Прогресс, обман, искушение, практичность. Мода во французской просветительской мысли

Абазьева Маргарита Станиславовна ORCID: 0009-0000-0021-7697 преподаватель; исторический факультет; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова соискатель; исторический факультет; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 119234, Россия, г. Москва, Ломоносовский пр-т, 27, корп. 4 Abazeva Margarita Stanislavovna Lecturer; Faculty of History; Lomonosov Moscow State University applicant; Faculty of History; Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, Moscow, Lomonosovsky ave., 27, building 4 abazieva@gmail.com

Введение

В XVIII веке Париж окончательно утвердился как модная столица на европейской карте. Стоимость и размер гардеробов выросли, а модные тренды охватывали все более широкую аудиторию. Возрос и вес моды в общественном сознании: умы образованной публики теперь занимали не только новая отделка, расцветка и аксессуары, но и мода как явление, ее природа, механизмы и роль в жизни человека. В Европе появляются первые работы по истории моды, о ней пишут журналы и газеты, авторы посвящают ей эссе, пьесы и романы. Что же думали о моде те, чья мысль оказала огромное влияние на общество того времени, став интеллектуальным катализатором социальных и культурных перемен в жизни Европы? Что писали о моде французские просветители? Ответу на этот вопрос и посвящена статья.

Несмотря на то что интерес к изучению истории моды впервые возник уже тогда, в эпоху Просвещения, долгое время затем она оставалась на периферии исторического знания. Серьезные сдвиги, превратившие историю моды в самостоятельную и востребованную исследовательскую область, начались в 1980-х. Именно тогда появились первые крупные работы по истории моды как социокультурного явления, выходящего за рамки истории костюма. Так, французские историки Д. Рош и Ф. Перро открыли новую историю Парижа – центра производства одежды ^{[1; 2]}. Д. Рош показал, как начала формироваться производственная и торговая система, ставшая впоследствии парижской индустрией моды. В это же время свет впервые увидела книга «Парижская мода» выдающегося теоретика моды и пионера модных штудий В. Стил, с тех пор дважды переизданная – последний раз уже со всеми актуальными уточнениями в 2020 году ^[3]. По-прежнему ли Париж – мировая столица моды? Такой глобальный вопрос ставит она перед собой. И отвечая на него, показывает эволюцию парижского стиля в его неразрывной связи с городским пространством.

Позднее социолог А. Рокамора ^[4] изучала эту тему сквозь призму культуры медиа, а именно модной прессы, которая воспевает этот город и поддерживает его статус столицы моды. Впрочем, эта книга практически целиком посвящена XIX и XX векам в истории французской моды.

На протяжении последних двадцати лет модные штудии активно развивались, появлялись научные работы, проливавшие свет на историю моды в том числе и в XVIII столетии. Так, одна из ведущих мировых исследователей моды Э. Рибейро в своей книге «Мода и мораль» ^[5] рассмотрела одежду сквозь призму ее отношений с общественными нормами. Она показала, что в век Просвещения, когда превозносились умеренность и здравомыслие, пылкость моральных упреков в адрес моды и модников не утихла. Профессор Йоркского университета С. Винсент изучила, как разные поколения моделировали тело при помощи одежды. Ее работа «Анатомия моды: манера одеваться от эпохи Возрождения до наших дней» ^[6] знакомит читателя с культурной историей париков, корсетов, пудры и других атрибутов, без которых сложно представить себе моду XVIII века.

Пренебрежение историей моды было в советской академической среде. К этой теме считалось уместным обращаться искусствоведам – как к истории костюма. Ее изучению посвятила свою жизнь М.Н. Мерцалова, автор четырехтомника «Костюм разных времен и народов» ^[7]. Четвертый том издания рассказывает о тенденциях мировой моды в XVIII веке. Другой крупнейший исследователь истории костюма в России Р.М. Кирсанова занималась русским декоративно-прикладным искусством и костюмом XVIII–XX веков ^[8].

Отдельных работ, посвященных непосредственно французской моде XVIII века, в отечественной историографии нет. Ее рассматривают в основном в связи с модой в Российской империи. Например, К. Бордэриу в работе «Платье императрицы. Екатерина II и европейский костюм в Российской империи» ^[9] показывает, как парижская мода вдохновляла идеями и наполняла новыми веяниями российскую, сформировавшуюся именно тогда, в XVIII веке.

