав. Сохранялось монопольное право государства на покупку и продажу иностранной валюты, золотой, серебряной и платиновой монеты. Нормы наследственного права включали нормы о предельной стоимости допущенного к переходу в порядке наследования наследственного имущества и ограничении круга лиц, призываемых к наследованию. Так, имущество, которое можно было передать по наследству, ограничивалось 10 тыс. золотых рублей^{[10, ст. 416-435]}.

По новому в кодексе трактовалось право собственности. Аксиома традиционного права — собственность неприкосновенна - отрицалась. Новый подход заключался в тезисе «мы будем защищать собственность, когда она используется в целях развития производительных сил страны. Если этого нет, то прокуратура может прекратить неправильное использование собственности»^{[3, ф. Р- 648, оп.1, д. 26, л. 77]}. В разъяснениях судам НКЮ проблема гарантии собственности представлялась следующим образом: «Мы не понимаем право собственности так, как мыслит буржуазия. Мы говорим, что мы сделали уступку, передали вещь во временное владение, но собственность в том смысле, как ее понимает буржуазное государство, мы не признаем. Это только временная уступка. И мы передаем во временное владение. Эти уступки будут сняты. Когда мы сможем оградиться от империалистического окружения»^{[3, ф. Р- 648, оп.1, д. 26, л. 81]}. Таким образом, допускалось расширенное толкование права собственности, но следует оговориться, что оно допускалось только в одном случае, когда этого требовала «охрана интересов рабоче-крестьянского государства и трудящихся масс».

Названные и иные ограничения частнопредпринимательской деятельности, установленные ГК РСФСР и конкретизирующими его законами, на практике усиливались произволом государственных и судебных органов. Государственные органы и должностные лица, произвольно толкуя нормы гражданского права, вводили дополнительные условия организации и деятельности частных предприятий, принимали всевозможные меры для распространения на них форм и методов управления государственными и муниципальными предприятиями. Наиболее широко такие действия предпринимались в связи с произвольным толкованием смешанных предприятий. Общества такого типа создавались с участием государства и частных лиц, при этом участие государства в делах общества должно было фиксироваться в его уставе, с четким определением прав и обязанностей государства. На практике государственные органы закупали определенное количество акций конкретного акционерного общества, свободно обращающихся на рынке, и тем самым становились обычными акционерами. Однако руководители государственных органов полагали, что от такой операции акционерное общество становилось смешанным и тем самым распространяли на него порядки, предусмотренные для государственных предприятий; требовали регистрации на бирже внебиржевых сделок, ограничивали размер заработной платы работников общества, подчиняли его деятельность контролю со стороны рабоче-крестьянской инспекции и т. п. Конечно, в рамках многих ограничений, устанавливаемых законодательством и усиливаемых произволом государственных органов, частнопредпринимательская деятельность не имела больших шансов на процветание и даже сколько-нибудь длительную перспективу.

Исходя из концептуально политической предопределенности, суды не рассматривали право на собственность как неотъемлемую. Оговорка, что принцип расширенного толкования права собственности допускалось судами только в отдельном случае, на практике превратилась в его массовое и повсеместное применение. В связи со столь существенным фактором, влиявшим на судебную практику, необходимо обратить внимание на практическую сторону применения гражданского законодательства в условиях нэпа.

Существенные ограничения свободной торговли, существовавшие в начале нэпа, потеряли силу с принятием гражданского и гражданско – процессуального кодексов. Именно с 1923 года свободная торговля и рыночные отношения по всей стране стали характерными чертами и именно с этого момента можно говорить о реализации основных положений новой экономической политики. Поэтому и широкое применение судами гражданского законодательства началось только с 1923 года. В начале же нэпа, задачи перед судами ставились достаточно скромные. IX Всероссийский съезд Советов (декабрь 1921г.) потребовал от Наркомата юстиции несравненно большей энергии в двух направлениях: во-первых, чтобы нарсуды республики строго следили за деятельностью частных торговцев и предпринимателей, не допуская ни малейшего стеснения их деятельности, но вместе с тем строжайше карая малейшие попытки отступления от неуклонного соблюдения законов республики и воспитывая широкие массы рабочих и крестьян в деле самостоятельного, быстрого, делового участия их в надзоре за соблюдением законности. Во-вторых, чтобы нарсуды обратили больше внимания на судебное преследование бюрократизма, волокиты, хозяйственной нераспорядительности^{[11, с. 153-156]}.

