Семантика колоративного эксперимента в художественном дискурсе Бориса Поплавского

Безруков Андрей Николаевич ORCID: 0000-0001-7505-3711 кандидат филологических наук доцент, Уфимский университет науки и технологий (Бирский филиал) 452455, Россия, Республика Башкортостан, г. Бирск, ул. Интернациональная, 120-В Bezrukov Andrey Nikolaevich PhD in Philology Associate Professor, Ufa University of Science and Technology (Branch in Birsk) 452455, Russia, Republic of Bashkortostan, Birsk, Internatsionalnaya str., 120-V, sq. 9 in_text@mail.ru Другие публикации этого автора

В современной гуманитарной науке все чаще стали появляться работы связанные с колористической лексикой. Не исключалась эта проблема и до настоящего времени, да и трудов, серьезных изысканий точечного порядка достаточно ^[1-6]. Дискуссионен вопрос механизмов функционирования колоративов в литературном произведении, чаще обращается внимание именно на это. Таким образом, целесообразно пролонгировать анализ роли цветовой лексики в художественном тексте. Заметим, что словесный образ оформляется за счет поэтического языка, особой органики слов в пределах наличной знаковой структуры. Для поэтов наиболее действенным инструментом выстраивания т.н. визуального диалога с читателем становится колоративная лексика. В рамках данной статьи осуществлен анализ лирики Бориса Поплавского – одного из ярких представителей первой волны русской эмиграции – с верификацией значимости колоративов, а также определения их основных функций. На наш взгляд, творчество Бориса Поплавского – поэта-экспериментатора, поэта-новатора, автора стихов, где визуальное начало является магистральным наиболее удачно в качестве иллюстративного фона использования колоративов. Инструментарий цветовой лирики создает эффект живой картинки, образ значительно расширяется, дополняется, становится точным и объективно понятным.

В начале работы стоит отметить, что колористическая палитра в художественной литературе выстраивается за счет различных языковых единиц. Не исключается в данном случае никакой предел языка, но наиболее точно, целостно проявляется это, конечно же, на лексико-семантическом уровне. Для манифестации, объективации наличного цвета могут, например, использоваться существительные, прилагательные, глаголы, предикативы, наречия. Поэтический текст в силу данности в отличие от прозаического, на наш взгляд, активнее вбирает колоративный состав. Допустимо регулирование яркости картинки, яркости художественного изображения и в драматургии, но там задача автора-творца сводится к иному, порой, даже не имеющего отношения к визуализации. Как таковой кадр далее создает режиссер, актер, постановщик.

Сам термин «колоратив» в научной среде имеет дискуссионный характер. Единства во взглядах пока нет, может быть, не произойдет этого и далее. На наш взгляд, под колористической лексикой стоит пониматься ряд языковых, либо речевых единиц, семантика и корневая морфема которых ориентирована на цветовое представление предмета, явления, процесса. Стоит отметить, что колоративы – явления не настоящего и близкого прошлого, варианты их активного использования встречаем в фольклоре, летописях, былинах, памятниках древнерусской литературы, словесности XVII – XVIII веков. Не исключается и XIX век с богатой палитрой, иллюстрирующей исторические события, быт, внешние реалии. Исследователи обычно касаются в своих работах все же определения функциональной нагрузки данных языковых единиц, ибо это продуктивно, концептуально, взвешено. Поэтический язык всецело окрашен, его семантическое начало не в буквальной номинации, но в контекстуальной и зримой объективации пространства.

В поэзии Бориса Поплавского колористическая лексика играет существенную роль. Можно предположить, что именно она является основной его поэтического мира. Без колоративов пространство, событийный ход, образный ряд, сюжетика стихов Бориса Поплавского просто не осуществимо. Тяга Поплавского к модернизму, авангарду, в частности сюрреализму, предопределяет и явно богатый визуальный извод. Обогащение видимого, ярко представленного, реализация живой органики действий, воплощение оценочной парадигмы кадра может быть осуществлено только с помощью «цветослов». Колористика Бориса Поплавского особого порядка, она не тривиальна, не монохромна, но спектральна и дифракционна. Думается, что анализ цветовой иерархии того или иного текста позволяет с пределом явной объективности оценить стиль писателя, поэта, определить манеру его письма, конкретизировать художественный почерк, а также дешифровать мировоззренческие границы при этом же выявить аксиологические ориентиры.