Итак, несмотря на то что интерес к модным штудиям сегодня высок, работы, посвященные моде в XVIII веке, оставляют лакуны для ее дальнейшего изучения. Одну из них составляет интересующий нас сюжет. И хотя историки моды используют работы просветителей в качестве источников, отвечая на собственные исследовательские вопросы, никто из них не пытался рассмотреть просветительский дискурс о моде в отдельности.

Культурная же историография Просвещения поистине необъятна, но и здесь мы едва ли сможем обнаружить исследование, ставящее своей целью проанализировать развитие просветительской мысли о моде. Вероятно, можно считать показательным тот факт, что большой исторический словарь «Мир Просвещения» ^[10] под редакцией уже упомянутого Д. Роша, объединивший под своей обложкой результаты работы разных историографических школ, занимавшихся вопросами Просвещения, за пару минувших столетий, содержит лишь единичные упоминания о моде.

Для культуры французского Просвещения, как известно, характерен феномен органического единства философии и литературы, выразившийся уже в том, что крупнейшие французский философы этой эпохи были одновременно выдающимися писателями ^{[11, с. 94]}. Потому основные источники для статьи составляют произведения просветителей: диалоги Д. Дидро «Сожаления о моем старом халате», «Племянник Рамо», романы «Персидские письма» Ш. Монтескье, «Юлия, или Новая Элоиза», «Эмиль, или о воспитании» Ж.-Ж. Руссо, пьеса «Древние и современники, или туалет мадам де Помпадур» Вольтера, сочинения «О человеке», «Об уме» К.-А. Гельвеция. Особняком среди них стоит замечательная по своей достоверности и обширности серия очерков Л.-С. Мерсье «Картины Парижа» и его утопический роман «Год две тысячи четыреста сороковой». Список источников, несомненно, можно расширить, однако, будучи ограниченной объемом исследования, автор остановилась на сочинениях ключевых мыслителей французского Просвещения. Выбрав те из них, что способны пролить наибольший свет на интересующий нас «модный вопрос».

Опираясь на эти источники, мы рассмотрим основные черты связанного с модой литературно-философского дискурса французских мыслителей эпохи Просвещения. Покажем, что его отличало и какие вопросы он затрагивал.

Мода и роскошь в XVIII столетии

«Мода – обычай, привычка, способ одеваться, наряжаться, словом, все, что служит для украшения и роскоши». Такое определение предлагает нам «Энциклопедия» Дидро и Д’Аламбера, самый прославленный свод знаний XVIII столетия ^{[12, с. 598]}. Именно это, современное просветителям и ими же сформулированное понимание моды мы будем иметь в виду в дальнейшем рассуждении.

«Моду можно рассматривать с философской и политической точек зрения», – утверждает Луи де Жокур, один из наиболее плодотворных составителей «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера, в статье «Мода». Если смотреть на нее взглядом философа, мы увидим, что мода порождена легкомыслием ума человеческого, а установило в обществе ее не что иное, как желание нравиться. При этом с точки зрения политической она представляет собой важный предмет, благодаря роскоши которого государство может бесконечно расширять отрасли своей торговли ^{[12, с. 598]}.

Автор статьи с очевидностью связывает современную ему моду с роскошью и предлагает нам одну из точек зрения «спора о роскоши», занимавшего французское общество с 1720-х г. Спор этот рассматривает историк Филипп Перро в своей одноименной работе, посвященной роскоши ^[13]. Нас же он интересует потому, что мода XVIII столетия дорогая, переменчивая, тяготеющая к излишествам, действительно была непосредственно связана с роскошью. И во многом именно позиция просветителя в «вопросе о роскоши» определяла его отношение и к моде.

