Новые материалы о секретном наблюдении за А. И. Тургеневым (жандармские и агентурные донесения из архива III Отделения)

Бочкарев Михаил Михайлович ORCID: 0009-0004-3717-0238 аспирант кафедры истории России XIX века — начала XX века исторического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова 119192, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27, корп. 4 Bochkarev Mikhail Mikhailovich Postgraduate Student, Department of Russian History of the Nineteenth and Early Twentieth Centuries, Faculty of History, Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, Moscow, Lomonosovsky Prospekt str., 27, building 4 robespierrist93@gmail.com Другие публикации этого автора

Введение

В мемуарном очерке поэта князя Петра Андреевича Вяземского (1792–1878) о старом друге — видном государственном и общественном деятеле первой половины XIX в., историке, археографе, путешественнике и литераторе Александре Ивановиче Тургеневе (1784–1845) — есть такие строки:

«Он приехал в Москву, помнится, 30 или 31 года. К московскому приятелю его ходил в то время несчастный мелкий чиновник, служивший в так называемой тайной полиции […]. Однажды приходит он к нему и говорит: “Вы […] хорошо знакомы с А.И. Тургеневым и в обществе встречаетесь с ним нередко. Мне по начальству поручено надсматривать и следить за ним и ежедневно доставлять репортичку о выездах и действиях его. А как мне уследить за ним? Он с утра до поздней ночи колесит по всему городу из конца в конец. […] Помогите мне: дайте мне материала для моих репортичек”. Вот приятель Тургенева и обратился в шпиона и в соглядатая его. […] с малыми изменениями были в продолжении двух недель составляемы кондуитные и явочные списки Тургенева. Всего чаще встречались в них имена ...ой [Е.А. Свербеевой. — М.Б.] и митрополита Филарета» ^{[16, с. 336–337]}.

(…а — так П.А. Вяземский зашифровал фамилию хозяйки известного в Москве в 1830–1850-е гг. литературно-философского салона Екатерины Александровны Свербеевой (1808–1892), с которой А.И. Тургенев находился в близких дружеских отношениях ^{[8, с. 427] [12, с. 124–125]}; ср. этот же фрагмент в издании, подготовленном Л.Я. Гинзбург ^{[18, с. 167–168, 355 (комм.)]}.)

Хотя многие источники по теме «А.И. Тургенев и III Отделение» хорошо известны и успешно используются в исторических и литературоведческих трудах ^{[16, с. 336–337] [24, с. 302–339] [33, с. 47–94] [35] [37, с. 527–543] [51] [53] [54] [60] [61] [76] [78] [89] [90]}, к «репортичкам» или «рапортичкам» ^{[63, № 9, с. 193]} — жандармским и агентурным донесениям из архива III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, в которых отражён факт негласного надзора, установленного за А.И. Тургеневым в Москве, — почти никто из исследователей не обращался.

В настоящей статье мы намерены более широко ввести в научный оборот эти материалы, отложившиеся в фонде III Отделения в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ. Ф. 109), и хранящиеся там же жандармские донесения из Казани и Симбирска (в Симбирской губернии находилось родовое имение Тургеневых — село Тургенево). Нет сомнения, что за Александром Ивановичем следили и в Петербурге, и за границей, но сведений об этом у нас нет.

В результате анализа архивных документов, как мы надеемся, удастся не только скорректировать уже известную картину взаимоотношений А.И. Тургенева с «лазоревым» ведомством, но и выяснить на примере Александра Ивановича, насколько эффективным был надзор «высшей полиции» за видными деятелями культуры пушкинского времени, определить достоверность и значимость информации из «репортичек», а также понять, как она соотносится с реальными фактами биографии Александра Ивановича (подтверждает, уточняет или противоречит им).

Обзор источников

Центральное место среди интересующих нас документов необходимо отвести «делу» «О наблюдении за действительным статским советником А. Тургеневым» ^[19]. Его крайние даты обуславливают хронологические рамки данной статьи: июнь 1831 — июнь 1840 г. «Дело», занимающее 22 листа, открывается перлюстрированным письмом А.И. Тургенева к С.П. Жихареву (управляющему имениями братьев Тургеневых), затем содержит предписания главноуправляющего III Отделением и шефа Корпуса жандармов А.Х. Бенкендорфа начальникам II (Московского) жандармского округа и (единожды) московскому обер-полицмейстеру о строгом секретном наблюдении за А.И. Тургеневым, а также ответные донесения московских жандармских начальников и рапорт исправляющего должность (далее — и. д.) начальника V (Казанского) жандармского округа полковника А.П. Маслова (20 октября 1831 г.) о статусе недвижимого имущества братьев Тургеневых в Симбирской губернии.

В данной работе мы также используем донесение управляющего VI (Казанским) округом Корпуса жандармов полковника Булыгина от 29 августа 1834 г. «О распущенных по Симбирской губернии нелепых слухах» ^[23], отношение симбирского губернского штаб-офицера Э.И. Стогова к А.Х. Бенкендорфу от 20 июля 1837 г. ^[20] (Булыгин пишет о поведении А.И. Тургенева в обществе и его влиянии на умы симбирского дворянства, Стогов — о том же в отношении двоюродных братьев Александра Ивановича, Б.П. Тургенева и И.С. Аржевитинова) и документ, представляющий собой, по всей видимости, копию с агентурной записки о разговорах «камергера Тургенева» в московском высшем обществе ^{[22, л. 4]} (приложен к письму и. д. московского обер-полицмейстера полковника С.Н. Муханова к А.Х. Бенкендорфу от 9 марта 1832 г. ^{[22, л. 1–2]}).

Для того чтобы понять, насколько ценной является информация из документов III Отделения, мы сопоставим её с известными фактами из жизни А.И. Тургенева, зафиксированными в основном в обширной переписке Александра Ивановича с друзьями ^{[33, с. 47–94] [37, с. 527–543] [60] [61] [76]}, младшим братом Н.И. Тургеневым ^{[33, с. 47–94] [50] [79]}, многолетним начальником и покровителем князем А.Н. Голицыным ^{[30] [79] [80] [81]}, С.П. Жихаревым ^{[19, л. 1–8 об.] [37] [85]}, в переписке В.А. Жуковского с С.П. Жихаревым ^[2] и П.А. Вяземским ^[1], а также братьев А.Я. и К.Я. Булгаковых между собой ^{[42] [43]} (оба брата хорошо знали Александра Тургенева с юности и были прекрасно осведомлены об общественно-культурной жизни обеих столиц). Важными источниками мы считаем также фрагментарно опубликованный формулярный список А.И. Тургенева 1839 г. ^{[80] [81]} и письмо В.А. Жуковского к императору Николаю I от 22 июля 1831 г. ^{[54, с. 152–154]} (опубликовано без указания архивного шифра ^[21]), в котором разъясняются причины приезда Александра Тургенева в Россию и его текущее положение.

Обзор историографии

Следует сказать, что тема «А.И. Тургенев и III Отделение» довольно хорошо изучена в историографии (см. работы Н.Ф. Дубровина ^{[29, с. 259–262]}, М.К. Лемке ^{[48, с. 254–258, 402–429]}, А.А. Дунина ^[35], А.И. Рейтблата ^{[15, с. 192–196]}, В.А. Мильчиной и А.Л. Осповата ^{[51] [53] [90, p. 319–320]}, П.П. Черкасова ^{[84, с. 192–194, 202–204]}, В.В. Сапова ^{[72, по указ.]}, М.Б. Велижева ^{[13, по указ.]} и А.В. Морохина ^{[55, с. 91–93, 296–308]}), но материалы надзора привлекли внимание исследователей лишь дважды.

Впервые фрагменты из «дела» «О наблюдении за действительным статским советником А. Тургеневым» были процитированы в статье В.А. Громова ^{[28, с. 212]}, который тем самым показал, что в Москве в начале 1830-х гг. секретное наблюдение было установлено не только за полковником С.Н. Тургеневым (отцом будущего писателя), но и за его дальним родственником А.И. Тургеневым. Публикуемые здесь же два письма С.Н. Тургенева к А.И. Тургеневу, по мысли исследователя, представляют своего рода комментарий к сведениям, полученным жандармами.