Лексико-семантический состав поэзии Бориса Поплавского в указанном тематическом сегменте ориентирован на шесть основных цветов. Это белый, черный, синий, зеленый, красный и желтый (золотой). Метод сплошной выборки в данной работе не является основным, так как цель все же сводится не к конкретизации статистики использования того или иного цвета, а выявлению функциональных пределов колористики у Б.Ю. Поплавского. На наш взгляд, это не противоречит фактическому лингвистическому труду, ибо содержательный пласт является основным и в рамках когнитивной лингвистики, и социолингвистики, и семиотики и т.д. Анализ колоративов в текстах Б. Поплавского ^[7] сделан по первому тому собрания сочинений (наиболее полный формат), которое было составлено и прокомментировано Е. Менегальдо и А.Н. Богословским. На данный момент это издание обладает должным рядом академических признаков, оно системно, целостно.

Поэтическая образность Бориса Поплавского достаточно интересна. Пространственные координаты на первый взгляд имеют традиционный вариант: верх, низ, горизонталь и вертикаль. Однако, визуальный эффект созданный с помощью колористической лексики расширяет мыслимые и допустимые границы этого мира. При систематизации языкового материала с учетом регистра частотности того или иного цвета было выявлено, что белый цвет в стихах Б.Ю. Поплавского явно доминирует (более 120 упоминаний). Не учитывается в данном случае синонимический ряд, лексико-морфологическая точность важнее, хотя и нюансы оттенков в режиме визуализации также интересны. На наш взгляд, данная частотность белого цвета есть стремление автора раскрыть пространство текста, сделать его более свободным и чистым. Эстетическое рисование на непокрытой какой-либо краской поверхности для Б. Поплавского экзистенциальное удовольствие. Думается, что срабатывается в данном случае функция эмоционально-оценочного плана, и лирический герой, и читатель формируют проекцию допустимой условности. Каждый по-своему сможет прорисовать образ, деталь, предмет. Например, видим это в следующих строчках:

«Белый мир поминутно прекрасен,

Многолюдно пустынен и нем,

Безупречно туманен и ясен,

Всем понятен и гибелен всем» ^{[7, с. 123]}.

Или:

«Над белым домом белый снег едва,

Едва шуршит, иль кажется, что белый...

Я приходил в два, два, и два, и два –

Не заставал. Но застывал. Что делать!» ^{[7, с. 73]}.

Если в первом случае пространство колоративом обозначается как прекрасное, беспредельное, пустынное, но ясное. Во втором случае цвет уже маркирует некое состояние лирического героя; не случайно фиксируется, что он «не заставал», но «застывал».

Черный цвет является вторым по степени использования (более 100 упоминаний) в языковой манере, стиле ^[8] Б. Поплавского, но это сделано нарочито для контраста пространственных пределов. При этом объекты визуально становятся выразительнее: «черные глаза», «черный хлеб дороги», «черный сок», «черный свет во мгле», «черный плащ», «черные деревьев волоса», «черные айсбергов глыбы», «черный жар», «черный странный свет», «черный гробовой петух», «черный голубок», «черный ком земли», «черным пивом», «черные литавры», «черный дым», «черный дирижабль», «черный заяц», «черный акробат», «черные сфинксы» и т.д. Глубина черного цвета особенно заметна в следующем фрагменте:

«Как черный цвет, как красота руки,

Как тихое поскребыванье страха,

Твои слова мне были велики –

Я растерял их, молодой неряха» ^{[7, с. 131]}.