Известно, что в середине столетия главным апологетом «роскоши» среди просветителей был Вольтер, а ключевым ее противником — Ж.-Ж. Руссо. Рассмотрим же, какое представление о моде сформировали два этих интеллектуальных полюса. ­­

Просветители-сторонники роскоши о моде

В 1765 году свет увидела пьеса Вольтера «Древние и современники, или туалет мадам де Помпадур». В этом небольшом ироничном произведении мыслитель волей воображения делает дочь Цицерона Туллию гостьей маркизы Помпадур. Используя этот художественный прием, Вольтер хотел исследовать вовсе не моду или костюм, а прогресс в искусстве и науках. Однако пьеса с первых строк привлекает внимание историка моды: встретившись, две женщины из разных эпох прежде всего заводят разговор об одежде. «Ах, мадам, на вас нет чулок, – восклицает маркиза, – у вас голые ноги» ^{[14, с. 452]}. Римлянка признает чулки замечательным изобретением будущего и обещает рассказать о нем своим современникам. Она слушает рассказы маркизы о том, как работает увеличительное стекло и печатают эстампы, наслаждается незнакомой музыкой, угощается кофе и шоколадом. И, наконец, признает, что люди нового века превзошли во всем людей древних. Так Вольтер вписывает моду в канву материального прогресса, который, как и роскошь, с его точки зрения, необходим для процветания и благополучия нации. Эта интерпретация процесса моды как прогресса оказалась стойкой и отразилась затем в работах других авторов, писавших о моде. Ее мы встретим, например, у Г.-Ф.-Р. Моле в его сочинении по истории моды, бывшим одним из первых в своем роде ^[15], а также обнаружим в произведениях знаменитого писателя-просветителя Л.-С. Мерсье ^{[16, 17]}.

Более нюансированное отношение к роскоши отличает Монтескье, он рассматривает неравное распределение благ при различных формах государственного устройства и приходит к выводу о том, что «роскошь необходима для монархических государств, так как неравное распределение богатств вытекает из самого устройства монархии». «Если богатые будут мало тратить, то бедным придется умирать с голоду», – утверждает Монтескье ^{[18, с. 92]}.

Эта позиция философа определяет и его отношение к моде. В «Персидских письмах» мы обнаруживаем рассуждения, близкие тем, что изложены в «Энциклопедии»: французская мода XVIII столетия переменчива, легкомысленна, но она в то же время предлагает людям те желанные излишества, что заставляют экономику государства эффективно работать, а государю позволяют обладать могуществом над своими подданными. «Капитал, вложенный в землю, – пишет Монтескье, – приносит владельцу всего-навсего двадцатую часть своей стоимости, а художник, затратив красок на один пистоль, напишет картину, которая принесет ему пятьдесят пистолей. То же можно сказать о золотых дел мастерах, о мастерах, изготовляющих шерстяные ткани, и обо всех ремесленниках вообще» ^{[19, с. 174]}.

Вместе с тем у Монтескье мы находим образ моды как одурачивающей французов силы, увлекшей их до такой степени, что все прочее перестало иметь для них значение. «Они охотно признают, что другие народы мудрее, – пишет философ от лица одного из авторов «Персидских писем», – лишь бы все признавали, что французы одеты лучше всех. Они согласны подчиняться законам соперничающей с ними нации, но при условии, что французские парикмахеры будут всюду законодателями по части париков. Они в полном восторге от того, что вкусы их поваров царят от севера до юга и что предписания их камеристок распространяются на будуары всей Европы» ^{[19, с. 163]}. Философ сетует, что здравый смысл приходит к французам со стороны и они заимствовали у соседей все, что относится к политическому и гражданскому управлению, но им нет до этого никакого дела, ведь мода затмевает их умы.

Близких Монтескье взглядов на моду и роскошь придерживался Гельвеций. Он отмечает, что роскошь – «паллиатив» в государстве с крайне неравномерным распределением национального богатства, ведь «пышный образ жизни вельмож вливает деньги и жизнь в низший класс граждан» ^{[20, с. 334]}. Философ считает нападки моралистов на роскошь и распутство в таком государстве бессмысленными и приводит любопытный пример женщины легкого поведения. «Желание нравиться, – пишет он, – приводит такую женщину к торговцу лентами, материями и модными вещами и тем заставляет ее не только вырывать массу рабочих из нищеты, в которую ее ввергло бы соблюдение законов о роскоши, но и внушает ей акты самого просвещенного милосердия» ^{[21, с. 261]}.

