К вопросу о теме дуэли в романе «Капитанская дочка» А. С. Пушкина

Чжан Явень аспирант; кафедра истории русской литературы; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Zhang Yawen Postgraduate student; Department of the History of Russian Literature; Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moscow, Leninskie Gory str., 1 daniazhang317@gmail.com

Роман «Капитанская дочка» – «одно из наиболее совершенных и глубоких созданий Пушкина»^{[1, с. 212]}, «итог его идейных и творческих исканий» ^{[2, с. 169]}. Несмотря на небольшой объем, его жанр определяется многими учеными как «исторический роман» (например: ^{[3, с. 21]}; ^{[4, с. 191]}), и важнейшим вопросом, поднятым писателем в этом романе, обычно считается вопрос об историко-политическом значении и смысле восстания Пугачева (об этом см.: ^{[4, с. 200]}).

Статья Ю.М. Лотмана «Идейная структура “Капитанской дочки”» внесла важный вклад в понимание смысла романа. Ученый разделяет «художественную ткань» романа на «два идейно-стилистических пласта» (или мира) – дворянский и крестьянский, и утверждает, что Пушкин осознает «невозможность примирения враждующих сторон и неизбежность кровавой и истребительной гражданской войны», так как они проистекают не из личных качеств вождей обеих сторон, а от «столкновения непримиримых социальных концепций», в этом «роковом трагизме» обе стороны «имеют свою классовую правду». Лотман выдвигает гипотезу о том, что настоящий пафос романа заключается в возвышении «гуманности и человеческого достоинства» над социально-исторической условностью (см.: ^{[1, с. 212–227]}). Разделяя мнение Лотмана, мы акцентируем внимание на конфликте между Гриневым и Швабриным, закончившемся дуэлью, считая, что его идейно-смысловое содержание не выявлено с достаточной полнотой.

Отметим, что именно Петруша Гринев, этот дворянский «недоросль», занимает нейтральное положение в системе героев, стоя в стороне, «ни в одном из современных ему лагерей он не растворяется полностью» ^{[1, с. 227]}. Это неизбежно ведет нас к сопоставлению его с образом Швабрина, который тоже является дворянином, однако «пришелся» к обоим лагерям. Существенное различие между ними замечается сразу в 3-й и 4-й главах романа, где герои поначалу быстро подружились, затем категорически разошлись из-за непреодолимых внутренних противоречий.

В исследовательской литературе конфликт между Гриневым и Швабриным истолкуется как противопоставление «развращенного, циничного представителя верхушки дворянства, зараженного скептицизмом (“вольтерьянство”)» ^{[2, с. 193]} и недоросля из старинной семьи, хранящей традиционные моральные устои. Образ Швабрина, в отличие от благородного Гринева, представлен как «интриган» ^{[6, с. 213]}, «имморалист» ^{[7, с. 323]}, персонаж целиком «отрицательный»(см.: ^{[8, с. 57]}; ^{[9, с. 393]}). Более того, сам дуэльный эпизод вызывает отдельно исследовательский интерес, прежде всего, в связи с показанным в нем «столкновением понятий двух эпох» ^{[10, с. 23]} – доказательство мастерства пушкинского «историзма», писатель нигде не прямо сообщает о социальной обусловленности персонажей, но показывает «их психологию, поведение, мысли, поступки как результат воздействия социальной среды» ^{[6, с. 172]}.

По мнению Я. А. Гордина, весь эпизод дуэли на первый взгляд показано «как пародия на дуэльный сюжет и на самую идею дуэли», на самом деле, это совсем не так. Героическое поведение Гринева изображено в тексте иронически потому, что его окружают люди, выросшие в другие времена, которые не понимают и не воспринимают «дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля». Да и сам Гринев едва ли имеет ясное представление о дуэли, однако он уже ощущает свое право на поединок ради достоинства и чести; а проявленная как бы хладнокровность Швабрина (он предлагает обойтись без секундантов) не означает, что он злодей, дело скорее в том, что в то время «дуэльный кодекс еще размыт и неопределен» (см.: ^{[10, с. 23–27]}).

Признавая справедливость приведенных выше замечаний, нужно подчеркнуть, что «в “Капитанской дочке” история и современность связаны в единый не­расторжимый узел» ^{[11, с. 287]}, «история для Пушкина – источник понимания настоящего и ключ к предугадыванию будущего» ^{[12, с. 195]}. Показанный дуэльный эпизод в романе не только является воссозданием ситуации периферийного бытового поединка, входящего в широкую историческую панораму России во время Пугачевского восстания, но и можно рассмотреть его как своего рода изображение иного волнующего Пушкина обстоятельства – нравственного кризиса дворянского сословия в 1830 гг., и в завершенном Гриневым действии содержится искренний призыв Пушкина к «чести» – заветное слово, появившееся в эпиграфе ко всему роману («Береги честь смолоду») ^{[13, с. 258]}. Для выяснения основной позиции данной статьи необходимо обратиться к следующим аспектам проблематики: 1) отношение Пушкина к дворянству; 2) отражение нравственного кризиса дворянства 1830 гг. в изменении дуэльного сознания; 3) пушкинское понимание чести; 4) пересмотр соотношения Гринева и Швабрина как героев-двойников.

