Студенческие обструкции в Московском университете второй трети XIX века как форма протестной активности

Гриценко Алина Игоревна соискатель; Исторический факультет; Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова 108821, Россия, Москва, пос. Филимонковское, ул. Усадебный Парк, 3, кв. 148 Gritsenko Alina Igorevna Postgraduate student; Faculty of History; Lomonosov Moscow State University 108821, Russia, Moscow, village Filimonkovskoye, Usadebny Park str., 3, sq. 148 a.l.i.n.a.1991@mail.ru

Проблема складывания и функционирования студенческой корпорации в университетах Российской империи является важной научной темой в рамках современной историографической традиции. На данный процесс наложили серьезнейший отпечаток не только формировавшиеся в середине XIX столетия студенческие обычаи и традиции, появлявшиеся студенческие кружки и общества. Конфликтные эпизоды университетской истории также в достаточной степени показательны в отношении практик взаимодействия обитателей университета, их готовности проявлять корпоративную солидарность.

В типологии конфликтов, имевших место в университетской среде указанного времени, особое место занимают конфликты университетских питомцев с преподавателями. Самым ярким проявлением студенческого протеста против неугодных профессоров следует считать различные виды обструкций, периодически происходившие и в аудиториях Московского университета – крупнейшего университета России, имевшего давние традиции студенческого вольнодумства.

Целью данной статьи является выявление наиболее характерных черт студенческих обструкций в Московском университете середины XIX века – их причин, поводов к протесту, результатов и последствий для учащихся. Исследование данного феномена представляется тем более оправданным, что в современной отечественной историографии практически нет работ, посвященных изучению данной проблематике. Так, статья харьковского историка И. С. Посохова носит отчасти компаративный характер и ставит обструкции в более широкий контекст протеста студентов против университетского начальства и условий жизни в университетах ^[1]. Ряд работ российских авторов относится к политизированным формам протеста значительно более поздней эпохи ^{[2, 3]}, а советские авторы стремились любые формы противодействия студентов преподавателям свести к ранним этапам формирования революционного движения в разночинной среде ^[4].

Само понятие «обструкция» (от лат. obstructio – «препятствие») восходит к британской парламентской практике и означало в XVIII-XIX веках противодействие нормальной законотворческой работе со стороны оппозиционных депутатов в форме проволочек, «захлопывания» ораторов и т.д. Однако есть у данного понятия и более широкая трактовка – «действия, демонстративно направленные на срыв чего-либо ^[5]», и в этом отношении вполне возможно говорить о методах студенческой обструкции по отношению к неугодным преподавателям.

В стенах Московского университета студенчество позволяло себе проявлять недовольство лекциями ряда преподавателей еще на заре XIX века. Как справедливо отметил Посохов, первые случаи обструкционистских действий московских студентов отмечены в мемуарной литературе применительно к 1810-м годам ^{[1, с. 103]}. В середине указанного столетия, как вспоминал Свербеев, «презабавная историйка» случилась в начале лекции непопулярного профессора всеобщей истории Н. Е. Черепанова: студенты продолжали шаркать ногами и создавать тем самым скрип и шум намного дольше, чем это требовалось для приветствия лектора. Профессор понял, что означает данное поведение, заметив студентам, что их «такое учтивство <…> хуже всякого невежества», после чего продолжил привычным бесстрастным тоном читать лекцию ^{[6, с. 11]}, ликвидировав конфликт.

Впрочем, в предыдущем случае, как признавал сам автор воспоминаний, данная ситуация на лекции профессора Черепанова произошла неумышленно ^{[6, с. 11]}, и речь в этом эпизоде, следовательно, не может идти о сознательном коллективном протесте.

Начиная с 1830-х гг., московские профессора уже периодически начали сталкиваться с разными формами студенческого противодействия. Как правило, студентов нет устраивала либо манера изложения материала, либо само содержания лекционного курса. Отдельные студенты, особенно критически настроенные к царившим в Университете порядкам, позволяли себе дерзить в ответ на замечания педагогов, как это делал В. Г. Белинский ^{[7, с. 42]}, а несколько переоценивавший оппозиционность и организованность студенчества А. И. Герцен утверждал, что в то время учащиеся «говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову ^{[8, с. 53]}», даже если это шло вразрез с позицией преподавателя или нарушало дисциплину и спокойное течение занятий.

Именно в такой атмосфере разразилась так называемая «маловская история» 1831 г., первая удавшаяся студенческая обструкция в истории Московского университета, когда неугодного профессора не только выгнали из аудитории, но и фактически вынудили к скорой отставке. Среди причин студенческого протеста в мемуарной литературе называют грубость профессора политического отделения М. Я. Малова в обращении со студентами ^{[9, с. 316]}. Один из главных участников этой истории А.И. Герцен добавлял, что Малов был «глупый и необразованный профессор ^{[8, с. 53]}», и студенты его презирали ^{[10, с. 241-242]}.

