Культурологический смысл концепта «воля» в поэзии К.Д.Бальмонта

Крохина Надежда Павловна доктор филологических наук профессор кафедры культурологии и изобразительного искусства, Шуйского филиала ГОУ ВО "Ивановский государственный университет" 155900, Россия, Ивановская область, г. Шуя, ул. Кооперативная, 24 Krokhina Nadezhda Pavlovna Doctor of Philology Professor of the Department of Cultural Studies and Fine Arts, Shuisky Branch of the Ivanovo State University 24, Cooperativnaya str., Shuya, Ivanovo region, 155900, Russia nadin.kro@mail.ru Ершова Людмила Викторовна доктор педагогических наук профессор кафедры культурологии и изобразительного искусства, Шуйского филиала ГОУ ВО "Ивановский государственный университет" 155900, Россия, Ивановская область, г. Шуя, ул. Кооперативная, 24 Ershova Lyudmila Viktorovna Doctor of Pedagogy Professor, Department of Cultural Studies and Fine Arts, Shuisky branch of the Ivanovo State University 24, Cooperativnaya str., Shuya, Ivanovo region, 155900, Russia ershova_l@bk.ru Астахов Олег Юрьевич ORCID: 0000-0002-2764-7686 доктор культурологии профессор; заведующий кафедрой культурологии, философии и искусствоведения; Кемеровского государственного института культуры 650056, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Ворошилова, 17 Astakhov Oleg Yur'evich Doctor of Cultural Studies Professor; Department of Cultural Studies, Philosophy and Art History; Kemerovo State Institute of Culture 650056, Russia, Kemerovo region, Kemerovo, Voroshilova str., 17 Astahov_oleg@mail.ru Романова Каринэ Евгеньевна кандидат педагогических наук профессор кафедры технологии, экономики и сервиса Шуйского филиала ГОУ ВО "Ивановский государственный университет" 155900, Россия, Ивановская область, г. Шуя, ул. Кооперативная, 24 Romanova Karine Evgen'evna PhD in Pedagogy Professor; Department of Technology, Economics and Service; Shuisky branch of the Ivanovo State University 24, Cooperativnaya str., Shuya, Ivanovo region, 155900, Russia rectorat@mail.ru Океанская Жанна Леонидовна доктор культурологии профессор кафедры иностранных языков и профессиональных коммуникаций, Ивановская пожарно-спасательная академия ГПС МЧС России 153040, Россия, Ивановская область, г. Иваново, ул. Проспект Строителей, 33 Okeanskaya Zhanna Leonidovna Doctor of Cultural Studies Professor; Department of Foreign Languages and Professional Communications; Ivanovo Fire and Rescue Academy of the Ministry of Emergency Situations of Russia 153040, Russia, Ivanovo region, Ivanovo, Prospekt Stroiteley str., 33 ocean_2004@mail.ru Маслов Виктор Георгиевич кандидат филологических наук профессор кафедры русского языка и методики обучения Шуйского филиала ГОУ ВО "Ивановский государственный университет" 155900, Россия, Ивановская область, г. Шуя, ул. Кооперативная, 24 Maslov Viktor Georgievich PhD in Philology Professor; Department of Russian Language and Teaching Methods; Shuisky branch of the Ivanovo State University 24, Cooperativnaya str., Shuya, Ivanovo region, 155900, Russia vgmas@mail.ru

Валькевич Светлана Ивановна доктор культурологии профессор кафедры культурологии и изобразительного искусства Шуйского филиала, ГОУ ВО "Ивановский государственный университет" 155900, Россия, Ивановская область, г. Шуя, ул. Кооперативная, 24 Val'kevich Svetlana Ivanovna Doctor of Cultural Studies Professor of the Department of Cultural Studies and Fine Arts of the Shuisky branch, Ivanovo State University 24, Cooperativnaya str., Shuya, Ivanovo region, 155900, Russia svalkevich@yandex.ru

