Художественная география "средневолжских текстов" Д.Осокина

Хромова Диана Александровна преподаватель; кафедра словесных искусств; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 115573, Россия, г. Москва, Ореховый пр-д, 19, кв. 12 Khromova Diana Alexandrovna Lecturer; Department of Verbal Arts; Lomonosov Moscow State University 115573, Russia, Moscow, Orekhovy ave., 19, sq. 12 idianaalexandrova@yandex.ru

Кутдюсова Адиля Ильдусовна аспирант; кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 115573, Россия, г. Москва, Ореховый пр-д, 19, кв. 12 Kutdyusova Adilya Ildusovna Postgraduate student; Department of the History of Modern Russian Literature and the Modern Literary Process; Lomonosov Moscow State University 115573, Russia, Moscow, Orekhovy ave., 19, sq. 12 adilya@mail.ru

Введение

Обращаясь к категории художественного пространства как к метафоре, дающей представление о «своей физической природе» (Лотман), необходимо оговаривать её условность, равно как условность любого художественного мира. Отечественные литературоведы предлагают рассматривать художественное пространство с точки зрения пространственной топографии, подразумевающей противопоставление абстракции конкретности, её горизонтальной или вертикальной направленности, пространственной протяженности и локализации (расширение-сжатие, открытость-замкнутость). Исследование абстрактности и/или конкретности художественного пространства кажется нам наиболее перспективным в рамках исследования современных «локальных текстов». Отмечая смещение фокуса исследования художественных текстов с центра на периферию, породившее такие понятия в литературоведении как «петербургский текст» [Топоров], «уральский текст» [Абашев, 2000], «нижегородский текст» [Захарова, 2007], «поволжский текст» [Хлыбова, 1994], «сибирский текст» [Тюпа, 2002], «казанский текст» [Зайнуллина, 2019], «ташкентский текст» [Шафранская, 2010] и др., свяжем это, в первую очередь, с поиском новых методов изучения литературных текстов, среди которых довольно перспективным является комплексный метод, сочетающий в себе культурно-исторический, мифопоэтический и геопоэтический анализ. При таком подходе последний из упомянутых типов анализа имеет преимущество перед анализом произведения как локального текста в рассмотрении художественной географии как метафизических параметров авторского мира.

О тесной связи героя и пространства ещё до появления понятия «петербургского текста» (Топоров), как легализировавшего обращение к локальным текстам, писала О. Фрейденберг, которая считала, что герой является лишь функцией пространства и напрямую зависим от мифологизированности последнего. Вслед за Топоровым, который говорил о наличии «сложного взаимодействия духа с бездушной стихией» ^{[1, с. 38]}, Лотман также показывал в своих исследованиях, что география выступает разновидностью этического знания: «нравственным понятиям присущ локальный признак, а локальным - нравственный» ^{[8, с. 298]}. Поэтому убедительным выглядит вывод о том, что авторская поэтика основывается на месте пребывания. Пространство влияет на идентичность и поведение человека ^[9,10]. К примеру, современный психогеографист, писатель Йен Синклер, постоянно возвращается к той мысли, что его писательский дар заключается в том, что нужно настроиться на определенное место, пропустить его через себя, стать словесным проводником его особого ощущения смысла.

Среди российских писателей-современников таким «проводником», безусловно, можно назвать Дениса Осокина – казанского поэта и писателя, чьё творчество тесно связано с Поволжьем – регионом в России, расположенном в бассейне Волги. Отметим, что сам автор избегает понятия «Поволжье», предпочитая ему словосочетание «Средняя Волга», что можно объяснить особым отношением писателя к водному пространству между впадением Оки в Волгу и устьем Камы. Для Осокина область Средней Волги, которую он, впрочем, понимает довольно условно и не всегда следует реальным географическим границам, представляет собой мифологический континиум, в котором «… любовь любовь/ к человеку <…> так смертельно сопряжена / с любовью любовью / к пространству» ^{[11, с.172]}.