Особенно возмутило учащихся то, что Малов назвал одного из них «свиньею ^{[9, с. 321]}» – по тем временам это было значительное унижение, из-за которого между самими студентами происходили потасовки и драки ^{[11, л. 1]}. Не встречали одобрения у студентов и другие попытки их сравнения с животными, будь то осел или лошадь, и даже брошенный педагогом в сердцах упрек «мальчишкам»-студентам воспринимался как вызов ^{[10, с. 336-337]}.

В конечном счете, студенты политического отделения решились протестовать, а тот же Герцен 16 марта 1831 г. привел в политическую аудиторию «вспомогательное войско» – ряд студентов физико‑математического отделения. Атмосфера в аудитории накалилась до предела, и хватило лишь одного дерзкого замечания Малова студентам, чтобы обструкция стала неминуемой. Среди средств изгнания профессора в воспоминаниях упоминаются «свист, шиканье, крик ^{[8, с. 54]}», топот и бросание в профессора разных предметов ^{[10, с. 339]}. В официальных донесениях университетского начальства к этому списку добавились издевательские аплодисменты и шарканье ногами, сопровождавшие начало лекции ^{[9, с. 322]}.

В результате такого мощного и организованного протеста всей студенческой аудитории Малов был вынужден удалиться, но студенты преследовали его в университетском дворе и даже на улице, бросив ему в след его же калоши ^{[8, с. 54]}. Я.И. Костенецкий добавляет, что толпа учащихся гнала неугодного преподавателя далеко по Тверской улице, «атукая», как при охоте на зайца ^{[10, с. 340]}.

Позднее вспоминавший о «маловской истории» Герцен заметил, что учащиеся в пылу борьбы с ненавистным профессором забыли о том, что за пределами университетских стен весь инцидент приобретал совсем другой вид и подлежал расследованию полицейскими чинами. Сам Малов также подлил масла в огонь, отправившись жаловаться на студентов не университетскому начальству, а в Третье отделение. Более того: он поспешил сообщить жандармам, что студенты устроили политический протест против его лекции о «благе монархизма», что было явной ложью и довольно быстро оказалось опровергнуто ^{[9, с. 318]}. Позднее Малов заявлял уже университетским властям, что не имеет понятия о причинах демонстрации, и сам не сделал студентам решительно ничего плохого.

Несмотря на вмешательство полицейских чинов, дело кончилось для студентов неожиданно мягко: по результатам внутриуниверситетского расследования несколько студентов (в их числе были М. Розенгейм, князь А. Оболенский, а также Герцен), объявленных зачинщиками, были посажены на четыре дня в карцер «на хлеб и воду», причем последнее наказание совершенно не соблюдалось ^{[8, с. 56-57]}. Костенецкий добавлял, что непосредственно после устроенной Малову обструкции студенты начали активно собираться для обсуждения произошедшего, а также в целом своего положения в Университете и прочих вопросов ^{[10, с. 340-341]}, и это стало прообразом сходок и обществ пореформенного времени.

Малову же начальство сделало представление о том, что после произошедшего он не может более оставаться профессором Университета. Единственное, что удалось добиться последнему, это отсрочки увольнения на несколько месяцев, до августа 1831 г., а также назначения ему пенсии. С уходом Малова из Московского университета «маловская история» благополучно завершилась – во многом ввиду позиции ректора Двигубского и университетских властей, признавших грубость и некомпетентность Малова, а вместе с тем де-факто и право студентов на протест против негодных преподавателей.

Несмотря на столь благополучный исход, следующие два десятилетия существования Московского университета, последовавшие за принятием Университетского устава 1835 г., прошли без подобных эксцессов, хотя студенческая масса на протяжении 1830-1840-х гг. постепенно росла количественно, а дворянство в рядах студенчества постепенно уступало дорогу разночинцам [подробнее см.: 12].

По сути, следующим значимым случаем студенческой обструкции против преподавателя стала «варнековская история», случившаяся в Московском университете в 1858 году, незадолго до начала «Великих реформ». В отличие от Малова, не пользовавшегося уважением у коллег еще со времен защиты собственной магистерской диссертации, посвященной апологии абсолютной монархии (о диспуте, связанном с защитой магистерской работы Малова в 1815 г., в своих воспоминаниях рассказывал Свербеев, правда, ошибочно приписав авторство работы Бекетову ^{[6, с. 17-18]}), молодой профессор зоологии Н. А. Варнек был ярким ученым, а ряд его работ значительно опередили свое время ^{[13, с. 113]}. Однако именно этот незаурядный профессор стал вторым преподавателем в истории Московского университета, столкнувшимся с протестом в аудитории.

