Тайные языки. Отношение к власти

Язык как средство общения является понятием универсальным. Национальным языкам присуще ограничение понимаемости относительно лиц иной национальности. Кроме того, использующие язык люди могут придать ему особые свойства, придающие ему качества шифра. Непонятны дилетантам профессиональные языки – медицинский, технический, юридический и т.п., а жаргоны и особые тюремные и подобные языки маргинальных и криминальных социальных групп – большинству остального населения. Такие языки называют особыми или тайными.

Особый случай представляет собой применение национальных языков представителями криминализированной этнической миграции. В этом случае национальные языки могут обращаться в тайные, в основном, относительно органов правосудия. Наблюдается также обратный процесс, когда тайные языки и блатной жаргон криминала постепенно переходит в национальный обыденный и даже литературный язык масс населения.

Этничность - важный видовой признак субъекта. Ничто не мешает этому признаку стать системообразующим фактором некоторой общности. Если под этнической преступностью понимать совокупность преступлений, совершённых членами одного этноса (организованными в группы или одиночными), то к этому системообразующему фактору добавляется еще один – делинквентность членов общности. А если добавить фактор проживания членов криминальной группировки, объединенной по национальному признаку, вне исторических границ соответствующего государства или мест компактного проживания соотечественников, то получим явление диаспоральной этнической преступности^[1]. Этническая преступность малых народов на территории их оседлого проживания может быть отнесена к автохтонной. Нельзя забывать при этом, что этничность – это отнюдь не только и не столько национальная принадлежность индивида, как его национально- и социально-культурная (Э. Рабданова отмечает: «Этнос, как социальная и психологическая общность людей, способствует формированию мировоззрения, определению приоритетных видов деятельности, выделению общих жизненных ценностей. Причём вовсе не обязательно, чтобы представители одного этноса принадлежали к одной национальности, более того — к одной расе. Известны случаи, когда членами этнических преступных группировок являлись люди совершенно иной национальной принадлежности, выросшие среди большинства представителей этноса — основного костяка преступной группировки, впитавшие их культуру, традиции, систему ценностей, мотивацию и особенности поведения. Впоследствии, в процессе всей своей деятельности (в том числе и преступной) они руководствовались именно этими мотивами, и вполне справедливо считать их членами одной этнической преступной группировки».) ^[2] или лингвистическая принадлежность.

Лингвистический признак этнической преступности, как правило, остается за рамками специальных исследований. Между тем, выбор лингвистического компонента как ведущего в данном случае этнокриминологического звена методически оправдано, так как повседневная реальность убеждает нас в поистине решающем значении языка не только для индивида (применительно к которому язык часто определяется как сама жизнь), но и для целых этно-государственных образований. Пример: при нарастающих центробежных тенденциях в Королевстве Испания к отделению от собственно Испании (Мадрида) сегодня активно и официально стремятся те провинции, в которых сильны национальные языки: Баскония, Балеарские острова, Каталония и Галисия; в Великобритании аналогичная позиция у Шотландии, в Канаде – у франкофонов Квебека, в Бельгии – у фламандцев Фландрии и т.п.

Наука принимает на вооружение лингвистическую методологию исследований. Если лингвистика середины XX века отражала соссюрианскую идею языка как «самодовлеющей сущности», изолированной от носите­ля языка, то теперь всеми учеными высказывается мысль об ан­тропоцентрическом устройстве языка, о его «субъективности», о том, что «язык создан по мерке человека», который есть «главное действующее лицо в языке» и в соответствии с человеческим фактором и должен изучаться. Кро­ме того, в последние десятилетия отмечается тенденция к усиле­нию связи лингвистики с другими науками - «экспансионизму» современной лингвистики. Системные выхо­ды на «чужую территорию» отличают развитие лингвистики на рубеже веков^[3].

Социально-криминологический феномен этнической преступности удобно рассматривать в рамках социолингвистики – выхода лингвистики в социологию - а еще точнее – в рамках лингвистической криминологии, поскольку он охватывает содержание языка как формы криминально-девиантного поведения групп общества. Предметом понимаемой таким образом лингвистической криминологии будут взаимоотношения между языком и криминальным сообществом. Практическую криминологическую ценность исследования такого рода предмета приобретают в случае, когда они сужаются до изучения обыденного языка и обыденного сознания: уровень обыденного сознания материализуется обычно средствами разговорной речи, выражает активные процессы, происходящие в языке, а также ценностную трансформацию мировоззренческих установок социальных групп.

Наиболее известен в России общеуголовный язык тайного общения - блатной жаргон «феня» или, по выражению В.Даля¸ «блатная музыка». Это один из самых старых и структурно богатых тайных языков.

