«Грамматические вольности» как ведущий принцип поэтики Владимира Кучерявкина и «восточная» картина мира в его творчестве

Сюй Шуан кандидат филологических наук аспирант, Кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Xu Shuang PhD in Philology Xu Shuang, Postgraduate student, Department of History of Modern Russian Literature and Contemporary Literary Process, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University; Leninskie Gory, 1, Moscow, 119991, Russian Federation 119991, Russia, Moscow, Leninskie Gory str., 1 xuxuxushuang@163.com

Введение

Право современного поэта на эксперимент с языком давно уже не вызывает сомнения. «Девиантность в поэзии почти всегда является осознанным авторским приемом и потому относится к метаязыковым явлениям, так как все введенные поэтом трансформации имеют особую мотивацию и работают на приращение смысла, прежде всего на его эстетическую составляющую» ^{[1, с. 44]}. Среди действенных художественных средств, к которым активно обращаются поэты в последние полтора века, — заметные для читателя отклонения от грамматической языковой нормы, которые могут быть важным способом формирования индивидуальной поэтической интонации.

В русской поэзии ХХ века языковые эксперименты были, как известно, важны для первого авангарда (прежде всего футуристов и обэриутов), для некоторых авторов т. н. Бронзового века, работавших в андеграунде; в постсоветское время, в XXI веке, такие эксперименты стали особенно заметны. Неудивительно, что они стали предметом внимания исследователей:«Начиная с 2000-х гг. поэтика грамматических категорий выходит на передний план при рассмотрении как классических текстов, так и текстов новейшей поэзии (Л. А. Ноздрина, Л. В. Зубова, Н. А. Николина, Е. А. Скоробогатова, Г. А. Хайрутдинова и др.)» ^{[2, с. 164]}.

О методологии работы

Поэтические «ошибки» анализируются преимущественно лингвистами; так, Л. В. Зубова, исследовавшая «грамматические вольности» русской поэзии второй половины ХХ – первых десятилетий ХХI вв., классифицируя типы отклонений от грамматической нормы, не обсуждает индивидуальные поэтические системы и склонность отдельных авторов к тем или иным видам «вольностей» (см. особенно: ^[3]).Перед литературоведением стоит почти еще не разрешенная задача интерпретации этих отклонений, описания их индивидуального характера и потенциальной художественной плодотворности; в настоящей работе мы пробуем найти подступы к решению этой задачи, используя некоторые понятия и наблюдения коллег-лингвистов, но пытаясь объяснить художественный смысл грамматических сдвигов в индивидуальной поэтической системе.

Объект и предмет исследования: грамматические «вольности» в поэзии В. И. Кучерявкина

Мы попробуем объяснить, как грамматические «вольности» создают своеобразную картину мира в творчестве русского поэта Владимира Ивановича Кучерявкина (1947 г.р.), который, по словам исследователя андеграунда С. А. Савицкого, вместе с немногими другими поэтами создал «ленинградскую неофициальную словесность во второй половине 1970‑х годов» (^{[4, с. 44]}. Наши наблюдения основаны на текстах, написанных, как можно понять, в разные десятилетия и включенных автором в сборники его стихов, выходившие в 1980-х-2010-х гг.

Основные типы грамматических «вольностей»: попытки классификации

Грамматических «вольностей» у Кучерявкина особенно много; «Кучерявкин ценит <…> алогизмы и бессмыслицу в повседневности… он внимателен к странностям и сбоям установленного порядка» ^{[4, с. 46]}.

Опираясь на предложенную в работе Л. В. Зубовой классификацию отклонений от грамматической нормы, используя некоторые найденные ей примеры и дополняя их своими, мы попытались определить, какие типы отклонений встречаются чаще других. Назовем здесь некоторые типы аграмматизмов, встречающихся в поэзии Кучерявкина.

Грамматический род (имитация русского в устах азиата): «Какой роскошный девушка в очках» ^{[6, с. 10]}. Предполагаем, что это кучерявкинская имитация чужой речи; «Зверь <жизнь> иная нам настанет» ^{[5, с. 86]}.

Грамматическое число: «Постой же, люди, дай шепну на ухо!» ^{[6, с. 12]}; «Мы тут всегда один…» ^{[6, с. 13]}. Например:

Кроме нас с тобой сегодня, кто еще

Может быть счастилив настолько, чтобы не знать о словах,

Маленьких растениях, которыми заросла память?

Они собрали всё, что остались от племени

(«Кроме нас с тобой сегодня, кто еще...» ^{[7, с. 8]})

Фонари коридорною бегают крысой.

А когда появляется строгий чекист,

Управляя по воздуху кончиком носа,

Они наклоняются, словно артист.

(«Фонари коридорною бегают крысой...» ^{[7, с.223]})

Грамматический падеж: Например:

Теперь не то.

