Когнитивная интеркультура

Беляев Вадим Алексеевич кандидат философских наук независимый исследователь 125364, Россия, г. Москва, пр-д Парусный, 9, кв.63 Belyaev Vadim Alekseevich PhD in Philosophy Temporarily unemployed 125364, Russia, g. Moscow, pr-d Parusnyi, 9, kv.63 vbelyaev@yandex.ru Другие публикации этого автора

В этой статье я продолжу разговор о теории интеркультуры. Речь пойдет о когнитивной размерности интеркультуры. Речь пойдет в предположении, что интеркультура, как социокультурная система, имеет набор базовых принципов построения. Эти принципы выражаются во всех ее размерностях, В том числе – в когнитивной размерности. С точки зрения теории интеркультуры науку и научность, в современном понимании этих слов, можно назвать специфическим когнитивным продуктом интеркультуры. Через новоевропейскую науку и научность базовые принципы интеркультуры находят свое выражение.

В этой статье я сначала заведу разговор о базовых принципах, а потом выведу разговор на конкретное обсуждение того, как эти принципы выражаются в научности и науке.

А начну я с анализа работы И.Канта «К вечному миру». В этой работе можно найти подходя к теории интеркультуры, как они искались в процессе рождения новоевропейского мира, то есть в процессе рождения интеркультуры.

Вот предварительные статьи договора о вечном мире:

1. Ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении тайно сохраняется основание для будущей войны.
2. Ни одно самостоятельное государство (большое или малое — это безразлично) не должно быть приобретено другим государством ни по наследству, ни в обмен, ни куплей, ни в виде дара.
3. Постоянные армии (milesperpetuus) должны со временем полностью исчезнуть.
4. Государственные долги не должны использоваться для внешнеполитических дел.
5. Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и правление других государств.
6. Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем состоянии мира, как, например, засылка убийц из-за угла (percussores), отравителей (venefici), нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене (perduellio) в государстве неприятеля и т. д.^[1]

Окончательные статьи договора о вечном мире:

1. Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским.
2. Международное право должно быть основано на федерализме свободных государств.
3. Право всемирного гражданства должно быть ограничено условиями всеобщего гостеприимства. ^[1]

Но больше всего меня заинтересовал тот раздел кантовской работы, который говорит о гарантиях вечного мира. В нем Кант задает систему внешних условий, «объективных обстоятельств», которые есть или которые нужно создать, и которые втискивают человека в состояние «вечного мира».

С моей стороны я задаю к этому разделу и вообще к кантовской работе следующие вопросы. Что означает «гарантия вечного мира»? Откуда она должна прийти? Кто ее должен обеспечить? Надо обратить внимание на то, что все «зло мира» в кантовской позиции исходит от человеческой субъективности, злой воли человека. В своем «естественном состоянии» люди противостоят в разных отношениях друг другу, борются друг с другом. Только переходя в «гражданское состояние» они настраивают свою жизнь на конструктивное совместное существование. Откуда берется «гражданское состояние»? Оно достигается последовательным подчинением человека законам разума.

Интересный вопрос: что такое разум в данном контексте? Это та инстанция в человеке, которая дает возможность всем индивидам когнитивно соизмериться друг с другом?

Кант неявно подразумевает следующее. Разум у всех индивидов один и тот же, он тождественен себе. В этом смысле он не может отделять одного индивида от другого, так как, если бы последнее было возможно, то у гражданского состояния человечества не было бы ни какого внутреннего для человека собирающего начала. Кант подразумевает наличие такого начала, и называет его разумом. Но это не только название. Это противопоставление собирающего, объединяющего начала в человеческой природе всем остальным, которые для Канта и в целом для его эпохи – скорее разъединяют человечество, чем наоборот. Самый крупный «разъединитель» среди них – религия. Религия основывается на другой стороне человеческой природы, которая оказывается по факту тем, что только в локальном отношении может объединять людей. В глобальном отношении она их разъединяет. И не просто разъединяет, а заставляет воевать друг с другом не на жизнь, а на смерть. Тот, для кого состояние «перманентной войны» людей друг с другом является вызовом – как для Канта – примет как вызов и состояние религиозных войн. Это тем более будет для него вызовом, что религиозные войны гораздо бескомпромиссней, чем все остальные. Одновременно они несут в себе громадное внутреннее противоречие человеческой природы. Каждая из сторон, участвующих в религиозной войне, стремится оправдаться стремлением освободить себя и все человечество от неправильной истины, неправильного стремления к истине. Так как истина религии – это истина, находящаяся по ту сторону земной реальности, то и война в земном пространстве – это действие со вторым или еще более низким уровнем ценностной приоритетности.