В интервью «Московской правде» от 23 октября 2012г. некий авторитетный представитель криминалитета назвал основным лексическим источником фени еврейские языки идиш и иврит. Этот автор, несомненно, обладает весьма ценной оригинальной информацией, и может считаться первоисточником. Он считает блатную феню – первоначально язык бродячих торговцев – плодом конфликта общества и людей, которых угнетали по национальному признаку, языком национальной несправедливости. Долгую жизнь блатной фени можно объяснить тем, что она поддерживает мировоззрение жизни «по понятиям», которое получает все большее распространение, в противоположность жизни по официальному закону. Пояснения интервьюируемого^[4] относительно происхождения лексики общеуголовного языка сгруппированы нами в приведенной ниже таблице 1.

Таблица 1. Происхождение лексики языка феня

Помимо фени, в России существует еще несколько специальных тайных языков преступных сообществ социального дна: проституток, нищих, наркоманов. У этих языков сильна функция защиты от посторонних и очень ограниченный лексикон.

Создание членами маргинальных групп общества как конфликтным «антисоциумом», собственных «антиязыков», противопоставленных литературному стандарту, характерно для всего мира. Хорошо известны французский арго, американский сленг, немецкий ротвелш и т.п. языки, отвечающие определению Талейрана: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли». Такие языки существуют в рамках национальных языков. Особняком от них стоят языки девиантных этнических групп, например, цыган и щвейцарско-австрийских енишей.

Самими цыганами, особенно криминализированными, сам цыганский язык часто рассматривается в качестве естественного шифра, средства защиты от не-цыган – «гаджё» и в особенности, от правоохранительных органов – своеобразной национальной фени.

Важно отметить, что для цыган во многом характерна жизнь «по понятиям». Одним из признаков этого является категорическое нежелание помогать властям в какой бы то ни было форме – даже если речь идет о судебном переводе с целью обеспечения гражданских прав подсудимого – своего соотечественника. В беседе с автором один из цыган (с семью судимостями за плечами) сказал: «Я никому на зоне не смогу объяснить, что перевод делался на благо подсудимого» (Еще более выражено речевое противостояние власти у ассирийцев, среди которых встречаются «законники»).

Цыганский язык явился одним из основных лексических доноров значительно менее развитого этнического криминального жаргона енишей (Эту социально-криминальную группу называют еще «белыми цыганами», хотя этнически к цыганам она в действительности отношения не имеет). Ениши представляют собой бродячую социально-криминальную группу населения Швабии (Германия), Швейцарии, Нижней Австрии и Франции. Их характерные занятия – мелкая торговля, ремесленничество, мошенничество, воровство и т.п.

Ениши – традиционный объект ненависти властей. Еще с 1857г. известно решение местной администрации округа Мелк (Австрия) о выселении из деревни Луздорф всех енишей – «орды бродяг, мешающей трудящимся крестьянам». Наряду с цыганами и евреями, ениши были объектом преследования немецкими фашистами.

Фундаментальным исследованием Энгельберта Виттиха и проф. Гюнтера^[5] показано, что этимология енишского языка восходит, помимо цыганского, к южно-немецкому швабско-баденскому криминальному жаргону, немецкому тайному языку ротвелш, а также к еврейским языкам. Заимствования енишского жаргона из этих языков довольно велики, в то время как никакого обратного влияния на них енишского языка не наблюдается. Более того, большая часть слов еврейского происхождения пришла к енишам через немецкий жаргон ротвелш. К таким словам Гюнтер относит, например, существительные Bazem - яйцо (или Betzam – мужской половой член), Beiz – постоялый двор (производное Beizer – хозяин постоялого двора и т.д.), Boschert – медные деньги, пфениг, Bossert - мясо, Dofes - тюрьма, Gallach - священник, G'far - деревня, Jahre - лес, Kaff er -крестьянин, мужик, Кaim - еврей, Keif - займ, долг.

Влияние цыганского языка на енишский язык значительно превосходит влияние всех прочих языков и жаргонов. Достаточно сказать, что не-енишей называют «гаджё» - так же, как не-цыган по-цыгански! Енишский язык используется этнической группой енишей численностью несколько сот тысяч человек.

В отличие от него, немецкий ротвелш этнической окраски не имеет и в этом сходен с феней и арго. Этот уходящий корнями в средневековье тайный язык идентифицировал маргинальную социальную группу бездомных, попрошаек, проституток, бездельников, бродяг, мошенников, воров и грабителей в Германии. К этой группе, естественно, принадлежали цыгане и евреи^{[6, S.234]}. Цыгане были еще менее социально ответственны, чем изначальные изобретатели ротвелша. Поэтому из пяти выражений ротвелша четыре носят цыганский след. Важным этимологическим источником ротвелша являются идиш и иврит. Из них заимствовано 56% лексем ротвелша, хотя их значение часто изменено, особенно в современном варианте жаргона.