Ложусь ли на диван, иду ль к начальству, в кассу,

Или в потемках натыкаюсь на себя,

Ты про небес теперь уже не вспомнишь,

И вас теперь не скажешь тленом октября.

(«Мы все кричали и смеялись…» ^{[7, с. 22]})

Меня никто не скажет: уходи!

Ты здесь не наш, не уходи, останься!

И вместе мы идём по всем дорогам.

И нас никто не станет виноват.

(«Меня никто не скажет: уходи…» ^{[7, с. 39]})

Дополнение при непереходном глаголе: «Спешит упасть прохладную волну / Тяжелый свет ночной рекламы…» ^{[6, с. 49]} (Л. Зубова называет это«транзитивацией непереходных глаголов»). Например:

Напейся, подмигни прохожим глазом,

И выйди в сад, где осень слепнет на боку,

Где доцветает куст шиповника, чьи розы

Кричат последнее кукареку.

(«Напейся, подмигни прохожим глазом…»^{[7, с. 161]})

Прилагательное, однокоренное с переходным глаголом, сопровождается дополнением, невозможном при прилагательном, но допустимом при глаголе: «В тряском рожами вагоне» ^{[5, с. 107]} (ср. трясти рожами).

Свойственный поэтическому языку прием синтаксического параллелизма порождает невозможные с позиций грамматической нормы конструкции: «<…> про чуждую нам жизнь <…> Стану жить я там прекрасную мне жизнь <…> и прощай вы тут, святые мне места» ^{[5, с. 120]}. Здесь в стихотворении из трех строф («Встал невыспавшись. <Sic!> Слипаются глаза») каждые две, а то и все три соседних содержат такой случай: чуждую нам (прилагательное + дополнение — личное местоимение в дательном падеже, правильная конструкция) — прекрасную нам (прилагательное + дополнение — личное местоимение в дательном падеже, неправильная конструкция; чтобы выразить этот смысл, требуется дополнение в другом падеже и с предлогом: прекрасную для нас) — святые мне места (то же, что и в предыдущей строфе).

стану жить я там (глагол в изъявительном наклонении в роли сказуемого + личное местоимение в роли подлежащего + наречие в роли обстоятельства, правильная конструкция) — прощай вы тут (междометие, омонимичное глаголу в повелительном наклонении + личное местоимение в роли подлежащего, допустимое во фразе с глаголом в повелительном наклонении, но не при междометии, + наречие в роли обстоятельства, также невозможное при междометии).

Грамматическое время глагола: Например:

За горами в колокол звонят.

Сонные деревья ветки принагнули.

Проснусь и открываю окна в сад,

И взгляд летит туда быстрее пули.

(«За горами в колокол звонят…» ^{[7, с. 23]})

Окказионализм: Например:

А кровь, как древо, всё роняет листья...

Но ветр крутился, и окно стучало.

И небо далеко лицом скалистым

Нам раскрывало дальнее рычало.

(«Какой-то ветер пробежал по проводам и крышам…» ^{[7, с. 209]})

Генерал, словно облако ходит, над крышей,

И приказы навешал на каждый шлагбаум.

И приникнули к небу засохшие уши,

Словно хочут услышать какой-нибудь «оум».

(«Фонари коридорною бегают крысой…» ^{[7, с. 223]})

Единственно правильная форма настоящего времени 3-го лица множественного числа глагола "хотеть" - "хотят". Вариант "хочут" имеет сниженную окраску (просторечный) и является нарушением принятых грамматических норм.

Встречаются другие случаи, а также многочисленные семантические «сдвиги».

Возвращаемся к вопросу о частотности «ошибок». Оказалось, что, во-первых, особенно часты и явно неслучайны «ошибки», связанные с грамматическими способами выражения одушевленности и неодушевленности:

Но сник, задумался товарищ,

Сложил тяжёлые крыла...

И монастырь, узрев пылающих пожарищ,

Тяжёлые забил в колокола.

(«Машина, везшая матрасы…» ^{[6, с. 35]})

Я зашел, уснул, остался слушать,

Мол: на фронте! Тоже захотел?

Как израненная кровью пушка,

Где профессор резал потных тел

(«Процедуры» ^{[8, с. 107]})

Винительный падеж, употребленный здесь вместо родительного, указывает на сдвиг от неодушевленности к одушевленности.

Подобным образом одушевляются письменные знаки в следующем примере:

Коль скоро лег на свой диван —

То и гляжу в журнал, как бы в окно с решеткой,

Где побежали врассыпную крысы —

Словно играют в букв и запятых.

(«Коль скоро лёг на свой диван…» ^{[9, с. 87]})

Теперь не то.

Ложусь ли на диван, иду ль к начальству, в кассу,

Или в потемках натыкаюсь на себя,

Ты про небес теперь уже не вспомнишь,

И вас теперь не скажешь тленом октября.