В целом надо отметить, что интенсивность рассматриваемых судами гражданских дел в 1920-е годы был достаточно велика. Для того, чтобы представить характер и масштаб рассматриваемых судами гражданских дел возьмем данные среднестатистический 1924 год. В 1924 году в производстве судов РСФСР находилось 14564 гражданских дела. Из них: о зарплате – 172(1,2%); о содержании – 216(1,45%); об имуществе – 2527(17,6%); по договорам- 4969(34,1%); о наследстве – 52(0,35%); прочих исковых – 5657(38,8%); особое производство – 971(7,3%). Из них были разрешены 43,95% дел имущественных, 41,5% - по договорам, 44,9% - о содержании, 41,5% - о наследстве, прочих исков – 50,7%. Наибольшее количество рассматриваемых дел касалось договоров, что объяснимо, учитывая увеличение элементов свободных экономических отношений. Что же касается эффективности работы судов по гражданским делам, то она не превышала в целом 50%. Кроме того, надо иметь ввиду, что Гражданская Кассационная Коллегия Верховного Суда в 1924 году отменила 28,9% всех решений губернских и областных судов по гражданским делам, 23,5% в полном объеме, 10,5% в части. Отмена же решений народных судов губернскими и областными судами составила 38,6%. Наиболее частой причиной отмены решений Нарсудов по гражданским делам – нарушение статей 3(разрешение дел на основании действующих законов), 5(уяснение всех обстоятельств дела), 118(недостаток доказательств), 176(неполнота решения суда). Довольно много встречалось и нарушений материального права^{[12, с.55]}.

Подобное положение было следствием не только законодательных ограничений предпринимательской деятельности, но и произвольно - политическим толкованием норм гражданского права судами, в основе, которой лежала ориентация судов на толкование гражданских взаимоотношений с классовых позиций. Это, в частности, выражалось в принципе оказания помощи слабейшей стороне в гражданском процессе (рабочие и бедняки).

Ориентация судов на классовый подход при разрешении гражданских дел, что означало обеспечение «надежной защиты» имущественных интересов, во-первых, трудящихся и бедняков, во-вторых, государственных учреждений и хозяйственных коллективов (кооперативов). Однако не во всех случаях этот принцип удавалось проводить безусловно и однозначно. Так, например, из всех гражданских исков крестьян, рассмотренных Тамбовским губернским судом в 1926 году, интересы бедняцкой группы крестьян были удовлетворены на 67%, середняков на 18,2%, что позволило губсуду сделать вывод о надлежащей защите имущественных интересов бедняков и соблюдении судами «права бедности». Но при всем этом группа кулаков получила удовлетворение своих исков на 100%^{[8, д. 3469, л. 83]}. Чем объяснить абсолютный результат исков кулаков. Объяснение этому явлению, на наш взгляд, достаточно простое. Дело в том, что иски зажиточной части деревни, были, как правило, к беднякам и середнякам по поводу взыскания долгов. Долги подтверждались долговыми расписками и были бесспорными. Отсюда и соответствующий результат. В наиболее худшем положении находились середняки – 45,6% из их получили отказ по своим искам в отличие от 33% случаев отказа в исках беднякам. Следует также отметить, что доля крестьян в общей массе истцов составляла 76%, из них бедняки составляли 32%, середняки – 58%, кулаки – 10%^{[8, д. 3469, л. 83]}.

