Партийно-государственная номенклатура и закон в советской России: двойная ответственность или особые правовые условия(1920-е годы)

Никулин Виктор Васильевич ORCID: 0000-0003-1507-0434 доктор исторических наук профессор, кафедра конституционного и административного права, Тамбовский государственный технический университет 3920036, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Ленинградская, 2, оф. 15 Nikulin Viktor Vasil'evich Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Другие публикации этого автора

Всякая революция означает не только смену общественного строя, но и смену правящих элит. Большевики, придя к власти, осознали, что реализация стратегических целей партии невозможна без создания собственной управленческой структуры, для которой нужны проверенные, преданные идее и партии кадры. В.И. Ленин укрепление советской власти ставил в прямую зависимость от последовательного и энергичного проведения в жизнь большевистских принципов выдвижения и распределения кадров. Именно в подборе людей он видел «гвоздь всей работы» ^{[1, Т.40, с. 262-265;Т.45,с. 113]}. Для партийных кадров требовалось в первую очередь такие качества, как компетентность, способность принимать правильные решения. Необходимое условие – политическая лояльность кадров, основанная на преданности большевистской идее. В условиях постоянного противостояния, враждебности ко всему небольшевистскому, политические критерии становились приоритетными. В условиях гражданской войны вся кадровая политика заключалась в том, чтобы найти человека, способного решать проблемы военного характера. Ценились твердость, и даже жестокость по отношению к классовым врагам, воля и целеустремленность. Все остальное отходило на второй план. Столь упрощенный подход к кадрам породил явление, которое имело важное значение в формировании будущего партийно-государственного аппарата. Война породила особый тип руководителя, ставшего определяющим на долгие годы. Это был огромный слой людей, для которых насилие стало профессией, они сами искали причины для борьбы. Для них была характерна психология комбатанта – воина, бойца, находившегося постоянно в сражении. Подобный психологический тип, рожденный условиями войны, постоянно подпитываемый воинствующей идеологией большевизма, и в мирное время оставался главным, определяющим. Главный симптом – привычка решать все проблемы насилием. «Послевоенное общество всегда неизбежно отравлено войной, главный симптом этой болезни – привычка к насилию – в разной степени сказывается во всех сферах общественной жизни и, как правило, довольно длительное время. Поиск врага извне перемещается внутрь страны, понятия « свой – чужой» теряют прежнюю определенность, и тогда « врагом» может оказаться каждый, причем критерии « чужеродности» постоянно меняются и расширяются»^[2]. В. И. Вернадский в своем дневнике отмечал: «Война имела огромные ужасные последствия: ее глубокое вторжение в человечество»^{[3, с. 109]}. Отличительная черта этого психологического типа - «левацкий консерватизм, проявлявшийся в глубокой уверенности в безграничных возможностях насильственных мер при решении любых вопросов.

Было и другое обстоятельство, повлиявшее на формирование характера советских кадров. На начальной стадии становления партийно-государственной структуры, руководящие места в ней заняли люди, которые добились этого благодаря активной деятельности в предреволюционный период. После же революции в партийно-государственные структуры хлынула масса людей из различных социальных слоев, в том числе маргиналы и люмпены. На первых порах они находились в определенной степени под общественным контролем, хотя бы со стороны своей партийной организации. Но с началом гражданской войны этот, даже минимальный контроль утратился. Появляются тайные каналы протекционизма, принятие решений уходит в узкие элитные группы. Трансформация кадрового состава начинает происходить ускоренными темпами, формируется система привилегий, активно идет процесс размежевания по имущественно - должностному признаку. Известный большевик, занимавший в 1920-е годы посты председателя Совнаркома Украины, посла в Англии и Франции, один из идеологов «левой оппозиции» Х.К. Раковский, точно показал анатомию произошедшей трансформации: « Функция внесла изменения в сам орган: то есть психология тех, на которые возложены различные руководящие задачи в государственной администрации или государственном хозяйстве, изменились до такой степени, что они перестали быть не только объективно, но и субъективно, не только физически, но и морально частью того же реального класса»^{[4, с. 74]}. К концу гражданской войны этот слой функционеров занимал ведущие позиции в советско – партийном аппарате. К. Каутский, характеризуя правящий слой советской России, отмечал: «Ни одно глубокое и могучее народное движение не прошло в истории без следа грязи – без того, чтобы к неопытным новаторам не присасывались авантюристы и жулики, хвастуны и крикуны… Но в России особенности. Нигде « новаторы» не являются столь неопытными, как там. Кто руководители: несколько старых заговорщиков, честных борцов, беспорочного образа жизни, но все же в условном смысле «неопытных новаторов». С другой стороны – многочисленные интеллигенты, против своих убеждений поступающие в распоряжение новой власти, или гонимые страхом голода и издевательств, или, наконец, соблазняемые высокими окладами. Для спасения социализма в руки таких элементов передается диктаторская власть, которой рабочие должны подчиняться беспрекословно. Власть развращающая лучших^[5].

В целом к началу нэпа руководящий партийно-государственный состав советской России представлял собой сложный и фрагментарный по своим личным качествам и взглядам аппарат. Господствующей идеологией была психология, сформировавшаяся под воздействием только что окончившейся гражданской войны, что и предопределяло методы и стиль работы партийно - государственных кадров. Эти руководители, прежде всего низшего и среднего звена, выдвинутые в период гражданской войны, были руководителями по «обстоятельствам», способными выполнять лишь поручения и совершенно неспособные к систематической работе.

В период войны сформировалась и еще одна особенность советской номенклатуры – устойчивая уверенность в справедливости получения ими своей доли жизненных благ. В.И. Вернадский верно подметил эту особенность: «В сущности большевики пробудили этим (обещание благ) у масс идеал « сытой свиньи», проявившийся в стремлениях обездоленных – стремлении к еде, половым удовольствиям, весёлой жизни»^{[3, с. 111]}. Все это можно было получить, находясь у « руля» власти, большого или маленького. Тем более, что большинство из нового поколения руководителей не были обременены «классовым сознанием». Система «назначенства», ставшая основой кадровой политики большевиков, привела к коренному изменению характера взаимоотношений в структурах партии. Вместо людей, делегированных партийной массой и относительно свободных в своих действиях, в аппарат выдвигаются люди, зависимые от выдвинувшего их партийного лидера. Возник новый господствующий класс, с неизбежным при этом карьеризме, разделении по статусному и имущественному положению. Красноречивую оценку системе дал И. З. Штейнберг, член партии левых эсеров, занимавший с декабря 1917 г. по март 1918 г. пост наркома юстиции: «На одной стороне – опьянение властью: наглость и безнаказанность, издевательство над человеком и мелкая злоба, узкая мстительность и сектантская подозрительность, все более глубокое презрение к низшим, одним словом господство. На другой стороне – задавленность, робость, боязнь наказания, бессильная злоба, тихая ненависть, угодничество. Получаются два новых класса, разделенных между собой глубочайшей социальной и психологической пропастью»^{[6, с.30-31]}. Эта пропасть в 1920-е годы неуклонно углублялась.