(«Мы все кричали и смеялись…» ^{[7, с. 22]})

Тяжёлым человеком на дороге,

И взором призрачным скребя небес,

Мы тут. Колёса едут, и шагают ноги.

И лёгкий кажется мне крест.

(«НА ОСТРОВАХ С СЫНОМ ГУЛЯЕМ»^{[7, с. 15]})

Бывают и обратные ситуации, когда одушевленное грамматически оформляется как неодушевленное:

Но я уйду, но я уйду

Шагать по облакам стопою нежной.

А тут пока с доверчивой надеждой

Гляжу на ныне дикий финн

И на тунгус угрюмый, на русский, на калмык.

Любимые слова пою на свой салтык.

(«Памятник. Вот он стоит, качая головой…» ^{[5, с. 79]}).

Но вспомним, братья, про таракан безусый,

Когда по переулкам серым, словно Бусов,

Мы пятимся, слепые, вслед

Слепому таракану на обед.

(«И в шесть часов утра метро забилось дыбом…» ^{[8, с. 20]}).

Немота, немота… А на улице храп

Мотоцикла, везущего люди.

Погоди, алкоголя непокорный холоп,

Воздымаются, слышь, непокорные груди.

(«Занавесил окно, чтоб не жарило солнце…» ^{[5, с. 63]}).

А то лежал, глядя на обезьяны,

На их во мраке добрые фигуры,

Которых там поблёскивали шкуры.

И было так прекрасно, хоть умри.

(«Под лампой в керамическом бардаке...» ^{[7, с.81]})

Одушевление неодушевленного, очеловечение нечеловеческого осуществляется в художественном мире Кучерявкина при помощи не только грамматических сдвигов; сейчас мы анализируем только один уровень поэтического текста, который соответствует другим. Олицетворяющих тропов у Кучерявкина очень много, их анализ — задача отдельного исследования; заметим, что, в отличие от резко необычных аграмматизмов, метафоры у Кучерявкина могут быть вполне традиционными («голые деревья пляшут гопака»; «ходят звезды, / поют и пляшут пьяным хороводом»; «Не кончается мороз, так и дышит. / И железному трамваю ой, как больно. / Вот трясется он по улица, бедняга, /А на улице, представь, минус двадцать» ^{[5, с. 80, 83, 113]}). Лингвисты отмечают сопоставимость грамматических девиаций и тропов как таковых, их способность выполнять сопоставимые семантические задачи («обнаруживается тенденция к рассмотрению грамматических новообразований не только как “грамматических неологизмов”, а как “грамматических тропов”» ^{[2, с. 164]}.

Второй по значению тип отклонения от языковой нормы связан с разрушением иерархии объектов, явлений и действий, — иерархии, обычно отражающейся в структуре высказывания. Например, деепричастие может тавтологически повторять сказуемое:

Когда она, жуя свой бутерброд,

Жевала бутерброд, куда-то вдаль смотрела

И бутерброд свой с маслом ела, ела…

(«О Господи, красивы эти облака…» ^{[5, с. 30]})

К такому типу отклонений, думается, семантически близко разрушение устойчивых синтаксических конструкций, например, деепричастных оборотов, «перетасовывание» слов во фразе, нарушение их предполагаемого порядка: «И оглянувшись, боязливо жмется, / На сильное стареющее тело…» ^{[5, с. 90]}, а также эллипсисы, пропуски грамматически необходимого:«И стол под ним, уставленный <существительное в творительном падеже?> стеклянных, звонких рюмок…» ^{[5, с. 34]}

И нарушение правила деепричастия в его каноническом виде, то есть несовпадение субъекта деепричастия и субъекта основного действия, которое выражено и на формальном уровне - деепричастие не относится к подлежащему основной части. Например:

Лежа на кривом диване,

Телевизор тарахтит.

А над крышами, в тумане,

Снег мерцает и летит.

(«Лежа на кривом диване…» ^{[7, с. 29]})

Тому же «смешению карт», в частности, разрушению системы грамматических времен и видов, способствуют и нередкие у Кучерявкина деепричастия-окказионализмы. В следующем примере деепричастия настоящего времени образованы от глаголов совершенного вида:

Как щелкнет зубами и крякнет потом,

На развилке, задумаясь, витязь,

Где встретил дорожный, где надпись притом,

Тот камень, пред ним приказав: «Становитесь!»

И он становился подмышкой с копьем

И надпись на нем прочитая.

(«Как щелкнет зубами и крякнет потом…» ^{[10, с. 19]})

(Л.В. Зубова обнаруживает подобный случай в поэзии Давида Паташинского, начавшего публикующегося с 2000‑х: «тугое горло угадая» ^{[11, с. 364]}.)