Аналогичная ситуация складывалась и в отношении исков государственных учреждений, кооперативов и частнохозяйственных объединений, предъявленных ко всем группам и слоям населения. Претензии госучреждений были удовлетворены на 63%, кооперативов на 8,34%, частных предпринимателей на 75%^{[8, д. 3469, л. 83]}. В данном случае иски государственных учреждений не всегда были обоснованы и не были обеспечены надлежащей юридической защитой в отличие от частников, которые активно использовали как легальных, так и нелегальных адвокатов. Если же брать споры только между государственными учреждениями, кооперативами и частниками, то здесь ситуация несколько меняется. Наибольшее количество исков было предъявлено государственным учреждениям(60%) и кооперативам(56%) и лишь 3,4% приходилось на долю частников. Именно госучреждения и кооперативы отличались чаще всего неисполнением обязательств, в частности недопоставками продукции и задержкой платежей. При этом наибольшее удовлетворение по искам получили кооперативы(83,4%) и госучреждения(77,2%), частники – 56,4%. Наименьший отказ в исках проходился опять же на госучреждения(13,6%) и кооперативы(5,1%)^{[8, д. 3469, л. 84]}. В данном случае судебные органы в своих отчетах смело могли указывать на то, что интересы госучреждений и хозяйственных коллективов находили в судах полную юридическую защиту. Это подтверждают и статистика дел, где истцом с одной стороны являлись физические лица, а с другой госучреждения, кооперативы и частные предприятия. Для последних иски были удовлетворены на 46,1% и отказы в исках составили 20%. Иски же госучреждений и кооперативов были удовлетворены на 78,7%^{[8, д. 3469, л. 84]}. Можно с уверенностью утверждать, что частные предприниматели вели свои гражданские дела с меньшим успехом, чем госучреждения и кооперативы, чему, безусловно, способствовала политически ориентированное судопроизводство.

Если брать общую массу истцов, без разделения их на группы и социальные слои и по всем судам Тамбовской губернии, то картина представляется следующей. Наиболее часто подавали иски крестьяне – 83,2%, что объяснялось их удельным весом в общей массе населения и сложностью взаимоотношений единоличных крестьянских хозяйств между собой и другими хозяйствующими субъектами. Иски крестьянской группы в целом были удовлетворены на 46,3%, бедняцкая группа получила положительных судебных решений в 45,6% случаях, середняки – 47,5%, кулаки – 56%. Наибольший процент отказа в исках падал на середняков – 20, 8%. При рассмотрении «крестьянских дел» суды ориентировались на рассмотрении с классовых позиции, прежде всего, тех категорий дел, решения по которым затрагивали основные интересы крестьянства: иски о расторжении кабальных сделок на аренду земли, иски батраков о зарплате, иски о выделах из крестьянского двора и т.п. Большое количество дел рассматривалось о фиктивных разделах дворов с целью уклонения от уплаты налогов. В отношении данных дел устанавливались краткие сроки рассмотрения и внеочередность.

Среди городского населения наибольшую судебную защиту получали рабочие и служащие. Рабочие получили наибольший процент удовлетворенности в исках – 62,1%, служащие – 61,8%. На рабочих и служащих приходился и наименьший процент отказа в исках и прекращенных дел. Часто возникали ситуации « сложно - политические». Например, судья разбирал дело о взыскании квартирной платы между рабочим - владельцем дома и рабочим, снимающим у него квартиру. Если он удовлетворял иск одного рабочего (владельца), то был недоволен другой рабочий, и наоборот. Отсюда жалобы. В таких случаях пытались разрешить спор договоренностью сторон, что не всегда удавалось. После чего удивлялись: как это люди одного класса не могут решить экономический спор? В совокупности, трудящиеся, бедняки и рабочие, по мнению судебных органов, находили в судах полную и надежную защиту своих имущественных интересов^{[8, д. 3469, л. 84]}.