Исследуя жаргон ротвелш, Ясмина Чиркич в своей диссертации подчеркивает, что условием формирования криминального жаргона было общее жизненное пространство, причем к его историческим функциям относились возможность опознания своих, защита от посторонних и их обман. Такой жаргон (или язык) обострял чувство общности владеющих им людей, создавал их социальную близость и выражал принадлежность к ней^{[6, , с.235]}.

Ономасиологическое исследование ротвелша показывает его лексический примитивизм, сводимость исключительно к повседневной жизни и удовлетворению ее потребностей.

Традиционные тайные языки сегодня включены в более широкую группу особых языков. Д.Мён, указывая на то, что особый язык есть эффективнейшее средство внутреннего сплочения и внешнего профилирования групп, выделяет системообразующую роль его изолятивной функции в среде прочих. Эти языки присущи группам, стоящим в оппозиции к другим группам или ко всему обществу. Они характеризуются особым выбором, частотностью и способом применения речевых средств. Особые языки чаще употребляются устно, чем письменно; для них характерна экспансия и движение вместе с их группой^[7]. К. Зиверт добавляет, что причинность возникновения особого языка заключается в острой потребности сокрытия смысла высказываний, что важнее возможности исключения третьего лица из разговора. Так обстоит дело с жаргоном ротвелш, который вызван к жизни потребностью в выживании (защите, получении преимуществ) и особенностями существования и деятельности соответствующих резко маргинальных социальных групп^[8]. Особый язык сплачивает группы изнутри и снаружи: благодаря ему сообщество остается закрытым и тогда, когда ему извне ничто не угрожает. Иногда тайными становятся профессиональные языки, например, медицинский язык в присутствии пациента, если последний может, по причине дилетантизма, нарушить планы врачей относительно лечения.

Обобщая сказанное, можно сделать вывод об активной эскапистской функции особого или тайного языка, который защищает говорящих на нем людей от враждебной действительности и дает им преимущества перед непосвящёнными. Можно предположить, что такие свойства приобретут и обычные национальные языки этнических групп, если они окажутся в способствующем этому положении, а именно, в положении миграции. Добровольные и вынужденные мигранты оказываются в отношениях естественного конфликта с окружающей их новой средой. Вместе с тем, они владеют непонятным для основного населения страны или данной местности языком. Если эти посылки истинны, становится ли национальный язык мигрантов тайным?

3.1 Конфликтология миграции

Доктрины мультикультурализма, поликультурализма и др. современные способы, призванные обеспечить интеграцию в общество многочисленных мигрантов, терпят поражение. Развитые страны тратят колоссальные средства на процесс адаптации или интеграции мигрантов, однако именно они вносят крупный вклад в рост национальной преступности стран пребывания. Проблема стала глобальной и не прошла мимо России. Условия существования мигрантов в нашей стране не столь привлекательны, как в западных странах. В этом, как ни парадоксально, состоит наше преимущество.

В западных странах нарастает недовольство расточительностью государственной политики мультикультурализма и «неблагодарностью» мигрантов, которых пытаются втиснуть в рамки чуждой им культуры^[9].

По положению на 2011г., Германия в год тратит около 34 миллиардов Евро на интеграцию мигрантов (в основном, мусульманского вероисповедания). Социализация чужих культур в современные культуры предполагает значительные затраты на социальную помощь, обучение языку, содержание армии переводчиков и педагогов.

Мигранты требуют оборудования молитвенных комнат в школах, всячески культурно изолируют себя, вступают в браки только с соотечественниками, составляют 80-90% (Берлин) численности контингента немецких тюрем.

Всего лишь за 2 года до кровавой бойни Брейвика норвежский журналист Фьордман писал о том, что большинство мусульманских мигрантов добровольно ограничивает свою жизнь параллельным миром, где они говорят на своем языке, смотрят свое телевидение, заключают браки только со своими, презирают приютившее их общество и контактируют с ним только посредством получаемой ими социальной помощи (Приводится рассказ одного из мигрантов: «Я работал в лавке одного пакистанца, там все было «неофициально». Ни шеф, ни я не платили налогов норвежским властям. Вдобавок я получал 100% пенсии по инвалидности и социальную помощь. Надо урвать как можно больше денег, ведь только из-за них я живу в Норвегии…»). Размер такой помощи мигрантам на примере Осло превышает 50% всего ее годового бюджета для города.