Как известно, вместе с ростом исторического сознания (с 1823 г.), Пушкин продолжает размышлять о возможной социальной революции, и у него формируется идея «революции сверху», о которой Н.Я. Эйдельман подробно рассказывает в своей статье «Пушкин о французской и русской революции». Пушкин уверен, что существует три главных движущихся силы страны, которые взаимодействуют друг с другом: государство как «роковая власть», «народная, крестьянская стихия» и, наконец, третья «численно небольшая, но очень важная, потенциально способная чрезвычайно усилить власть и народ» – «“мыслящее меньшинство”, образованный слой, представленный прежде всего дворянством» ^{[14, с. 332]}. Сам Пушкин, по утверждению Б.В. Томашевского, заявлял о своей принадлежности к дворянству (а не «помещикам») «еще в романтический период в письмах Бестужеву и Рылееву из Михайловского» ^{[12, с. 190]}. Несмотря на то, что политические проекты Пушкина, выдвинутые в его черновых записях, по оценке Томашевского, наполнены «увлечением патриархальным идеалом утопического дворянского романтизма» ^{[12, с. 192–195]}, нам ясно, что писатель относится к дворянству с личным пристрастием и высокими социальными ожиданиями, гордится своим старинным дворянским родом, считая, что только «дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим»^{[15, с. 136]}.

Однако в реальности Пушкин сталкивался с печальным фактом – постепенным упадком этого благородного сословия, об этом он писал в 1830 г.: «Я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожились, как остальные упадают и исчезают, как новые фамилии <...> падают, ничем не огражденные, и как имя дворянина, час от часу более униженное, стало наконец в притчу и посмеяние разночинцам» ^{[15, с. 136]}.

Одной из наиболее волнующих проблем для Пушкина в 1830 гг. становится нравственный кризис современников-дворян, который прямо отражается в изменении иногда даже исчезновении выработанного в начале XIX века сурового представления о чести в практике дуэли. Этот вопрос тщательно рассматривается в работе Я.А. Гордина в главе «Агония дворянской чести»: в связи с принятым в 1829 г. решением императора Николая I ликвидировать «полномочия офицерских собраний выносить приговоры по делам чести» начала меняться общественная атмосфера: значимость личной чести и личного долга стали снижаться, офицеры уже не так боялись или стыдились бесчестья, публичного скандала, поскольку это не наносили ущерба для положения или будущей карьеры, более того, отказ от участия в поединке стал возможен, и решение дела чести прилично стало отдавать в руки правительства (см.: ^{[10, с. 98–100]}). Как следствие, по выражению Гордина, в обществе «торжествовала не столько дуэльная, сколько хамская стихия. Наглая грубость заменяла гордость» ^{[10, с. 101]}. Для аргументации своих наблюдений Гордин приводит в пример многие реальные события, в том числе и гибель знакомого Пушкина А.А. Шишкова: в 1832 г. оскорбленный в ссоре Шишков вызывал Чернова на дуэль, но последний отказался. Чтобы заставить противника драться, Шишков дал ему пощечину, Чернов молча побежал домой за кинжалом, затем вернулся и, подождав, пока Шишков появился у крыльца, бросился на него и зарезал (см.: ^{[10, с. 104]}).

Пушкин, чутко отзывался на происходящее вокруг. Так, в конце 1836 г., в письме П.Я. Чаадаеву он писал: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; <…> как человека с предрассудками – я оскорблен» ^{[16, с. 689]}. Одним из главных «предрассудков» Пушкина «было представление о чести как абсолютном регуляторе поведения – личного, общественного, политического» ^{[10, с. 14]}.

Стоит подчеркнуть, что пушкинское понимание чести не имеет того сословного характера с присущей ей ритуальностью, которые он обнаружил в представлении древнерусского общества о чести. В одной из заметок 1827 г. писатель так рассуждал о чести в древнерусском обществе: «Иностранцы, утверждающие, что в древнем нашем дворянстве не существовало понятия о чести (point d'honneur), очень ошибаются. Сия честь, состоящая в готовности жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила, во всем блеске своего безумия видна в древнем нашем местничестве. Бояре шли на опа­лу и на казнь, подвергая суду царскому свои родословные распри» ^{[15, с. 41]}. Пушкинское понимание чести всегда связано с «достоинством личным», которое он поставил выше «знатности рода» (об этом см.: ^{[15, с. 136]}). В заметке «О дворянстве» (1830) «честь» трактуется Пушкиным как высшая ценность человека («Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще)») ^{[17, с. 105]}.