Видим здесь как функционально эмоциональное переплетается с метафизическим, как цвет усложняется в общей видимом и зримом кадре. Величие черного у Бориса Поплавского трудно недооценить: время, деталь, слова – все это синтезируется в колоративе черного цвета.

Третьим цветом по значимости и частотности использования (более 80 раз) становится зеленый. Символическая вариация трактовки этого цвета сводится к пониманию его в параметрической сетке – мир, покой, надежда, жизнь. Борис Поплавский выстраивает довольно интересный и эстетически цельный кадр с использованием этого колоратива в следующих строках:

«Зеленые, зеленые дома,

Где белый воздух, молоку подобный,

И коридор ползучий, как роман,

Зал без дверей, для танцев неудобный» ^{[7, с. 137]}.

Не исключается в этом четверостишии и белый цвет, который дополняет картину, делает ее одновременно и сжатой – буквально до «дома» – и открытой до «воздушной» сферы. Одной из черт поэтики Бориса Поплавского является парадоксальность. Она проявляется и на фонетическом уровне, когда сбиваются в единую звуковую точку негармоничные единицы, и на уровне лексическом, и как видим, в режиме колористического наслоения. Функция колоративов в данном случае номинативная – назывная – и аксиологическая – оценочная. Дуализм фона, кадра, приветствуется модернистами, усложняется видимость изображения, и как следствие множится имманентный смысл ^[9].

Синий цвет с вариантами оттенков – голубой, бирюзовый, лазоревый (лазурь), лунный – является по частоте четвертым. Можно констатировать, что данный колоратив создание эффект замещения реального пространства на вымышленное. Колебания онтологического порядка в случае использования синего цвета весьма динамичны, оригинальны, провокационны. Например:

«И не протянет древо ветвь к земле,

Чтоб раздавить, как пальцем, злую скуку.

И не раздастся бытия вовне

Зов синих звезд, что писк богатых кукол» ^{[7, с. 55]}.

Или:

«Синий, синий рассвет восходящий,

Беспричинный отрывистый сон,

Абсолютный декабрь, настоящий,

В зимнем небе возмездье за всё» ^{[7, с. 123]}.

Особая визуализация с ориентиром на синий цвет (даже смешение цветов) касается и частных, индивидуальных образов. Оценка очевидна, следовательно, функция рецептивного порядка может быть обозначена как действенная:

«Как смел он верить в голубой пиджак,

В оранжевые нежные ботинки

И в синий-синий галстук парижан,

В рубашку розовую и в штаны с картинки!» ^{[7, с. 124]}.

Отметим, что с помощью этого колоратива сюрреалистические следы показываются весьма фактурно, эмблематично, живописно. Борис Поплавский был не только поэтом, но и художником, следовательно, ему было присуще понимание соразмерности цветовых сочетаний, как на холсте, так и в организации пространства поэтического мира.

Желтый, как вариант золотой, а также красный цвет относительно предыдущих рассмотренных колоративов у Б. Поплавского встречается реже. Яркая картина с помощью указанных базовых тонов все же не так позитивна: «желтые небеса», «желтые крыши», «желтые фонари», «желтые колеса», «желтые шубы», «желтые призраки», «желтый нимб», «желтый закат», «желтый лист», «желтый дым», «желтые стрелы», «темно-желтый песок», «золотые двери», «золотая душа», «золотя чаша», «золотая монета», «золотые птицы», «золотая стрекоза» и т.д. Ядовитые сочетания мешают поэту обрести некую гармонию, поэтому выбор их ограничен. Варианты с красным цветом особенно тяжелы, при этом смысл экзистенциально ^[10] объективен: например, «красные глаза», «красный зрак», «красный дым», «красная пыль», «красный нос», «краснокожий пловец», «красные мундиры», «красный месяц», «красная луна» и т.д.

Лирический герой Поплавского с помощью колористической лексики выстраивает пространственную вертикаль и горизонталь. Объективация чувств также не исключается в данном случае. Например, в следующих строчках:

«Тихо проходят над городом синие звезды.

Желтые дымные братья внизу – фонари.

