Разумность сроков уголовного судопроизводства - частный случай неоправданной правовой конвергенции, нарушающей исторический уклад

Бормотова Ладмила Валерьевна ORCID: 0000-0002-6003-2675 кандидат юридических наук доцент; кафедра уголовно-процессуального права; Северо-Западный филиал Российского государственного университета правосудия 197046, Россия, г. Санкт-Петербург, Александровский парк, 5 Bormotova Ladmila Valer'evna PhD in Law Associate Professor; Department of Criminal Procedure Law; North-Western branch of the Russian State University of Justice 197046, Russia, Saint Petersburg, Alexandrovsky Park, 5 ogulada@rambler.ru Другие публикации этого автора

Введение

Значение принципов уголовного судопроизводства - в их системном влиянии на построение уголовно-процессуальных отношений с момента начала уголовного преследования и до окончания исполнения приговора для всех участников производства по делу. Это идейные руководящие начала для осуществления процессуальных и следственных действий, принятия решений, процесса доказывания и применения мер принуждения. Система принципов уголовного процесса должна быть константой, инструментом непоколебимости формы, порядка производства. Однако с момента принятия в 2001 году Уголовно-процессуального Кодекса Российской Федерации (далее – УПК РФ), наблюдается совершенно иная история: массовые изменения и корректировки, договорные процедуры, конфиденциальные следственные действия и участники, сложные пути обжалования судебных решений, чуждые принципы построения процессуальной деятельности, - изменения ради «разрешения конкретного казуса» ^{[1, с. 475]}. Что и произошло 30 апреля 2010 г. в связи с принятием Федерального закона «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» (федеральный закон от 30 апреля 2010 г. № 69-ФЗ) и с появлением надстроечного принципа над всей системой – «разумности сроков уголовного судопроизводства» (ст. 6.1 УПК РФ). Следует согласиться с мнением ученых, которые указывают, что отсутствие в нормах УПК РФ до 2010 года и в предыдущих Кодексах регламентации сроков уголовного судопроизводства в отдельном принципе не означало непризнание необходимости соблюдения сроков в процессе производства по уголовному делу ^{[2, 3, 4, 5, 6, 7]}. И.В. Стуконог отмечает, что при проведении реформы 1864 года уже ставилась задача сохранения «разумной быстроты» уголовного судопроизводства наряду с соблюдением равенства прав сторон ^{[5, с. 33]}. Потому нельзя сказать, что имплементация в отечественное законодательство требований о разумности сроков производства по уголовным делам носила новаторский характер, поскольку аналогичные правила уже к тому моменту исторически сложились, были встроены в саму "ткань" кодифицированного источника, охватывались содержанием других принципов.

В настоящем исследовании преследуется цель выявления исторически сложившейся модели правового регулирования сроков уголовного судопроизводства, ее самодостаточности в виде регулятивных приемов на отдельных этапах и в отдельных следственных, судебных и процессуальных действиях.

Методы исследования

Исследование основано на общенаучных и частно-научных методах познания. Благодаря применению общелогических правил выполнения мыслительных операций удалось проанализировать большой объем информационных и научных источников по выбранной теме и синтезировать знание об эволюции уголовно-процессуальных отношений, складывающихся по поводу определения сроков производства. Метод сравнительно-исторического правоведения позволил сформулировать вывод о приверженности законодательной традиции разделения принципов-идей и конкретных правил производства предварительного расследования и судебного рассмотрения уголовных дел.

Результаты исследования

В положениях ст. 36 Судебника 1497 года применялся термин «не волокитно», то есть без излишнего промедления, относительно времени производства судебных процедур ^{[8, с. 39]}. Требования, предъявляемые к скорости осуществления судебного разбирательства, были обусловлены недопустимостью несения лицами, участвующими в деле, дополнительных процессуальных и материальных издержек. Аналогичное положение закреплялось в норме ст. 72 Судебника 1550 года ^{[8, с. 47]}. Уже на данном этапе исторического развития отечественный законодатель осознавал негативные последствия чрезмерной длительности процесса, а потому внедрял специальные отдельные правила.