По оценкам шведских специалистов, иммиграция обходится стране в сумму не менее 4,3 - 5,3 миллиардов Евро в год, а может быть и гораздо больше, и это угрожает банкротством первой в мире знаменитой шведской модели социализма. В 2004г. оценка расходов на обслуживание иммиграции в Швецию равна 24 млрд. Евро или 17,5% всех налоговых поступлений Швеции.

4% датских иммигрантов, в основном, из Турции, Сомали, Пакистана, Ливана и Ирака, потребляют более 40% социальной помощи страны. При этом они интегрируются не в общество, а напрямую в датскую социальную систему. Государственные расходы на них составляют около 6,7 млрд. Евро. В то же время, по уплате налогов и производству валового продукта на дущу населения, мигранты на 41% отстают от датчан. Отмечен массовый обман мигрантами налоговых органов. Например, в Одензее 80% бизнеса мигрантов находится в тени.

80% выплат социальной помощи в Швейцарии приходится на долю иностранцев, соискателей убежища и новых граждан из числа иммигрантов.

Публицист Р.Кёппель и государственный советник А.Амштютц, обращая внимание на адаптацию мигрантов прежде всего к национальным социальным выплатам, но не к культуре страны, указывают, что в 1990г. доля трудоспособных мигрантов в Швейцарию составляла 53,4% от их общего количества, а 17 лет спустя (в 2007г.) – уже 30,2%. Значит, 70% иммигрантов и не помышляют о труде, а сразу идут за социальной помощью! Р.Кёппель делает важнейше замечание: «Системы социального обеспечения созданы для швейцарцев, но используются иностранцами…»

А.Амштютц также делает вывод: «Сегодняшние социальные институты Швейцарии игнорируют миграционные реалии. Наша система построена на протестантской трудовой этике и идее солидарности в федералистском понимании. … Идея нашего социального обеспечения не предназначена для приманки людей из-за границы. Получается, что система вознаграждает не прилежных, а ленивых, тех, кто находит у нас для себя экологическую нишу, финансируемую швейцарским налогоплательщиком».

Каждый не западный иммигрант в Италию стоит ее налогоплательщикам 45000 Евро в год. В стране особенно сильна нелегальная иммиграция. Поэтому о числе мигрантов можно судить лишь косвенно. По официальным данным, в 2007г. 10% новорожденных в Италии были не-итальянцами, причем рождаемость у мигрантов намного выше, чем у итальянцев. Большинство новорожденных мальчиков в Милане уже сегодня зовут Мухаммад; на втором месте имя Омар (В Брюсселе большинство мальчиков тоже называют Мохаммад; в Великобритании имя Мохаммад почти вытеснило Джона с первого месте). Национальный состав иммигрантов четко смещается в сторону Африки, Магриба, Индии и Шри Ланки.

Изложенная выше статистика и оценки не могут не вызывать раздражение у коренного населения европейских стран. Возникает глухой антагонизм между ним и мигрантами, который время от времени выливается в кровавые бунты и эксцессы.

С другой стороны, мигранты, как и упомянутые нами выше криминализированные пользователи тайных языков, также в определенном смысле обитают на социальном дне. Социальная психология мигранта, в т.ч. в статусе маргинальной личности как «феномена окраины жизни» характеризуется сомнениями в своей личной ценности, неопределенностью связей с новым окружением, постоянным страхом быть отвергнутым, как следствие, – болезненной застенчивостью, неуверенностью в себе. По выражению И.Метелева, если маргинал (участник группы, говорящий на фене, жаргоне, арго и т.п. - А.В.) – «социальный атом» как обособившийся индивид вследствие распада социального взаимодействия, то мигрант – «социальный дискрет», в котором обрывается социальная связь^[10].

Очевидно, что как общество, так и иммигранты в него испытывают друг от друга дискомфорт, находятся в постоянном вялотекущем или интенсивном конфликте.

Россия берет на вооружение концепцию не мультикультурализма, а поликультурности» - поддержания «плавучести» исходных культурных ценностей при однозначном доминировании принятых в качестве определяющих ценностей иной (базовой) культуры. Способность удержать высокую планку, задаваемую подобными требованиями, вряд ли может иметь массовый характер. А наша модель «социального государства» лишь весьма отдаленно напоминает западную. Поэтому проблемы, связанные с миграцией, здесь имеют не экономическую, а выраженно криминологическую окраску.

В 2007г. по данным Федеральной миграционной службы Россия вышла на первое место в Европе по числу трудовых мигрантов и занимает второе место после США в мире. По оценкам МВД России и Федеральной миграционной службы (далее - ФМС России), к концу 2008г. на территории страны находилось от 5 до 15 миллионов незаконных мигрантов (около 10% от населения страны). При этом криминальная активность мигрантов все более выделяется в общем массиве преступности не только по количественным, но и по качественных характеристикам.