– Ты сейчас говоришь о земной войне. Как ты правильно заметил, истина и сосредоточие пути религиозного человека находятся за пределами земной реальности. Ведь именно земная реальность как таковая и является полем отрицания для религии спасения. (Не буду сейчас говорить о других религиях.) При этом всякое отклонение от религиозного пути к истине – это гибель, отсутствие спасения. Так почему верующие должны мириться с теми, кто отклоняет их от пути к истине, от правильного пути к истине? Кант борется за какого человека, за какое человечество? Какому человечку он хочет предоставить право быть? Тому, который в свое время (до возникновения религий спасения) создавал ситуации, которые и привели к возникновению религий спасения как способа выйти из вызывающих ситуаций?

– Я согласен, что здесь актуален вопрос о качестве человеческой природы, которой Кант предлагает предоставить свободу. Кант не актуализирует тему о религиозных основах «вечной войны» естественного состояния – но это следует сделать.

– Разве войны «естественного состояния» – это только или преимущественно религиозные войны? Я думаю, что в гораздо большей степени они – результат столкновения человеческого эгоцентризма, в его индивидуальном и коллективном, сознательном и бессознательном выражении.

– К этому можно добавить еще ксенофобию – бессознательное враждебное отношение к иному: иному способу мышления, иному способу существования.

– Хорошо. Так вот, эгоцентризм и ксенофобия достаточны для того, чтобы «естественному состоянию» быть войной всех против всех.

– Но тут же надо сказать, что религии, особенно развитые религии, как это не парадоксально, стали еще одним способом, этапом развертывания «естественного состояния» и, соответственно, войны всех против всех.

– Как это? Развитые религии, особенно интернациональные религии всегда были тем средством, которым человек старался решить проблему тотального противостояния людей внутри земной реальности. Я, конечно, сейчас озвучиваю не внутренне зрение религий на самих себя, на мир и человека, а точку зрения на религии «со стороны», со стороны земного существования человечества.

– Вот именно. Озвучивая именно такую точку зрения, ты должен понимать, для чего эта точка зрения создавалась. Для того чтобы соизмерить религии между собой. А для чего соизмерить? Для того чтобы прекратить холодные или горячие войны между ними, которые происходят от несоизмеримости. Все религии, а особенно мировые, – это, в числе прочего, и проекты локального или глобального прекращения войн всех против всех, основанных на эгоцентризме и ксенофобии. (Назовем эту цель религий – «земной». Будем удерживать понимание того, что главная цель религий – «небесная» – спасение от земной реальности.) Но – обрати внимание – у этого религиозного способа прекращения войн есть принципиальное ограничение, которое делает поставленную цель стратегически неосуществимой. (Если бы мировая религия существовала в единственном числе, то осуществимость ее цели могла бы не иметь этого ограничения. Но мировых религий – много.) Когда социокультурные области, связанные внутри себя той или иной мировой религией, приходят в соприкосновение друг с другом, то вступает в силу их взаимное отталкивание. Внутренне религии описывают это неприятие разницей в символах веры. Внешне это можно описать как те же самые эгоцентризм и ксенофобию, спроецированные на внутренний символический мир религий. В любом случае пришедшие в соприкосновение социокультурные области с религиозной организацией начинают борьбу друг с другом и оформляют эту борьбу как борьбу материализованных систем мировоззренческих принципов. На уровне символов веры эти системы принципов несовместимы. Поэтому война, в общем случае, начавшись, не должна закончиться.

– Так ли это? По-моему не было еще религиозных войн, которые длились бы бесконечно. Все войны когда-то заканчиваются.

– По факту – да. Но в принципе? Какими должны быть в принципе условия прекращения начавшихся религиозных войн? Я нахожу следующее. Одним вариантом может быть полная победа одной из сторон. Если одна социокультурная область поглотит все остальные, то война конечно кончится. А если нет? Представим себе ситуацию, в которой несколько социокультурных областей, внутренне религиозно организованных, вошли в неустранимое соприкосновение друг с другом, и началась «мировая религиозная война». Представим, что нет выделенной стороны, которая могла бы поглотить все остальные стороны. Каков может быть исход. Первый случай – это истощение сил всех сторон или их взаимное уничтожение. Второй вариант – особый случай, который выводит конгломерат вошедших в соприкосновение социокультурных областей в качественно новое состояние. Представим себе, что у каждой из воюющих сторон возникает осознание, что подобного типа противостояние не спасает ни кого, и губит всех, что из этого противостояния нужно выходить.

– Это в каком смысле? По предложенным тобой обстоятельствам, люди, принадлежащие борющимся областям, проникнуты каждый своими принципами, которыми они не могут поступиться, и поэтому должны продолжать борьбу до победы или до собственной смерти.

– Да, но это был первый вариант. Второй – рассматриваемый – вариант предполагает, что внутри каждой социокультурной области происходит расслоение. На «человеческое» и «религиозное». Приходит осознание, что море войны, в которое все оказались погружены, не менее, а даже более страшно, чем потеря спасения на небесах. Я выразился условно. В общем, страх уничтожения, чувство небытия в океане войны может внутренне разделить тех, кто не является религиозным фанатиком, и обострить позицию тех, кто уже не был таковым. Желание земного мира может оказаться сильнее желания остаться верным тем материализациям своих принципов, за которых собственно и сражались стороны.