В ст. 15, 22, 24 Главы 10 Соборного Уложения 1649 года правовая категория разумного срока уголовного судопроизводства получила более подробную правовую регламентацию ^{[8, с. 58-60]}. Она характеризовалась двумя основными аспектами. Во-первых, на судью была возложена общая обязанность вести судебное разбирательство «без волокитно». Во-вторых, если судья, руководствующийся личными или корыстными побуждениями, намеренно создавал ситуацию, в которой рассмотрение дела затягивалось или участники процесса несли дополнительные убытки, то он привлекался к ответственности в порядке, определенном «государем» (царем).

Интерес представляет то, какие нормотворческие и правоприменительные приемы применялись в целях ускорения судебного разбирательства в разные исторические периоды. Так, например, Именным указом от 21 февраля 1697 г. были отменены очные ставки в судных делах ^{[8, с. 148]}. В преамбуле к Указу содержится пояснение о том, что применяемые в рамках состязательного процесса способы доказывания приводят к напрасной судебной волоките, убыткам и разорениям, в силу неправды и лукавства, то есть использования сторонами различных ухищрений, необоснованно затягивавших судебное разбирательство.

Отметим, что для данного исторического периода было характерно сохранение некоторых древнерусских традиций состязательного уголовного процесса, связанных с самостоятельным представлением сторонами суду доказательств, свидетельствующих в пользу их позиции. Законодатель, расценивая такую модель судебного разбирательства как неэффективную, утвердился в выводе о необходимости замены состязательного процесса инквизиционным.

В период правления Императора Петра I был принят ряд других правовых мер, направленных на ускорение судебного разбирательства. К их числу следует относить:

- установление предельных сроков судопроизводства;

- установление ответственности свидетелей за уклонение от явки в суд;

- установление правовых основ института заочного судебного разбирательства ^{[9, с. 19]}.

Впоследствии предпринимались и иные попытки законодательной борьбы с чрезмерной длительностью судебных процессов. Однако, следует согласиться с позицией Д. Г. Рожкова, который говорит о том, что вплоть до Судебной реформы 1864 года уголовное судопроизводство оставалось крайне медлительным ^{[10, с. 273]}.

С принятием Устава уголовного судопроизводства ^[11] (далее – Устав), было упразднено правило о предельном времени длительности уголовного процесса. Но, между тем, системный анализ отдельных положений указанного правового документа свидетельствует о том, что законодатель стремился к достижению наиболее быстрого, но при этом эффективного расследования, рассмотрения и разрешения уголовных дел:

- установлена материальная ответственность свидетеля, который не явился в суд в назначенный срок при отсутствии уважительных причин (ст. 69 Устава);

- отсутствие уважительной причины неявки стороны к мировому судье после отложения рассмотрения дела для предоставления дополнительных доказательств предполагало возложение на нее судебных издержек, понесенных добросовестной стороной (ст. 73-75 Устава);

- неявка обвиняемого в проступке к мировому судье выступала основанием для реализации мировым судьей права на вынесение заочного приговора (ст. 133 Устава).

Особое внимание следует уделить вопросу допустимости подачи частных жалоб отдельно от отзывов на приговоры в случае медлительности производства (ч. 1 ст. 152 Устава). При таких обстоятельствах мировой судья, рассматривавший уголовное дело, давал объяснение перед съездом мировых судей не позднее, чем через три дня с момента получения жалобы.

Вопросам разумности срока уголовного судопроизводства посвящены также отдельные нормы Учреждения судебных установлений 1864 года (далее – Учреждение) ^{[12, с. 128]}. В соответствии с Главой 3 Учреждения, судебные установления и лица прокурорского надзора ежегодно направляли в Министерство юстиции отчеты по судебному ведомству. В соответствии со ст. 181 Учреждения, в таких отчетах должны были быть обозначены причины, обусловливающие замедление рассмотрения дел. Кроме того, в соответствии со ст. 255 Учреждения, к полномочиям министра юстиции относилось право на пресечение медленности процессов. В случае обнаружения подобного в каком-либо судебном установлении, министр юстиции обязывал председателя представить ему соответствующие объяснения. Если причинами медленности движения дел выступали нарушения, допущенные самим судебным установлением, то в порядке ст. 258 Учреждения министр юстиции был вправе возбудить дисциплинарное производство. В отношении начала каждого следствия прокурором докладывалось в течение трех дней министру юстиции по установленной форме (ст. 296.1 Устава в редакции от 1909 г.) ^{[7, с. 90]}.