Введение: Концепты как единицы «ментальности данной культуры» ^{[1,с. 40–41]}, являются предметом пристального научного изучения как филологов, лингвистов, так и культурологов, философов, психологов. Лингвокультурный подход позволяет получить научные результаты, реализовав меж- и трансдисциплинарные связи при изучении феноменов культуры, которые базируются на естественном языке. Вслед за С.А. Аскольдовым мы определяем концепт как «сгусток культуры в сознании человека» ^{[2, с. 269]}. Такое понимание обрело признаки научной парадигмы и имеет свою традицию, согласно которой культура суть реализация связей концептов ^[3]. Для наших целей особо значимы работы В.И. Карасика, указывающего на то, что «культурный концепт в языковом сознании представлен как многомерная сеть значений, которые выражаются лексическими, фразеологическими... единицами, прецедентными текстами, этикетными формулами, а также речеповеденческими тактиками, отражающими... повторяющиеся фрагменты социальной жизни» ^{[4, с. 172]}. Концепт, согласно такому подходу, является основной единицей сознания, имеет «овеществление (репрезентацию, объективацию, овнешнение, вербализацию) языковыми средствами» ^{[5, с. 5]}. В.И. Карасик подчеркивает, что анализ содержания концепта становится достоверным, то есть релевантным и проверяемым именно через эмпирический подход, через анализ совокупности языковых средств. Важной вехой в научных исследованиях, исследующих язык и мышление, стала теория когнитивной метафоры (Лакофф Дж., Джонсон М.), пронизывающей «нашу повседневную жизнь, причем не только язык, но и мышление и деятельность» ^{[6, с. 27]}.

В работах Н.А. Молчановой, Т.С. Петровой и др. намечается описанный подход к изучению художественного мира писателя через анализ его концептосферы. В центре нашего внимания – «воля» как один из ключевых культурологических концептов в творчестве К.Д. Бальмонта. Обращение к нему корректирует традиционное представление о поэте как представителе культуры импрессионизма ^{[7, с. 392-418]}. Необходимо раскрыть те многие культурологические смыслы, которые для поэта были связаны с концептом «воля». Для достижения данной цели мы прослеживаем эволюцию творчества поэта, в которой концепт «воля» раскрывает цепочку взаимосвязанных и взаимодополняющих смыслов: безбрежное хотение поэта-символиста, порыв вдаль и ввысь, обретение свободы, восхищение вольным миром и открытие в природе высшего Божественного начала. Воля воплощает сущность Божьего мира. Источник свободы поэта – его «полновольная душа» и высшая воля как творящая воля.

Результаты исследования. В работе 1924 г. «Русский язык: Воля как основа творчества» Бальмонт писал: из всех слов русского языка «больше всего я люблю слово – Воля. Так было в детстве, так и теперь. Это слово – самое дорогое и всеобъемлющее» ^{[8, с.252]}. Словообраз концепта «воля» является ключевым в поэзии Бальмонта 90-х гг. и периода расцвета в начале ХХ в.

В записной книжке 1904 г. Бальмонт писал «о доминанте своей поэзии: его творчество началось «с печали, угнетённости и сумерек.., под северным небом, но силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие скитания…подошло к радостному свету…Мост, который создаёт мечта, уводит в вольные манящие дали.., от гнёта к глубокому вздоху освобожденья» ^{[9, с. 22]}.

Уже в книге «Под северным небом» поэт писал:

«Хмуро северное небо,

Скорбны плачущие тучи…

Прочь душа отсюда рвётся,

Жаждет воли и простора» ^{[9, с.32]}.

Жажда воли и свободы неотделима от становления Бальмонта-символиста с его устремлением от внешней реальности к внутренним реальностям и связана и с порывом вдаль «жажда воли и простора», и с восхождением:

«Бестрепетно иди всё выше – выше…

Пока перед тобой не развернётся

Воздушная немая бесконечность,

Где время прекращает свой полёт.

Тогда познаешь ты, что есть свобода

В разумной подчинённости Творцу,

В смиренном почитании природы» ^{[9, с.23]}.

В жажде свободы поэт устремлён в бесконечное, безгранное, «прочь от грани тесной» ^{[9, с. 127]}, им владеет порыв «слиться с природой, прекрасной и вечной» ^{[9, с.31]}.

Желанная свобода неотделима от жажды крыльев:

«О, если б мне крылья орлиные,

Свободные сильные крылья, –

Чтоб мог я на них улететь в безграничное царство лазури» ^{[9, с. 35-36]}.