Здесь очень важный пункт. Я говорю не о том, что люди, до этого бывшие религиозными, решили ради земного мира стать безрелигиозными. Я говорю не об отказе от принципов, а об отказе от тех реализаций принципов, которые заставляют адептов бороться с подобными реализациями других принципов. Внутренне расщепление религиозного человека ради земного мира может происходить на две части: «человеческую» и «религиозную». «Человеческая» – та часть его способа существования, которая предназначена для мирного земного сосуществования с людьми, имеющими другую мировоззренческую основу, например, другую религиозную основу. «Религиозная» – та часть, которая остается верной исходным мировоззренческим принципам, но меняет их реализации так, чтобы можно было мирно сосуществовать на земле с людьми других вероисповеданий.

Как для этого должна быть изменена реализация религиозных принципов? Если говорить в общем, то должны быть существенно ослаблены эгоцентризм и ксенофобия, выраженные в теории и практике религиозной жизни. Религиозная нетерпимость должна быть заменена на веротерпимость (в общем смысле на терпимость к инакомыслию). А на уровне религиозного сознания должен возникнут метатеоретический уровень, который должен говорить о том, что бог един для всех, но каждый народ, группа или отдельный человек идет к нему своим конкретным путем, называя его своим конкретным именем. Несовпадения в путях и названиях – результат несовершенства человеческой природы. Нужно терпимо относиться к этому несовершенству в себе и других. Это первый подход к тому, чтобы на месте непрекращающейся религиозной воны многих социокультурных областей построить единое социокультурное пространство нового, до этого не случавшегося типа.

Теперь нужно ввести несколько важных понятий и разъяснить их смысл. Я говорил о социокультурных областях, имеющих религиозную внутреннюю организацию, и я говорил о рождении новой социокультурной организации на их месте. Эта новая организация должна быть способом прекращения «непрекращающейся» войны, можно сказать, способом установления «вечного мира». Для концептуализации и сопоставления старой организации и новой нужно создать особое концептуальное пространство. Будем считать, что такое пространство создается разговором о социокультурных системах как ценностных системах, при этом сами социокультурные системы и их взаимоотношения надо рассматривать с точки зрения стратегий преодоления борьбы ценностных систем.

Что такое – стратегии преодоления борьбы ценностных систем? Каждое общество можно рассматривать как совокупность ценностных систем. Ценностными системами могут быть индивиды, группы, субкультуры и другие организованности внутри культуры. предположим некое состояние, подобное «естественному состоянию» людей Канта, в котором индивиды и группы как ценностные системы находятся в постоянном конфликте друг с другом. Эти конфликты разного рода, доходящие до войны всех против всех. Это логично воспринимать как вызов. В ответ на этот вызов возникает задача преодоления борьбы ценностных систем. Самой древней и вполне эффективной является стратегия, которую я называю сверх–ценостной. Она представляет собой объединение пространства конфликтующих ценностных систем под одной системой, которую можно назвать сверх–ценностной. Сверх–ценностной в том смысле, что высший жизненный смысл устанавливается единым для всех, устанавливается как некая высшая инстанция, направляющая человека за пределы «слишком человеческой», земной реальности. Эта инстанция превосходит в своем приоритете все остальные ценности, которые только могут существовать у людей. Классические пример такой системы – монотеистические теократии. Можно сказать, что все развитые традиционные культуры до новоевропейской и вне новоевропейской основаны на сверх–ценностной стратегии. Поэтому их для простоты можно называть ценностными системами типа «культура».

Если все социокультурные системы, кроме новоевропейской, – культуры, как задать структуры новоевропейской социокультурной системы, и как назвать ее? Новоевропейская социокультурная система образована на основе другой стратегии преодоления борьбы ценностных систем. Назовем эту стратегию до–ценностной.

Почему на основе другой ценностной системы? Потому что рождение новоевропейского мира можно считать ответом на вызов непрекращающейся войны ценностных систем типа «культура». Что это за война? В узком смысле – это эпоха религиозных войн после Реформации. Единая до этого католическая Европа разорвалась на миры Реформации и Контрреформации. А мир Реформации в свою очередь разорвался на множество конфессиональных ответвлений. К этому можно добавить процесс образования национальных государств и первые буржуазные революции. Все это можно считать широким контекстом войны всех против всех, где «все» – это социокультурные системы типа «культура».

Итак, имеет описанную выше ситуацию, в которой на едином жизненном поле ведут войну не на жизнь, а на смерть несколько социокультурных систем типа «культура». То есть имеет «мировую войну культур». Зададим, эта война не может закончиться победой одной из культур. То есть междоусобная война материализаций сверх–ценностной стратегии не может разрешиться через саму же сверх–ценностную стратегию. Это тот вызов, который приняло европейское человечество. Ответом на этот вызов можно считать стратегию на создание Новой Европы, на создание новой социокультурной системы, основанной на другой стратегии преодоления борьбы ценностных систем. Это до–ценностная стратегия.