Среди номенклатуры пышным цветом расцвела должностная преступность, которая скромно именовалась в партийных документах как «злоупотребление самоснабжением», будучи на самом деле ничем иным как элементарным «казнокрадством». Собственно и в годы гражданской войны партийно - государственные, военные и чекистские кадры особенно не стеснялись в деле «самоснабжения». С началом же новой экономической политики они посчитали, что они вправе жить так, как им хотелось, в соответствии со своими революционными заслугами, что породило волну номенклатурной преступности. Обстановка среди партийно – государственной номенклатуры всех уровней в этом смысле была крайне неблагоприятной. На X съезде РКП (б) в марте 1921 г. председатель ЦКК А. А. Сольц вынужден был признать, что главным злом является злоупотребление властью, которое носит корыстный характер и явилось результатом своеобразного представления о власти. «Я получил власть и ответственен только перед той организацией, которая эту власть мне вручила, а перед партийными массами я не должен отчитываться»^[7]. Негативные явления затронули и старую, дореволюционную часть партии: большевики в России не имели какого- либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела огромную социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе. В результате все ее члены, в целом, были подняты до статуса, занимаемого ранее царской аристократией^{[8, с.375]}. Ответственные работники имели в своем распоряжении автомобили, собственные конюшни со скаковыми и выездными лошадьми, не стеснялись посещать дорогие рестораны, играть на тотализаторе, их жены приобретать драгоценности. Широко использовались государственные средства на ремонт квартир, кабинетов, дач, приобретение предметов роскоши. Коммунисты посещали рестораны и кафе, и в карты, широкое распространение получили чествования ответственных работников и дорогие подарки им. Весьма приятные вещи наполняли « смыслом» жизнь советской номенклатуры. Она в полной мере использовала в своих личных интересах исключительное положение в советском обществе, а нэп предоставлял все необходимое для удовлетворения ее возрастающих потребностей и желаний. «Элитная жизнь» номенклатуры требовала значительных материальных затрат, которые «добывались» взяткой или хищениями. Пышным цветом расцвела должностная преступность.

Особо удручающее положение сложилось в провинции. В Тамбовской губернии несколько уездных организаций (Усмань, Спасск, Елатомь, Шацк) находились в стадии полного разложения^[9]. Из Воронежа сообщали о полном развале работы в губернии, бесчинствах местных работников, массовых растратах, хищении имущества, поголовном пьянстве». Стали нормой банкеты, застолья после совещаний, съездов, разбазаривание имущества^{[10, оп.84. д.182, л. 72]}. О крайней степени разложения управленческой структуры свидетельствовали и итоги партийной чистки 1921 года. В провинции чистка больше походила на изъятие из аппарата уголовных элементов, явных казнокрадов. Например, в Воронежской губернии были исключены из партии все члены Алисовской ячейки, которая представляла собой преступную группировку, осуществившую ряд тяжких преступлений. Или как в другом случае, когда ряд ответственных уездных работников были исключены за участие в вооруженных грабежах и отчуждении в свою пользу земель вдов и жен красноармейцев^{[10, оп.84. д.188, л. 81]}. Руководство страны было вынуждено, хотя и в завуалированной форме, признать факт массового казнокрадства со стороны партийно – государственной номенклатуры. «Ряд членов партии, не разобравшись в том, что партия создала нэп не для коммунистов, а для коммунизма, использовали отрицательные стороны нэпа в личных интересах»^{[1, т. 45, с. 53]}. Вся эта масса казнокрадов различного ранга, получивших прозвище в народе «воры с партийными билетами в кармане», создавали серьезные проблемы для авторитета руководящей партии.

Покончить со злоупотреблениями вначале пытались с помощью внутрипартийной ЧЕКа – Контрольных комиссий (КК), созданных по решению X съезда РКП (б). Они были призваны бороться со злоупотреблениями среди членов партии. Уже в первых заявлениях Центральная контрольная комиссия (ЦКК) объявила о намерении покончить с преступлениями среди членов партии. 28 октября 1920 года в « Правде» было опубликовано обращение ЦКК «Всем членам партии». Члены партии призывались сообщать о случаях преступлений со стороны коммунистов, « ни на минуту не стесняясь постом и ролью обвиняемых лиц. КК заявляет, что она считает своей обязанностью привлечь к ответственности любое лицо, против которого будут выставлены те или иные доказательные сведения»^[11]. Первые шаги Центральной Контрольной Комиссии, призванной бороться с « излишествами» в партийной среде, были решительными. Была даже создана так называемая « Кремлевская комиссия» в составе Игнатова, Муранова и Уханова с целью установления привилегий Кремля. Местные Контрольные комиссии начали свою деятельность также активно, стремясь реализовать принцип привлечения к ответственности « невзирая на лица». Так, в начале 1921 г. Воронежская ГКК исключила из партии несколько руководящих работников губернского масштаба. Их проступок по тем временам был не ахти, какой серьезный. Можно сказать обычное дело, ранее подобное не вызывало никакой реакции. Ряд руководителей губернии по решению ЦК отзывались из Воронежа. Среди них председатель Губпрофсовета, член президиума Губсовнархоза и другие « ответственные товарищи». Их проводы, как обычно, сопровождались « товарищеским ужином», на котором присутствовало 85 человек. В результате все участники « ужина», трезвые и пьяные, были сняты с должностей и исключены из партии. ГКК квалифицировала факт не только преступным, но и дискредитирующим рабоче - крестьянскую власть и партию. «Исключить из членов РКП (б) всех участников вечера с распитием спиртных напитков, как потребляющих, так и не потребляющих, но не принявших мер борьбы с этим злом и нем покинувших немедленно этого вечера», - таково было постановление ГКК ^{[12, ф. 1, оп.1, д. 188, л. 105-106]}. Такой « резвый старт» не мог понравиться в Москве. Так можно было в короткие сроки лишиться значительной части аппаратчиков. Москва смягчила наказание, заменив исключение строгим выговором, что вызвало бурную реакцию губкома и контрольной комиссии, которые признали постановление Оргбюро ЦК ошибочным и категорически протестовали против изменения наказания.

С началом деятельности комиссий в печати началась кампания разоблачений «безобразий» в партийной среде. Списки исключенных печатались в газетах с указанием причин исключения, провинившихся обсуждали на собраниях. Вскоре произошло то, что должно было произойти. Карательная активность контрольных комиссий, осознание своей значимости в собственных глазах, привели к тому, что они стали брать на себя судебные функции, рассматривая не только нарушения партийной дисциплины и этики, но и уголовные дела: убийства, кражи, растраты и т.д. Контрольные комиссии производили обыски, слежку, аресты, став по существу своеобразным судом для членов партии. Это грозило возникновением еще одной инстанции, по сути сословного суда, и нарушить всю систему правосудия. Этого допустить было нельзя и в июле 1922 года выходит инструкция к положению о Контрольных Комиссиях, в которой делается попытка избавить КК от признаков чисто судебных органов, которые они стали приобретать. Инструкция требовала, чтобы порядок рассмотрения дел в КК не носил характера судебного заседания. А характер товарищеской беседы, доверительности. Комиссиям запрещалось производить обыски, слежку, аресты и т.п.^{[13, ф. 841, оп. 1, д. 29. л. 5]}.