Возвращаясь к «Капитанской дочке», вышеизложенное дает нам основание для возможного двойного истолкования смысла дуэли между Гриневым и Швабриным. Имеется в виду, что Пушкин проецирует на событие XVIII века свои, характерные для XIX века наблюдения над делом чести, и подсказывает свой призыв к «чести» в эпиграфе ко всему роману (о том, что «в сцене знакомства Швабрина и Гринева громко звучит следующий, XIX в.» можно см.: ^{[18, с. 289–290]}). Известно, что повествование в «Капитанской дочке» усложняется по мемуарной форме, существуют три возможных субъекта наррации: молодой Гринев как участник всех этих событий, автор мемуаров Гринева, и сам Пушкин. В связи с этим, многие ученые акцентируют внимание на функции эпиграфов в романе, считая их «смысловым ключом произведения» ^{[8, с. 66]}. В.С. Листов в своей статье, посвященной истолкованию эпиграфов романа, считает, что отношение Пушкина к смыслу рассказа раскрывается «только в эпиграфах» ^{[19, с. 123]}.

Отношения Гринева и Швабрина часто рассматриваются как отношения героев-антагонистов (например: ^{[6, с. 213]}; ^{[20, с. 66–67]}; ^{[21, с. 213]}). Как известно, первоначальный замысел «Капитанской дочки» был связан с конкретным историческим фактом – переходом дворянина-офицера Шванвича на сторону Пугачева. Образ этого героя менялся по мере развития замысла, и в окончательном тексте «образ офицера-изменника как бы раздваивается» ^{[6, с. 213]}: один – представитель петербургской «новой знати», другой – преемник поместного «“фрондирующего” дворянства» ^{[6, с. 217]}, выросший в старинной патриархальной семье.

Признавая справедливость наблюдений ученых, в то же время, мы полагаем, что возможна и другая точка зрения на отношения Гринева и Швабрина – герои-двойники. Подобный пересмотр соотношения Гринева и Швабрина появляется в недавней статье О.В. Богдановой, в которой исследовательница показывает, что Пушкин на самом деле «намеренно уподобляет героев, обнаруживая противоречивость их характеров, ставя их в сходные ситуации, сталкивая в одном – любовном конфликте» ^{[21, с. 12]}. Наша позиция заключается в том, что Пушкин разделяет единого романного героя на интеллектуальное начало (Швабрин) и этическое начало (Гринев), которые могли и должны бы дополнить друг друга, однако ставит их в конфликтное положение (соперники в рамках любовной линии сюжета). Писатель, с одной стороны, показывает, к какому опасному пути бесчестья может привести оторванная от корней, ни на что не опирающаяся интеллектуальность (наглый клеветник, интриган – жестокий убийца – и далее, презренный предатель), с другой – какую силу может обрести человек с нравственным началом, что позволяет ему не только не поддаться обстоятельствам, но и возвыситься над ними.

«Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками <…>» ^{[13, с. 260]}, – не случайно главный герой представлен в образе семнадцатилетнего мальчика с явной сниженной интеллектуальностью, что особенно очевидно, если сопоставим с первоначальным замыслом писателя. Здесь нам трудно полностью согласиться с объяснением Шкловского, что писатель «переделал сюжет, так как нашел для него новый центр — характер Пугачева» ^{[8, с. 57]}. Юный возраст и беспечное детство героя – жизненная неопытность; «напутствии старого Гринева “Береги <. . .> честь смолоду”» – дает герою лишь абстрактный «нравственный ориентир» (см.: ^{[11, с. 273]}). Писатель как будто намеренно редуцирует или ослабляет другие факторы, влияющие на решения героя, кроме его врожденной нравственности. Юный Петруша смотрит, учится, вбирает в себя черты окружающих, однако каждый раз сталкиваясь с неожиданным кризисным обстоятельством, герой принимает решения своей «живой даровитой душой» ^{[22, с. 234]}. Именно этим объясняются его сближение и затем расхождение со Швабриным.