Что значит «до–ценностная» стратегия? Мы имеет борьбу «культур», то есть материализаций «сверх–ценностной» стратегии. Как из этой «войны естественного состояния» культур выйти к «вечному миру» культур? Нужно принципиально изменить ценностную геометрию каждой из культур таким образом, чтобы создалось единое социокультурное пространство, в которое каждая из борющихся культур могла войти на основаниях части единого ценностного пространства. Нужно выделить из противоборствующих ценностных систем единую, общеприемлемую основу, так сказать «общечеловеческие» ценности. Какими по содержанию должны быть эти ценности? Если надо выйти из противостояния ценностных систем, на вершинах иерархий которых находятся сверхчеловеческие, сверхземные ценности, то объединяющей основой неизбежно окажутся ценности земного, «слишком человеческого» порядка. Именно таковы по содержанию «общечеловеческие ценности» в современном понимании. Это ценности земного человеческого существования. Они должны стать основой мирного сосуществования культур, их «вечного мира». Что должно произойти со сверхчеловеческими и сверхземными ценностными слоями культур? Они должны стать тем, что не нарушает социальный мир на основе «общечеловеческих» ценностей. Как это должно быть в «материале» можно видеть по современному положению религий и других сверх–ценностных идеологий в современных светских обществах. То, что сегодня называют светскими обществами и есть общее социокультурное пространство, построенное на основе до–ценностной стратегии. Имеет смысл называть это социокультурное построение интеркультурой. Переворот, который произведен новоевропейской культурой в направлении «вечного мира» культур можно назвать интеркультурным переворотом.

Теперь, после объяснения смысла интеркультурного переворота на примере безысходной борьбы культур, религиозно организованных внутри себя, можно перейти к более общей ситуации «борьбы культур» и более общей форме интеркультурного построения.

Я говорил о религиозной внутренней организации культур как о самом ярком и классическом примере ценностной организации социокультурной системы типа «культура». Если от религиозной формы перейти к веро-центристской форме, то будет еще более общее определение социокультурной системы типа «культура». Что в данном случае надо понимать под верой? В общем, то же, что понимается под верой в случае религии. Скажем так: внерациональная, сверхрациональная или дорациональная заданность личности или группы в отношении конечного смысла своей жизни. В этом определении я сделал акцент на позиции по ту сторону рациональности и на связанности с конечным смыслом своего существования. На мой взгляд, это вполне будет описывать понятие «вера» в отношении всех реализаций сверх–ценностной стратегии. Сверх–ценностную стратегию в описанном смысле можно будет назвать веро-центристской стратегией.

Количество возможных реализаций сверх–ценностной стратегии в общей форме будет практически бесконечным. Причем не обязательно, чтобы вера вела ее адептов по ту сторону земного. Достаточно, чтобы столкновения личностей или традиций, ведомых разными верами, по содержанию были несовместимы. У каждой из сторон будут свои символы веры, свои «не могу иначе». Каждая из сторон не сможет «поступиться принципами». В итоге возникнет непримиримое противостояние.

– Приведи пример. Не совсем ясно, что ты имеешь в виду.

– Например, противостояние различных мировоззрений, школ, парадигм и теорий в науках и искусствах.

– А почему в науках и искусствах? Разве там идет какая-то борьба, которая может закончиться взаимным уничтожением?

– В определенном смысле – нет. Но в определенном смысле и – да. Здесь вопрос касается части условий, которые требуются для создания ситуации потенциального взаимного уничтожения. Например, в отношении научных программ. Допустим, есть несколько научных программ, существующих в поле одной научной дисциплины. Эти программы так направлены каждая в свою сторону, что они представляют собой «пространство с расходящимися параллельными». У них есть общее поле, на которое они сходятся на момент коммуникации друг с другом. Но эта коммуникация, скорее всего, будет представлять собой «разговор немого с глухим».

– Но будут ли они сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть?

Так же как сражаются религиозные социокультурные системы? Нет. Но за счет чего – нет? За счет того, что у них отсутствует общее жизненное пространство. То пространство коммуникации, на котором они сходятся для того, чтобы увидеть друг друга, остается только символическим пространством, инсталляцией, существующей на момент схождения. С символической точки зрения их взаимное противостояние является борьбой несовместимостей – и в этом смысле борьбой не на жизнь, а на смерть. Но только с символической точки зрения. У такого противостояния нет другой размерности, кроме символической. Поэтому реальные люди и группы, которые стоят за теоретическими программами, сталкиваются только своими символическими размерностями. Материализации символических миров не так закончены, как материализации ценностных систем социокультурных миров. Социокультурные ценностные системы типа «культура» подразумевают целостное, от самого верха до самого низа, простроенное жизненное пространство, в котором нет возможности быть свободным от заданной ценностной системы. Конечно, я имею в виду свободу на уровне распорядка культуры. Легко можно себе представить, что какие-то личности или традиции создают отдельные внутренние ценностные миры, которые отличаются от ценностных миров объемлющих их культур. Но это будет только результатом отсутствия полного контроля культурой внутренних миров тех, кто является подконтрольным. В средние века в Европе таких людей называли безбожниками или еретиками, а традиции называли безбожными или еретическими традициями. В общем смысле во всех развитых культурах существовали эзотерические традиции, которые были обращены внутрь себя и культивировали внутри себя особые ценностные системы. Это обращение внутрь было и способом защититься от внимания культуры, которая, если бы их заметила, стала бы бороться с ними. Такое обращение было и способом противостояния внешнему, экзотерическому пути, который подразумевает и экспансию традиции на окружающий мир и институционально-ритуальный способ воспроизводства традиции.