Второй раз бумаги III Отделения об А.И. Тургеневе были использованы в работе В.В. Романова ^[68] (за указание на эту статью мы признательны К.А. Жильцову), который посчитал донесение полковника Булыгина «О распущенных по Симбирской губернии нелепых слухах» удобным для демонстрации механизма передачи информации (особенно в провинции) в условиях цензуры Николаевского времени. Исследователь неполно и неточно цитирует жандармский документ, но проводит развёрнутый и содержательный анализ фрагментов текста с правоведческой точки зрения ^{[68, с. 106–107]}. В настоящей статье мы постараемся представить более точное прочтение ряда мест и в донесении Булыгина, и в пояснительной заметке на его полях, написанной плохо читаемым ныне карандашом.

Другим исследованиям, затрагивающим нашу тему, присущи фрагментарность в цитировании источников и практически полное отсутствие их интерпретации, что не позволяет понять точку зрения исследователей (см. работы Н.Я. Эйдельмана ^{[89, с. 89]}, В.И. Пороха и О.В. Росляковой ^{[65, с. 39, 130]}, В.С. Измозика ^{[44, с. 483]} и О.Ю. Абакумова ^{[4, с. 203]}). В иных публикациях встречаются ошибочные атрибуции авторства документов, путаница в семейных связях Тургеневых и даже полное игнорирование фигуры Александра Ивановича в контексте жандармского надзора за деятелями культуры эпохи Николая I (см. монографии А.Г. Чукарева ^{[86, с. 355–356]}, Г.Н. Бибикова ^{[10, с. 212]}, Н.В. Макаровой ^{[49, с. 155, 162–165]} и В.С. Измозика ^{[44, с. 463–464]}).

В настоящей статье мы постараемся исправить хотя бы несколько неточностей и ошибок, касающихся биографии А.И. Тургенева и встречающихся не только в источниках, но и в историографии рассматриваемой темы.

Когда А. И. Тургенев впервые стал «поднадзорным лицом»? Родственные/дружеские связи с декабристами как признак политической неблагонадёжности

Александр Тургенев оказался «на подозрении у правительства» ещё до учреждения III Отделения, в конце царствования Александра I. Предметом переписки между монархом, графом А.А. Аракчеевым и московским военным генерал-губернатором князем Д.В. Голицыным в ноябре 1824 г. стал приезд братьев А.И. и С.И. Тургеневых в Москву в связи с болезнью их матери Е.С. Тургеневой (Екатерина Семёновна скончалась до приезда сыновей, 7 ноября ^{[7, с. 452–460]}). По словам Аракчеева, император полагал, что Александр Тургенев в Москве будет «расположен к каким-либо неблагоприятным для правительства разглашениям насчёт бывших здесь на сих днях несчастий от наводнения» ^{[64, с. 232]}. Голицын уверил, что «не оставит наблюдать за их [братьев Тургеневых. — М.Б.] поступками и речами» ^{[34, с. 393–394 (пер. с фр. Н.Ф. Дубровина)]}.

Вообще, несдержанность в выражениях была отличительной чертой характера Александра Ивановича, на это ему не раз указывали друзья и советовали быть осторожнее ^{[3, с. 66–67] [17, с. 287] [42, с. 90, 139]}. Как мы увидим ниже, фраза, сказанная в пылу полемики, или неосторожное действие привлекали к А.И. Тургеневу внимание III Отделения.

После заочного осуждения младшего брата по «делу» 14 декабря 1825 г. (член Союза благоденствия и один из создателей и руководителей Северного общества Николай Иванович Тургенев (1789–1871) отказался явиться из-за границы на суд и был заочно приговорён к смертной казни; по конфирмации последняя была заменена «ссылкой в каторжную работу вечно» ^{[31, с. 359–360] [32, с. 180, 326] [47, с. 332] [90, p. 39–41]}), положение Александра Ивановича стало полуопальным ^{[78, с. 453]}, он «жил скитальцем» ^{[77, с. 11]}. При этом практически каждый приезд Тургенева на родину (он проводил много времени за границей, где собирал в иностранных архивах источники по истории России ^{[55, с. 82–93] [80] [81]}) воспринимался высшими властями с настороженностью.

Заметим, что в 1830-е гг. частью отрицательной характеристики того или иного лица могло стать даже его дальнее родство с семьями декабристов. Так, симбирский губернский штаб-офицер подполковник Э.И. Стогов писал о помещиках Б.П. Тургеневе (1792–ок. 1840) и И.С. Аржевитинове (1792–1847) — двоюродных братьях А.И. и Н.И. Тургеневых: «Между дворянами здесь главные крикуны: Борис Тургенев и Иван Аржевитинов […]. В дворянских собраниях […] от них рассеиваются критика и злословие против властей. […] У Тургенева много родни, между которой он слывёт оракулом ума; […] Довольно исчислить его близкое родство: Ивашёвы, Наумовы, Хованские, Языковы, Кротковы и проч.» ^{[20, л. 10–11 об.]}.

В жандармских донесениях о самом Александре Тургеневе будет особо подчёркнуто, что к кругу его общения в Симбирске принадлежит Е.П. Языкова — младшая сестра члена Союза благоденствия и Южного общества В.П. Ивашёва ^{[23, л. 54 об.–55] [32, с. 73, 260]}.

Перлюстрированное письмо А. И. Тургенева к С. П. Жихареву (1830). «Всеподданнейшее объяснение» В. А. Жуковского по поводу возвращения А. И. Тургенева в Россию (1831)

Перейдём к анализу материалов «дела» «О наблюдении за действительным статским советником А. Тургеневым» и начнём с перлюстрированного письма А.И. Тургенева к обер-прокурору VIII департамента Правительствующего Сената и управляющему тургеневскими имениями Степану Петровичу Жихареву (1788–1860) ^{[36, с. 269–272] [41, с. 274–275]} от 12–13 июня 1830 г. из Парижа ^{[19, л. 1–8 об.]} (сохранилось ответное письмо Жихарева от 30 июня ^{[37, с. 438–441]}).

Надо сказать, что парижское письмо — не первое, прошедшее через руки чиновников Секретной экспедиции («чёрного кабинета») при Московском почтамте: в конце 1826 — начале 1827 г. было вскрыто письмо Тургенева к Жихареву от 9/21 декабря 1826 г. из Дрездена ^{[85, с. 479–480]}. Вообще, жандармы знали об их переписке ^{[89, с. 89]}, и из распечатанных писем «делались выписки для императора» ^{[44, с. 483]}.

Что же могло привлечь внимание III Отделения в тургеневском письме 1830 г.?

Главная тема письма — поиск возможностей «достать капитал» Н.И. Тургеневу ввиду его скорой женитьбы в Англии; при этом Александр Тургенев, проявляя самопожертвование, готов довольствоваться для жизни небольшой суммой доходов (10–12 тыс. руб. в год), а чтобы уладить денежные дела, решил отправиться в Россию, где, по указанию брата, «прежде всего надлежит продать имение, собрать долги сколько можно и пр.» ^{[19, л. 1–2, 3 об.–4]}.

Для заключения брака Николаю Ивановичу было необходимо представить «известную сумму, которой жена должна пользоваться после […] смерти [мужа], по ее смерть» ^{[19, л. 2]}. Предполагалось, что будущий тесть потребует «представить теперь хотя 800 ф[унтов] с[стерлингов] ежегодного дохода верного». У Н.И. Тургенева было лишь 600 фунтов стерлингов, «о 800 и говорить нечего, их нет и быть не может» ^{[19, л. 3]}.

Александр Тургенев уверял брата, что и Жихарев, и их кузина Александра Ильинична Нефедьева (1782–1857) «не откажутся теперь помочь нам», «что уже и теперь наш капитал достаточен для составления и 800 ф[унтов] с[терлингов] дохода» ^{[19, л. 3 об.]}.

До самого недавнего времени сюжет о намерении Н.И. Тургенева жениться в 1830 г. на англичанке не попадал в поле зрения исследователей, но в 2022 г. появилась статья В.А. Мильчиной ^[50], в которой картина «неудачного сватовства» Николая Ивановича реконструируется на основе переписки между братьями Тургеневыми, а также писем их «давнего знакомца», дипломата, общественного деятеля и публициста князя Петра Борисовича Козловского (1783–1840) ^[52]. Невестой Николая Тургенева стала Гарриет (Генриетта) Лоуэлл, дочь помещика Питера Харвея Лоуэлла из графства Уилтшир. Сватовством активно занимался князь П.Б. Козловский, но не преуспел, потому что свадьба не состоялась: в середине июня 1830 г. «и без того капризный» ^{[19, л. 2 об.]} отец Гарриет не стал вникать в финансовые затруднения Николая Тургенева и отказался «отдать дочь за чужестранца, да ещё столь сомнительного статуса [политического эмигранта. — М.Б.]» ^{[50, p. 58]}.