Согласно данным МВД России, в 2008 году иностранными гражданами на территории России совершено 53 876 преступлений, что составляет 1,8% от общего количества преступлений, зарегистрированных на территории Российской Федерации. За 2008 год число преступлений, совершенных иностранцами, возросло почти на восемь процентов (+7,6%). Гражданами государств - участников СНГ совершено 48 801 преступлений (1,7% от общего количества зарегистрированных преступлений). Более 90% таких правонарушений совершаются гражданами государств-участников СНГ^[11].

Сравнительно высока преступность также среди внутренних мигрантов, особенно с северного Кавказа. Фундаментальные различия в культурах также способствуют частым трениям и крупным конфликтам между русским населением и выходцами с Кавказа. Не составляют исключения и другие внутренние мигранты.

3.2 Защитная функция национальных языков мигрантов и этнической преступности

Классическим способом использования национального языка миграции и этнической преступности как особого с целью получения преимуществ и защиты от властей является злоупотребление правом граждан на национальный язык судопроизводства.

Гарантируя каждому гражданину предоставление переводчика в том случае, если он недостаточно владеет русским языком, УПК РФ устанавливает разумный срок уголовного судопроизводства (Статья 6.1). Уголовное судопроизводство осуществляется в разумный срок. При определении разумного срока уголовного судопроизводства, который включает в себя период с момента начала осуществления уголовного преследования до момента прекращения уголовного преследования или вынесения обвинительного приговора, учитываются такие обстоятельства, как правовая и фактическая сложность уголовного дела, поведение участников уголовного судопроизводства, достаточность и эффективность действий суда, прокурора, производимых в целях своевременного осуществления уголовного преследования или рассмотрения уголовного дела, и общая продолжительность уголовного судопроизводства.

Из нашей практики видно, что основные негативные последствия обеспечения мигрантам национального языка уголовного судопроизводства связаны именно с нарушением требований Статьи 6.1 УПК РФ. Затягивание сроков рассмотрения уголовных дел часто обусловлено попытками подсудимых неосновательно оспорить компетентность переводчика, т.е. злоупотребить свои правом, либо удалить переводчика из процесса путем угроз или давления со стороны третьих лиц и т.п.

Очевидно, что в данном случае появляется особенный случай эскапизма в национальный язык. Черты тайного он приобретает в том смысле, что субъекты, владеющие языком и находящиеся в крайней степени противостояния с обществом (под следствием или судом) притворно отрицают возможность общения на этом языке с третьими лицами, надеясь на вынужденное смягчение меры наказания или освобождение.

Обращаясь в этой связи к судебной практике, следует упомянуть результат рассмотрения Конституционным судом РФ в 2006 году жалобы гражданина М.В. Череповского на нарушение его конституционных прав ч. 2 ст. 18 УПК РФ (отказ в удовлетворении ходатайства о предоставлении переводчика). Конституционный Суд Российской Федерации (далее КС РФ), изучив представленные М.В. Череповским материалы, не нашел оснований для принятия его жалобы к рассмотрению. Одновременно своим определением от 20 июня 2006 г. N 243-О КС РФ установил, что необходимость обеспечения обвиняемому права на пользование родным языком в условиях ведения уголовного судопроизводства на русском языке не исключает того, что законодатель вправе установить с учетом положений ст. 17 ч. 3 Конституции Российской Федерации, согласно которой осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц, такие условия и порядок реализации данного права, чтобы они не препятствовали разбирательству дела и решению задач правосудия в разумные сроки, а также защите прав и свобод других участников уголовного судопроизводства. В свою очередь, органы предварительного расследования, прокурор и суд своими мотивированными решениями вправе отклонить ходатайство об обеспечении тому или иному участнику судопроизводства помощи переводчика, если материалами дела будет подтверждаться, что такое ходатайство явилось результатом злоупотребления правом.

Примерами подобного злоупотребления, встречавшимися в практике автора, были утверждения: о существовании непрозрачных друг для друга наречий армяно- и грузино-езидского языка (курманджи); о не тождественности молдавского и румынского языков; о существовании кара-махинского диалекта даргинского языка (по названию селения Кара-Махи в Дагестане), о наличии диалектических различий «горно»- и «равнинно»-чеченского языков и т.п. В этих и иных подобных случаях судебно-переводческая организация была вынуждена истребовать и предъявить заказчику официальные заключения специалистов в данном направлении лингвистической науки.