Так вот, отдельные от культуры личности и традиции всегда существовали. Но это, повторю, было результатом невозможности более глубокого контроля за внутренним миром людей. (Феномен «тоталитарных обществ» ХХ века – это не что-то принципиальное отличное, по своей архитектонике, от традиционных культур. Это – «тоталитарный» способ реализации такой архитектоники.)

Социокультурная система типа «культура», как материализация ценностной системы, не подразумевает разделение жизни отдельных людей и групп на то, что принадлежит системе ценностей культуры и то, что ей не принадлежит. Ей принадлежит весь человек. Поэтому символическое и материальное в нем соединено в одно целое. В нем не подразумевается разделения на «просто человека» и «представителя культуры». Ценностная система культуры реализуется для него не в особом символическом мире, отделенном от его «общечеловеческой» составляющей. Она реализуется во всем его жизненном пространстве. Поэтому материальное, телесное столкновение с другой культурой – это всегда и символическое столкновение, столкновение ценностных систем. А символическое столкновение с другой культурой – это и материальное, телесное столкновение. Отделение этих размерностей друг от друга – это нанесение ущерба своей целостности, полноте осуществления того смысла жизни, который задан ценностной системой культуры.

В приведенном мной примере с научными программами такой описанной телесно-символической целостности нет в принципе. Научные программы, наука, о которой я говорю, – все это создание новоевропейского культурного мира – интеркультуры. В конституции научной традиции уже заложено интеркультурное разделение на символический и телесный миры. Или, лучше сказать, на символический и общечеловеческий миры. Или, может быть, еще лучше – на мир специфически-ценностный и общечеловечески-ценностный. Существование ученых как представителей научной традиции, носителей научных программ происходит в специфически-ценностном мире. А как «просто людей» – в общечеловечески-ценностном. Поэтому борьба в символическом пространстве по определению не касается их взаимоотношения в «общечеловеческом» жизненном пространстве. Это, конечно, идеальное разделение. На практике все сложнее. Символический и общечеловеческий миры могут перемешиваться. Но это – проявление обыкновенного искажения идеальных схем при их реализации на практике.

Хотя это не только искажения. В нарушении строгости интеркультурного разделения человека на специфически-ценностную и общечеловечески-ценностную стороны можно видеть стремление вернуться в состояние «культурной целостности». Можно констатировать внутреннее стремление личности и групп возвращаться в «культурное» состояние. Этот феномен можно назвать «культурной ремиссией».

Культурная интенция в интеркультуре получает энергию с двух сторон. Первая сторона – это изначальный вызов, который и создал сверх–ценностную стратегию преодоления борьбы ценностных систем. Это вся та борьба между отдельными людьми, группами и так далее – внутри земной реальности. Интегральный ответ на это – поиск истины, который не зависит от людей, поиск мира, который не определяется их интересами и борьбой этих интересов. Одновременно здесь вызов мимолетности, непрочности, противоречивости всего земного существования. Ответ на этот вызов направляет за пределы земной реальности. Соединение этих двух вызовов и двух ответов создает религиозную систему ценностей, направляющую человека за пределы земной реальности и помещающую истину за теми же пределами. Интеркультура преломляет религиозную направленность. Путь к истине по ту сторону человека и по ту сторону земной реальности превращается в разнообразное множество путей, которые являются проекциями религиозной направленности на те возможности, которые предоставляются интеркультурой. В ней, в частности, существует институт науки – специфически интеркультурного знания. Наука направлена на поиск «общечеловеческого», общевозможного, общеприемлемого знания, которое неизбежно является знанием в пределах земной реальности – так же как в пределах земной реальности находятся все «общечеловеческие» ценности. Научное знание, хоть и не выходит за пределы земной реальности, должно выходить за пределы «слишком человеческого», того множества человеческих интересов, взаимное противостояние которые надо интеркультурным образом преодолеть. В этом отношении научное знание до известной степени параллельно религиозному. За счет этой параллельности можно частично реализовывать религиозную интенцию через научную. С другой стороны, конституирование культурной интенции в интеркультурной происходит как ответ на вызов деструктивных сторон интеркультуры. Выделение «общечеловеческих» ценностей в особую, самую приоритетную группу, и соответственно, интеркультурного мира как особого, самого приоритетного – должно вызывать не просто разделение пространства ценностей на два подпространства: культурное и интеркультурное – но также уменьшение «объемного соотношения» между пространством культурных и пространством интеркультурных ценностей. Объем пространства интеркультурных ценностей и их материализаций должен расти гораздо быстрее, чем культурных. Мировой эгалитарно-либеральный процесс должен катализировать такой рост. Даже при сохранении объема культурных ценностей это должно вызывать ощущение уменьшения объема и роли культурных ценностей в общем ценностном пространстве. Такая «девальвация культуры» или «бегство от культуры» должно становиться вызовом для части интеркультурных элит. Ответом на этот вызов должен быть «возврат к культуре». И этот вызов, и ответ на него могут происходить во многом неосознанно и, следовательно, реализовываться в пространстве того распорядка, который предоставляет интеркультура. Это создает особый вариант «культуры в интеркультуре».