В письме 1830 г. Александр Тургенев высказывает всегдашнюю свою уверенность в невиновности младшего брата-декабриста, считая, что и Жихарев, и А.И. Нефедьева разделяют это мнение: «Я вверяю всё это вам и желаю, чтобы Ал[ександра] Ильи[нична] знала, что я не стыжусь думать, что там [в России? — М.Б.] губитель [?] дела об [у]строении счастия без вины отторженного от Отечества, от родных, от всего, для чего он жил и действовал, любимец её матери, она сделает то, что ей Бог к сердцу положит» ^{[19, л. 6 об.–7]}.

Следом упоминается якобы имевший место повторный вызов Н.И. Тургенева на суд по «делу» 14 декабря 1825 г.: «Конечно, вы были и прежде уверены в его невинности, но кто осмелится теперь, когда он являлся на суд и суда ему не дано, являлся безусловно; кто осмелится теперь укорять его? Он был всегда чист перед Богом, теперь чист и перед людьми, по крайней мере перед людьми беспристрастными» ^{[19, л. 7]}.

Вопрос о явке на «повторный суд», как показала В.А. Мильчина, имел «матримониальный подтекст». Хотя «клеймо государственного преступника тяготило Николая Тургенева», «поначалу он не намеревался хлопотать о явке на “пересуд”», но весной 1830 г. передумал, в т.ч. из-за стремления избавиться от «сомнительного статуса» изгнанника, чтобы беспрепятственно жениться на Г. Лоуэлл ^{[50, p. 44–45]}.

Вечером 29 марта 1830 г. А.И. Тургенев неожиданно получил январское письмо В.А. Жуковского (взявшего на себя роль адвоката Н.И. Тургенева), в котором говорилось, что император согласился на приезд Н.И. Тургенева, если тот, считая себя невиновным, положится на монаршее великодушие ^{[33, с. 71]}. Александр Иванович известил брата о решении императора, и тот согласился приехать в Россию ^{[33, с. 83]}, но поездка Н.И. Тургенева на «пересуд» в конечном итоге не состоялась, поскольку выяснилось, что Жуковский неверно истолковал слова Николая I: «Если бы брат явился и безусловно предал себя великодушию государя, то его величество решил бы тогда сам, какое существование могло бы быть дано ему, осуждённому в России без уничтожения осудившего его приговора» ^{[33, с. 94]}.

В конце парижского письма Александр Тургенев заявляет о твёрдом намерении приехать в Россию, чтобы устроить денежные дела ради счастья младшего брата: «Я приеду, как бы это ни расстроило моих планов [?], да, может быть, и не время ещё напоминать о себе моим возвращением. […] Естьли моё присутствие нужно, то я приеду в Москву, но не в Петербург. Естьли бы мне известно было состояние моих капиталов и вообще цена à peuprès [приблизительно (фр.)] моего имения, то я мог бы решительнее упрашивать брата представить отцу о большем доходе, нежели он представил. Страшусь, что сия неизвестность расстроит всё дело. Никогда этого не прощу себе» ^{[19, л. 7–7 об.]}.

О том, что свадьба брата не состоится, Александр Иванович узнал 18 июня, но не оставил мысль «съездить в Россию для окончательного устройства дел» ^{[50, p. 58]}. Можно предположить, что он не изменил решения благодаря П.Б. Козловскому, который в августе 1830 г. писал, что поездка Александра Тургенева в Россию была бы полезна для обоих братьев, поскольку там можно «найти средства к достижению царского милосердия, каковых себе и представить невозможно». К тому же «Государь терпеть не может, чтобы люди жили в чужих краях, а от Государя всё зависит» ^{[50, p. 61–62]}.

Учитывая изложенное выше, мы полагаем, что в перлюстрированном письме жандармов могли заинтересовать цитаты из двух писем государственного преступника Н.И. Тургенева (цитаты из второго письма мы опустили ^{[19, л. 4–5]}), не раз повторенные А.И. Тургеневым слова о его убеждённости в невиновности брата, упоминание о «несостоявшемся» «повторном суде» над Н.И. Тургеневым, фразы о намерении Александра Ивановича вернуться на родину.

Отметим, что текст вскрытого парижского письма 1830 г. отчасти станет источником сведений для донесений, полученных А.Х. Бенкендорфом в 1831–1834 гг. от московских и казанских жандармов.

Николай I, без сомнения, прочёл подготовленную для него выписку из тургеневского письма 1830 г., однако, по-видимому, императора всё же насторожило (показалось внезапным?) возвращение Александра Ивановича на родину в начале июня 1831 г. Монарх спросил об этом В.А. Жуковского, и тот 22 июля «представил […] от себя всеподданнейшее объяснение» ^{[21, л. 1] [54, с. 52]}.

Согласно Жуковскому, причин возвращения А.И. Тургенева в Россию было три: 1) братья Тургеневы хотели поблагодарить императора «за то, что Вы, Государь, в последнее время желали сделать для облегчения судьбы их, и что они оба теперь убеждены в невозможности оправдания для осуждённого, который, признавая Ваше великодушие, наконец, решительно покорился своей участи» ^{[21, л. 1] [54, с. 152–153]}; 2) устройство хозяйственных дел А.И. Тургенева (ему нужно было очно обсудить с С.П. Жихаревым в Москве планы по продаже имения в связи с «доставлением капитала» для брата) ^{[21, л. 1 об.–2] [54, с. 153]}; 3) устройство будущей судьбы самого А.И. Тургенева, желавшего заниматься «какою-нибудь полезною деятельностию для отечества, находясь вне оного» (например, «сообщать свои замечания и виды Министерству просвещения по части учебной и Министерству внутренних дел по части заведений богоугодных и тюрем» ^{[21, л. 2–2 об.] [54, с. 153–154]} (выделено в тексте; разрядку оригинала мы передаём курсивом. — М.Б.)).

Василий Андреевич, защищая доброе имя старого друга, старался доказать Николаю I не только, что А.И. Тургенев «приехал в Россию без всякого вредного намерения», но и что реальный моральный облик Александра Ивановича гораздо лучше, чем его социальная репутация. Стремясь привести убедительный аргумент, Жуковский в конце письма утверждает, что Тургенев «не был бы вреден теперь и Пушкину, ибо в прежнее время, когда пылкая молодость сводила Пушкина с прямого пути, никто более А. Тургенева не старался его укрощать и наводить на прямую дорогу» ^{[21, л. 2 об.] [54, с. 154]}.

Систематизация и анализ материалов из донесений III Отделения об А. И. Тургеневе

Переходя теперь непосредственно к рассмотрению жандармских документов, мы считаем целесообразным систематизировать и сгруппировать обнаруженные в них сюжеты, чтобы чётче выявить характерные черты слежки за А.И. Тургеневым.

Для начала остановимся на отпусках с двух отношений А.Х. Бенкендорфа. Один из документов, датированный 10 июня 1831 г. и направленный и. д. начальника II (Московского) округа Корпуса жандармов графу П.И. Апраксину, знаменует начало «московского» этапа надзора за А.И. Тургеневым; другой документ 8 февраля 1840 г. адресован московскому обер-полицмейстеру Л.М. Цинскому (Цынскому) с пометой: «Такого же содержания начальнику II-го Округа Корпуса жандармов генерал-майору Перфильеву. № 703 / 268. 9 февраля 1840» ^{[19, л. 21]}.

Апраксина шеф жандармов «покорнейше просит» «иметь ближайшее под рукою наблюдение за связями и поведением г. Тургенева и не терять его из виду», а Цинского — «наблюдать за его занятиями и разговорами», «донося […] о каждом случае, который будет заслуживать внимания» ^{[19, л. 9, 21]}.

Распоряжения Бенкендорфа оба раза появились в связи с приездами А.И. Тургенева из-за границы в Петербург, откуда (как было известно шефу жандармов) Александр Иванович всегда переезжал в Москву. Причинами установления надзора, по всей видимости, следует считать близкое родство Александра Тургенева с государственным преступником (декабристом Н.И. Тургеневым) и склонность Александра Ивановича к неосторожным (в т. ч. «противоправительственным») разговорам в обществе.

В ответных донесениях московского жандармского начальства сначала всегда указывается дата приезда Александра Тургенева в Москву или дата его выезда из Первопрестольной. Правда, не все из них можно считать верными.