Вопрос снижения активности КК был связан с проблемой слишком большого количества исключений из партии. На XII съезде РКП (б) отмечалось, что за год происходит не менее 12 тысяч исключений. «Это много на 400 тысяч членов партии»^[14]. В качестве причин столь значительного числа исключенных назывались отсутствие бережного отношения к коммунистам, низкий уровень культуры и т.п. Речь шла о том, что при продолжении жесткой политики Контрольных комиссий на исключение членов партии и уголовное преследование, местные партийные организации вообще могли оказаться без кадров. В таких условиях неизбежно вставал вопрос о смягчении «репрессивности» в отношении «партийных преступников», создания системы «увода» чиновников из-под действия закона. Эта система включала в себя особые, внеправовые правила в отношении коммунистов, привлекаемых к уголовной ответственности. Правила четко определяли линию поведения судов, прокуратуры в отношении членов партии, совершивших преступление.

Сама эта проблема имела давние корни. Еще Постановлением ВЦИК от 17 декабря 1919 г. был установлен особый порядок ареста и привлечения к судебной ответственности высших должностных лиц. Остальные должностные лица, в том числе и члены губернских и уездных исполкомов, в случае совершения ими уголовно наказуемого преступления, привлекались к судебной ответственности в обычном порядке, установленного для всех граждан^{[12, ф. 1,оп.1,д. 188,л. 105-106]}.

В августе 1920 г. появляются два циркуляра ЦК РКП (б) – «О двойной ответственности коммунистов за проступки» и «О партийной дисциплине», которые определяли базовые принципы политики в отношении коммунистов, совершивших преступления и которые впоследствии неоднократно подтверждались. В первом документе выражалась обеспокоенность тем, что на местах продолжают смешивать исключение из партии с выбытием или добровольным уходом, широким распространением практики неподсудности членов партии общегражданскому суду. Широко бытовало мнение, что член партии, может быть судим только судом партийным. Зачастую даже тяжкий приговор общегражданского суда не служил препятствием оставаться членом партии. ЦК предложил руководствоваться следующим: «Каждый член партии, осужденный гражданским судом, исключается из партии с применением к нему всех последствий, каждый коммунист несет двойную ответственность, суду общегражданскому и суду партийному»^[15]. Это была попытка повысить ответственность коммунистов за совершенные преступления, прекратить практику увода коммунистов из-под действия закона и лишить чувства безнаказанности, ставшее привычным и удобным для чиновников всех уровней и рангов.

Второй документ был направлен на повышение исполнительской дисциплины, поскольку невыполнение партийных решений на местах приняло значительные масштабы. Циркуляр устанавливал, во-первых, полную свободу обсуждения всех вопросов партийной жизни до их разрешения высшими учреждениями партиями. Во-вторых, невыполнение решений высших организаций и другие проступки влекло за собой наказание в зависимости от характера преступления. Для организаций предусматривалось порицание, назначение временного комитета сверху, общую перерегистрацию и роспуск организации. Для отдельных членов партии – порицание, публичное порицание, временное отстранение от работы, исключение^[15]. Ужесточение наказаний, повышение исполнительской дисциплины должны были укрепить авторитет партийных и государственных органов, навести хотя бы относительный порядок среди партийно – государственных чиновников.

В связи с принятыми документами, НКЮ в декабре 1920 года обязал все суды сообщать губернским и уездным парткомам о каждом случае привлечения к суду члена РКП (б). На повышение авторитета и укрепление дисциплины был направлен циркуляр ЦК РКП (б), направленный на места в апреле 1921 года. Члены партии предупреждались о недопустимости фактов « обращения делегатами партийных, советских, профсоюзных съездов в свое единоличное использование предметов широкого потребления. ^{[13, ф. 840, оп.1, д. 1001, л. 1-2]}.

Вскоре строгость первых документов в значительной части девальвируются. В Циркуляре НКЮ от 14 апреля 1921 г. уже предусматривалось, что возбуждение судебного преследования против отдельных членов исполкомов и их президиумов допустимо лишь в случаях крайней необходимости, когда оставить данное лицо на свободе не представляется возможным. Арест обвиняемого до судебного решения – крайняя мера, принимаемая в тех случаях, когда преступление настолько важно и серьезно, что оставление до суда на свободе в глазах трудящихся может казаться недопустимым попустительством^[16].Между тем, ввиду отсутствия единой линии поведения прокуратуры и судов в отношении коммунистов, совершивших преступление, нарастали острые конфликты между партийными комитетами и судами при возбуждении в судебном порядке дел против коммунистов. Парткомы, отстаивая практику гражданской войны, требовали особого отношения к коммунистам, суды же настаивали на применении к ним общегражданских законов и процедур.

В мае 1921 г. принимается Циркуляр ЦК РКП (б) «О взаимоотношениях парткомов с судебными и следственными органами РСФСР, в случае возбуждения следствия или суда на члена партии», в котором предпринимается попытка снять «недоразумения», возникающие между организациями РКП (б) и судебными учреждениями. Циркуляр подтверждал положение о двойной ответственности коммунистов. Одновременно требовал от судебных органов информировать партийные органы в течение 24 часов о привлечении коммунистов, освобождать коммунистов под поручительство партийного комитета. И, наконец, циркуляр обязывал судебно – следственные органы мнение партийного комитета «о направлении на судебное рассмотрение и судебном решении по делу» работников - коммунистов считать для себя партийной директивой. Данная директива существенным образом снижала возможности преследования коммунистов в судебном порядке^{[12, ф.1, оп.1, д. 320, л. 32]}.