И здесь, как и в предшествующей группе примеров, можно увидеть воплощение принципов восточной философии, для которой иерархии явлений и существ нет, — по крайней мере, в западном понимании иерархии как жесткой структуры.Н.В. Барковская, не затрагивая вопроса о нарушении грамматической нормы, пишет о впечатлении, которое производит поэзия Кучерявкина: «В картине мира отсутствует иерархия и перспектива, все явления одинаково близки и значительны» ^{[12, с. 208]}.

Обсуждение результатов

Смешение грамматических форм одушевленного и неодушевленного, видо-временные «сдвиги» в глагольных формах, разрушение устойчивых синтаксических конструкцийможет отражать, как мы предполагаем, некоторые важные для Кучерявкина идеи даосизма и/или буддизма: в мире нет границ между одушевленным и неодушевленным, живым и мертвым. Не развивая своей мысли сколько-нибудь подробно и не приводя примеров, еще до нас С.А. Савицкий уже отмечал возможное влияние буддийской философии на поэтику Кучерявкина: «Алогизм стиха здесь ищет метафизическое измерение наподобие высказываний из “Тибетской книги мертвых”, которую поэт перевел двадцать лет назад» ^{[4, с. 46]}. Философские основания олицетворяющих сравнений и других тропов у Кучерявкина упоминает и А. Скидан: «Животные, насекомые, растения и светила наделены антропоморфными чертами, предметы одухотворены. То, как он пишет о крылатой корове, прощается с выловленной рыбой или жалеет убитого комара, заставляет вспомнить Франциска Ассизского и буддийскую заповедь о необходимости привести к спасению всех малых сих» ^[13]. Разовьем эти соображения о возможной близости картины мира в творчестве Кучерявкина к восточным религиозно-философским системам подробнее.

Напомним, во-первых, о несомненном присутствии в творчестве Кучерявкина образа Китая, некоторых трансформированных китайских традиционных символов и даже некоторых художественных приемов — особенного способа называть стихотворения — которые в русской культуре поэтического перевода традиционно связываются с китайской классической лирикой (см. об этом: ^[14], а также нашу статью о названиях у Кучерявкина (в печати)). Особенно ясно присутствие «китайского начала» в лирике поэта проявилось в названии и оформлении его книги 2018 года — «До Янчжоу тысяча ли». Что касается восточной философии, точнее — буддизма, то можно считать, что Кучерявкин знаком с этой системой представлений достаточно хорошо, чтобы использовать ее: он перевел (правда, с английского и в соавторстве с Б. Останиным) «Тибетскую книгу мертвых» (первое издание в 1999 г.).

На наш взгляд, в стихах Кучерявкина обнаруживается ясное воплощение восточной философии, для которой очень важно представление о равенстве всего сущего. Такое представление есть и в буддизме, и в даосизме.

В буддизме все существа обладают природой Будды, и все существа, будь то люди или другие создания, имеют равное право жить и стремиться к счастью. Буддизм подчеркивает сострадание и равное отношение ко всем существам, учит уважению к природе и заботе обо всем сущем.

В даосизме также присутствуют идеи равенства всего сущего, причем все сущее, достойное уважения, даосизм понимает более широко, чем буддизм: для даосизма все сущее включает в себя и то, что для постороннего взгляда предстает неодушевленным (камни, вода и т.п.). С точки зрения одного из ведущих представителей даосизма, Чжуан-цзы, «Дао» — это «Творец» (или «Мать») всего сущего во Вселенной: «Воплощение всего сущего корнями уходит в “Дао”. Вот почему Чжуан-цзы говорил: “Без всего сущего нет меня, а без меня нет ничего... нельзя сказать, что какое-то сущее дороже, а какое-то дешевле”» ^{[15, с. 5]}. (Приведем последние слова и на китайском языке: 以道观之，物无贵贱.)

Исследователь даосизма Ние Вэйци пишет в своей работе: «В буддизме считается, что люди и все животные равны, а Чжуан-цзы считает, что равны все сущее с людьми. Как говорит Чжуан-цзы: “небо и земля существуют параллельно со Мной, и со Мной едино все сущее и существо” (天地与我并生，万物与我为一)» ^{[16, с. 30]}.

Стихи Кучерявкина, думается, отражают подобный философский взгляд на Вселенную.

Заключение

Итак, мы пришли к выводу, что грамматические «вольности», «ошибки» — важнейшая черта художественного языка В.И. Кучерявкина.

Среди разнообразных типов «ошибок» в стихах Кучерявкина выделяется смешение грамматических форм одушевленного и неодушевленного, а также разрушение стабильных грамматических конструкций. Думается, что это отражает некоторые важные для Кучерявкина философские идеи. Картина мира в поэзии Кучерявкина, видимо, отчасти близка к образу мира в восточной философии и религии.