Указанное свидетельствует о том, что уже в нормах дореволюционного законодательства прослеживается формирование правового осмысления необходимости соблюдения разумности сроков уголовного судопроизводства. В силу специфики юридической техники, применяемой законодателем в данный исторический период, говорить о сформированности исследуемой правовой категории, безусловно, не приходится.

В период правления советской власти кардинального изменения в модели правового регулирования разумного срока уголовного судопроизводства не произошло. Выявить его содержание возможно только в смысловом контексте, посредством анализа правовых норм, закрепляющих механизмы недопущения затягивания процессуальных процедур. Так, в ст. 87-92 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1922 года (постановление ВЦИК от 25.05.1922г., далее – УПК РСФСР 1922 г.) впервые устанавливались общие положения об исчислении и порядке восстановления процессуальных сроков.

Применительно к подавляющему большинству стадий уголовного судопроизводства и отдельным процессуальным действиям устанавливались предельные сроки их осуществления. Например, максимальный срок производства дознания составлял один месяц (ст. 107 УПК РСФСР 1922 г.), а максимальный срок производства предварительного следствия составлял два месяца со дня объявления подозреваемому постановления о привлечении его в качестве обвиняемого (ст. 119 УПК РСФСР 1922 г.).

В соответствии с положениями Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в редакции 1923 года (постановление ВЦИК от 15.02.1923г., далее – УПК РСФСР 1923 г.) при невозможности окончания предварительного следствия в срок два месяца следователь был обязан обосновать перед прокурором причины такой задержки (ст. 116 УПК РСФСР 1923 г.). Как и ранее, осуществление производства по уголовному делу в народном суде предельным сроком не ограничивалось.

В свете принятия Уголовно-процессуального Кодекса РСФСР 27 октября 1960 г. (далее – УПК РСФСР) одной из основных задач уголовного судопроизводства стало его ускорение через быстроту раскрытия преступления, что нормативно закрепилось в положениях статьи третьей действовавшего на ту пору законодательства РСФСР. Постановка указанной задачи обусловила применение законодателем корреспондирующих юридических конструкций, характеризующих длительность уголовного процесса. Так, в ст. 44 УПК РСФСР применяется формулировка «в целях наиболее быстрого, полного и объективного рассмотрения дела», а в ст. 132 УПК РСФСР «в целях обеспечения наибольшей быстроты расследования». В числе иных правовых установлений, позволяющих контекстуально выявить смысловое содержание рассматриваемого элемента процессуальной формы, следует выделить:

- решение по заявлениям и сообщениям о преступлении принималось уполномоченным должностным лицом в срок, не превышающий трех суток, а в исключительных случаях – десяти суток (ст. 109 УПК РСФСР);

- оптимальные сроки дознания (не свыше десяти суток при дальнейшем проведении предварительного следствия в обязательном порядке) и следствия (не более одного месяца в соответствии со ст. 121 УПК РСФСР);

- предельный срок осуществления предварительного следствия по общему правилу составлял два месяца (ст. 133 УПК РСФСР);

- устанавливались основания и сроки приостановления предварительного следствия (ст. 195 УПК РСФСР);

- обязанность вынесения судебного постановления о предании обвиняемого суду в течение 14 суток с момента поступления материалов уголовного дела в суд (статья 239 УПК РСФСР).

Постановка задачи уголовного судопроизводства как быстрого и полного раскрытия преступлений опосредовала по М. С. Строговичу достижение главной цели – установление фактических обстоятельств по делу, то есть объективной истины. При этом требование эффективности процессуальных средств в достижении указанной цели подчас способно привести к чрезмерной процессуальной экономии, упростительству процессуальной формы, ограничению правовых гарантий участников производства по уголовному делу. А, значит, во «главу угла» развития уголовно-процессуального права должно быть положено соответствие процессуальных средств основной цели ^{[13, с. 137]}.