И эти крылья поэт обретает в своём становлении, называя себя в 1910-е гг., обращаясь к России, «крылатый твой сын» ^{[10, с. 412]}.

Для Бальмонта-пантеиста характерен типично романтический мотив восхищения свободной стихией:

«Светлый свободный журчащий ручей»;

«Исполинские горы…

Вы всегда благородны,

Неизменно прекрасны,

От стремлений свободны,

К человеку бесстрастны»;

«Может ли ветер свободный кому покориться?»; ^{[9, с. 49, 63, 69]}.

Везде в природе поэт видит присутствие высшего, свободного начала: на зов свободного от мёртвых оков зимы ручья «Вольный отклик послышится в чаще лесной»; «всё живёт» в «вольной вышине»; «дразнят свободные птицы» ^{[9, с.73, 75, 130]}.

Эти образы свободы неотделимы от образа Творца в поэзии Бальмонта, присутствие которого порождает литургические мотивы его лирики:

«Уж ночь зажигает лампады

Пред ликом пресветлым Творца»;

«Во всём следы таинственных велений,

Во всём видна Создателя рука»;

«Звёзды золотые блещут без конца.

Звёзды прославляют Господа Творца»;

«Звёзды – вечные души.

Звёзды свечи зажгли» ^{[9, с. 105, 111, 116, 305]}; см. также ^{[9, с.118, 120, 141, 316 и др.]}.

Потому и человек призван быть свободным творцом. Обретение свободы – основа того преображения, которое переживает поэт. Об этом цикл «Воздушно-белые» в книге «Тишина». Поэт творит свой миф о «стихийном гении» ^{[9, с. 137]}: «Я услышал таинственный зов…Мне открылось, что времени нет… Я царь над царством живых видений, Всегда свободный, всегда один». В своём преображении поэт обретает единство с самой динамичной природной стихией – ветром и волнами: «Со мною ветер, и всё морское, Всё то, что чуждо для дум земных»^{[9, с.139]}.

И наконец, кульминация преображения:

«Я вольный ветер, я вечно вею,

Волную волны, ласкаю ивы,

В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,

Лелею травы, лелею нивы».

Через звукопись поэт растворяет это вольное начало в мире природы. Вольному ветру внемлет и немая Лазурь, и бурное море. Он вечно другой – то нежный и лёгкий, то бурный «Взметаю тучи, взрываю море» ^{[9, с. 140]}.

Продолжение мифа о «стихийном гении» в том же цикле – превращение «золотой звезды» в цветок:

«Золотая звезда над землёю в пространстве летела,

И с лазури на сонную землю упасть захотела.

Обольстилась она голубыми земными цветами…

И, земли не коснувшись, рассыпалась яркою пылью» ^{[9, с. 141]}.

«Вольное сердце» поэта «трепещет восторженно вольною радостью птиц» ^{[9, с. 156, 153]}. Это «вольное сердце» и стремление «к воле» связывается с воспоминаниями усадебного детства: «Всё любил ты сердцем вольным»; «Сладко дышится на воле»^{[9, с. 156, 272]}.

Единение со стихиями становится доминирующим мотивом бальмонтовской поэзии:

«Я брат не людям, а буре и ветру,

Я брат холодной равнине морской…

О волны морские, родная стихия моя,

Всегда вы свободно бежите в иные края» ^{[9, с. 185-186]}.

Обретение свободы неотделимо от обретения мирового сознания: «Мне близки и звёзды, и волны, и горы…Я знаю полную свободу…Я слышу свист ветра. Я слышу пенье струн…Мир вошёл в меня» ^{[9, с. 208]}.

Эта свобода выражает себя в бесконечных бальмонтовских перевоплощениях: в испанца «Я хочу, чтоб мне открылись первобытные леса…я пройду по океанам…»^{[9, с. 213]}, скифа: «Мы блаженные сонмы свободно кочующих скифов, Только воля одна нам превыше всего дорога», «вольного араба» ^{[11, с. 113]}.