Если дата приезда Александра Ивановича в Москву в 1831 г. — 22 июня —кажется бесспорной (названа в донесении П.И. Апраксина от 14 июля ^{[19, л. 10]}; впервые опубликована В.А. Громовым ^{[28, с. 212]}), то дату его выезда из Москвы в Петербург в начале апреля 1832 г. Апраксину пришлось уточнить. Сначала он сообщил Бенкендорфу, что Тургенев «имеет намерение» выехать в столицу «в первых числах сего апреля месяца», а затем жандармский генерал скорректировал первоначальные сведения: «г. Тургенев сего апреля 5 числа […] выехал» ^{[19, л. 13, 14]}. Эта дата подтверждается тем, что уже 9 апреля Александр Иванович нанёс визит петербургскому почт-директору К.Я. Булгакову ^{[43, с. 76]}.

В донесении от 24 июля 1831 г. (без подписи, но, полагаем, его можно атрибутировать П.И. Апраксину) мы читаем: «сего же июля 5 числа Тургенев поехал за 25 вёрст от Москвы в село Астафьево, в имение князя Вяземского. Откуда ещё не возвращался» ^{[19, л. 10 об.]}. На самом деле, судя по письмам А.Я. Булгакова к брату, после 5 июля Тургенев с Вяземским возвращались в Москву, посетили дом московского почт-директора 10 июля и звали его в Остафьево на день рождения Вяземского 12 июля, но Александр Яковлевич отказался ^{[42, с. 74]}.

Важно отметить, что даты из донесений 1834 г. от и. д. начальника Московского жандармского округа полковника Н.П. Шубинского при сопоставлении с другими документами оказываются неточными. Так, в донесении от 18 июня 1834 г. Шубинский пишет, что Тургенев приехал «в Москву из заграницы» «19-го числа прошлого мая» ^{[19, л. 15]}, однако эта дата ошибочна: К.М. Азадовский отмечает, что 18 мая Александр Иванович только покинул Вену ^{[5, с. 337]} и едва ли мог на следующий день доехать до Москвы; М.И. Гиллельсон датирует приезд 20 мая ^{[78, с. 473]}, что более вероятно (оба исследователя опираются на дневниковые записи А.И. Тургенева).

В другой докладной записке Шубинский датирует выезд Александра Ивановича из Москвы «в свою симбирскую вотчину» 17 июня в то время, как, по данным М.И. Гиллельсона, это произошло 16-го числа ^{[78, с. 473]}. В том же документе говорится, что Александр Тургенев выехал из Первопрестольной, «как слышно, только на три недели, а потом возвратится опять в Москву» ^{[19, л. 17]}, т. е. около 10 июля. В действительности же, как доносил сам жандармский полковник в следующей «рапортичке», Александр Иванович вернулся в Москву «30 числа минувшего августа» ^{[19, л. 19]}; но и эту дату оспаривает М.И. Гиллельсон, называя днём возвращения Тургенева во вторую столицу 1 сентября ^{[78, с. 474]}.

Следующие даты, названые Шубинским в докладной записке от 6 октября, также неточны: «Состоящий под надзором […] Тургенев отсюда выехал 3-го числа сего месяца в дилижансе в С.-Петербург, где, как говорят, намерен пробыть только два дни, потом возвратится опять в Москву» ^{[19, л. 20]}. По резонному предположению Н.А. Хохловой, дата 3 октября могла стать известной жандармскому полковнику из материалов перлюстрации: у нас нет документальных доказательств, но, возможно, в «чёрном кабинете» было распечатано письмо Александра к Николаю Тургеневу от 3 октября, где говорится, что Александр приехал в Петербург 1 октября; Шубинский мог ошибочно соотнести дату выезда А.И. Тургенева из Москвы с датой перлюстрированного (?) письма (личное сообщение Н.А. Хохловой; см. также её статью ^{[79, с. 240 (и прим. 2)]}).

Информация о «двух днях» в Петербурге также не соответствует действительности. Как пишет Н.А. Хохлова, Александр Иванович отправился в Петербург, чтобы представить (при посредничестве князя А.Н. Голицына) проект по выявлению и копированию «документов Ватиканского секретного архива, относящихся к России» ^{[81, с. 66–68]}. Проект был представлен в конце сентября — начале октября 1834 г. А.Н. Голицыным без участия А.И. Тургенева (князь не знал, что Александр Иванович уже в Петербурге), и «4 октября последовало “Предписание Главному казначейству о выдаче […] 5 тыс. рублей на приобретение копий с рукописей, в Ватиканском архиве находящихся”», а Александр Тургенев был «высочайше назначен для производства в иностранных государствах учёных изысканий, до российской истории относящихся» ^{[79, с. 240] [81, с. 68]}.

Александр Иванович весь октябрь сообщал брату о том, что скоро «сберётся и поедет» в Москву, но ушиб ноги, невозможность установления санного пути по причине долгой осени и ожидание монаршего одобрения «подробного плана работ в итальянских архивах» задержали его в столице ^{[79, с. 240–241, 244]}.

Тургенев вернулся в Первопрестольную только в середине декабря ^{[67, с. 251] [79, с. 238]}, выехал из неё 27 января 1835 г., пересёк российскую границу 4/16 февраля и направился по маршруту Вена — Рим — Париж — Лондон — Париж ^{[5, с. 336–340] [78, с. 474–477] [81, с. 68–69]}.

В последнем отложившемся в «деле» А.И. Тургенева документе — рапорте начальника II жандармского округа С.В. Перфильева от 14 июня 1840 г. — верно названа дата выезда Александра Ивановича из Москвы в Петербург: 11 июня 1840 г. ^{[19, л. 22]}. Она соответствует дате, названной Тургеневым в письмах к друзьям ^{[61, с. 118] [76, с. 231–232]}.

Вслед за датой приезда А.И. Тургенева в Москву в трёх жандармских донесениях встречаются упоминания о его постоянном адресе: «в Пречистенской части, в доме родственницы его г[оспо]жи Нефедьевой» ^{[19, л. 10, 15 об., 19]}. Небольшой, с мезонином дом А.И. Нефедьевой в Большом Власьевском переулке (№ 11), к сожалению, не сохранился ^{[26, с. 74, 263] [69, с. 464] [73, с. 496]}.

В ещё одной «рапортичке» читаем: Александр Тургенев и Степан Жихарев «по несколько суток и ночей вместе проводят в доме последнего» ^{[19, л. 10–10 об.]}. По свидетельству А.Я. Булгакова, летом 1831 г. А.И. Тургенев действительно иногда жил у С.П. Жихарева ^{[42, с. 70]}. Жаль, что не уточняется, где именно бывал Александр Иванович: в доме самого Степана Петровича (современный адрес: Новинский бульвар, д. 27 ^{[56, с. 575]}) или в доме, принадлежавшем его жене, Ф.Д. Жихаревой (Новинский бульвар, д. 9; не сохранился ^[83]).

Обычно тексты донесений не несли важной для шефа жандармов информации («…со времени прибытия г. Тургенева до сих пор в поступках его ничего особенного не замечено» ^{[19, л. 15 об.]}; «во всё время проживания его […] в Москве как в занятиях, так и в разговорах его ничего предосудительного замечено не было» ^{[19, л. 22]}), но однажды А.Х. Бенкендорфу была представлена «характеристика» на А.И. Тургенева.

Отчасти она содержалась в донесении управляющего VI (Казанским) жандармским округом полковника Булыгина от 29 августа 1834 г., отчасти — в анонимной пояснительной заметке на полях этого документа. Булыгин, обрисовывая личность Александра Ивановича, подчёркивает его авторитет среди симбирских дворян: «Действительный статский советник Александр Иванович Тургенев есть родной брат бежавшего Тургенева, участвовавшего в заговоре 14 декабря. […] Он хорошо образован и отлично красноречив: резко и свободно объявляет своё мнение даже и против мер правительства. В Симбирске на него смотрят как на Гения, и всё сказанное Тургеневым не подлежит в общем мнении никакому сомнению» ^{[23, л. 54–54 об.]}.

В дополняющей небольшой заметке для Бенкендорфа сказано: «Тургенева, Ваше Сиятельство, знаете. — Сделанное о нём донесение [?] довольно схожо. — Он человек неблагодарный. По протекции кн[язя] А.Н. Голицына получил и вне службы довольно значительное содержание и всегда готов злословить о правительстве» ^{[23, л. 52–52 об.]}.

Анализируя пояснительную заметку, В.В. Романов характеризует её потенциального автора как «ознакомившегося с запиской [Булыгина] служащего Третьего отделения» ^{[68, с. 106–107]}. Можно предположить, что это высокопоставленный чиновник из канцелярии III Отделения; возможно, им был сам А.Н. Мордвинов, тогдашний управляющий III Отделением (1831–1839).