Несмотря на имеющиеся проблемы в реализации классового принципа при рассмотрении судами гражданских дел, суды стремились действовать в соответствии с политическими установками, чему способствовала юридическая неопределённость термина «охрана интересов рабоче-крестьянских масс», имевший, скорее, не юридическое, а политико–доктринальное содержание. Политически ангажированное гражданское законодательство, предоставлявшее судьям право широкого толкование гражданского кодекса, то есть применение вместо норм закона «революционного правосознания» в тех случаях, когда этого требовала «охрана интересов рабоче-крестьянского государства и трудящихся масс, неизбежно вело к тенденциозности судебных решений. Суды игнорировали принцип равноценности наказания, когда решения принимались в пользу рабочих и бедняков, несмотря на фактическое содержание дел. Частных предпринимателей судили по многочисленным поводам, но неизменно присутствовала формулировка: «За нарушение советских законов». Приговоры в отношении «нэпманов» отличались жесткостью и необоснованностью, а в отношении рабочих и бедняков мягкостью и снисходительностью. Суды действовали по простому принципу: «Если рабочий, то принимать во внимание. Крестьянин тоже. Нэпман чуть чихнет, его в суд»^{[3, ф. Р.- 655, оп.1, д. 22, л. 73]}. Период нэпа характерен многочисленными уголовными процессами по «злоупотреблению нэпо». Уже в декабре 1921г. в Москве был организован судебный процесс над 35 частными предпринимателями. Они обвинялись в нарушении кодекса законов о труде, эксплуатации малолетних, подростков и женщин, удлинении рабочего дня и т.д. Обвинителями выступали рабочие крупных предприятий, как члены партии, так и беспартийные. Суд приговорил более десяти предпринимателей к крупным штрафам или к принудительным работам без лишения свободы. Ленин этот процесс прокомментировал довольно угрожающее: мы число этих примеров умножим, строго карая попытки нарушения наших законов господами частными предпринимателями^{[5, т. 44, с. 322-333]}.

Попытки же частных предпринимателей использовать адвокатов для защиты своих интересов большого результата не давали. Официальная адвокатура была под «колпаком» ГПУ, которая проверяла их на предмет отсева, к тому же официальные официанты, как правило, на процессе занимали пассивную позицию. Поэтому граждане в массовом порядке обращались к «подпольным адвокатам». По версии властей, их популярность объяснялось использованием непозволительных методов работы. Но они брались за дела, за которые легальные не брались. Их допускали к выступлению в судах, но при этом стремились дискредитировать и даже привлекали к административной и судебной ответственности.

Частные предприниматели пытались решить проблему методом лоббирования своих интересов с помощью коммунистов, привлекая их на административные должности на концессионных и частных предприятиях. Но в августе 1926 года ЦК РКП(б) принял постановление «О порядке занятия коммунистами административных должностей на концессионных и частных предприятиях». Постановление запрещало занятие коммунистами административных должностей на концессионных и частных предприятиях. В исключительных случаях занятие этих должностей было возможно лишь в каждом отдельном случае с особого разрешения губкома или окружкома^{[8, д. 2995. л. 155]}.

Особенно последовательно «классовую жесткость» стремились проводилась в тех случаях, когда против трудящихся иски выдвигались нэпманами и кулаками. В ноябре 1924г. НКЮ дал судам указание, в котором подчеркивалось, что когда мягкость приговора нецелесообразна (по политическим мотивам, экономическая целесообразность), то в таких случаях губсудам надлежит в совершенно секретном порядке, не касаясь конкретных дел, дать Нарсудам соответствующие указания о мотивах, вызывающих необходимость по таким делам на определенный период усилить репрессию»^{[8, д. 20, л.117]}. В итоге наказуемым часто становился тот, кто экономически был сильнее и приносил реальную пользу обществу. Судьи в такой системе прямо или опосредствованно всегда выступали как члены партии, связанные партийной дисциплиной. Поэтому судья не руководствовался в принятии решения сохранением пользы, выгоды, целесообразности даже в таких утилитарных делах, как производство, обмен, торговля, прибыль и прирост, собственность, отношения собственности.