Роскошь и связанные с ней мода и распутство, по Гельвецию, – неизбежное «полезное зло» в таком государстве. Взгляды народа и нравы в нем поменять может только совершенствование законодательства, просвещение граждан и вытекающее из них изменение формы правления. При этом мода, по мнению мыслителя, тоже захватывает человеческий разум от недостатка просвещения в обществе. С его точки зрения, модник эгоистичен и невежественен: он думает прежде всего о собственном благе и языку здравого смысла предпочитает модный жаргон. ^{[20, с. 496]}.

В противовес Монтескье и Гельвецию де Жокур в уже упомянутой статье из «Энциклопедии» призывает восхищаться непостоянством легкомыслия людей, которые последовательно придают ценность совершенно противоположным вещам, и не осуждать моду, которая позволяет им удовлетворить потребность нравиться друг другу. От одного он предостерегает: подчинения моде в вопросах здоровья, совести, духа и знаний ^{[12, с. 598]}.

Просветители-противники роскоши о моде

В сочинениях же просветителей-противников роскоши – Д. Дидро, Ж.-Ж. Руссо, Л.-С. Мерсье – сформировался более слаженный и последовательный дискурс о моде. В них она предстает как искушающая и развращающая сила, вредящая человеку и обществу. Не случайно герой одноименного диалога Дидро племянник Рамо, это воплощение худших черт современного автору общества, неустанно говорит о моде, демонстрируя, как хорошо он разбирается в тонкостях предмета. Рамо судит людей по их костюму и убежден, что роскошно одеваться – естественная потребность человека, которую он всегда будет стремиться удовлетворить ^{[22, с. 183]}.

Примечательна сцена совращения молодой девушки, которой Рамо, преуспевавший в сводничестве, обещает прежде всего кружева всевозможных сортов, красивые бриллиантовые серьги, румяна, мушки, шлейф, поддерживаемый пажем. И все это – за порочную связь с господином в расшитом золотом кафтане, что «не пьет и не спит с тех пор, как ее увидел».

Тема «грехопадения» женщины, связанного с модой, находит интересное развитие в творчестве Мерсье. Писатель полагает, что именно женщины сыграли решающую роль в том, что дворянство покинуло древние замки и обосновалось при королевском дворе, превратив свои наследственные богатства в бриллианты и кружева. Женщины, – считает Мерсье, – охотно оставили заботы о домашнем хозяйстве и стали блистать у трона, удовлетворяя свое «врожденное тщеславие». Они «сделались законодательницами мод и развлечений и равнодушно смотрели на унижения, которым подвергались их отцы, мужья и сыновья». «Пустые затеи они превратили в дела первостепенной важности: они создали туалеты, этикет, моды, украшения». Мужчинам же, руководимым ими, ничего не оставалось, как охотиться за милостями и деньгами ^{[16, с. 22]}.

Строго говоря, критика моды как развращающей силы отнюдь не нова, она всегда исходила от церкви, спешившей осудить прически, украшения, вырезы корсажа и другие более или менее безобидные модные причуды. Мерсье со всей иронией, присущей его писательскому таланту, рассказывает нам о нарядной и цветущей сборщице подаяний, чье очарование церковь использует, чтобы «возбудить щедрость в душах верующих» и собрать с прихожан побольше денег. «Утром пастырь громит в своей проповеди женские наряды, называя ужаснейшим разгулом все, даже самые легкие украшения, подчеркивающие привлекательность женщин, а вечером ждет от миловидной сборщицы, от ее изящной внешности и хорошенького личика более обильной жатвы», – пишет Мерсье ^{[16, с. 155]}.

И ход его мысли с очевидностью показывает: просветительская критика моды далека от непосредственно религиозных представлений о греховной привлекательности женских нарядов. С точки зрения просветителей, мода развратительна потому, что она, отвлекая женщину побрякушками, вынуждая разорять мужа покупкой всё новых платьев, пудриться и нюхать табак, развлекаться, «превращая день в ночь», возиться с нелепыми маленькими собачками, не позволяет ей занять то место в обществе, что отвели для нее просветители. Это место матери, хранительницы очага и мудрой воспитательницы детей, которая если и заботится о своей внешней красоте, то исключительно о естественной.