Анекдотическим примером виртуозного использования «тайного» национального языка лицами, ходатайствующих о предоставлении им переводчика в уголовном процессе, и беспомощности перед ними органов юстиции можно считать дело 1998-2000 годов полуграмотной цыганки Сары Оглы. Более двух лет суды Мордовии не могли вынести ей приговор, т.к. не находили переводчика с крымско-цыганского языка. Дело осложнилось сомнительным заключением Института языка, литературы, истории и экономики при правительстве Мордовии, которое гласило, что обвинительное заключение цыганке невозможно написать на цыганском языке, поскольку письменности у кочевого народа нет, а передать юридические термины средствами кириллицы невозможно. В результате следствие переквалифицировало статью «Сбыт поддельных билетов в крупных размерах» на просто «Сбыт». Тут же обвиняемая начала понимать русский язык, заявив, что «ей все ясно без переводчика», она получила условный срок и была освобождена по амнистии.

Цыгане относятся к числу старейших мировых этнических групп, находящихся в состоянии постоянной миграции и постоянном конфликте с властями и многими общественными институтами мест их более или менее компактного проживания. Цыганские диалекты многочисленны. Известны язык европейских цыган синти, языки украинских и российских цыган руска рома, влашский, крымский, кэлдерарский и другие. Несмотря на это, а также на отсутствие общей литературной нормы, цыганский язык можно считать единым, а его диалекты – взаимопонимаемыми. В качестве одного из доказательств, можно привести данные таблицы 2, где проведён сравнительный анализ нескольких диалектов.

Таблица 2.Сравнительные характеристики некоторых цыганских диалектов.

Следствие иногда даже вынуждено идти на сделку с подозреваемыми и обвиняемыми, переквалифицируя деяния цыган в обмен на их отказ от требования о предоставлении им переводчика. Такой случай (с цыганами – крымами) также имел место в Ростовской области.

В 2012г. в одном из районных центров Удмуртии был задержан гражданин цыганской национальности по подозрению в совершении кражи. Местные сотрудники МВД России были вынуждены выпустить его на свободу, т.к. подозреваемый оказывался понимать предоставляемых ему переводчиков цыганского языка, ссылаясь на то, что у него «не тот диалект». Вновь задержать указанное лицо полицейским удалось только через полгода. На этот раз следствие провели с привлечением опытного переводчика цыганского языка из удаленной экспертно-переводческой организации.

Обвиняемые - группа лиц чеченской национальности по резонансному «Кондапожскому» делу, слушавшемуся Верховным судом Карелии в 2007г., - давали отвод многим переводчикам, «не понимая» их. А еще большее количество переводчиков самоустранились от участия в деле, ознакомившись с ним. Чеченцы, обвиняемые в убийстве, едва не оказались на свободе по причине отсутствия переводчика.

В 2010 году в одной из сибирских областей расследовалось уголовное дело по обвинению лица ингушской национальности по ст. 228 УК РФ. Семнадцать потенциальных переводчиков исчезли из поля зрения после первой встречи с обвиняемым. Оказывается, обвиняемый опознавал переводчиков и просил их старших родственников убрать их из процесса с целью его затягивания, что родственники переводчика исполняли.

При рассмотрении в Темрюкском районном суде Краснодарского края уголовного дела в отношении Алимурадова Р., судебно-переводческой организацией для участия в процессе был направлен переводчик даргинского языка – этнический даргинец. Этого переводчика сразу опознал подсудимый Алимурадов и его родственники оказали на него моральное давление. В результате после первого же перерыва судебного заседания переводчик просто не вернулся в зал. После оперативной замены переводчика, защитники подсудимого принялись оказывать моральное давление на другого переводчика и необоснованно обвинять его в некомпетентности. По указанным причинам суду приходилось откладывать рассмотрение уголовного дела на более поздние сроки и тратить время на опровержение инсинуаций защиты, что негативно сказалось, в свою очередь, на сроках рассмотрения дела и влекло за собой нарушение прав участников уголовного судопроизводства на разумные сроки рассмотрения уголовного дела, предусмотренные ст. 6.1 УПК РФ.

В Ростове-на-Дону один переводчик табасаранского языка исчез после первой же встречи с подозреваемым, поддавшись его просьбам об этом и с целью затянуть процесс.

Подсудимый араб в Таганрогском городском суде заявил об отсутствии взаимопонимаемости между суданским и ливанским диалектами арабского языка. Как только переводчик - этнический ливанец - признал, что диалекты арабского языка существуют в принципе, он тут же был отведен защитой подсудимого, хотя на самом деле различия в арабских диалектах несущественны.