Итак, одной частью интеркультурного распорядка является корпус научной традиции, научного знания и практик, с ними связанных. Через этот корпус реализуется один из вариантов стремления вернуться или войти в «культурное» состояние. «Настоящим ученым» в этом стремлении будет тот человек, который переплавляет всю свою жизнь в символический мир науки, в ценностное пространство «стремления к объективной истине». Объективность понимается двояко: это и расположение истины по ту сторону обыкновенной, земной человеческой субъективности и расположение по ту сторону «человеческой субъективности второго порядка» – всего, что явно является метафизикой, в том числе и религиозной метафизикой. Оба типа человеческой субъективности находятся на уровне аксиоматики – они субъективны по-определению. Для «настоящих ученых» – это двойное давление, двойной жизненный вызов, который заставляет в качестве ответа двигаться к «объективной истине» науки. В силу институционализации и вызовов и ответа у ученых отсутствует рефлексия над сутью первого и второго. Поэтому их отношение к научной истине задается уже не разумом, а верой. Движение к «объективной истине» науки становится трансформой веро-центристской стратегии преодоления борьбы ценностных систем, хотя изначально новоевропейская наука рождалась как реализация рацио-центристской стратегии.

– Что такое рацио-центристская стратегия?

– Это другое название до-ценностной стратегии преодоления борьбы ценностных систем. Такое название акцентирует ту инстанцию, через которую реализуется ответ на критический предел реализации веро-центристской стратегии. Если вера как инстанция применения дискредитировала себя, показала свою практическую ограниченность, то неизбежно надо было искать другую инстанцию на освободившуюся роль. Надо было найти такую инстанцию, которая смогла бы быть за пределами того ограничения, на которое наткнулась веро-центристская стратегия. Человеческий разум как инстанция, которая дает возможность максимально отойти от субъективности самого разного рода, логично становится главным претендентом. Именно в этой роли – главного инструмента приведения к объективности – разум стал позиционироваться в Новое Время.

Именно в смысле выработки рацио-центристской стратегии можно и нужно рассматривать сочинения первых новоевропейских философов, которые содержат в себе словосочетания «о человеческом разумении» и «о методе». Нужно было особым образом выделить разумность среди других инстанций человеческого существования. Нужно было определенным образом расположить и настроить разумность, чтобы она смогла стать путем к объективности, способом спасения от моря человеческой субъективности разных порядков.

Первым пунктом расположения и настройки нужно было задать разумность как главную объединительную инстанцию человеческой природы. У разума как объединителя, основы «вечного мира» должен быть высший ценностный приоритет, в том числе по отношению к вере. Вера показала себя основой субъективности «второго порядка». Второй пункт: надо было задать единые для всех правила поведения на поле разумности, рациональности. Случай, когда у каждого выходящего на поле рациональности свои правила действия, порождает особый род противостояния субъективностей. Третий пункт: надо было задать единый предмет познания. Он должен был быть как достаточно общедоступным и общеприемлемым, так и достаточно универсальным, чтобы охватывать все стороны жизни. Таким предметом стала «природа» – в общем смысле.

– Не понимаю. Я понимаю необходимость первого и второго пунктов. Но третий? Почему нужен единый для всех предмет познания? Что такое этот единый предмет познания? И почему недостаточно первого и второго пунктов? Единое поле, единые правила действия на этом поле. Это уже создает единую игру.

– Нет, как раз еще не создает. А вот понятие «игра» сюда попадает очень удачно. Для более общего разговора можно сказать именно так: нужна общая цель игры. Допустим, есть общее пространство игры и общие правила передвижения по этому пространству. Но должна еще быть общая цель игры. Если ее нет, то каждый будет стремиться стратегически к своей цели и снова возникнет непреодолимое противостояние стратегий, против которого и была изначально направлена рацио-центристская стратегия.

Говоря о третьем пункте, я употребил словосочетание «единый предмет познания». Это слишком узко. Так можно сказать о собственно когнитивной части рацио-центристской стратегии. Но она универсальна и охватывает все сферы человеческого существования. Поэтому лучше говорить не о «едином предмете познания», а «единой цели движения», «единой жизненной цели». В частном случае, единая жизненная цель может становиться единым предметом познания.