В своих рассуждениях о моде французские просветители-противники роскоши приходят к вопросу о практичности. И с их точки зрения, мода непрактична уже сама по себе, поскольку в ее основе лежит идея непрерывного обновления гардероба в соответствии с новыми, неустанно сменяющими друг друга веяниями. Мода сиюминутна и разорительна в своей сиюминутности. «Законы моды непостоянны и разорительны», – пишет Ж.-Ж. Руссо в романе «Юлия, или Новая Элоиза» ^{[23, с. 473]}. Мыслитель отмечает также, что зачастую модные новинки продают «по несусветной цене» только лишь по причине их новомодности. Это делает их покупку противоречащей здравому смыслу и всякой практичности.

Как непрактична мода сама по себе, так, согласно просветителям, непрактичен и современный им модный костюм. Он несообразен жизненным условиям XVIII века, неудобен, эстетически нелеп и вреден для здоровья – такой вердикт выносят ему мыслители.

Л.-С. Мерсье изображает парижанина, который «в многоэтажном парике, белых чулках и расшитом галунами платье перепрыгивает через грязный ручей, а потом бежит на цыпочках по мокрым улицам, причем целые потоки воды льются из дождевых труб на его шелковый зонт». «Горы грязи, – продолжает Мерсье, – скользкая мостовая, сальные оси экипажей – сколько препятствий… на каждом углу улицы он зовет чистильщика и отделывается всего-навсего несколькими пятнышками на чулках». «Каким же чудом удалось ему так легко отделаться и пересечь с конца в конец самый грязный город в мире? Как мог он пройти по топкой грязи в тонких туфельках? О! Это особый секрет парижан, и я никому не советую пытаться им подражать», – иронизирует автор. «Почему не одеваться соответственно грязи и пыли? Зачем, идя пешком, облекаться в платье, которое годится только тому, кто разъезжает в каретах?», – вопрошает Мерсье ^{[16, с. 56]}.

Современные им моды просветители находят не только неудобными, но вредными и опасными для здоровья. Искусные высокие прически, сооруженные из фальшивых волос, «позаимствованных с мертвых голов», громадной подушки, набитой конским волосом, множества шпилек, неимоверного количества пудры и помады вызывают болезни глаз, кожи и ушей, вшивость, частые флюсы и зубные боли. Об этом сообщает нам Мерсье, посвятивший вреду модной прически целую главу в своих «Картинах Парижа» ^{[17, с. 204]}.

Опасную прическу дополняет не менее вредный костюм, в котором «руки и плечи стиснуты, тело сдавлено, грудь затянута до того, что просто невозможно вздохнуть», подвязки и подколенники затрудняют циркуляцию крови, а ноги и бедра мужчин выставлены наружу в любую непогоду и зимой, и летом ^{[24, с. 14]}. В романе-трактате «Эмиль, или о воспитании» годами ранее Руссо рассуждает о том, что эта стеснительная и неудобная одежда особенно губительна для детей, которых, как известно, с самого юного возраста одевали подобно взрослым. Руссо много пишет о том, как взрослая одежда буквально калечит детские тела. А прививаемое с детства умение разбираться в дорогих и модных тканях морально развращает человека и делает его с ранних лет рабом роскоши ^{[25, с. 138]}.

Мерсье находит современный модный облик к тому же нелепым и непривлекательным и с эстетической точки зрения. Так, например, он описывает мужскую прическу: спесивая напомаженная пирамида, безвкусные крылья, лежащие по обе стороны лица, неуклюжие букли, которые не имеют ничего общего со свободно ниспадающими кудрями и придают человеку глупый, надутый и нелюбезный вид ^{[24, с. 15]}.

Но, отрицая моду как явление, не одобряя модных веяний середины столетия, просветители тем не менее отнюдь не призывают пренебрегать внешним видом или отказываться от заботы о благообразии облика. Они предлагают собственное видение этих вопросов.

Так, Руссо противопоставляет моде хороший вкус. «Насколько законы моды непостоянны и разорительны, настолько законы хорошего вкуса экономны и устойчивы», – пишет он ^{[23, с. 473]}. Человек со вкусом, по Руссо, любит создавать и способен сам придавать вещам ценность, он умеет из предметов недорогих составить и ценную обстановку, и привлекательный наряд. Героиня Руссо Юлия выбирает ткань для платья, исходя в первую очередь из того, хорошо ли она пойдет к ее лицу, а не беспокоясь о том, модна эта ткань или нет.