Далее исследователь пишет, что автор пояснения «ограничился общими замечаниями» об Александре Тургеневе, поскольку, «во-первых, его не в чем было обвинить, во-вторых, сложно было противостоять жандармскому штаб-офицеру в губернии представителям аристократических фамилий, имеющим материальные ценности, образование, связи и влияние на общество» ^{[68, с. 106–107]}. Это суждение совершенно справедливо и может быть подкреплено уже цитированным отношением Э.И. Стогова 1837 г., в котором описывается «сложное противостояние жандармского штаб-офицера в губернии» двоюродным братьям А.И. Тургенева ^[20]. Добавим, что, к сожалению, в опубликованной переписке между А.И. Тургеневым и А.Н. Голицыным ^{[30] [80] [81]}, нет сведений о размере жалования Александра Ивановича.

В рамках рассмотрения этой группы сюжетов хотелось бы остановиться также на рапорте и. д. начальника II жандармского округа подполковника Брензана (?) (подпись прочитывается неясно), в котором читаем: «По тщательному наблюдению за ним сначала не оказывалось ничего заслуживающего особливого внимания, а теперь слышно, будто он имеет образ мыслей, противный правительству, и будто из других государств, особливо из Франции, получает письма» ^{[19, л. 11]}.

Любопытно, что замещающий графа П.И. Апраксина жандарм лишь на четвёртом месяце слежки (документ датирован 14 октября 1831 г.) чётко назвал два мотива «учреждения в Москве секретного надзора» за А.И. Тургеневым: 1) его оппозиционные взгляды и 2) его регулярная обширная переписка, особенно с Францией (Александр Иванович, конечно же, не прерывал эпистолярной связи с младшим братом, который в сентябре 1831 г. переселился из Англии во Францию ^{[50, p. 42, 63]}).

Далее необходимо проанализировать один из случаев, когда А.И. Тургенев вёл неосторожные разговоры в московском высшем обществе. Этот эпизод зафиксирован в документе, который мы датируем мартом 1832 г. (по дате письма — 9 марта 1832 г., — к которому он приложен ^{[22, л. 1–2]}) и считаем копией агентурной записки, снятой и. д. московского обер-полицмейстера полковником С.Н. Мухановым собственноручно (возможно, мы ошибаемся: на листе нет ни даты, ни номера донесения, ни имени агента):

«Камергер Тургенев рас[с]казывает здесь, что он имеет поручение от Государя путешествовать по Европе и наблюдать, что делается при иностранных дворах, и что ему назначено большое содержание» ^{[22, л. 4]}.

Неизвестно, в действительности ли так говорил Александр Иванович или же так услышал осведомитель (заметим, что в 1840-е гг. по Европе циркулировали недостоверные слухи о том, что Тургенев — шпион ^{[24, с. 338] [61, с. 368]}). На самом деле в начале февраля 1832 г. Тургенев получил официальное письмо от князя А.Н. Голицына: по ходатайству последнего (и уступая желанию А.И. Тургенева), император согласился, что Александр Иванович за границей может «быть полезным, давая сведения Министерству просвещения и внутренних дел по благотворительной части» ^{[80, с. 85]}.

Исполняя возложенное на него «высочайшее поручение», Тургенев в отчётах из Италии (1832–1833) «сообщал о богоугодных заведениях, больницах, монастырях, различных училищах, университетах, библиотеках; присылал их уставы, регламенты, объявления, проспекты и пр. […] Но более всего его привлекали библиотеки и архивы» ^{[81, с. 63–64]}. При этом размер жалования Александра Ивановича нам неизвестен.

Другой яркий пример того, насколько А.И. Тургенев был беспечен в своих разговорах и действиях, находим в казанском донесении полковника Булыгина, где Александр Иванович представлен распространителем «по Симбирской губернии нелепых слухов» ^[23]. Из «рапортички» следует, что именно Александр Тургенев «в письме от московского почт-директора Булгакова» первым в Симбирске получил «известие о несчастном случае, постигшем город Тулу», «и между знакомыми распространил слух, что Англия, готовясь иметь войну с Россиею, старается лишить её всех средств к поддержанию оной, а потому сожжение Тульского и Ижевского оружейных заводов произведено подкупленными от английского министерства людьми» ^{[23, л. 52]}.

Ни одного письма А.Я. Булгакова к А.И. Тургеневу лета 1834 г. в печати не появлялось; кроме того, мы никак не можем прокомментировать слухи о готовившейся войне между Англией и Россией и о подкупленных английским кабинетом поджигателях, устроивших крупные пожары на Ижевском (в ночь с 18 на 19 марта) ^[14] и Тульском (29 июня) ^{[39, с. 278, 281–283]} оружейных заводах.

Согласно докладу Булыгина, распространяемые А.И. Тургеневым слухи касались также поджогов домов в Москве летом 1834 г.: «Известие о первом пожаре в Москве получил также г. Тургенев; наконец, он получил вторичное уведомление от г. Булгакова о бывшем в Москве в Рогожской части пожаре, и распечатав его в Почтовой конторе, прочитал вслух: что в Москве не известно кем подкупленные зажигатели почти каждый день производят беспорядки и поджигают домы, и что при всех усилиях полиции, виновные не открыты. Вскоре известие сие, переданное праздными людьми от одного другому, распространилось по городу Симбирску и губернии, и соглашая оное с мнением г. Тургенева, начали рассказывать, что зажигатели суть люди, подкупленные Англиею. […] [Губернский жандармский штаб-офицер] Майор Стогов всеми мерами старается прекратить сии нелепые толки; впрочем, он заметил, что оные не произвели особенного влияния на умы» ^{[23, л. 52 об.–54]}.

Если мы сравним изложенные слухи с отчётом III Отделения за 1834 г., то окажется, что некоторые из них жандармское начальство подтверждает: «В Москве пожары начались с июня месяца, сперва незначительные, но потом выгорели: часть Семёновской слободы, Лефортова и часть Рогожской». Народная молва приписывала поджоги нелегально проживавшим в Москве полякам; высшее общество полагало, «что пожары происходят от причин политических. Роптали и на правительство, что оно не принимает будто бы мер к открытию злодеев». Страх нарастал, и стали «обнаруживаться некоторые знаки самоуправства», что побудило москвичей сторожить свои дома. После приезда в Москву императора (начало сентября) «некоторые схваченные поджигатели были немедленно наказаны, и пожары прекратились» ^{[71, с. 118]}.

Пойманные поджигатели были приговорены к телесным наказаниям, клеймению и ссылке в каторжные работы ^{[25, с. 190–193] [71, с. 125 (прим. 9)]}. Интересно, что по воспоминаниям А.И. Герцена, работавшая несколько месяцев специальная комиссия не смогла установить причины поджогов ^{[25, с. 193]}, а автор отчёта III Отделения, напротив, фиксирует чёткий вывод комиссии: «…зажигатели были одни лишь мошенники, приходившие в Москву из других неурожайных губерний, которые, совокупившись в одну шайку, делали поджоги единственно из корысти» ^{[71, с. 118]}. Герцен резюмирует: «История о зажигательствах в Москве в 1834 г. […] остаётся загадкой» ^{[25, с. 194]}.

Высшее жандармское начальство (а, возможно, и сам император) активно интересовалось имущественными делами братьев Тургеневых. Так, подполковник Брензан сообщал 14 октября 1831 г.: «По приезде своём [в Москву] он [А.И. Тургенев. — М.Б.] был в большой дружбе с обер-прокурором Жихаревым, а теперь в каких-то денежных расчётах они поссорились, и, сказывают, Тургенев жаловался князю Дмитрию Владимировичу Голицыну» ^{[19, л. 11–11 об.]}.

Как справедливо заметила Л.Н. Киселёва, «до конца разобраться в истории финансовых отношений Жихарева с Тургеневыми очень сложно. […] Однако […] его некорректности в обращении с чужими деньгами отрицать нельзя» ^{[36, с. 271]}.

В августе 1831 г. Тургенев писал Жуковскому: «Я был в положении ужасном, из коего Бог и кн[язь] Д.В. Голицын меня отчасти вывели» ^{[37, с. 527]}. В другом письме: «Я никому не жаловался и искал совета и помощи только у Дмитриева, Вяземского и к[нязя] Голицына. Иначе я был бы без куска хлеба, если бы даже один день промедлил» ^{[37, с. 531]}. Мы знаем, что московский военный генерал-губернатор нашёл посредника в тяжбе Тургенева с Жихаревым и следил за развитием этого конфликта ^{[2, с. 543, 546] [37, с. 536–537]}.