На основании Циркуляра ЦК РКП(б) 16 июля 1921 г. НКЮ в секретном порядке уведомил заведующих отделами юстиции губисполкомов о новых правилах возбуждения уголовных дел против коммунистов. НКЮ констатировал продолжавшиеся факты « недоразумений между организациями РКП (б) и судебно – следственными органами (ЧК, особые отделы, трибуналы, суды и т.д.) при возбуждении в судебном порядке дел против коммунистов. Напоминалось, что за все свои преступления коммунист отвечает, прежде всего, перед партией, поэтому судебно – следственным органам необходимо соблюдать следующие шесть правил: 1. При возбуждении дел против коммунистов судебно – следственные учреждения должны в течение 24 часов ставить в известность местный партийный комитет. 2. Арест коммунистов до приговора суда в порядке предварительного следствия может производиться лишь по делам, предусмотренными ст. 7 Положения о Нарсуде, ст. 2 о Ревтрибунале, ст. 3. о Революционном Военном трибунале. Об аресте известить губком в 24 часа. 3. Просьбы местных парткомов сообщить о характере дела и предоставлять возможность ознакомления о делах, должны удовлетворяться. В случае секретных дел извещается только бюро. Исключительно секретные дела об отдельных коммунистах или когда раскрывается преступная деятельность большинства членов местного партийного комитета, дело передается в вышестоящую судебно – следственную и партийную инстанцию.4. Судебно – следственные органы должны освобождать коммунистов под поручительство партийного комитета. Отдельные члены партии поручительства не дают. 5. По всем делам, возбужденных против коммунистов, партийный комитет в течение трех суток должен иметь суждение по делу, причем мнение комитета о направлении и судебном решении по делу – есть партийная директива. 6. В случае несогласия с мнением партийного комитета судебно – следственные органы могут обжаловать решение и передать дело в вышестоящую судебно – следственную и партийную инстанцию^[17].

Документ вызвал негативное отношение в обществе, он воспринимался как указание на особое положение коммунистов в обществе, как своеобразную защиту от возможного уголовного преследования. ЦК РКП(б) попытался смягчить негативное впечатление от документа, разъясняя в секретной инструкции от 24 января 1922 г. отделам юстиции, губкомам и обкомам, что принцип двойной ответственности остается принципиальной линией партии. Судить членов партии необходимо на общих основаниях. Губкомы не должны вмешиваться в деятельность прокуратуры по раскрытию или пресечению преступлений, каково бы то не было партийное и служебное положение обвиняемых. В тех случаях, когда, по мнению губкома, необходимо принять те или иные меры по отдельному делу, а вопрос вызывает разногласия с Прокуратурой, обращаться в ЦК РКП (б). При возбуждении дел против коммунистов, судебно – следственные органы должны в течение 24 часов ставить об этом в известность местный партийный комитет. Арест коммунистов до суда и в порядке предварительного следствия производить на общих основаниях. Можно заменить арест под поручительство трех членов партии»^[17].

Не оставляет без внимания проблему и Ленин. В марте 1922 года в письме Политбюро ЦК РКП (б) он пишет: «Подтвердить всем губкомам, что за малейшую попытку « влиять» на суды в смысле « смягчения» ответственности коммунистов, ЦК будет исключать из партии. Циркулярно оповестить НКЮст, что коммунистов суды обязаны карать строже, чем некоммунистов. За неисполнение этого нарсудьи и члены коллегии НКЮ подлежат изгнанию со службы»^{[1, т. 45, с. 53]}. Тем не менее, принятые ранее инструкции, определявшие порядок привлечения к ответственности членов партии, продолжали действовать, появлялись и новые секретные инструкции.

В июле 1922 г. в недрах ЦК РКП (б) рождается новый Циркуляр «О взаимоотношениях парткомов с судебными и следственными учреждениями РСФСР, в случае возбуждения следствия и суда над членом партии РКП (б)». В нем уже не допускалось, а предписывалось следственным органам изменять меру пресечения в отношении членов партии и освобождать их из-под ареста под поручительство трех членов партии, которые должны были получить на это санкцию губкома^{[13, ф. 840, оп.1, д. 1446, л. 130]}. В сущности ничего не менялось, кроме необходимости получения на поручительство санкции губкома, норма, введенная с целью прекратить бесконтрольное поручительство. Поручительство было настолько легко получить, что не вызывало никаких проблем. Так, постепенно, шаг за шагом рождался и укреплялся принцип ответственности партии только перед собой.

Принимаемые постановления, как правило, оказывались малоэффективными. На местах совершенно запутались в бесчисленных циркулярах. Продолжали действовать принятые в разное время инструкции и директивы, а уйти от ареста и суда, затруднить следствие было, как и раньше просто, получив поручительство трех « товарищей по партии». Суды сетовали на то, что особенно затруднительно было привлечь к суду «хозяйственников» – руководителей промышленных и прочих предприятий.^{[17, Ф. Р.- 655. Оп.1. Д.172. Л. 27- 31]}. Дело в том, что в 1922 и 1923 гг. принимаются секретные инструкции «О порядке привлечения к судебной ответственности ответственных работников-коммунистов»^{[10, оп. 34, д. 137, л. 58, 654]}. Они существенным образом влияли на возможности судебного преследования руководителей-хозяйственников. Появление этих документов было связано с резким увеличением в начале нэпа количество уголовных дел, возбуждаемых в отношении руководителей хозяйственных и промышленных предприятий. В условиях тяжелейшего положения с кадрами, руководство пыталось свести до минимума количество привлекаемых к ответственности ответственных работников, путем ограничения возможностей судебных органов привлекать их к уголовной ответственности. К тому же, считалось, что привлечение большого числа ответственных работников нанесет урон авторитету партии. В директивных письмах и инструкциях внимание местных органов власти, судов обращалось на сложные условия хозяйствования, что вело к ошибкам руководителей. «Заметен рост уголовных преступлений, связанных с НЭПом. На первом месте совработники, потом хозяйственники. Хозяйственники вращаются в чужой среде, которая живет как в старое время. И товарищ воспринимает их уклад жизни. Тут надо не только исключать, но и предупреждать. В хозяйственных органах сидят не худшие работники партии. Нужно вовремя предупредить товарищей, чтобы сохранить его для партии, вовремя перебросить, пока не дошел до исключения», говорилось в январских инструкциях ЦК РКП (б)^{[10, оп. 84, д.967, л. 89]}. Признание факта роста преступности среди руководителей - коммунистов и требование смягчить для них наказание исходило из понимания того, что даже не худшим работникам, членам партии трудно отказаться от соблазнов нэпа и что если всех будут исключать и судить, то можно скоро лишиться значительной части работников. Инструкция 1923 г. усиливала давление на контрольные комиссии и судебные органы с целью вывода кадров из-под действия закона. Экономические преступления объяснялись сложностью хозяйственной обстановки, что якобы создает для руководителей трудные условия работы, влиянием мелкобуржуазной среды, отсутствием опыта, что ведет к неумелому хозяйствованию. Основной тезис документов – преступления не результат злого умысла, а объективных причин. Отсюда и большие убытки и даже разрушение хозяйства предприятия. Указывалось и на то, что в результате судебного преследования ответственных работников возникали проблемы с их дальнейшим использованием, а они партии нужны. Чтобы избежать подобного, ЦК РКП (б) предложил организовать при всех губкомах временные комиссии в составе секретаря губкома, председателя ГИК или ГЭС и председателя ГСПС. Комиссия должна была заслушивать доклады губпрокуроров по существу дел, возбуждаемых против всех ответственных работников, особенно хозяйственников. Заключения комиссии обязательной силы не имели, но «губпрпокуроры должны со всем вниманием относиться к сообщаемым на заседании комиссии сведениям о положении той или иной отрасли промышленности и к деятельности того или иного работника»^{[12, ф. 1, оп.1, д. 488, л. 89]}. А если учесть, что местные органы прокуратуры фактическим были подчинены местным властям, а законность преобладала в виде Калужской, Смоленской, Тамбовской и т.д., то прислушивание к мнению комиссии означало одно – выполнение ее рекомендаций.