Стоит отметить, что образ Швабрина в романе дан через призму субъективного восприятия Гринева, что во многом объясняет «однозначность и однокрасочность» ^{[23, с. 39]} его изображения в романе как неразвивающегося, «готового» персонажа ^{[24, с. 136]}. Однако, исходя из позиции того, что отношения Гринева и Швабрина можно рассматривать как героев-двойников, заметим, что Швабрин оказывал значительное влияние на героя в начале их знакомства: «Швабрин был очень неглуп. Разговор его был остер и занимателен» ^{[13, с. 277]}; «У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать, и во мне пробудилась охота к литературе» ^{[13, с. 280–281]}; «Другого общества в крепости не было, но я другого и не желал»; «Итак, переписав мою песенку, я понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить про­изведения стихотворца» ^{[13, с. 281]} – несмотря на добрые отношения с остальными жителями Белогорской крепости, Швабрин единственный, с кем Гринев нашел общий язык. Старший остроумный гвардеец-дворянин как будто учит юного наивного недоросля, который мог бы повторить его гвардейскую карьеру. Это проявляется, например, в том критикуя Петрушины стихи, Швабрин обычно «снисходительно» относится к Гриневу.

В то же время развязность и цинизм Швабрина отталкивают Гринева (герой ненавидел «всегдашние шутки» Швабрина относительно семьи коменданта, особенно «колкие замечания» о Маше, и в конечном счете «час от часу беседа <…> становилась <…> менее приятною») ^{[13, с. 277]}, в чем проявляется его способность самостоятельного суждения. Узнав о симпатии Гринева к Маше, Швабрин стал совсем озлобленным, он бесстыдно порочил репутацию невинной Маши даже прямо перед семьей коменданта, употребляя «светское общение», которое основано «на игре слов, злоязычии, подтекстовом диалоге» ^{[25, с. 116]} и которому он пытался научить Гринева, и как следствие, вызвал у героя глубокие негодование и ненависть («Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но ни­ кто, кроме меня, не понял грубых его обиняков») ^{[13, с. 282]}.

Переходим к анализу эпизоду дуэли, действительно, иронический оттенок ее описания ощущается уже в эпиграфе, взятом из комедии Я.Б. Княжнина «Чудаки»: «– Ин изволь и стань же в позитуру. / Посмотришь, проколю как я твою фигуру!» ^{[13, с. 282]}. Особенно комичным (но и одновременно добродушным) показаны прерывание и вмешательство Василисы Егоровны: в самый момент, когда Гринев и Швабрин «обнажили шпаги», их окружили Иван Игнатьич и пять солдатов-инвалидов; вернувшись в крепость, их шпаги были взяты Палашкой и отнесены в чулан; затем «комендантша» как примиритель, практически не имеющая понятия о подлинной причине их конфликта, заставила героев «друг дру­га поцеловать» ^{[13, с. 286]}.

Однако причина дуэли на самом деле серьезная для обеих сторон: Швабрину нужно через нее смыть оскорбление, полученное от семнадцатилетнего мальчика (Ты лжешь, мерзавец! <...> ты лжешь самым бесстыдным образом) ^{[13, с. 286]}, а Гринев – защищает честь и репутацию невинной дамы.

Вспомним о пушкинском понимании чести («Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще)» ^{[17, с. 105]}, оно проявилось во всех деталях поведения Гринева в конфликте со Швабриным: в переговорах с секундантом Иваном Игнатьичем, которые закончились решительным отказом последнего, «рассуждения благоразумного поручика не поколебали»^{[13, с. 283]} юного героя, и добродушное вмешательство Василисы Егоровны только сделало героев «по-видимому примиренными», Гринев настоял на своем решении («Наше дело этим кончиться не может» ^{[13, с. 286]}, – сказал герой Шабрину); узнав о настоящей причине «упорного злоречия» Швабрина по отношению к Маше желание «наказать дерзкого злоязычника» ^{[13, с. 287]} сделалось в Гриневе еще сильнее; в конце концов, храбрость героя проявлена во время дуэли – показалось, что если бы не появился Савельич, герой был победил («приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию не него наступать и загнал ег почти в самую реку» ^{[13, с. 287]}). Судя по всему, Гринев не только не нарушил отцовский за­вет, но и по-своему выполнил его, «никем не наученный», герой «чудеснейшим образом умеет сберечь свою честь» ^{[26, с. 220]}, что и получит продолжение и в последующих событиях романа (по отношению к обеим властям, к царице и к самозванцу»).

Таким образом в данной статье утверждается, что дуэль между Гриневым и Швабриным в «Капитанской дочке» не только является воссозданием ситуации периферийного бытового поединка во время Пугачевского восстания, но и оказывается своего рода изображением современности. Двойное истолкование смысла дуэли осуществлено с учетом разных контекстов художественного произведения: исторического (отражение нравственного кризиса дворянства 1830 гг. в изменении дуэльного сознания); биографически-бытового (личное отношение писателя к дворянству, также его понимание чести); литературного (пересмотр соотношения дуэлянтов как героев-двойников). «Честь» – это заветное слово, появившееся в эпиграфе ко всему роману, представляется ключевым концептом, позволяющим связать историю и современность. Дуэль в романе «Капитанская дочка» оказывается призывом Пушкина к сохранению и утверждению чести как высшей ценности человека.