На донесении Брензана имеется карандашная помета, возможно, сделанная рукой А.Х. Бенкендорфа: «Он продаёт часть своего имения и хочет ехать в Англию жениться» ^{[19, л. 11]}.

По всей видимости, отталкиваясь от этих слов, петербургское начальство запросило у местных чинов Корпуса жандармов информацию об имуществе братьев Тургеневых в Симбирской губернии. Ответ и. д. начальника V (Казанского) жандармского округа полковника А.П. Маслова был следующим: «В Симбирской губернии, в Ставропольском уезде находится недвижимое имение, принадлежавшее Тургеневу, состоящему в числе государственных преступников, которое хотя и числится теперь за родным братом его, но все доходы с оного, как известно, пересылаются в Англию. — Сие имение по случаю намерения первого жениться в Лондоне, назначено к продаже. Брат, не желая воспользоваться оным, обратив его в деньги, переводит вырученную сумму за границу» ^{[19, л. 12–12 об.]} (подчёркнуто в тексте. — М.Б.). (Симбирское имение, принадлежавшее Н.И. Тургеневу, — родовое село Тургенево, которое будет продано кузену Б.П. Тургеневу только в 1837 г. ^{[9, с. 15, 39, 56] [78, с. 486]}. В 1834 г., явно опираясь не только на информацию, собранную в симбирском высшем обществе, но и на рапорт А.П. Маслова, сходные сведения представит полковник Булыгин ^{[23, л. 54]}.)

На донесении Маслова также, скорее всего, карандашом шефа жандармов начертано: «Мне [это] было известно. Он сам мне в этом признался. — Жаль, да нечего делать» ^{[19, л. 12]}.

Если мы не ошибаемся в авторстве обеих карандашных помет, то оказывается, что, во-первых, Бенкендорф знал о письме Жуковского к Николаю I или даже читал его (напомним, что письмо сохранилось в секретной части архива III Отделения; могло ли оно попасть туда, минуя руки главноуправляющего?); во-вторых, у шефа жандармов был откровенный разговор с А.И. Тургеневым по поводу его имущественных дел. Представляется, что эта беседа, пересказанная в письме Тургенева к Жуковскому от 27 ноября 1831 г., состоялась 22 ноября (датируется по упоминанию в письме концерта у князя Д.В. Голицына, который давали «на другой день», 23 ноября ^{[42, с. 151–153] [57]}):

«[Бенкендорф] спрашивал, зачем я продаю деревни, я отвечал, что продал только одну подмосковную, что продаю оттого, что не могу управлять ими, особливо в теперешних моих отношениях» ^{[37, с. 539]} (подмосковная Тургеневых — это, скорее всего, деревня Княжево Дмитровского уезда Московской губернии ^{[37, с. 517]}).

Заметим в общем, что, хотя свадьба Н.И. Тургенева с Г. Лоуэлл расстроилась ещё в середине июня 1830 г., по документам кажется, что в 1831 г. Николай Иванович всё ещё нуждался в «свадебном капитале». На самом деле теперь деньги нужны были для того, чтобы «устроить ему независимое состояние» за границей ^{[73, с. 493]}.

«Рапортички» как «московского», так и «симбирского» этапов надзора дают сведения о том, с кем А.И. Тургенев общался в Москве и Симбирске.

В Москве это были С.П. Жихарев, князь Д.В. Голицын, «Норов, Николай и Сергей Шереметьевы и Пашковы, с которыми, а равно и с живущим вместе с Пашковыми на даче близ Петровского дворца бывшим генерал-кригскомиссаром 4 класса Путятою, видится весьма часто или у себя в квартире, или у них в домах» ^{[19, л. 10–11 об., 15 об.–16]}.

Об отношениях А.И. Тургенева с Жихаревым и Голицыным мы уже знаем. К сожалению, не удалось установить, о ком из членов семьи Норовых идёт речь; семья Пашковых — давние московские знакомые Тургенева ^{[17, с. 221] [42, с. 88, 124, 151]}, а их дачный гость, Василий Иванович Путята (1780–1843), в 1824–1827 гг. действительно занимал должность генерал-кригскомиссара (начальника комиссариатского департамента, ведавшего вопросами снабжения) Военного министерства и члена Военного совета, а в начале 1830-х гг. находился под полицейским надзором ^{[27] [66] [70]}. Мы точно не знаем, с кем из семьи Шереметевых общался Александр Иванович. Это могли быть братья Сергей Васильевич (1792–1866) и Николай Васильевич (1804–1849) Шереметевы. Старший брат — участник Отечественной войны 1812 г., подавления восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. и Польской кампании 1831 г.; командир 2-й бригады I Лёгкой кавалерийской дивизии (с 2 апреля 1833 г.); «уволен от службы по домашним обстоятельствам» (с 29 мая 1835 г.); нижегородский губернский предводитель дворянства (1837–1839) ^[88]. Младший брат — декабрист, участник Северного общества, проведший почти полтора месяца в Кронштадтской крепости, а затем отправленный на Кавказ (находился под секретным надзором с 27 марта 1826 по 29 мая 1831 г.); после увольнения от службы в чине штабс-капитана лейб-гвардии Московского полка (17 декабря 1832 г.) был попечителем Нижегородского Александровского дворянского института и губернской гимназии ^{[32, с. 200, 338–339]}. Не исключено, что подразумевается другой Сергей Васильевич Шереметев (1786–1834), возглавлявший в 1826–1834 гг. совет Странноприимного дома в Москве ^{[87, с. 217–218 (комм. 5)]}.

В документах III Отделения за 1831 г. особо отмечалось, что несколько раз А.И. Тургенев ездил в подмосковную Вяземских Остафьево, где жил вместе с единокровной сестрой П.А. Вяземского и вдовой историографа Н.М. Карамзина Екатериной Андреевной (ур. Колывановой, 1780–1851): «Г. Карамзина, которая нынешнее лето проживала в подмосковной деревне брата её князя Вяземского и к которой езжал туда г. Тургенев, — сообщал 14 октября подполковник Брензан, — третьего дня из сей деревни поехала в С.-Петербург» ^{[19, л. 11 об.]}. Семейство Карамзиных отправилось из Москвы в Остафьево 10 июня, где пробыло вместе с Вяземским до конца сентября ^{[1, с. 444 (прим. 1 к № 298)]}. Александр Тургенев гостил в Остафьеве в начале — середине июля (с перерывами) ^{[1, с. 137] [62, с. 74–75]} и 6 сентября 1831 г. ^{[37, с. 532]}.

В Симбирске же летом 1834 г., как указано в докладной записке полковника Булыгина, А.И. Тургенев «имеет довольно короткое знакомство с губернатором, но всегдашнее общество его составляют: председатель палаты гражданского суда Татаринов, помещик Аржевитинов и помещица Елизавета Языкова, родная сестра сосланного в каторжную работу по заговору 14 декабря Василия Ивашёва» ^{[23, л. 54 об.–55]}. Здесь перечислены симбирский губернатор А.М. Загряжский, младшая сестра декабриста В.П. Ивашёва и жена этнолога и геолога П.М. Языкова Е.П. Языкова, а также родственники А.И. Тургенева: по всей видимости, Н.И. Татаринов, муж двоюродной сестры А.С. Татариновой (ур. Аржевитиновой) ^{[31, с. 577]}, и уже знакомый нам кузен И.С. Аржевитинов.

Московские «рапортички» обогащают наше представление о повседневных занятиях А.И. Тургенева: он много времени проводит с Жихаревым («в домах и на гуляньях один без другого почти не бывают» ^{[19, л. 10]}), на которого жалуется Д.В. Голицыну в связи с денежными махинациями; вообще поддерживает обширные знакомства в московском высшем свете; ездит в Остафьево к Вяземскому и Карамзиным; получает письма из-за границы и отвечает на них ^{[19, л. 10–11 об., 15 об.–16]}. Интересно отметить (и в этом для А.И. Тургенева не было ничего необычного), что порой эпистолярные занятия занимают почти всё его время, заслоняя другие домашние дела: «…в доме Нефедьевой […] рассказывают, что он беспрестанно писал что-то по-французски и за чаем, и за завтраком, и даже тогда несколько раз вставал писать, когда брили его» ^{[19, л. 17–17 об.]}.