Создаваемые двойные правовые стандарты вели к состоянию безнаказанности для советско-партийной номенклатуры. Вирус исключительного положения глубоко проник в сознание и психологию номенклатурщика. У номенклатуры сложились свои нормы практического поведения, существенным образом отличавшиеся от норм поведения рядовых граждан. Отличие вытекало из занимаемого места в партийно-государственной иерархии: чем выше место, тем больше возможностей у отдельного индивида с партийным билетом получить долю жизненных благ, как законным, так и незаконным порядком. «Революционный аскетизм» ушел в прошлое. Действительность представлялась таковой, что коммунисты забыли зачем «делали революцию», забыли, что партия создала нэп не для коммунистов, а для коммунизма»^{[15, 1925, № 15-16, с. 7]}. Развитие рыночных отношений, повышение общего благосостояния, привлекательность нэпа с его стремлением к наживе, широкие потребительские услуги рынка, наконец, чувство победителя, требовавшее материальной компенсации, все больше повышали меркантильные запросы номенклатуры, которая стала активнейшим образом использовать возможности нэпа и служебного положения для удовлетворения своих материальных потребностей. Причем эти интересы росли в геометрической прогрессии. В геометрической прогрессии росло и «казнокрадство». Тамбовский губком РКП (б) в январе 1923 г. пришел к неутешительному выводу: «В общем, в связи с нэпом и вытекающими из нее последствиями, то есть развитие частной собственности, улучшение быта кулаков и красных спекулянтов, не несших никаких тягот в революционной борьбе, пагубно действуют на утомленный, нетвердый слой коммунистов в сторону уклона к собственичеству и покрыванию их мозгов помимо их воли обывательской плесенью»^{[13, ф. 840, оп.1, д.1810. л. 15]}. В мае 1923 г. ЦК напомнил губкомам и контрольным комиссиям об опасностях, связанных с нэпом. Важнейшая задача – оградить партию от тлетворного влияния нэпа. Задача трудная, ввиду многочисленности нарушений и преступлений со стороны членов партии. Член ЦКК, выступая на XVII Тамбовской губернской конференции РКП (б) в январе 1925 г.) заявил: «Преступления по должности коммунистов приняли угрожающий характер. Причина в нэпе, в среде, в которой вращаются работники»^{[13, ф.841, оп.1, д.160, л. 11]}. В целом должностные преступления занимали почти 90% всех уголовных дел, заведенных на ответственных работников. 35% лиц, привлеченных к ответственности, члены партии, свыше 60% - ответственные работники. Более половины привлекались по статьям 180-199(имущественные преступления). Большинство должностных преступлений носили злостный характер и шли по линии умышленного расхищения государственной и общественной собственности. Почти во всех случаях растраченные деньги употреблялись исключительно на пьянку, карты, разгульную жизнь^{[13, ф. 841, оп.1, д. 160, л. 1,2]}.

Но официальные цифры привлеченных не отражают истинного количества должностных преступлений. Были многочисленные случаи сокрытия преступлений коммунистов, рассмотрения их в узком кругу, келейно под ложным предлогом не навредить авторитету партии. Многие заведенные уголовные дела до суда так и не доходили. Например, в Тамбовской губернии в 1923 году до суда были доведены всего 170 уголовных дел из 400 заведенных на ответственных работников(42,5%). Причем главный контингент лиц, привлеченных к уголовной ответственности – низовые деревенские работники кооперативных организаций и административных учреждений. В конце 1924 г. через Тамбовскую ГКК прошло 400 должностных лиц, из них 75% - работники низового аппарата. Из числа высокопоставленных чиновников привлекались единицы^{[13, ф. 841, оп.1, д. 160, л. 1,2]}. Обычной практикой становилось явление, когда скомпрометированный член партии, обвиняемый в воровстве, растрате, без предания суду, без всякого наказания и выявления виновности, просто переводился на ту же работу в другую волость, район. Причем зачастую переводили на высокие посты – членами волостных исполкомов, в ГПУ, заведующими уездными организациями и другие ответственные посты. Формулировки при этом звучали порой издевательски. Например, одно из постановлений воронежского губкома РКП(б) звучало следующим образом: «Тов. Чеканова, члена укома, заведующего УОНО за попытку изнасилования учительницы исключить из партии, но учитывая безупречное поведение ранее, перебросить для работы в другой уезд, где своей неутомимой работой он загладит проделанную им нетактичность, давшую возможность для всевозможных сплетен и клеветы для беспартийных граждан»^{[12, ф.1, оп.1, д.685, л. 41]}. Все это происходило на глазах населения, у которого складывалось твердое убеждение, « что партийцам все позволено и если во главе администрации стоит партиец, то некому на него пожаловаться, он может творить все что угодно»^{[9, л. 139]}.

Столь удручающая картина наблюдалась во всех губерниях и уездах России. Из всех губерний сообщали о массовых преступлениях в кооперативных учреждениях: воровство, растраты. Еще раз находила, подтверждение тенденция первых лет нэпа – основная категория привлекаемых к уголовной ответственности лиц – это низовые советские и хозяйственные руководители уровня волости и уезда. Это была наиболее уязвимая в материальном смысле категория советской бюрократии, характерной психологической чертой которой была «всеобщая усталость, инертность и безразличное отношение к событиям, притупление революционного подъема и казенное отношение к жизни партии».

В октябре 1923 года ЦК и ЦКК разослали на места циркуляр «Ко всем партийным организациям и ко всем членам партии». Главная мысль документа – принять срочно все меры для остановки вала должностных преступлений, повести решительную борьбу «со всякого рода излишествами, допускаемые в образе жизни некоторыми работниками». Наглое поведение новой советской номенклатуры перешло все мыслимые границы, превзойдя даже то, что в конце 1920-х годов называли проблемой « верхов» и « низов». Все это вызывало острое недовольство населения и что особенно беспокоило власть – недовольство и нарастающее разочарование в социализме среди рядовых членов партии. Подобное положение подрывало основы государства, закон перестал быть основой политической, общественной, экономической жизни, подрывало авторитет власти. Все чаще стали раздаться голоса о необходимости наказания «казнокрадов», воров с партийным билетом в кармане.

Многие понимали и угрозу, которая идет от фактически узаконенного произвола. Так, Н.И. Бухарин опасался, что произвол большевистского чиновничества приведет к перерождению партии: «Для всей нашей партии и для всей страны одной из главных возможностей действительного перерождения являются остатки произвола для каких - нибудь привилегированных коммунистических групп. Когда для группы коммунистов закон не писан, когда коммунист может свою тещу, бабушку, дядюшку и т.д. тащить и « устраивать», когда никто не может его арестовать, когда он разными каналами может уйти от революционной законности, это есть одно из крупнейших оснований для возможности нашего перерождения»^[18]. Характерными чертами поведения номенклатуры Бухарин называл « абсолютный иммунитет от наказания», психологию « я делаю то, что мне нравится», неизменное чванство, грубое и презрительное отношение к населению. Понимал он и то, что произвол порожден политической монополией, ничем не ограниченным деспотизмом партийного аппарата.