«Ведь большая разница между теми достоинствами, которые мода придает вещам, и действительной их ценностью, – пишет Руссо, – лишь этою последней Юлия и дорожит». Что же составляет эту действительную ценность вещей? «Изящество, скромная простота, гармоническое сочетание, приятность и удобство, – отвечает Руссо, – вот неизменные и надежные правила, кои остаются в силе, когда мода на то или иное давно прошла» ^{[23, с. 473]}.

Л.-С. Мерсье, которого идейные противники даже пренебрежительно окрестили «площадным Руссо» за пылкую приверженность идеалам философа, развивает эти идеи в своих сочинениях.

Особенно интересен в этом отношении его утопический роман «Год две тысячи четыреста сороковой», в котором автор живописно изображает усовершенствованное общество будущего и его преобразованный быт. Писатель приглашает нас в лавку подержанного платья, где он одевается по новым тенденциям. При этом саму лавку автор с удовольствием противопоставляет магазинам торговцев прошлого: удобный стул, на котором благодаря винту в его конструкции клиент мог крутиться во все стороны, свет и комфорт во взаимодействии с продавцом, который держался просто и «ни разу не упомянул ни о своей чести, ни о своей совести» ^{[24, с. 15]}. Уже сам тот факт, что в новом обществе покупка костюма в лавке подержанного платья не считается уделом наиболее бедных слоев населения, а является нормальной, по всей видимости, распространенной практикой, говорит нам о том, что более всего здесь в цене, выражаясь языком сегодняшнего дня, благоразумное, экономное потребление.

Практичный, удобный, скромный и приятный на вид – так характеризует идеальный костюм нового парижанина сам Мерсье. Головной убор в нем составляет ловко описанный прообраз современной кепки: «от шляп сохранилась только тулья, достаточно глубокая, чтобы держаться на голове, окаймленная чем-то вроде валика из той же ткани, будучи развернут, валик этот образовывал как бы козырек, предохраняющий лицо от солнца и дождя». Шею окутывал платок, соответствующий времени года. Рукава были в меру широки и предоставляли полную свободу движения рукам. Тело охватывало подобие камзола, поверх которого накидывался широкий плащ, способный защитить от ненастья. Длинный шарф облегал и бедра, даруя тепло всему телу. Ноги облачались в удобные полусапожки, способные в противовес тонким туфлям прошлого защищать от ненастья ^{[24, с. 14-15]}.

И если Руссо много рассуждает о вкусе и умении придавать вещам ценность, об изяществе облика, то Мерсье, можно сказать, идет дальше: в обществе две тысячи четыреста сорокового года уже и вовсе не судят о людях по внешнему виду. Здесь человеку, прославившемуся своей искусностью в каком-то деле, не нужны ни богатая одежда, ни роскошная обстановка, ни даже попытки воссоздать таковую из простых вещей силой вкуса. Единственный вестиментарный знак отличия прославленного человека – шапка с вышитым именем, которую он получает из рук самого государя ^{[24, с. 19]}. Таков мир утопии Мерсье.

В сущности, известный диалог Дидро «Сожаления о моем старом халате», с точки зрения исследователя моды, тоже есть не что иное, как ода практичности и простоте внешнего облика человека и интерьера, окружающего его. Под прикрытием своего старого халата философ не опасался «ни неловкости слуги, ни своей собственной, ни искры огня, ни потока воды». «Я был полным хозяином своего старого халата и стал рабом нового», – с сожалением, но не без иронии пишет Дидро. Ирония мыслителя заключается в том, что он красочно описывает, сколь соблазнительна мода, как она сладко искушает и затягивает человека в свои сети, подчиняя его себе. «Будь проклят тот, кто изобрел искусство придавать ценность обыкновенной ткани, крася ее в пурпур, будь проклято платье, перед которым я благоговею!» – восклицает Дидро ^{[22, с. 53-54]}.