На территории Таджикистана, большое число граждан которого в качестве мигрантов проживает в России, существует обособленная горная местность со столицей в городе Хорог, население которой говорит не на таджикском, а на шугнанском языке из группы памирских языков. Найти переводчика – носителя этого языка – для участия в уголовном процессе очень трудно из-за относительной малочисленности и тесных родственных связей почти всех памирцев. Если подсудимый или обвиняемый – таджикский памирец – ходатайствует о предоставлении ему переводчика с шугнанского языка, не остается иного выхода, как доказать его знание таджикского языка (учеба в школе, где преподавание ведется только на таджикском языке, и т.п.) и ограничиться предоставлением таджикского переводчика. Такой подход можно применять и в иных аналогичных случаях.

Цыганский криминалитет постоянно усиливает тайные свойства своего языка, чтобы затруднить задачи правоохранительных органов. Поэтому перевод с диалектов цыганского языка «романы чиб» требует от переводчика контекстуальной интуиции в понимании того, о чем идет речь.

Например, цыгане часто используют лексему «кова» («любая вещь») для обозначения чего-либо. Здесь задача переводчика заключается в выяснении по контексту того, что же имеется в виду. Данным словом можно обозначить как дверь, Цыганское слово «драб», имеет двойное значение – это либо лекарственное средство, либо психотропное или наркотическое вещество. Передача смысла на русском языке тоже зависит от контекста. Естественно, если речь идет о болезни, это лекарственное средство. Например: «драба накхэстыр» («лекарство, капли от носа»), но когда мы сталкиваемся с таким словосочетанием, как «парно драб» - здесь уже все ясно и говорится о «белом», т.е. героине. Нельзя ограничиваться лишь словом «драб» для обозначения психотропного или наркотического вещества. В разных диалектах это может быть и «хинди», «диляримо», «коворо». Часто цыгане шифруют понятия и вместо прямого определения наркотиков употребляют, например, слово «хабэ» («еда»). Аналогично, «халаты, одежда». И здесь необходимо обратить особое внимание на контекст. Опыт показывает, что самые квалифицированные переводчики цыганского языка – это билингвы, которые выросли в культуре цыганских традиций и обычаев, для которых цыганский язык является родным, т.е. этнические цыгане – ромы^[12,13].

Эскапистский переход национальных языков в тайные в уголовном процессе теоретически до сих пор нигде не зафиксирован и не изучен, хотя имеет довольно значительное распространение. Наилучшим образом его можно рассматривать через призму судебного и полицейского перевода, весьма распространенного во всем мире^[14,15]

Современные исследования демонстрируют, что элементы общеуголовного жаргона ротвелш присутствуют в повседневном и разговорном немецком языке. Ими активно пользуются по преимуществу в досужей болтовне. Сравнение словарных статей словаря «Дуден» разных лет издания показывает, что постепенно в течение столетий ротвелш вымывается из языка и воспринимается филологами всего лишь как речевой памятник средневековья^[16]. Тем не менее, ротвелш наших дней более не является языком криминалитета и маргинальных групп.

В противоположность Германии, в России блатной жаргон (или уголовная феня), не теряя своих имманентных свойств, все более активно переходит в повседневный язык российского общества, т.е. наблюдается поступательное развитие тайного языка. Значит ли это, что он механически мигрирует в общество вместе со своей социальной группой – маргиналами и сидельцами тюрем? Таково мнение тех, кто указывает на тридцатые - пятидесятые годы 20-го века как на период расцвета фени, совпавший с массовыми посадками амнистиями обитателей сталинского Гулага. Однако это время далеко позади, интенсивного притока амнистированных в общество нет, а блатной жаргон берет все новые высоты.

С момента первого путинского «в сортире замочим» утекло не так много времени, а уже любой чиновник норовит вкрапить сильное воровское словцо в свою устную речь. Сегодня политические элиты, да и сам народ, признает использование высокопоставленными чиновниками в русском языке жаргонных слов, причем многими это воспринимается как непосредственная близость к народным массам, реальное выражение их интересов. Так «криминальные авторитеты», «разборки» и «откаты» стали вполне обыденными словами на заседаниях правительственных структур. Складывается впечатление, что «невидимый враг» уже захватил власть и притворно борется сам с собой (в частности, с коррупцией) на своем собственном языке. В такой ситуации россияне уже на подсознательном уровне воспринимают проникновение фени в русский язык как нечто совершенно естественное. Русский блатной жаргон окончательно теряет функцию секретности, но включается в жизнь гражданского общества и в общественное обыденное сознание в форме заимствованного языка и бихевиористского метаязыка преступного мира.