Понимали ненормальность положения и в провинции. Например, воронежский прокурор Ненахин, выступая на XVI губернской партконференции (1925г.), высказался вполне определенно по поводу сложившейся системы наказаний: «Коммунисты рассуждают так: революционная законность существует для всех, но не для меня. Точка зрения на закон: это все правильно, но я лично посмотрю. Хороший закон я буду исполнять, плохой – подумаю. Постоянно хлопочут, выгораживая человека. Как только показывается важный ответственный работник, за него хлопочет коммунист. При этом доводы одни: я его хорошо знаю, он не мог совершить преступления. Карательная политика неправильная. Если рабочий, то принимать во внимание, крестьяне тоже. У нас крестьян 90%. Нэпман чуть чихнет, его в суд. Это не классовая политика, а глупая политика. Классовая политика заключается в том, что наши суды должны ограждать интересы класса в целом. Поэтому мы должны рассматривать преступления насколько они опасны для класса. Поэтому население и говорит, что как только государственный орган, так собирает жуликов^{[12, ф.1, оп.1, д.685, л. 41]}. В данном случае и Бухарин, и провинциальный чиновник функционеры понимали опасность, конечно, в рамках своей приверженности партийной доктрине и опасаясь за ее судьбу. Но в той социально – политической действительности иначе быть и не могло. А действительность была таковой, что партийные организации были вездесущи и всесильны, а другие социальные институты, в том числе и правовые, - стали вспомогательными институтами в партийно-государственной системе. Поэтому и было неизбежным широкое распространение метода судебных и внесудебных подлогов, особенно в отношении, так называемых, ответственных сотрудников и членов партии, что нашло отражение как в законах (в меньшей степени, так как основным регулятором стали секретные инструкции) и в судебной практике.

Угроза для партийно-государственной системы, проистекавшая из правового произвола, вынуждало руководство страны принимать новые меры, которые в основном, как показала дальнейшая практика, носили декларативный характер. С завидным постоянством для всеобщего потребления издаются циркуляры, вновь и вновь подтверждавшие принцип двойной ответственности коммунистов, о равенстве коммунистов и простых граждан перед законом. В июле 1924г. ЦК РКП (б) в очередном циркулярном письме « О порядке рассмотрения дел коммунистов, привлеченных к уголовной ответственности» выразил обеспокоенность тем, что сложившееся положение может привести к тому, что в глазах беспартийных рабочих и крестьян складывается представление о безнаказанности коммунистов. Поэтому решительно предлагалось не прекращать дела коммунистов в судах, не предрешать и не обязывать в порядке партийной дисциплины выносить определенный приговор. В тех случаях, когда по политическим соображениям требуется отложить или прекратить дело или дать необходимые директивы суду, такие решения следовало принимать совместно с партийным комитетом^{[13, ф. 841, оп.1, д. 44а, л. 9]}. Ничего нового документ не содержал, в том числе подтверждался запрет для судей принимать самостоятельные решения по политическим делам.

Между тем, в повседневной судебной практике продолжала действовать и укрепляться система вывода членов партии из-под действия закона. Суть процесса состояла в расширении методов и способов, применяемых в практике увода коммунистов от уголовной ответственности. Одним из таких методов стали поручительства и ходатайства за привлекаемых к ответственности. На XII съезде РКП (б) отмечалось, что «массовым явлением среди членов партии стали протекционизм и кумовство: дача отзывов, рекомендаций и поручительств на предмет поступления на работу, дача характеристик о политической лояльности и даже ходатайства за осужденных в Ревтрибунале и ГПУ за тех, кто враждебно относился к советской власти»^{[14, с. 222]}. Данное явление рассматривалось как атрофирование партийных чувств, потеря партийной ответственности. Пользуясь исключительным положением члена партии, многие партийцы рассматривали подобную практику как своеобразный вариант дополнительного дохода. Она получила столь широкое распространение, что грозило превратиться в легальный способ, зачастую небескорыстного характера, решения проблем при помощи коммунистов. ЦКК попыталась прекратить эту практику. 5 января 1925 года ЦКК издает циркуляр о запрещении дачи членами партии поручительств, рекомендаций и т.п. «ЦКК считает необходимым указать на всю ответственность, которую принимает на себя члены партии за дачу отзывов и поручительств за беспартийных при приеме их на службу, что может принести вред партии. Подобные случаи будем рассматривать как неподчинение партийной дисциплине. Отзывы и рекомендации допустимы лишь в исключительных случаях и с ведома партийного комитета»^{[12, ф.1, оп.1, д. 488, л. 89]}. Предупреждение привело лишь к тому, что практика давления на суды перетекла в тайную сферу и вышла вообще из-под какого либо контроля.

26 апреля 1925 г. Пленум ЦК РКП (б) принимает еще один документ « О порядке привлечения коммунистов к судебной ответственности за проступки, связанные с их работой в партийных, советских, профессиональных, кооперативных и других общественных учреждениях». Озаглавлен документ скромно, нигде нет слова преступление, хотя речь шла именно о преступлениях должностных лиц. В очередной раз констатировалось, что нахождение у власти порождает у многих членов партии « увлечение властью и игнорирование законных прав и интересов населения, а также безответственность и недопустимо презрительное отношение к беспартийным». Отмечалось также возросшее количество растрат коммунистами тех сумм учреждений, которыми они руководят. «Господствует чрезвычайно легкое отношение к государственным интересам и кошельку». Признавалось, что карательная политика в отношении коммунистов несовершенна. Очень часты случаи, когда коммунист, совершивший преступление, освобождается от наказания с формулировкой: « принимая во внимание революционные заслуги….». Тем самым у населения создается впечатление безнаказанности членов партии, что им все дозволено. Часто это происходит из-за вмешательства партийных органов в деятельность суда. В целях искоренения этой порочной практики предлагались решительные меры, можно сказать революционные. Решительно утверждалось, что каждый коммунист за совершенное им преступление подлежит привлечению к судебной ответственности, аресту и наказанию на общих со всеми гражданами основаниях. Парторганизациям категорически запрещалось вмешиваться в судебные и следственные дела, парткомы и Контрольные комиссии ни в коем случае не могли в порядке директивы предрешать приговоры. По корыстным делам, по делам о насилиях, самоуправстве и контрреволюционным воспрещалось смягчать приговор из-за партийной принадлежности или пролетарского происхождения. По делам о растратах со стороны коммунистов, также не допускалось смягчение приговора из-за партийной или пролетарской принадлежности. Все подобные дела суды должны были разбирать в срочном, внеочередном порядке. И все же лазейка для «увода» коммунистов от ответственности оставалась. В пункте 6 постановления говорилось: «В тех случаях, когда парторганы и КК придут к несомненному убеждению в невиновности коммуниста и в несостоятельности предъявленных ему обвинений, они могут через губком довести до сведения прокурора свое мнение. В необходимых случаях обращаться в ЦК»^{[12, ф. 840, оп.1, д. 2624, л. 54]}. Соблюдая определенную бюрократическую процедуру, можно было уйти от наказания. Во всех этих партийных директивах было безусловным и объединяющим их одно обстоятельство – в них игнорировался один из основополагающих принципов правосудия – осуществление правосудия только судом. Только суд может признать обвиняемого виновным или невиновным. В данном же случае уже парткомы могли предрешать вопрос о виновности или невиновности. Суды, в условиях сложившейся жесткой партийно-государственной системы, не могли возразить партийному комитету любого уровня без серьезных для себя последствий дисциплинарного порядка.