Эта цитата из донесения полковника Н.П. Шубинского (21 июня 1834 г.) позволяет затронуть вопрос о том, кого III Отделение привлекало для надзора за подозрительными лицами. Неоспоримым факт слежки домашней прислуги за своими хозяевами делает сопоставление «рапортички» 1834 г. с одним из писем М.Я. фон Фока к Бенкендорфу ^{[63, № 10, с. 315]} и дневниковой записью А.И. Тургенева от 6 октября 1831 г.: «И камердинеров подсылали ко мне жандармы» ^{[78, с. 468]} (ср. мнение О.Ю. Абакумова: «Какую-то информацию получала полиция от домашних слуг» ^{[4, с. 203]}).

В материалах III Отделения не всегда верно отражены реалии совместной жизни братьев Тургеневых за границей. Так, А.П. Маслов (донесение от 20 октября 1831 г.) ошибочно полагал, что «все доходы с оного [родового имения Тургеневых. — М.Б.], как известно, пересылаются в Англию» ^{[19, л. 12]}. В действительности к тому времени Н.И. Тургенев, для которого предназначались деньги, жил во Франции.

В докладной записке Н.П. Шубинского (21 июня 1834 г.) сказано, что «есть слухи, будто г. Тургенев в последний раз ездил за границу для свидания с братом, по письму его нарочито приехавшим из Америки в Лондон, где проживали вместе, а потом поехали оба в Вену, и там брат его женился, якобы, на какой-то мар[к]графине, имеющей огромное состояние» ^{[19, л. 17 об.–18]} (ср. донесение Булыгина ^{[23, л. 54]}). На самом деле Александр Иванович ездил за границу, чтобы выполнить «высочайшее поручение» по сбору и предоставлению сведений для двух министерств и, разумеется, чтобы увидеться с младшим братом, но не в Англии (неосуществившееся намерение Николая Тургенева уехать оттуда в Америку относится ещё к 1829 г. ^{[2, с. 519–520] [59, с. 158]}), а в Швейцарии: в Женеве готовилась свадьба Николая Ивановича с Кларой Виарис (1814–1891) — бесприданницей, дочерью уроженца Пьемонта Гаэтана Виариса ^{[6, с. 229–239] [50, p. 64–66] [81, с. 66]}. Гражданское бракосочетание состоялось 12 октября 1833 г., церковный брак был заключён на следующий день ^{[6, с. 352–359]}.

Завершая рассмотрение групп сюжетов из жандармских донесений, надо сказать, что «рапортички» Бенкендорфу зачастую дают ошибочное представление и о дальнейших жизненных планах Александра Ивановича как в России, так и за границей. Отчасти мы отметили это выше, говоря о несоответствии дат приезда/отъезда нашего героя и анализируя копию агентурной записки 1832 г., однако приведём ещё несколько примеров.

Помета Бенкендорфа (?) на донесении подполковника Брензана (октябрь 1831 г.) сообщает об Александре Тургеневе: «Он […] хочет ехать в Англию жениться» ^{[19, л. 11]}; но собирался жениться на англичанке не Александр, а Николай, да и весь этот сюжет относится к 1829–1830 гг.

Сведения П.И. Апраксина (апрель 1832 г.) о том, что Александр Тургенев отправится из Петербурга во Францию ^{[19, л. 13]}, также ошибочны: Александр Иванович в тот период пребывания за границей (июнь 1832 — май 1834) во Франции не был ^{[78, с. 505]}.

Неверна, наконец, и информация полковника Булыгина (август 1834 г.): А.И. Тургенев, «как кажется, намерен, продав всё своё имение, навсегда оставить Россию» ^{[23, л. 54]}. Как мы знаем, село Тургенево удалось продать лишь в 1837 г. Друзья Александра Тургенева подозревали, что он, «вдруг со всеми и со всем разделавшись», «навсегда оставит Россию», но это было в 1831 г., когда Александр Иванович хлопотал о «доставлении капитала» Н.И. Тургеневу (см. переписку А.И. Тургенева с А.Я. Булгаковым и последнего с младшим братом в этот период ^{[42, с. 139] [76, с. 186–187]}). В 1834 г. наш герой не хотел навсегда переселиться за границу, а лишь подолгу бывать там, живя рядом с братом и занимаясь археографической деятельностью.

Скорее всего, жандармские донесения об А.И. Тургеневе во многом были построены на сведениях, предоставленных московским почт-директором А.Я. Булгаковым (предположение Н.А. Хохловой). Всегда тесно общаясь с Тургеневым, фактически руководя перлюстрацией в Москве и имея склонность к распечатыванию и чтению чужих писем ^{[44, с. 378] [86, с. 284–285]}, он мог получать и передавать жандармам информацию о личной жизни Александра Ивановича из его корреспонденций. Выписки из вскрытых писем в конечном итоге должны были бы попасть в III Отделение ^{[4, с. 255–256] [44, с. 119–120] [86, с. 283–284, 298]}, но в фонде «высшей полиции» их нет (исключение — парижское письмо 1830 г.). Напомним также, что чины Корпуса жандармов не несли никакой ответственности за достоверность тех сведений, которые передавали «наверх» ^{[58, с. 63, 66, 68] [86, с. 327]}, да и «не существовало формальных процедур проверки жандармских донесений» ^{[10, с. 230]}.

Осведомлённость А. И. Тургенева о слежке за собой со стороны III Отделения

Настало время ответить на вопрос: знал ли А.И. Тургенев о наблюдении за собой со стороны III Отделения? Несомненно, Александр Иванович об этом знал. Вспомним дневниковую запись от 6 октября 1831 г.: «И камердинеров подсылали ко мне жандармы» ^{[78, с. 468]}. Кроме того, ещё в августе Александр Тургенев в нервном возбуждении писал В.А. Жуковскому о том, что для окончательных расчётов с Жихаревым «нужно время и спокойствие духа, а я под надзором полиции, — как…!» ^{[37, с. 527]} (так в публикации. — М.Б.). Позднее, в письме от 27 ноября 1831 г. Александр Иванович пересказал старому другу два своих разговора с А.Х. Бенкендорфом. Первый разговор, как мы уже отмечали, мог происходить 22 ноября, а второй — 23-го числа:

«Желая перед отъездом Бенкендорфа видеть его и узнать, не было ли на меня новой напраслины, я зашёл к нему и принят был хорошо; но он сказал мне, что ему донесено было, что будто бы я, говоря о Польше, сказал à peu près [приблизительно (фр.)], что революция должна faire le tour de monde [обойти весь мир (фр.)]. Этого я не говорил, и от одного разговора о польской войне, при коем и ты был, я ушёл и молчал во всё время, что и хозяйка на другой день заметила мне; да и в этот раз ничего говорено не было, а мы слушали только фанфаронство военного рассказчика. Я сказал Б—фу [Бенкендорфу. — М.Б.], что не говорил и не говорю ничего […]. Б. [Бенкендорф. — М.Б.] уверил меня, что ни слова не говорил о доносе на меня государю, что мне ни малейшей неприятности не будет […]; он простился со мной дружески, старался успокоить меня, но на другой день, на концерте у кн. Гол. [Д.В. Голицына. — М.Б.] […] был опять холоднее; но я опять уверял его, что никто менее моего не говорит о Польше» ^{[37, с. 539–540]}.

Неясно, о каком «одном разговоре о польской войне» вспоминает А.И. Тургенев, зато понятно, что скрывается за строками об «этом разе», когда «слушали только фанфаронство военного рассказчика».

Речь идёт о вечере у князя П.А. Вяземского 31 октября. Жуковский описал его в своём дневнике очень кратко: «У Вяземского: Голицын, Тургенев, Давыдов» ^{[38, с. 317]}, а Тургенев — более развёрнуто и очень эмоционально: «…После обеда и за обедом у кн[язя] Вязем[ского] с Жуков[ским], с кн[язем] [Д.В.] Голиц[ыным] и с Денисом Давыдовым, который хвастался своим зверством и, вероятно, шарлатанил им, как подвигами наездника. И Жук[овский] слушал его со вниманием и каким-то одобрительным чувством! Один Вяземский чувствовал и говорил как европеец. — Я только чувствовал и молчал! Перед кем и для кого дал бы я волю своему негодованию? — Давыдов говорил, жестикюлировал — о виселицах! Рассказывал свои визиты с войском в разорённых селах и видел в поляках одну подлость! […] Оттуда [из дома Вяземского. — М.Б.] к Бравуре, где любезничал с милой красавицей, забыв огорчённое зверством и непросвещением сердце» ^{[77, с. 275–276] [78, с. 520–521]} (ср. тургеневское письмо к Вяземскому от 19/31 марта 1838 г. ^{[77, с. 223–224]}; позиции участников спора подробно проанализированы в работе Г.С. Зобина ^[40]; Мария Бравура — московская красавица, итальянка по происхождению, была знакома со многими литераторами пушкинского круга ^{[82, по указ.]}).