Надо более подробно показать, как рацио-центристская стратегия спасает от субъективности разных порядков.

Итак, будем считать, что вызовом для рацио-центристской стратегии является «война всех против всех» субъективностей первого и второго порядка. Особенностью ответа на этот двойной вызов будет необходимость «отделить веру от разума». Разум должен стать основой построения «вечного мира» агентов коллективной реальности, которые не только несут в себе обыкновенную субъективность – субъективность первого порядка – но и субъективность второго порядка – субъективность, заданную метафизическими теориями, направляющими по ту сторону земной реальности. Такого рода метафизики – религиозные метафизики – традиционно использовали разум для самообоснования. В тезисе «философия – служанка богословия» выражен именно этот момент: разум служит для прояснения и обоснования внеразумных или сверхразумных положений.

– А разве это не хорошо, что разум подчиняется чему-то сверхразумному? Рацио-центристскую стратегию можно назвать бунтом разума против сверхразумного. Или по-другому: рацио-центристская стратегия – бунт земного против сверхземного. Земное само по себе, как ты много раз старался показать, противоречиво и принципиально конфликтно. Если к этому прибавить смертность всего земного, то получится какое-то странное погружение в исчезающую противоречивость.

– Высказанная тобой позиция могла бы быть весьма неотразимой, особенно для тех, кто почувствовал вкус уничтожения, которое несет в себе земная реальность – если бы не тот самый вызов «борьбы всех против всех» субъективностей второго порядка – борьбы материализованных религиозных метафизических систем. Будь на свете только одна мировая религия на всех – развитие человечества могло бы пойти по другому руслу. Но новоевропейское направление на формирование, развитие и глобализацию интеркультуры – это ответ на вызов борьбы материализованных религиозных метафизических систем.

Возвращаюсь к сказанному. Для теократической культуры вполне естественно использование разума, рациональности для обоснования базовых положений культуры, которые сами по себе принимаются «только верой». В случае междоусобной войны субъективностей второго порядка и необходимости выделения основы, на которой можно было бы развернуть программу «вечного мира», возникает необходимость отделить эту основу от специфики субъективных систем второго порядка. Будем считать, что разумность, рациональность остаются той инстанцией в человеке, на основе которой можно будет пытаться реализовать новую стратегию построения глобального социального мира.

При этом можно считать, что рациональность уже до вызова шла на подъем и выходила на вершину ценностной иерархии той социокультурной области, в которой потом стала формироваться интеркультура. Можно считать, что рациональность просто оказалась единственной инстанцией, на которую можно было возложить надежды, когда инстанция веры оказалась сильно скомпрометированной. В любом случае, после вычитания веры получаем разум-рациональность. Возникает задача на основе этой инстанции построить новую геометрию ценностного пространства, новую систему взаимоотношений между субъектами-культурами.

Хотя надо сказать по-другому. Надо говорить не о новом положении рациональности (как будто рациональность была уже готовой системой). Надо говорить о формировании новоевропейской рациональности как о результате ответа на вызов междоусобной борьбы субъективностей второго порядка.

– После последнего высказывания мне стало непонятно твое представление о рациональности. Что такое рациональность в твоем понимании?

– Для начала можно сказать так: рациональность – это установление определенного объективного порядка взаимодействия.

– Взаимодействия? До сих пор я думал, что рациональность имеет отношение к когнитивной, а не практической стороне человеческой природы.

– Не только к когнитивной – во всяком случае. Я сделал акцент на практической стороне. Хотя в общем смысле надо было сказать: рациональность – это установление определенного объективного порядка взаимодействия и взаимопонимания.

– А что такое «объективный порядок взаимодействия»? По твоим словам надо понимать, что этот порядок является стратегической альтернативой порядку взаимодействия, который устанавливается через «веро-центристскую стратегию». В чем эта альтернативность?

– Можно сказать, что разделение между ними происходит по категориальной оппозиции внутреннее-внешнее. Если коллективная реальность основана на веро-центристской стратегии, что ее целостность, символический мир держится тем, что называют интуицией, верой и тому подобным. Это определенный способ коллективного отстранения от земной реальности и направления себя на нечто по ту сторону земного. В случае, когда социокультурное пространство фрагментируется, когда части прежнего целого становятся самостоятельными социокультурными субъектами со своими сверхземными направленностями, вера становится не объединяющей, а разъединяющей инстанцией. Разум требуется направить на построение реальности взаимного компромисса. Требуется найти интерсубъективную – компромиссную – реальность, на основе которой можно было бы прийти к мирному сосуществованию. Так вот, технология построения компромиссной реальности в этом случае – это и есть рациональность определенного типа. В том смысле, в котором такой вызывающей ситуации еще не было в мировой истории, можно говорить о создании небывалого социокультурного проекта, небывалого типа рациональности и небывалого положения рациональности в иерархии социокультурных ценностей.