В октябре 1925 года из секретариата ЦК поступает новый документ – письмо всем губкомам РКП (б) «О порядке привлечения и наказания коммунистов за уголовные преступления». Этим письмом отменялись все прежние указания по данному вопросу, и предлагалось руководствоваться новыми указаниями. В основном они повторяли то, что было изложено в постановлении апрельского пленума ЦК. ЦК решил напомнить еще раз местным комитетам о правилах игры. Формально теперь ни партийные комитеты, ни контрольные органы не могли влиять на судебные решения. Но их мнение по тому или иному конкретному делу имели «политически рекомендованный» характер^{[12, ф.840, оп.1, д. 1008, л. 12-14]}. Но это опять ничего не меняло. Повсеместно отмечалось падение дисциплины, рост пьянства, растрат, хищений. Член ЦКК, выступая на XVII Тамбовской губернской конференции РКП (б) в декабре 1925г. заявил: «Преступления по должности коммунистов приняли угрожающий характер. Причина в нэпе, в среде, в которой вращаются работники»^{[17, ф. Р.- 655, оп 1, д.20, л.444]}.

В сентябре 1926 г. уже Политбюро принимает Постановление, запрещавшее местным партийным организациям давать директивы судебным и следственным органам о мере наказания по судебным делам^{[17, ф. Р.- 655, оп 1, д.20, л.444]}. Еще одна попытка установления единой практики возбуждения уголовных дел против членов партии предпринимается в 1927 г. НКЮ в своих Циркулях от 11 апреля и от 8 августа для всех судов установил единые правила. В принципе, они ничего нового не содержали и в основном повторяли то, о чем уже говорилось прежде: судить коммунистов на общих основаниях, не реагировать ни на какие просьбы типа «принять во внимание», немедленно сообщать в партийный комитет о привлекаемых к ответственности коммунистов и т.п. ^[19].

Но остановить вал преступности среди номенклатуры не могли, ни постановления ЦК и Политбюро, ни «внутрипартийная ЧК» - контрольные комиссии, ни гражданские суды. Номенклатура продолжала жить на « широкую ногу», вызывая негативные толки и в партии, и в обществе. Широкую известность в партии и обществе получило дело Ракова, члена Крымской партийной организации. ЦКК в январе 1926г. разослала по этому поводу специальное письмо в партийные организации. Суть дела состояла в том, что Раков вышел из партии, мотивировав это тем, что партия перерождается, не ведется борьбы с разлагающим влиянием нэпа. Он решил «повести более решительную борьбу за коренное изменение быта коммунистов». Вышел он из партии для того, чтобы не разложиться в ее рядах, чем грозит привилегированное положение члена партии, чтобы закалить себя, приобрести больше опыта и при посредстве беспартийной массы оздоровляющее влиять на партию, так как беспартийный активист может пользоваться большим авторитетом в массах, чем коммунист». Столь высокие мотивы выхода из партии, не спасли Ракова от исключения. Правда, вскоре он был восстановлен с мотивировкой о необходимости воспитательной работы с ним. В ЦКК поняли, что это свой человек, фанатик, он нужен партии, просто необходимо слегка « выправить его представления о положении в партии». Крымский инцидент был использован для начала очередной кампании борьбы с должностными преступлениями. Действия ЦК РКП (б) были обычными для подобного рода кампаний. Посыпались директивы с требованиями отнять, запретить и прочее. Так, было предложено сократить натурные выдачи, а необходимый уровень жизни ответственных работников обеспечить более высокой зарплатой. В отношении « полностью разложившихся» - курс на решительное изгнание из партии. Допускалась и дозированная гласность. Какие - то факты «излишеств», растрат и хищений, дошедших до суда, становились известными членам партии в «Закрытых письмах ЦК». Но одновременно в них всегда указывалось на необходимость тщательного избегания всего того, что могло бы подать повод « для демагогического использования этих фактов против коммунистической партии и советской власти». Наоборот, подавать факты разоблачений надо было так, чтобы они вселяли уверенность, что партия борется с « излишествами» и преступлениями членов партии, тем самым избегать конфронтации между руководящей частью партии и рядовыми коммунистами, скрыть истинные масштабы « аристократизации» номенклатуры. Вывод же в отношении номенклатурной преступности не отличался оригинальностью: ряд членов партии, не разобравшись в том, что партия создала нэп не для коммунистов, а для коммунизма, использовали отрицательные стороны нэпа в личных интересах»^{[13, ф. 840, оп.1, д.160, л. 1,2]}. Очевидна попытка скрыть истинное положение в партии, особенно в ее номенклатурной части, предотвратить упаднические настроения среди рядовых членов партии, показать, что руководство решительно борется с « болезненными явлениями» в партийных рядах.

Еще одна попытка установления единой практики возбуждения уголовных дел против членов партии предпринимается в 1927 году. НКЮ в своих циркулях от 11 апреля и от 8 августа для всех судов установил единые правила. В принципе, они ничего нового не содержали и в основном повторяли то, о чем уже говорилось не раз. Предписывалось судить коммунистов на общих основаниях, не реагировать ни на какие просьбы типа «принять во внимание» и т.п., немедленно сообщать в партийный комитет о привлекаемых к ответственности коммунистов^{[13, ф. 840, оп.1, д. 345, л. 17]}.

В сентябре 1926 г. уже Политбюро ЦК РКП (б) принимает постановление, запрещавшее местным партийным организациям давать директивы судебным и следственным органам о мере наказания по судебным делам. Следует отметить, что требование своевременно извещать парткомы о фактах привлечения коммунистов к уголовной ответственности, совершенных коммунистами преступлений, выполнялось судами, неохотно. Видимо и здесь проявлялось влияние местной партийно – государственной номенклатуры. В связи с этими фактами ЦК ВКП (б) в своем циркуляре от 14 ноября 1927 года, указал на обязательность в случае возбуждения уголовного и административного преследования против члена партии и кандидата в ВКП (б) и ВЛКСМ принятия следственных и административных действий: избрание меры пресечения, обыск, отстранение от должности, предъявление обвинения, сообщать об этом районным и окружным комитетам партии и комсомола^{[13, ф. 840, оп.1, д. 376, л. 47]}.