Пространство осокинского Средневолжья подчиняется литературным законам устройства художественного текста: оно имеет свой центр и периферию. Бытие осокинского героя, который наделен возможностью «гулять средневолжскими снами» ^{[11, с.172]}, строится вокруг старинного города Казань – столицы республики Татарстан. Осокин всячески подчеркивает в своих произведениях, – «заверяет своим казанством» ^{[11, c.172]}, что Казань для него не только и не столько предпочитаемое городское пространство, сколько его друг, возлюбленная, ведь именно с ней у писателя сложились самые крепкие и продолжительные отношения.

Мифогеографическое пространство Казани

Отношение Дениса Осокина к родному городу лучше всего иллюстрирует фраза из поэмы «Ледянки», в которой он без ложной скромности заявляет что Казань – «лучшая на свете» ^{[11, с. 62]}. Эта же мысль прослеживается и в стихотворении «Верхний услон», где читателя завлекают чудесной жизнью в татарской столице: «если останешься в казани / навсегда будешь / жить чудесно / вскоре перемещение / за линию казань - / верхний услон / потеряет смысл / будет суетой (прим.: пунктуация здесь и далее сохранена авторская) ^{[11, с. 36]}. Создавая морфологию городского ландшафта, в котором есть «красные автобусы / зеленые мечети» ^{[11, с. 62]} , «миленькая сирень» ^{[11, c. 166]}, «коричневый дом / и коричневый подъезд / жесть коричневых крыш» [с. 35], «площадь где плитка как чешуя зиланта» ^{[11, с. 171]}, «казанский кремль» ^{[11, c. 171]}, и т.п., писатель выстраивает культурную и социальную карту города, в котором маршруты прогулок лирического героя выписываются с точностью путеводителя («Ледянка», «Сухая река» «Сирень в сапогах», «Затон имени Куйбышева», «Верхний услон плюс Франция», «Рюмочные и шашлычные» и др.): «местом своих постоянных прогулок в столице они почему-то выбирают улицу клары цеткин с трамваем № 1 – и всю – лежащую от нее по обе стороны адмиралтейскую слободу – деревянно-смутную – с заводом ‘серп и молот’ – со скульптурами пионеров <…>» ^{[11, с. 346]}. В то же время, писатель не ставит перед собой задачу репрезентировать город как туристический объект, ему важнее показать такое бытие Казани, в котором блеск местного Арбата (улицы Баумана) и старинных особняков сосуществует с грязными закусочными и неопрятными общественными уборными. Поэтому герои Осокина водят казанских гостей по «блинным – по выставочным залам – по рюмочным – по стройкам – по паркам в которых недавно была тишина а теперь идет реконструкция» ^{[11, с. 347]}

Границы города в произведениях Осокина редко совпадают с реальными границами Казани. Писатель предпочитает определять их, исходя из собственного мироощущения, – используя визуальный метод, включая в состав города только тот пригород, из которого «можно глядеть на казань» ^{[11, с. 30]}, называя их «окрестностями Казани»; исключая места, откуда город увидеть не удается. Так южная граница проходит в правобережном Верхнем Услоне, а северная граница пролегает рядом с Сухой рекой, которая «полурваной нитью прошивает северную границу города» ^{[11, c. 78]} и «дальше неё <…> уже ничего не существует».

Реки – это неотъемлемая часть городского пейзажа Казани: кроме Волги, на левом берегу которой расположен город, и её притока реки Казанки, в городе протекают Булак, Нокса, Киндерка, Подувалье, Солонка и Сухая Река. Следует отметить, что водные пространства в принципе занимают важное место в творчестве Осокина (вспомним хотя бы о посмертной жизни Аиста в мерянской реке в повести «Овсянки»). Писатель поясняет свою приязнь к водоёмам так: «вода изрядно снимает напряжение земли – снимает и уносит – поэтому жить нам гораздо легче чем жителям местностей лишенных больших рек» ^{[11, с. 83]}; вода даёт «возможность двигаться целым миром. вода сама жизнь» ^{[11, с. 319]}.