Любопытным образом Мерсье, чью щедрую критику моды мы выше рассмотрели, возвращает нас к тому, с чего мы начали повествование: к мысли о прогрессе. И, следуя Вольтеру – хоть и не разделяя его взглядов по иным вопросам, – тоже вписывает моду в процесс прогресса искусств и наук. «Теперь лучше поют, лучше танцуют, а также и рагу делают вкуснее. <…> Медицина стала менее смертоносна, хирургия делает чудеса, а химия поражает своими открытиями. Мы начинаем наконец понимать хорошую музыку и вводить ее у себя. Наши платья менее стеснительны – они проще, свежее, удобнее», – утверждает Мерсье в «Картинах Парижа», вышедших в 1782 году ^{[16, с. 119]}.

В 1783 году художница Элизабет Виже-Лебрен запечатлела Марию-Антуанетту, а портрет этот так возмутил публику, что его убрали из Салона. «Королева не одета, королева заказала свой портрет в рубашке», – негодовали критики ^{[26, с. 66]}. У нас нет свидетельств о том, каким нашел Мерсье «скандальный образ» королевы. Тем не менее, мы можем с уверенностью сказать, что ее легкое муслиновое платье-сорочка, столь резко контрастировавшее с богато украшенными, сковывающими тело туалетами придворных, простая, лишь слегка напудренная прическа из собственных волос вполне отвечали вкусам просветителей-противников роскоши и, в частности, Мерсье.

Таким образом, исследователи моды Даниэль Рош и Валери Стил справедливо утверждают, что революция не революционизировала моду. Например, белое платье-сорочка стало модным еще до взятия Бастилии ^{[3, с. 39]}. То есть сарториальная ^[1] революция действительно началась до 1789 года. Однако ей предшествовала идеологическая подготовка, которая развернулась в том числе на страницах произведений французских просветителей.

Выводы

Просветительское перо не обошло моду стороной. Французские мыслители XVIII века, как мы увидели, модой интересовались, и их произведения сохранили богатый материал, предлагающий исследователю моды обширное поле для размышлений.

Обобщая все сказанное выше, заметим, что большой спор XVIII столетия о роскоши можно условно считать своего рода водоразделом между просветителями в их отношении к моде. Те из них, кто роскошь поддерживал и считал ее стимулом для развития экономики страны, благоволил и моде, поскольку мода того времени была, конечно, напрямую связана с роскошью и демонстративным потреблением. И все же, благоволя моде из экономических соображений, они считали ее стихией непостоянной и легкомысленной.

Другие же – ярые противники роскоши – такие как Руссо, Дидро, Мерсье – современную им моду категорически не одобряли в силу ее сиюминутности, расточительности и непрактичности. В их произведениях мы найдем образ моды как искушающей, соблазняющей силы. Моде они противопоставляют понятие о хорошем вкусе, практичность, простоту, гармоничное сочетание, приятность и удобство вещей. Эти представления философов, можно сказать, стали частью идеологической доктрины будущей сарториальной революции, начавшей менять облик французов еще до крушения Старого порядка.

Какую роль в подготовке этой революции сыграли просветители, какое место они занимали в модных процессах накануне революции? Были ли они сами идеологами изменений в моде или же только откликались на модные тенденции как современники? Эти вопросы закономерно встают перед нами и задают направление дальнейшего исследования с расширением источниковой базы. Ведь для понимания модного контекста одних произведений просветителей недостаточно: их нужно дополнить источниками личного происхождения, коими столько богата эпоха – мемуарами, дневниками, письмами – и модной прессой, набиравшей обороты в это время.

В заключении отметим, сколь современно звучат некоторые из суждений просветителей сегодня, в эпоху господствующего fast fashion, где уже не один год ведутся разговоры об усталости от бесконечной «модной гонки», опасной как для потребителей, так и для сотрудников модной индустрии, о перепроизводстве, экологических, социальных и прочих проблемах, скрытых за фасадом яркого и блестящего мира моды.

Представления о том, что одежда должна быть удобной, практичной и подходящей своему обладателю – особенно если это ребенок, – красящей в первую очередь его, вне зависимости от модных тенденций, столь естественные и понятные для нас сегодня, просветители сформулировали почти три столетия назад, еще на заре моды, в ее «доиндустриальной фазе».

^[1] Сарториальный (от лат. sartor – портной; sarcīre – чинить, переделывать) – относящийся к изготовлению одежды, в общем смысле слова – к одежде в целом.