Все эти бесчисленные указания свидельствовали о неспособности или нежелании руководства партии и государства изжить сложившуюся и основательно укрепившуюся практику прямого партийно-государственного влияния на принятие судебных решений и увода номенклатуры от наказания. Руководство пыталось циркулярами и постановлениями хотя бы декларативно сохранить формальную сторону независимости суда. Реальная же практика вмешательства в деятельность судов оставалась повсеместной.

Создание особых условий в отношении коммунистов, уличенных в преступных деяниях, имело крайне негативные последствия. В первую очередь это подрывало правовые основы государства. Закон переставал быть основой политической, общественной жизни, поскольку практика увода номенклатуры от наказания, принцип ответственности партии только перед собой порождало неверие в силу закона, в результате в обществе укреплялся правовой нигилизм. Первопричина подобного положения заключалась в полном отсутствии контроля общества за партийно-государственным аппаратом. Отсутствие же контроля объясняется тем, что новый класс базировался не на собственности, а на монополии власти и привилегиях. Это была власть без собственности, но с привилегиями материального и социального порядка. Личный интерес оставался преобладающим жизненным мотивом для большинства членов партии, несмотря на то, что большевики отчаянно боролись с ним. Подтверждалась закономерность: продолжительно функционируя, как представитель определенных значений и ценностей, человек идентифицируется с ними и может постепенно принять значение, далеко превосходящее то, которое естественно ему свойственно и изначально принимается, как если бы он был богом, всемогущим господином. Эти явления наблюдаются и среди кажущихся просвещенными революционеров»^{[8, с. 217-218]}.

Психология исключительного положения членов партии, их безнаказанность рождала, помимо всего прочего, ряд конкретных явлений негативного порядка. Формировалась кастовая психология «избранности», « особенности», существенным элементом которой было сознание безнаказанности – как законное и должное. Подобные настроения в партийной среде, особенно среди номенклатуры¸ в 1920-е годы стали повсеместными. Одновременно с этим ширилась партийно-государственная преступность, поразившая весь управленческий аппарат. В государственном аппарате сложилась система взяток. Происходило политическое и бытовое перерождение правящего слоя, изменились его нравы и менталитет, порождая отношению к закону как к политическому средству, как к средству решения собственных проблем. У номенклатуры сформировался устойчивый шаблон поведения, считавшие нормальным и естественным использование своего служебного положения в личных целях и совершенного пренебрежения к возможности наказания за это. Сама власть способствовала этому, издавая директивные документы, которые не оставляли судам никакой возможности наказать казнокрада и взяточника.

Руководство страны, объясняли преступность среди коммунистов негодными аргументами: отсутствие системы контроля, халатное отношение к делу, увлечение личными интересами, бедность, многосемейность, задержка в выплате зарплаты, непринятие мер предупредительного характера. Однако все перечисленные причины, хотя и имели место, но не были основными, коренными. Повлияло на ситуацию и то, что изменился состав партии. В ней уже трудно было найти партийцев, которые были бы фанатиками идеи. «Ни физически, ни морально, ни рабочий класс, ни партия не представляли из себя того, чем они были лет десять назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца в 1928 году», - писал старый большевик Х.К. Раковский своему соратнику по партии Г.В. Валентинову^{[4, с. 76]}. Большевики понимали интерес как систему коренных запросов классов и социальных групп, их отношение к совокупности социально- политических институтов, материальных и духовных ценностей общества в целом. Поэтому личный интерес воспринимался исключительно как порок и отчаянно боролись с ним. Партийцы первой революционной волны были фанатиками, они считали, что они знают тайны жизни, недоступные другим, и свои представления о жизни стремились распространить на все общество, в том числе и в отношении личного интереса. Но решить эту задачу им оказалось не под силу. Новая волна партийцев формально следовала этим идеалам, но в реальности была не чужда меркантильным интересам, что стимулировало хищения и взятки, а условия безнаказанности усугубляли положение. Таким образом, личный интерес оставался преобладающим жизненным мотивом для большинства номенклатуры. Свой, хотя и не формально юридически определенный, особый правовой статус советская номенклатура активно использовала в своих узкоэгоистических интересах, опираясь на вполне сформировавшуюся политику двойных правовых стандартов: одна судебная практика для ответственных работников, другая – для простых граждан. Таким образом, в правовой политике страны существовали два взаимоисключающих направления. С одной стороны, действовало официально установленное право, основанное на Конституции РСФСР и законах, с другой стороны, неофициальное право в виде секретных нормативных актов. Причем, второе нередко преобладало над первым. «Секретное законотворчество» (циркуляры, приказы для служебного пользования, постановления, закрытые партийные письма), адресованное судебным, правоохранительным органам в действительности определяли правовую политику в отношении определенных социальных групп, «даря» одним жесткость применения законов, другим правовые привилегии. В результате сформировалась политика двойных правовых стандартов: одни стандарты для номенклатуры, другая – для простых граждан. Двойные правовые стандарты основывались на неофициальном праве в виде секретных нормативных актов. Именно они, адресованные судебным органам, определяли правовую политику в отношении членов партии, «даря» им правовые привилегии. Разрушительные последствия от подобного рода правовой политики и очевидны. Этот негативный опыт правовых привилегий номенклатуры напоминает нам о сегодняшних проблемах правосудия.

Негласное, скрытое правотворчество порождало хаос и неразбериху в правоприменительной практике, неверие в силу закона, а веру в силу партийных директив. Одновременно партийно-государственный аппарат поражался вирусом безнаказанности и вседозволенности, стимулируя экономические преступления.

Когда сравниваешь ситуацию 1920-х годов и сегодняшнюю ситуацию в аспекте социально – нравственного состояния номенклатуры и соотношения исполнительной власти и судебной власти, то невольно напрашивается историко – правовая аналогия. Как и в период нэпа, когда номенклатура, оказавшись в водовороте «советского капитализма», оказалась зараженной вирусом наживы, так и в современные российские «управленцы» не стесняются в средствах обогащения, одновременно надеясь использовать свое служебное положение, чтобы избежать уголовного преследования. Последствия идентичные - неверие в силу закона, веру в силу личных связей, своего социального положения в обществе и силу денег.

Еще раз подтверждается истина, что история не повторяется в событиях, но она повторяется в явлениях, тенденциях, социально – политических последствиях. Многим современным политикам и многочисленной рати чиновников различного уровня, озабоченным не судьбой страны, а погоней за «золотым тельцом», сиюминутными меркантильными устремлениями, стоило бы задуматься не только о социально – экономических последствиях для населения, в целом для страны «казнокрадства», но и о последствиях для себя лично. Для этого надо просто вспомнить одну заповедь: «И воздастся каждому по делам его».