Примечательно, что большей любовью автора на самом деле пользуются малые реки; особенно те, которые находятся в уязвимом состоянии: например, зависят от количества осадков в летний период, как уже упомянутая Сухая река: «и среди всей здешней названной и не названной нами воды – сухая река занимает особое место. конечно мы не скажем что она значимее допустим волги – но точно уж волга не значимее сухой реки. сухую реку всегда имеет в виду каждый настоящий житель казани и пригородов» ^{[11, с. 83]}. Этот небольшой водный поток, овеянный многочисленными городскими мифами о неизвестных животных и духе-хранителе, является одним из любимых мест горожан. В одноименном сказе «Сухая река» автор дает характеристику и другим рекам Татарстана: «тугая упругая волга – с запахами неумирающих пятисотлетних рыб: река казань – грустная любовь к которой приобретается лишь через чтение татарского народного эпоса: свияга с поймой в тысячу островов – где хрюкает выпь и колдуют цапли – щекастым браконьерам жестоко выбивают глаза: кама – хвойная наша невеста – камское устье с сорока километрами ширины – с деревнями с луковыми грядками неожиданно уходящими к кромке океана – с городом лаишево на приокеанской горе» ^{[11, с. 83]}. В одном из интервью Осокин признавался, что наделяет водное пространство не только культурной и социальной, но и магической функцией ^[12]. Так на вопрос о реке Свияга он отвечал: «Свиягу я прямо боготворю и считаю чуть ли не самой волшебной нашей рекой, самой фантастической, одной из самых своих родных рек, меня воспитавших…» ^[13].

Южная граница Казани определяется рамками Верхнего услона – дачного посёлка, расположенного на холме на правом берегу Куйбышевского водохранилища. Эта местность неоднократно упоминается в поэтических и прозаических текстах Осокина, и он даже выводит её формулу: «холмы + ветер / и никаких лесов» ^{[11, с. 30]}. Здесь герои проводят время со своими возлюбленными и друзьями, предаваясь воспоминаниям о некогда происходящем в Казани. Выход же «за линию казань – / верхний услон» ^{[11, с. 36]}, обозначается как бессмысленный, что характерно и в ситуации с северной границей. О западной и восточной границах в текстах упоминается абстрактно, без возможной идентификации конкретного места. Интересно, что свой принцип определения границ города Осокин предлагает жителям других населённых пунктов: «жители любого города могут задуматься – где находится их сухая река – их верхний услон» ^{[11, с. 38]}.

Несмотря на «обретенный рай» в Казани, герои осокинских произведений постоянно находятся в движении: выезжают за город, путешествуют по республике и за её пределами. К примеру, они отправляются в Чистополь, Лаишево или Затон имени Куйбышева и часто остаются там на длительный срок. Это обстоятельство лишь еще один раз подчеркивает любовь Дениса Осокина к малой родине: «куплю тюбетейку – и не сниму / у мечетей буду молиться / татарстан, реву тебя и люблю – / в тебя нельзя не влюбиться» ^{[11, с. 171]}.

Создавая тексты, бытующие вокруг Казани, писатель не только дополняет список произведений, маркируемых как «казанский текст», но и закрепляет новые семантические константы на карте отечественной литературы.