Получаем: есть задача построения компромиссной реальности мирного сосуществования. Вызовом для нее является междоусобная война субъективностей второго порядка. Нужна технология построения искомой компромиссной реальности. Вот эта технология – это и есть рациональность нового типа – новоевропейская национальность. Внутренняя архитектура этой рациональности определяется той жизненной задачей, для решения которой рациональность создавалась.

Социокультурное пространство, которое существовало на момент междоусобной войны субъективностей второго порядка, было разорвано на множество «разумов – слуг веры». Следовательно, нужно создать единое для всех пространство рациональности. Это означает, что нужно создает единое для всех жизненное пространство. Каково может быть содержание такого жизненного пространства. Для его обнаружения нужно опускаться от символических вершин конфликтующих культур к тем их основаниям, которые станут соизмеримыми друг с другом. Такое движение не может не привести к земной реальности и земным ценностям. Именно они окажутся единственной основой, в которой все конфликтующие культуры окажутся соизмеримыми.

Немного выше я говорил о трех конституентах интеркультурной рациональности. Должно быть создано единое поле рациональности. Должны быть созданы единые правила действия на этом поле. И должна быть создана или найдена единая для всех цель движения. В когнитивном отношении последнее означает постановку единой для всех предметности познания.

Теперь, через разговор о поиске компромиссной реальности, получен выход к интеркультурной рациональности с практической стороны. Идя по новому направлению анализа, сначала получаем необходимость в общеприемлемом, объединяющем жизненном пространстве. Затем должна возникнуть необходимость в едином способе действия на этом пространстве. Пусть общее жизненное пространство существует. Но и правила жизни на нем должны быть общими для всех. Без этого мирной жизни не достичь. Кроме того, должна быть единая интеркультурная жизненная перспектива, единая интеркультурная жизненная цель. Целью интеркультурного движения можно считать последовательную реализация двух первых условий в разных масштабах. Формирование, развитие и глобализацию интеркультуры можно рассматривать как последовательное выделение и очищение компромиссного жизненного пространства и системы ценностей сначала в пределах европейской социокультурной зоны, а потом и в границах всего человечества.

– Ты много говорил, но не совсем понятна твоя мысль в целом.

– Хорошо, я выражусь более сжато относительно рацио–центристской стратегии преодоления борьбы ценностных систем.

Есть вызов противостояния материализованных ценностных систем, каждая из которых стратегически направлена в свою сторону. «Стратегическое направление» может указывать за пределы земной реальности, может указывать на какое-то состояние внутри земной реальности. Главное, что эти направленности несовместимы друг с другом. Они собирают в перспективе несовместимые друг с другом миры. Этого достаточно для того, чтобы материализации таких ценностных систем были несовместимы друг с другом и могли, даже были вынуждены, вести друг с другом войну не на жизнь, а на смерть. Таков в общей форме вызов противостояния субъективностей второго порядка – материализованных веро–центристских стратегий. В частном случае, в наиболее очевидной форме этот вызов будет вызовом борьбы материализованных на уровне культур религиозных метафизик.

Что такое рацио–центристский ответ на указанный вызов? Это постановка в центр социокультурной системы некой опосредуюшей реальности, предельно отделенной от всех разного рода субъектов. Эта реальность должна осуществлять функцию глобальной соизмеряющей инстанции. Собственно, это и можно назвать новоевропейским типом рациональности. Рациональности как объективированности, объективности жизненного распорядка и в его практическом, и в его познавательном отношении – во всех возможных отношениях. Мы говорим: жизнь устроена рационально – и подразумеваем: порядок жизни достаточно дистанцирован от субъективностей тех, кто в этой жизни участвует. Теперь представим себе, что жизнь устраивается множеством субъектов, среди которых нет выделенных. Все равны. Тогда и порядок жизни в целом – как рациональный – должен быть равноудален от всех его учредителей. Вот эта власть равноудаленного от всех учредителей жизни жизненного порядка и в практическом, и в когнитивном отношении – это и есть рацио–центристская стратегия построения жизни. Это власть объективного, то есть предельно объективированного порядка жизни и порядка истины. Одновременно для этого типа жизнепостроения важно, чтобы характер объективированного порядка был доступен для всех учредителей. Порядок должен быть не только равноудален от каждого из учредителей, но и доступен – равнодоступен – для каждого из них.

Новоевропейская наука является самым ярким выражением когнитивной интеркультуры. Можно сказать, что наука является ее квинтэссенцией. Особенно если речь идет об экспериментальном математическом естествознании. В нем наиболее четко выполняются конституирующие принципы новоевропейской когнитивности. Это единое поле символического действия, единые правила действия на этом поле и единая предметность, относительно которой ведется поиск истины. Это то, что материализовалось в классическом новоевропейском естествознании. Все остальные виды знания содержат в качестве своей конституции дополнительные принципы, которые смягчают ригоризм естествознания в большей или меньшей степени. Гуманитарные науки, которые предоставляют определенные права человеческой субъективности второго порядка, можно рассматривать как определенного вида культурные ремиссии.