Ограничение гарантий частной собственности на средства производства, многочисленные ограничения и классовое содержание судебной практики по гражданским делам ограничивало частнопредпринимательскую деятельность и в пространстве и во времени, делало ее ненадежной, временной. Отсутствие же долгосрочной перспективы существенно снижало возможности частного бизнеса в развитии, в том числе и в развитии производительных сил страны. Это находило проявление в боязни каких-либо экономических инициатив, незаинтересованности в расширении производства, хищениях, главной мотивацией которых было стремление успеть сорвать «куш, а там трава не расти», не рассчитывая свой бизнес на долгосрочную перспективу. Надо иметь ввиду и то, что в частнопредпринимательскую сферу в 1920-е годы шли в основном авантюристически настроенные люди, которые внесли в экономику свою предприимчивость, изворотливость и деловую хватку. В начале нэпа они не располагали существенными ресурсами, и в стремлении накопить первоначальный капитал шли на нарушения закона. Это во многом созвучно с современной Россией, когда неразборчивость в средствах и экономические преступления служат основой первоначального накопления.

Положение осложнялось слабой подготовкой судей. Гражданско-кассационное отделение Тамбовского губсуда, анализируя отмененные решения нарсудов в декабре 1925г., пришло к выводу, что большинство судей не имеют специальной подготовки, слабо ориентируются в гражданском законодательстве и решают свои дела скорее чутьем, чем правильным применением кодекса^{[3, ф. Р.- 655, оп.1, д.20, л. 119]}. В целом можно утверждать, что суды столкнулись со значительными проблемами в отправлении правосудия. Это объяснимо, учитывая сложность перехода от состояния войны к мирным условиям. Работа судов в новых условиях резко изменилась, стали в значительных количествах появляться дела, связанные с имущественными отношениями (купля - продажа, долговые обязательства, нарушение договоров и т.д.). Возникла огромная путаница в понятиях, поскольку смешались все правовые представления времен гражданской войны. Абсолютное большинство судей не имели представления о научных основах права, и соответственно ничтожно мало было судей - носителей идей правосудия, то ведение гражданских дел для них представляло большую сложность, чем ведение уголовных дел. Положение усугублялось низким профессиональным уровнем судейских кадров. Так в 1927 г, лишь четверть народных судей имела юридическое образование (причем, только 2% - высшее)^{[3, ф. Р-527, оп.2, д. 30, л. 367]}. При таком составе судей не могло не быть многочисленных судейских ошибок. Так, по гражданским делам в 1920- е годы отменялось 34,7 % решений судов^{[3, ф. Р-527, оп.2, д. 30, л. 367]}.

В провинции длительное время вообще не знали о сути происшедших изменений в гражданских правоотношениях. Они мыслили категориями гражданской войны, не воспринимая нэповских новаций. Они были убеждены, что «буржуазию надо лишить всех человеческих прав», и воспринимали свободу экономической деятельности для нее как оскорбление, или даже как предательство революции. Еще долго после официального введения нэпа в российской глубинке суды выносили приговоры за спекуляцию, куплю продажу и т.п.