Особенности «заказанского» пространства Средней Волги

Поволжье за пределами Республики Татарстан представляет собой более сложный пространственный механизм: с одной стороны, Осокин использует географические объекты как способ дополнительной национальной коннотации, с другой – через то или иное место раскрывает внутренний мир героя, мотивируя его мысли, чувства, поступки ^[13]. Так, например, многочисленные населенные пункты, упомянутые в цикле «Небесные жёны луговых мари», служат скорее декорацией, на фоне которой разворачивается действие. И только в общей сложности они дают представление о географии расселения луговых марийцев – коренного народа Поволжья, которым посвящен цикл. В текстах упоминается столица республики Марий Эл – город Йошкар-Ола, посёлки Параньга, Сернур, Мари-Турек, Шушера, Новый Торьял, Килемары, села Шиньша, Усола, Мари-Билямор, Шурабаш, деревни Чингасола, Ивансола, Семисола, Ужарсола, Лудосола, Унур, Верхняя и Нижняя Вичмарь, Горки (вероятно, имеется в виду Красная Горка), Малый Кожлаял (Пекейсола), Старый Юледур, Шой-Шудумар, Портянур, Кугунур Йошкар Памаш, Липша, Китнемучаш, Яснур, Юльял, Ярань-Мучаш, Пессемерь, ныне не существующие Пинженер и Нужа, Пумарь, Нур-Кугунур (вероятно имеется в виду Малый Кугунур), Малый Тюнтерь. Так Осокин рисует культурно-географическую карту народа мари, намеренно обращаясь к населенным пунктам, расположенным не только в республике Марий Эл, но и за ее пределами, подчеркивая действительный, а не установленный административно-территориальным делением ареал проживания народа, обращая внимание на хрупкость этносистемы малочисленных народов России, оказавшихся вне культурной политики региона. Среди произведений с похожим методом использования географических объектов можно также отметить такие поэтические и прозаические тексты, как «Кукмор», «Новые ботинки», «Барышни тополя», «Танго Пеларгония», «Утиное горло», «Отличница», «Три пьесы для Риты и клоуна» и др. В уральском цикле «Фигуры народа коми», посвященном родственным финно-угорским народам – коми-зырянам и коми-пермякам, в котором помимо топонимов (Пожъя, Керчомъя, Усть-Кулом, Ыб и др.) Осокин активно использует гидронимы (Вакша, Кама, Вымь, Пижма, Большая Сыня и т.д.), географические объекты выступают узнаваемыми маркерами национальной культуры, помогая автору воссоздавать самобытную картину окружающего мира народов коми.

Известный своими непрерывными творческими поисками, Осокин, экспериментируя с формой и содержанием, написал два (как минимум) текста с иной, отличной от большинства произведений, коннотацией художественного пространства. В этих произведениях географические объекты обретают повествовательную значимость, материальность и онтологическую субнациональность. Это – принесшая писателю всероссийскую известность повесть «Овсянки» и не менее известный сказ «Ночной караул». И в том, и в другом произведении читателю предлагается погрузиться в историю места, посмотреть на него через ретроспективу воспоминаний героев. Так, мерянская Одиссея, – повесть «Овсянки», – предоставляет нам возможность совершить одновременное путешествие по настоящему и прошлому Нижегородской и Костромской земли посредством опыта персонажей. Каждое место, в котором останавливаются герои, разблокирует воспоминания Аиста Сергеева и/или Мирона Алексеевича (например, воспоминания о медовом месяце в месте, где проводится похоронный обряд над телом жены Мирона). Кроме того, воображаемая географическая карта многих городов и сёл становится доступна только через призму памяти героев, которые, например, проезжая Юрьевец верхней окраиной «не видели, но прекрасно знали, что внизу за спусками – вереницы уютных домов, магазины с ивановскими и костромскими настойками» [c. 313]. Схожим образом пробуждаются воспоминания Олёша – главного героя сказа «Ночной караул». Волей секундного порыва оказавшись в родной деревне Маскародо, Олёш начинает вспоминать о жизни в родительском доме и быте марийской деревни. Как и во многих произведениях Дениса Осокина, детализированный, уходящий в прошлое пейзаж деревни пропускается через призму магического реализма и авторской ностальгии, порождая мистическое ночное приключение, переживая которое герою удается вспомнить не только о давно забытых вещах, но даже родной язык (который ОН забывает с рассветом, когда магия утрачивает действие) ^[14,15].

Таким образом, основная функция пространства «заказанских» текстов Осокина заключается в создании национальной среды, в рамках которой репрезентируются личные истории его героев.

Выводы

Проанализировав географическое пространство, отраженное в текстах Д. Осокина, можно сделать вывод о том, что оно обладает аттрактивными свойствами – уникальностью, смысловой насыщенностью, познавательной ценностью. Отражение географического пространства в художественных произведениях дает возможность репрезентировать и интерпретировать социокультурные процессы места, задавать онтологические ориентиры.

Средневолжье Осокина – это метапространство, где национальное органично сочетается с инонациональным, это пространство памяти и обретения утраченных смыслов.