К моменту указанного измышления великого ученого-процессуалиста советской науки в общемировой практике уже получили распространение нормы международных документов о правах человека, в том числе в области уголовной юрисдикции. Поэтому, думается, что теория уголовного процесса стала «напитываться» общемировыми тенденциями применения ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод ETS № 005 в Риме 4 ноября 1950 г. (далее – Конвенция) и ст. 9 Международного пакта о гражданских и политических правах, принятого 16 декабря 1966г. Резолюцией 2200 (XXI) на 1496-ом пленарном заседании Генеральной Ассамблеи ООН, и ратифицированого указом Президиума ВС СССР от 18 сентября 1973г. № 4812-VIII с заявлением (далее – Пакт). При этом отечественная наука была более прогрессивна и дальновидна. Ведь прямое толкование указанных международных источников дает нам понимание того, что категория разумности применима к судебным процедурам, однако не охватывает и не способна охватить в абсолюте все уголовно-процессуальные отношения.

В современный период становления уголовно-процессуального права, наступивший после распада Советского Союза и признания независимости Российской Федерации, законодательное признание разумного срока уголовного судопроизводства выявляется через конституционные предписания того периода времени (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ) и официальную ратификацию Конвенции в 1998 году. Соответственно, до момента введения Федеральным законом от 30 апреля 2010 г. № 69-ФЗ в УПК РФ ст. 6.1, разумный срок уголовного судопроизводства рассматривался в качестве составного элемента фундаментального принципа правосудия – права на справедливое судебное разбирательство, имплементированного в российскую правовую систему ^{[14, 15]}, или как самостоятельный принцип процессуальной экономии ^[16], или как средство регулирования уголовно–процессуальной деятельности, обеспечения правомочий участников производства по уголовным делам ^[17]. Отметим, что именно в таком свете исследуемая правовая категория изучалась в положениях уголовно-процессуальной доктрины до 2010 года.

Главной причиной к правовому оформлению стало не только стремление нашего государства соответствовать высоким мировым стандартам. Ведь, как было отмечено выше, эти стандарты, – а именно: разумности, быстроты, полноты и справедливости, как важные маркеры отнюдь не карательного типа развития уголовного судопроизводства, а восстановительного, – были фактически характерны большей части советского и досоветского периодов. Причиной нормотворческой надстройки над системой принципов уголовного процесса в Главе второй УПК РФ в виде указания на некую специальную «разумность» выступила прецедентная практика Европейского Суда по правам человека (далее – ЕСПЧ), выявившая «отсутствие эффективных внутригосударственных средств правовой защиты лиц». Ярким примером тому является Дело «Бурдов (Burdov) против России» (постановление ЕСПЧ от 15 января 2009 г. по жалобе № 33509/04). Целью данной статьи не охватывается необходимость подробного исследования содержания данного постановления или других ему аналогичных. Констатируем лишь тот факт, что критический анализ европейской судебной практики в отношении Российской Федерации показывает явную и чрезмерную политизированную антироссийскую позицию относительно качества отечественных уголовно-правовых процедур. Примечательным является наличие внутригосударственного судебного органа, способного не только внести правовую определенность по рассматриваемому вопросу, но свидетельствует о более ранней по времени озвученной позиции. Речь к примеру, идет о постановлении Конституционного Суда РФ от 25 января 2001г. № 1-П «По делу о проверке конституционности положения пункта 2 статьи 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан И.В. Богданова, А.Б. Зернова, С.И. Кальянова и Н.В. Труханова», которым была отмечена необходимость институционального закрепления возмещения вреда, причиненного действиям или бездействием органов государственной власти в ходе любого вида отечественного судопроизводства. Но все же следует констатировать факт того, что именно обязание, выраженное в постановлении Европейского суда по правам человека по делу Бурдова против Российской Федерации, поставило точку в разрешении вопроса о легализации механизмов компенсации вреда, причиненного гражданам длительностью рассмотрения уголовных дел судами и неоправданного затягивания сроков. Таким образом, случилась довольно успешная конвергенция в отечественный уголовный процесс международных инструментов прецедентного права.