Звезды зовут их на небо; там игры и отдых,

Только они не хотят уходить до зари» ^{[7, с. 195]}.

Можно обозначить в связи с этим фрагментом еще одну функцию – это доступность понимания происходящих рядом с героем процессов. Здесь и память, и социальный дискомфорт, и ностальгия, и предельность, некая конечность жизни. Если белый и черный давали надежду, то синий, желтый и красный тяготят, не позволяют уловить момент счастья. Для поэзии Бориса Поплавского характерен непринужденно-музыкальный ^[11] тон, даже с учетом перебивов, не такой выверенной ритмики. Стихотворением «Дух воздуха» можно проиллюстрировать наше предположение:

«Дева осень вышла из рая.

Небо сине до самого края.

Тихо в вышних морях светлооких

Тонет белый корабль одиноких.

Под березою в желтом лесу

Спит прекрасный лесной Иисус

Кроткий заяц стоит над ним,

Греет лапу о желтый нимб.

Дева осень, ты хороша,

Как погибшая моя душа» ^{[7, с. 219-220]}.

Время в стихах Бориса Поплавского как бы остановилось. Предположим, что эмиграция стала для него, безусловно, выходом из положения, но не принесла желаемого результата. Счастья, гармонии, спокойствия Поплавский так и не получил. В воспоминаниях современников высказывается порой мысль, что не получилось ему реализовать себя полностью. Поэтические формы интересны, но не до конца выверены, проза сформирована лучше, но и здесь итоговый результат не достигнут. Страх, боязнь, неуверенность, как мотивы лирики дублируются у Бориса Поплавского, при этом цвет, конечно, играет значимую роль:

«Там храбро рыбы стерегут, солдаты,

Стеклянный город, где живешь всегда ты.

Там черепа воркуют над крылечком

И красный дым ползет змеей из печки» ^{[7, с. 93]}

Таким образом, можно сделать определенные выводы относительно функций колоративной лексики в лирике одного из интересных, при этом трагически ушедших поэтов-эмигрантов начала ХХ века. Для Бориса Поплавского цвет в поэзии это, конечно, определенный маркер. Как показывает статистический анализ цветовых номинаций, базовыми в поэзии являются белый, зеленый, синий, черный, желтый (золотой) и красный. Функциональная нагрузка колоративов не однородна. Нами были обозначены такие варианты как эмоционально-оценочная, номинативная, аксиологическая, рецептивная, и, конечно, визуальная (образная). Пространственные координаты поэтического космоса Бориса Поплавского выверены также за счет цветовых комбинаций, не исключается при этом и смысловая разверстка.

Лирике свойственны более открытые описания внешнего, предметного мира, но у Б. Поплавского выстраивается свой, особый визуальный контур, отличный, например, в режиме компаративистики ^[12] от текстов Николая Гумилева, Константина Бальмонта, Валерия Брюсова, Александра Блока, или западников – Шарля Бодлера, Поля Элюара, Артюра Рембо. Привлекает в стихах Поплавского умение найти необычный ракурс рассмотрения вопроса. Нетривиальный тон, или даже характер его текстов свидетельствует о настоящем искусстве, умении универсально, актуально сказать о вечном. Жизнь, смерть, счастье, любовь, мечта, свобода – вот, пожалуй, небольшой набор важных для поэта тем. Например, насколько точно они соединяются в следующих поэтических строчках:

«Музыка поет в курзале белом.

Со звездой на шляпе в ресторан

Ты вошла, мой друг, грустить без дела

О последней из далеких стран,

Где уснул погибший пароходик

И куда цветы несет река.

И моя душа, смеясь, уходит

По песку в костюме моряка» ^{[7, с. 234-235]}.

Имя Бориса Поплавского стало для мировой литературы образцом свободного эксперимента. Музыкальность его стихов бесспорна, визуальность граничит с мастерами сюрреализма, в данном случае срабатывает колоративная лексика, смысл зиждется на грани, что и должно быть реализовано в искусстве поэтического слова.