Во второй половине 1920-х годов давление на негосударственный сектор экономики резко возрастает, значительная роль в этом процессе была определена судам. До 1927 г. видна определенная последовательность и налаживаемый порядок в деятельности судов. Все чаще звучали слова о том, что неукоснительное следование закону, возможно лишь в условиях независимости суда от исполнительных органов власти. Работа советского суда должна основываться исключительно на законах советского государства, на всестороннем анализе всех обстоятельств дела в совокупности и на оценке доказательств по внутреннему убеждению судей. Необходимость принятия регулирующих мер в отношении судов становилась всё более и более актуальной. Принятие Положения о судоустройстве 1926 г. в формальной части укрепило независимость судов по осуществлению правосудия, ограничив вмешательство административных и иных органов в их деятельность. Оно ещё раз подтвердило особый порядок досрочного отзыва судей на основании совместного решения Народного Комиссариата юстиции и соответствующего губернского, областного или краевого исполкомов. Положение уточнило также порядок дисциплинарного производства и наделило пленумы губернских, краевых, областных, окружных судов и Верховного Суда РСФСР правом отстранять от должности судей, в отношении которых возбуждено дисциплинарное производство (ст. 49 «б», ст. 119 «ж», ст. 165 «ж», ст. 186- 200)^{[6, 1926 г. № 85, ст. 624]}. В действительности же, реальность далеко не совпадала с намерениями. Благие намерения по поводу независимости судей оказались нежизненноспособными в связи с изменением социально- политической обстановки и началом наступления на капиталистические элементы во второй половине 1920-х годов. Можно говорить о том, что с 1927г. начинается юридический абсурд. Одна политическая кампания следовала за другой, в которые самым активным образом были вовлечены суды. В таких условиях, конечно, невозможно было совместить, с одной стороны, принципы экономической целесообразности в отношении крестьян, с другой, принципы политической целесообразности (политической доктрины). Должно было быть что-то одно, и этим одним стала политическая целесообразность. Широко распространялось представление о возможности, и даже необходимости отступления от указаний закона при вынесении решений. На местах получили четко ориентированную политическую установку: «Мы действуем исходя не из закона, а исходя из политической или экономической целесообразности. Поэтому в случаях, когда суды не выполняли получаемые предписания, губисполкомы должны досрочно отзывать судей и накладывать партийные взыскания»^{[8, д. 1342, л.15]}. В инструктивном письме № 1 Верховного суда РСФСР за 1927 год прямо указывалось, что «суд откровенно может пойти дальше, чем гласит буква закона, если это во имя интересов трудящихся и государства»^[13]. Основным лозунгом работы судов становится установка «минимум формы, максимум классового существа». В целях «повышения эффективности борьбы с капиталистическими элементами» некоторые категории гражданских дел из ведения судебных органов были изъяты. Фактически провозглашалось «узаконенное беззаконие». Судам и прокуратуре предоставлялись неограниченные возможности вынесения решений, порой выходивших за границы правового поля. Это привело к «классовому судебному упрощенчеству», которое создало условия для массового произвола. В данном случае можно говорить о решениях и действиях судов, лежавших за пределами права, о фактической замене права политическими установками, когда при рассмотрении гражданских дел фактические обстоятельства дела судами не рассматривались, а принималось политически мотивированное решение. Судьи в таких условиях – безгласные статисты, а суды так и не стали особым государственным органом, независимым и подчиняющимся только закону, что означало, что главная проблема правосудия решена не была.

Анализ судебной практики по гражданским делам в 1920- е годы позволяет сделать несколько основных выводов. Во–первых, в конце 1920-х годов экономическая и политическая ситуация вновь привела к полному подчинению судей административно – партийному произволу, что привело к еще большей деформации судебной практики по защите гражданских прав, гражданское судопроизводство приобрело откровенно политический характер. Судья, не стесненный чрезмерными формальными определениями, предоставление ему известного простора, как это происходило в 1920-е годы, несомненно, разумное правило. Но разумное при одном условии. Для применения разумных постановлений нужны были судьи, не сведенные на положение простых партийных функционеров, а действительно независимые, квалифицированные судьи, тогда эта разумность будет давать положительные результаты. Судьи же в советской правовой системе прямо или опосредствованно всегда выступают как члены партии, связанные партийной дисциплиной. Поэтому судья не руководствуется в принятии решения сохранением пользы, выгоды, целесообразности даже в таких утилитарных делах, как производство, обмен и потребление экономических ценностей - торговля, прибыль и прирост, собственность, отношения собственности. Судьи руководствовались четкими установками - все эти экономические категории подчинены партийным нормам и допустимы до тех пор, пока не противоречат партийным ценностям. Если они вступают в противоречие с этими нормами и ценностями, то они, либо отрицаются, либо запрещаются и становятся наказуемыми вне зависимости от их полезности для общества.