В пользу осведомлённости Александра Ивановича о слежке III Отделения свидетельствуют также упоминания в письмах к друзьям имени Николая Андреевича Кашинцова (Кашинцева, 1799–1870) — некогда стихотворца-дилетанта, служившего в III Отделении чиновником «для надзора за выходящими […] [в Москве] периодическими изданиями» ^{[11] [45] [46] [74, с. 350 (прим. 49)]}. 8 октября 1842 г. Тургенев одновременно отправил письма к князю П.А. Вяземскому и князю И.С. Гагарину, в которых рассказал о том, что Кашинцов подслушивал его полуторачасовую беседу с митрополитом Филаретом (Дроздовым) ^{[24, с. 313] [61, с. 178]}.

Ещё ранее, в разгар «чаадаевского дела», 31 октября 1836 г., Кашинцов отправил С.В. Перфильеву секретное донесение, в котором излагал свои подозрения относительно А.И. Тургенева и его спешного выезда из Москвы вскоре после того, как П.Я. Чаадаева объявили сумасшедшим: «По слухам за секрет рассказываемым напечатание статьи Чаадаева Философические письма много приписывают побуждению его к тому, будто бы кроме Надеждина особенно Алекс. Ив. Тургенева, который будто уже и струсил и от того под всегда носимою им маскою для скрытия фальшивых правил его ускакал в С. Петербург» ^{[82, с. 533]} (курсив источника. — М.Б.).

Как пишут В.А. Мильчина и А.Л. Осповат, «оставим на догадку осведомлённость Тургенева о “секретном” рассказе» Кашинцова, однако о его «клеветнических россказнях […] вряд ли стоило беспокоиться» ^{[51, с. 167, 171 (прим. 60)]}.

Действительно, неизвестно, знал ли Александр Иванович о документе, в котором говорится и о его причастности к «телескопской истории». Уточним только, что А.И. Тургенев выехал из Москвы в Петербург не в конце октября, а 21 ноября 1836 г. и прибыл в столицу 25 ноября, что подтверждается дневниковыми записями и письмами к А.Я. Булгакову ^{[51, с. 172] [75, с. 234] [76, с. 195]}.

Заключение

Подведём итоги. В результате анализа материалов III Отделения о наблюдении за А.И. Тургеневым в Москве и Симбирске можно сказать, что слежка за ним не была эффективной. Хотя власти настороженно относились к каждому приезду брата государственного преступника в Россию, а многочисленные «слухи и толки» регулярно передавались «по начальству», для принятия конкретных мер против нашего героя причин не было. Как видно из преобладания на документах кратких нейтральных помет, чаще всего информация лишь принималась «к сведению» и подшивалась «к делу» ^{[19, л. 10–15, 19–20, 22]}. Добавим, что сам Александр Иванович был прекрасно осведомлён о слежке за собой.

Такое положение дел можно объяснить, в первую очередь, тем, что в Москве Александр Тургенев не вёл себя вызывающе, а его поведение в симбирском обществе, порой обращавшее на себя внимание, лишь фиксировалось в жандармских докладах, но по существу Тургенева «не в чем было обвинить».

Тем не менее, согласно документам III Отделения, поведение Александра Ивановича отличалось несколькими негативными чертами: 1) придерживаясь «противных правительству» взглядов, Тургенев мог «резко и свободно» публично возражать против политического курса; 2) Александр Иванович не порывал связей с братом-декабристом, переводил ему деньги от продажи имения, а также переписывался и встречался за границей; 3) Александр Тургенев — «человек неблагодарный»: он «готов злословить о правительстве», несмотря на то что император определил ему «довольно значительное» жалование.

Стараясь объяснить низкую результативность наблюдения за Александром Тургеневым, необходимо учитывать, что в 1830-е гг. ещё не сложилось чёткого понятия «противоправительственная деятельность»: причинами установления секретного надзора могли стать (как в случае А.И. Тургенева) и близкое родство с государственным преступником, и неосторожные разговоры. Подозрительным считалось даже дальнее родство с декабристами или общение с их родственниками.

Прибавим к этому низкое качество агентурных донесений. В одной из докладных записок начальника II жандармского округа (1832–1834) генерал-лейтенанта С.И. Лесовского (Лисовского) Бенкендорфу читаем: «Все сии слухи и толки собраны из отголосков разных суждений и разговоров, по множеству которых нельзя с доверенностию положить основательного заключения, и одно лишь время может обнаружить истину оных» ^{[29, с. 270]} (ср. донесения М.Я. фон Фока ^{[63, № 10, с. 309, 311]}). Как видим, с одной стороны, высшие чины «лазоревого» ведомства старались снять с себя ответственность за достоверность сведений, посылавшихся шефу жандармов (быстро проверить их было трудно), а с другой — указывали на невозможность однозначно определить, с какого рода «крамолой» следует бороться.

Причины этого уже отмечались в историографии: в 1830-е гг. организация надзора ещё была слабой, ещё только происходило становление агентурной сети III Отделения; осведомители не имели не только профессиональных навыков сбора информации, но и инструкций, в которых прописывались бы соответствующие методы ^{[4, с. 200–237, 343, 489] [10, с. 132–141] [58, с. 63–68] [65, с. 130–142] [71, с. 10–12] [86, с. 137–140, 229–282]}.

В этом отношении показательно, что осведомителями «высшей полиции» выступали такие «неквалифицированные кадры», как домашние слуги либо «поднадзорных лиц», либо их родственников. Свидетельство тому — слова полковника Н.П. Шубинского о том, что прислуга в доме А.И. Нефедьевой наблюдала за речами и действиями А.И. Тургенева и информировала о них III Отделение. Эти сведения подкрепляются дневниковой записью Александра Ивановича о камердинерах-соглядатаях и идентичным более ранним замечанием М.Я. фон Фока.

Для А.Х. Бенкендорфа значимость поступавших сведений выражалась в том, что он знал, когда и откуда Александр Иванович приехал в Первопрестольную и когда и куда выехал из неё (правда, эти сведения не всегда оказывались точными), по каким адресам жил, в чём заключались его повседневные дела, кто составлял круг его общения в Москве и Симбирске. «Рапортички» дают частично или полностью недостоверные сведения о внутрисемейных и имущественных отношениях братьев А.И. и Н.И. Тургеневых, об их жизни за границей, а также о планах Александра Ивановича на будущее.

Изучая любой из этих сюжетов, биограф А.И. Тургенева должен быть внимателен и осторожен, проверяя информацию из жандармских бумаг сведениями из источников личного происхождения, а также из других делопроизводственных документов (например, формулярных списков). К сожалению, перепроверка фактов не всегда помогает «обнаружить истину оных».

Нужно признать также, что мы не знаем, насколько достоверен рассказ П.А. Вяземского, открывающий нашу статью; невозможно его ни подтвердить, ни опровергнуть: среди материалов слежки за А.И. Тургеневым в Москве нет «репортичек», описанных мемуаристом. Если они и существовали, то подобная мистификаторская деятельность, конечно же, представляет собой «уникальный случай, но показательный» ^{[4, с. 203]}.

В целом, сведения о «московском» и «симбирском» этапах жандармского надзора за А.И. Тургеневым представляют интерес как для биографа Александра Ивановича, внося дополнительные штрихи в картину повседневной жизни нашего героя в Москве и Симбирске, так и для специалиста по истории III Отделения, который обнаружит ранее неизвестные детали об организации «высшей полицией» секретного наблюдения за деятелями культуры пушкинского времени.

Благодарности

Мы приносим глубокую благодарность Д.А. Цыганкову, побудившему нас заняться разработкой настоящей темы, Е.Н. Мухиной за разнообразную неоценимую помощь в работе над статьёй и постоянную поддержку, Н.А. Хохловой за ряд ценных замечаний и пояснений, А.В. Латоновой и К.А. Жильцову за огромную помощь в расшифровке карандашных помет, полезные советы, важные замечания (в том числе по части библиографии) и постоянную дружескую поддержку, а также В.А. Мильчиной, Е.О. Ларионовой и А.П. Савчук за большой интерес к теме, постоянную разнообразную помощь и неизменное участие.