Негодование курса студентов-медиков на Варнека имело несколько причин. Во-первых, как указывал в своих воспоминаниях П. В. Лебединский, Варнек действительно был резок и груб со студентами, а также чрезмерно требователен на экзаменах – доходило до прямых издевательств над проштрафившимися студентами ^{[14, с. 312]}. Во-вторых, свою роль сыграло и большое самолюбие преподавателя, его профессиональная гордость и убеждение в том, что студенты обязаны воспринимать сложный учебный материал в том виде, в котором он предлагается на лекциях.

Наконец, роковую роль сыграла путаница с читавшимися лекционными курсами, произошедшая из-за увеличившегося кратно числа студентов‑медиков после отмены правительством ограничений на прием в университеты ^{[15, с. 12-13]}. В итоге первый курс медицинского факультета Московского университета числом более 250 человек был разбит на два отделения, и им требовалось читать отдельные лекции. В этой ситуации Варнек решил одной половине курса сначала прочитать курс зоологии, а другой – сравнительной анатомии, при этом жалобы учащихся на неудобство восприятия материала и неясность изложения он в резкой форме отклонил ^{[14, с. 312]}.

В конечном счете, исчерпав легальные способы борьбы с профессором (обращение медиков к декану не возымело результата), студенческая сходка приняла решение устроить обструкцию. Решено было «освистать» профессора и вынудить его уйти с университетской кафедры. Обструкции вновь, как и в 1831 г., решено было придать общеуниверситетский характер – бороться с профессором зоологии решили не только медики, но также студенты-юристы и даже филологи. При полном попустительстве университетского начальства и субинспекторов в отношении студенческих «сборищ» сходка назначила день для организованного протеста против Варнека ^{[14, с. 313]}.

В назначенный для демонстрации день аудитория не дала профессору даже начать лекцию, оглушив его всеобщим свистом в самом начале занятия. Не прекращая свистеть, студенты в полном составе покинули аудиторию, а растерявшийся Варнек почувствовал себя дурно и даже упал в обморок в соседнем помещении. В сложившейся ситуации университетское начальство пошло на хитрость, вызвав первокурсников медицинского факультета по одному к инспектору и заставив их дать подписку о посещении лекций Варнека, чтение которых в скором времени должен было возобновиться. Однако в назначенный для этого день полная аудитория студентов-медиков и поддерживавших их учащихся других факультетов заявила устами своего депутата, студента Жохова, что профессор «не имеет самолюбия», провоцирует скандал, и они слушать его больше не намерены. Ни декан факультета Полунин, ни ректор Альфонский, ни даже попечитель Бахметев не смогли поколебать этого решения студенчества ^{[14, С. 314-315]}.

В результате всех этих событий кафедра зоологии и сравнительной анатомии была в скором времени отдана другому преподавателю, а Варнек в 1860 г. ушел из Московского университета под благовидным предлогом ухудшающегося зрения (он потерял глаз еще за пять лет до описанных выше событий). В последующие годы Варнек работал по линии Министерства народного просвещения и плодотворно занимался научными исследованиями вплоть до конца 1880-х гг. ^{[13, с. 114]}.

Студентам победа над профессором Варнеком, однако, стоила дороже, чем «легчайшее» наказание видных участников истории с Маловым. Через некоторое время после обструкции университетское начальство провело опрос среди студентов об их роли в «варнековской истории» и несмотря на то, что учащиеся старались отвечать единообразно и отрицать политическую подоплеку в протесте, виновными были признаны и исключены из Университета студенческие депутаты («безусловно» исключенный Жохов, исключенные на год депутаты Быстров, Добровольский и Столпянский), еще ряд лиц за резкие ответы опросе. Кроме того, отказались дать подписку и были исключены из Университета ряд студентов, наказанных «условно», но отказавшихся дать подписку в своей лояльности ^{[14, с. 317]}. Суммарно покинуть Университет были вынуждены полтора десятка человек.

Еще одним последствием победы студентов над Варнеком стало ужесточение внутренних правил в Московском университете, против которого протестовали радикально настроенные студенты, а Герцен на страницах «Колокола» даже назвал их позорными и «военно-полицейскими» [Цит. по: 15, с. 465], хотя в действительности речь шла лишь об установлении ежемесячного контроля министерства за учебными и научными занятиями студентов-медиков ^{[17, с. 30-31]}. В целом, однако, в условно либеральную эпоху университетской истории, начавшуюся накануне отмены крепостного права, руководство Университета поступило с зачинщиками протеста куда более строго, чем власти николаевской эпохи – с участниками «маловской истории».

Нечастые, но яркие случаи студенческих обструкций, направленные против неугодных преподавателей, вызвавших неудовольствие студенческой массы, представляют собой зримое проявление корпоративного самосознания университетских учащихся с присущим ему обостренным чувством собственного достоинства, критическим взглядом на положение дел в Университете, порою даже излишне строгим отношением к содержанию читавшихся лекций и манере преподавания профессоров. Во второй половине XIX века студенчество Московского университета, как и других высших учебных заведений Российской империи, продолжит свою борьбу с консервативными профессорами и университетским начальством, в том числе и по политическим вопросам.