Во–вторых, на протяжении 1920-х годов в деятельности судов со всей определенностью проявилось партийное начало, особенно усилившиеся в конце 1920-х годов. Юридический софизм тех времен не отличался особой замысловатостью – суд должен исходить из классовой сущности советского государства и судья, принимая решение по имущественному спору, учитывать классовую принадлежность истца или ответчика, при этом зачастую интересы частного предпринимателя оставались на втором плане.

В–третьих, деятельность судебных органов в двадцатые годы осуществлялась под воздействием двух основных доктрин. С одной стороны, доктрины, выраженной в программе построения пролетарского государства. Ограниченный рамками доктрины, суд был институтом однопартийной системы и решал задачу правового давления на «классово – чуждые элементы». С другой стороны, суд, безусловно, оказывался под воздействием доктрины, сформулированной идеологией нэпа, и был вынужден принимать решения, в рамках этой идеологии. В результате возникало резкое противоречие, которое в рамках нэпа так и не было разрешено.

Нельзя отрицать очевидного факта, что в новых экономических условиях у государства было стремление поставить экономическую жизнь на жизнь на основу порядка, закона, найти оптимальный вариант правого регулирования хозяйственной деятельности всех субъектов гражданско-правовых отношений. В этом направлении шла постепенная замена абстрактного во многом революционного правосознания, законодательной нормой. Но нельзя не видеть и того, что в основание закона закладывался политический фундамент, поскольку гражданское законодательство должно было решить две трудно совместимые задачи: способствовать развитию товарно-денежных отношений, становлению экономики страны, развитию предпринимательства и в то же время ставить надежные заслоны любым попыткам частного капитала подорвать доктринальные основы политического режима. Но совместить и тем более их решить оказалось невозможным. На протяжении всего периода новой экономической политики так и не была снята проблема законодательного ограничения частного капитала, необходимого для его полноценного участия в восстановлении экономики страны. Во всех декретах 1920-х годов неизменно присутствовала политическая составляющая, что ограничивало свободу экономической деятельности.

Право, закон в такой ситуации отрывались от реальных экономических процессов, что позволяло власти манипулировать хозяйственными структурами в интересах реализации политической доктрины. Большевикам так и не удалось создать эффективную правовую систему, которая бы адекватно отвечала экономическим потребностям страны, причиной тому были политические амбиции и узко-материалистический политический прагматизм. Политический прагматизм проявлялся и во временно - тактическом характере нэпа. Правовая основа для ликвидации нэпа, как системы несвойственной социалистическому укладу жизни в 1920-е годы была величиной постоянной, поскольку основой провозглашенного на X съезде партии курса на новую экономическую политику явилось стремление сохранить за государством контроль над экономикой, а партии над политическими процессами в стране. Как только миновала непосредственная угроза потери большевиками власти, восстановление экономики приобрело устойчивый характер, то дальнейшее развитие рыночных начал в экономике теряло смысл. С 1926 года начинается открытое наступление «на капиталистические элементы города и деревни». Происходит постепенное снижение доли частного капитала в производстве вплоть до полной его ликвидации в конце 1920-х годов.

Таким образом, соотношение политики, права и экономики в условиях нэпа было явно не в пользу права и экономики, а в первую очередь в пользу политике и идеологическим догматам. Сложившаяся сразу же после октября 1917 года односторонняя ориентация права на политику продолжала быть определяющей и в 1920- е годы. Принцип законности подменялся принципом « революционной целесообразности», которую следует рассматривать как один из способов реализации политической доктрины посредством механизма правотворчества и судебной практики, которая не всегда прямо вытекала из закона. Поэтому все предпринимаемые меры по развитию частного сектора экономики давали половинчатый эффект.