В 2016 году Верховным Судом РФ дано разъяснение нижестоящим судам о неотчуждаемости права на компенсацию за нарушение сроков уголовного процесса (постановление Пленума Верховного Суда РФ № 11 от 29.03.2016г. «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении дел о присуждении компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок»). Предусмотренный порядок компенсации по своей юридической природе является административным, гражданско-правовым. Вопрос об ускорении рассмотрения уголовного дела в суде разрешается председателем суда уголовно-процессуальными методами, как бы обратное не утверждалось в самом постановлении (п. 23), а также в отдельных исследованиях ^{[18, с. 44]}. Однако критерии и пределы такого контроля председателем суда сроков судебного рассмотрения законодатель не определил и оставил на усмотрение непоименованного субъекта процессуального права, что есть само по себе нарушение ряда принципов: законности (ст. 7 УПК РФ), осуществления правосудия только судом (ст. 8 УПК РФ), независимости судей (ст. 8.1 УПК РФ).

Если полагать, что ожидаемым эффективным результатом конвергенции международных норм о соблюдении разумности сроков было смешение уголовного, административного и внепроцессуального порядков производства, то эта программа по «запутыванию клубка» юридических норм успешно реализована. Гражданину, чьи права нарушены неоправданным затягиванием сроков производства, достаточно сложно разобраться с порядком компенсации, бесплатного юридического сопровождения не организовано, «автоматически» председатель суда в стадиях судебного разбирательства, прокурор и руководитель следственного органа на этапе досудебного производства соответствующими полномочиями не наделены. Вопиющие случаи, требующие «включения» конвергированного в отечественную уголовно-процессуальную практику международного механизма, носят единичный характер. Так, в Докладе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации приведен пример с 15-летним расследованием и судебным рассмотрением уголовного дела в отношении гр. М. В отношении обвиняемой в 2021 году вынесен обвинительный приговор с назначением наказания в виде лишения свободы на срок 5 лет, который она фактически отбыла в изоляции от общества в период уголовного преследования ^{[19, с. 226]}.

Заключение

Подводя итог данному исследованию, отметим, что фактическое признание недопустимости судебной волокиты и чрезмерной длительности уголовного преследования были предметом обжалования и жесткого контроля во все исторические периоды развития уголовно-процессуальной деятельности. Основным отечественным пресекательным инструментом воздействия на правоприменителя являлось установление предельных сроков производства следственных процессуальных действий, принятия решений. Административные инструменты организационно-распорядительного характера также имели место быть как в эпоху правления Петра Первого, так и в период действия Уставов Уголовного Судопроизводства 1864 года, однако, как верно отмечается в юридической литературе ^{[20, с. 33]}, их эффективность слаба и вступает в противоречие с процессуальной независимостью субъекта доказывания. Не стоит игнорировать исторические уроки и обременять и без того сложную процессуальную деятельность дополнительными механизмами, содержание которых уже подразумевается в устоявшейся системе принципов. Решение проблемы затягивания сроков досудебного производства может быть, на наш взгляд, в снижении нагрузки следователей по расследованию преступлений средней тяжести, сосредоточения их усилий на наиболее опасных преступлениях. В этой части мы полностью согласны с формами ускорения досудебного производства, предлагаемыми некоторыми учеными ^{[21, с. 120]}.

В части ускорения судебного рассмотрения, необходимо предпринять следующие меры процессуального характера:

- актуализировать и сократить сроки поступления уголовного дела в суд;

- назначить предельные сроки рассмотрения дел о преступлениях небольшой и средней тяжести;

- отказаться от повсеместной практики возращения уголовных дел для устранения препятствий в порядке ст. 237 УПК РФ;

- пересмотреть возможность отказа обвиняемого от постановления приговора без проведения судебного разбирательства в связи с его согласием с предъявленным обвинением в ходе предварительного слушания.

Подобные и иные меры в совокупности с имеющимися требованиями в действующем уголовно-процессуальном законодательстве вполне способны обеспечить разумность соблюдения сроков, равно как и реализацию системы принципов российского судопроизводства без каких-бы то ни было уточнений оценочной категории «разумности» в российском законодательстве.