В таких условиях приходится говорить о том, что большая часть общества (но уже не маргинально-криминализированные группы, а даже элиты) находясь в состоянии конфликта с идеологией, формальной законностью и правоприменением, выраженными официальным или литературным национальным языком, прибегает к бывшему тайному блатному языку как к средству ухода от лицемерных ханжеских и популистских норм жизни «по закону» в иную реальность - жизнь «по понятиям» (О терминологии: В.В.Пирожков в монографии «Законы преступного мира молодежи. (Криминальная субкультура)», подчеркивает свойства метаязыкового поведения лиц в группах, практикующих русский блатной жаргон: в них насаждаются нормы, ценности, атрибуты "другой жизни", "фактической или скрытой жизни". В последнее время распространенными стали термины "другая жизнь", "неформальная жизнь".)^[17].

Крайне важно отметить новую особенность социальной ситуации в России, связанной с освоением блатного жаргона одновременно властью и подчиненными.

Властвующие группировки стали формировать систему отношений совместно с высшими слоями преступного сообщества, заставляя основную часть населения следовать в фарватере этих отношений и ориентироваться на них как на образец, поскольку только такая ориентация позволяет определенным индивидам рассчитывать на успех в новой социальной реальности или же удачно приспособиться к ней. Реально проследить влияние криминальной субкультуры можно через проникновение терминов блатного языка в повседневную речь. По мере того, как блатной жаргон все больше и больше используется в повседневной речи, коррумпированная власть все более противостоит закону и официальной морали и замыкается в группу криминализированной элиты.

Упомянутый нами в главе 2 настоящей статьи «авторитетный» первоисточник сведений о русской криминальной фене описывает свою встречу с успешным бизнесменом – бывшим советским партработником, который так усердствовал перед собеседниками в блатных выражениях, что выглядел «неравным самому себе»^[18]. Власть не в силах отбросить видимость соблюдения приличий и находится в оппозиции к принимаемым ей же самой нормам потому, что в них, по необходимости, содержится изрядная доля популизма.

Подчиненные слои общества состоят в конфликте с верхами уже по определению в рамках дихотомии власть-подчиненные, а также имеют достаточно иных причин для недовольства. В условиях нестабильности и пробельности правового регулирования при бессистемных и рассогласованных изменениях законодательства, отсутствии принятой обществом государственной идеологии, безудержной коррупции чиновничества и т.п. в нашей стране развивается тенденция к пренебрежению официальными законами и стремлению к жизни «по понятиям». Это необходимый в данном случае компенсационный механизм общества. Отрицательная социальная оценка навязываемых сверху ханжеских правовых и моральных норм склоняет общественное сознание к криминальной идеологии по принципу выбора наименьшего из зол. А во многих случаях «неформальное» решение проблем выступает и в качестве единственного. Ведь если существует общественная потребность, но не существует или не работает закон, жизнь не останавливается! Поэтому, как ни парадоксально, указанному феномену нельзя дать однозначно негативную этическую оценку.

По выражению И.В.Красикова, фактическое неприятие официоза и бегство в «жизнь по понятиям» происходит в рамках нормальной борьбы социума с присущими любой норме абстрактности и косности. Наконец, норма имманентно несправедлива и тем, что представляет собой закрепление в праве существующей иерархии легитимированное выражение воли господствующих групп, элит. В этом случае разрешение социального конфликта выражается в революционных преобразованиях общества^[19]. Тут же приходит на ум выражение классика «верхи не могут, а низы не хотят…»

В завершение краткого лингво-социологического исследования, которое привело нас к довольно неожиданным выводам, и на основании исторического опыта можно отметить, что после таких социальных конфликтов в России устанавливается господство революционного новояза и новый расцвет блатной фени. Поистине, движение не по кругу, а по спирали!

- Тайные языки традиционно отражают специфические особенности соответствующих криминальных социальных групп и могут действовать как их системообразующие признаки.

- Причиной возникновения и развития тайных языков является конфликт между их носителями – криминальными социальными группами – и обществом, прежде всего с властными структурами.

- В исследованных нами примерах этимология тайных языков восходит к национальным языкам этнических меньшинств, традиционно находившихся в конфликте с основной массой населения – евреев и цыган.

- Национальные языки миграции могут превращаться в тайные как выражение конфликта (чаще всего в области права) мигрантов и властей страны их пребывания.

- В явном виде национальные языки используются для борьбы с властью в уголовном или в миграционном процессе в форме притворного непонимания переводчика и затягивания процесса.

- В России наблюдается парадоксальное явление, когда жаргон – блатной тайный язык – входит в повседневное обращение как обывателей, так и элит, что отражает их обоюдное стремление к отрицанию закона и жизни «по понятиям».