Уже в книге «Горящие здания» воля поэта и воля, растворённая в природных стихиях, начинает связываться с высшей, Божественной волей: поэт – «избранный, мудрый, посвящённый, сын солнца» чувствует свою «близость к Божеству» и видит «в жизни знак безбрежной воли» ^{[9, с. 250-251]}. Неволя поэта только в себе самом – его разуме или обманности чувства ^{[9, с. 251]}. Эту неволю поэт преодолевает своей программной изменчивостью:

«Мой дух изменчивый стремится каждый миг»;

«И я, как дух волны морской,

Среди людей брожу»;

«Я предан переменчивым мечтаньям,

Подвижным, как текучая вода»;

«Я –вольный сон, я всюду и нигде…

Я дух, я маг, я страж миросознанья» – в этом «таинство творчества»^{[9, с. 254, 257, 268, 293]}.

Поэт познаёт «блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным» ^{[1, с.302]}.

Этот порыв к свободе неотделим от восхождения: «Туда, туда! За грани вечных гор! Вершины спят. Лазурь, покой, простор» ^{[9, с. 307]}. Божественно-свободные и вечно изменчивые стихии поэт прославляет в книге «Будем как солнце» и свою причастность к ним: огонь «Ты меняешься вечно, Ты повсюду – другой…Я такой же, как ты»; океан, «мой древний прародитель…Ты никем не скованная цельность»; «Ветер, вечный мой брат, Ветер гор и морей» ^{[9, с. 320-321, 329, 343]}.

Только стихиям подвластен поэт: о луне – «Она холодный свет прольёт, И волю чарами убьёт, Она сибилла и колдунья» ^{[9, с.327]}. Поэту открыт «вольный мир» ^{[9, с.357]}.«И о вольном красном солнце сердце мне поёт» ^{[9, с.123]}. Со стихиями и порывом к бесконечному связаны и образы любви в поэзии Бальмонта: «Умчимся с тобой в бесконечность»; «моя любовь – бездонность, бесконечность»; «Ты лёгкая волна, играющая в море»; «Ты навеки свободное лето»^{[9, с. 106; 11, с. 42; 9, с. 385; 11, с. 45]}.

Программным в книге становится стихотворение «Воля», посвящённое В. Брюсову. Поэт послушен лишь своему сердцу, его девиз «Буду вольным и красивым, буду сказкой золотой». Подобно стихиям – он вечно другой: «Солнце ландыши ласкает, их сплетает в хоровод, А захочет – и зардеет – и пожар в степи зажжёт». Но главное – воля: «Неизменной сохраню я душу вольную мою» ^{[9, с. 359-360]}, которую поэт видит в природных стихиях:

«Свобода, свобода! Кто понял тебя,

Тот знает, как вольны разливные реки» или вода между скал – «Только волей своей дорожит» ^{[9, с.363, 367]}. В этой свободе – игра («играет ветер», «играет вода»^{[9, с. 244]} и «хаос мирозданья» ^{[9, с. 19]}, которые прославляет поэт, но в конечном счёте – чувство «бесконечного в конечном» ^{[9, с. 376, 392]}.

Утверждая приоритет света «Будем как солнце», Бальмонт утверждал приоритет высшего Божественного начала: «Ярко только Солнце, вечен только Бог!», жизнь – таинство, открытое поэту: «Наша жизнь есть чудо в вечном чуде, Наша жизнь – и здесь, и вечно там». Источник воли – «дух наш вольный». «Но, стремясь, греша, страдая, плача, Дух наш вольный был всегда храним» этим высшим Божественным началом ^{[9, с. 450-451]}.

За хаосом мирозданья поэту ведома вечная гармония, за прославлением изменчивых стихий поэт открывает литургичность бытия: «Туман лугов, как тихий дым кадил, Встаёт хвалой гармонии безбрежной»; «Земля и небо – свод немого храма» ^{[9, с. 485, 449]}. Поэт – «вольный ветер» или свободная волна («Если б был я звенящей блестящей свободной волной» ^{[11, с. 11]} осознаёт своё родство со своим ангелическим и вольнолюбивым предком: «Не так ли предок мой вольнолюбивый, Ниспавший светоч ангельских систем…Он поразился блеском мирозданья» ^{[9, с. 485]}.

Воля как порыв освобождения и преодоления тесного земного удела – это и порыв вдаль, «в просторы вольной дали» и вечное стремление ввысь – бесконечное, безбрежное, запредельное: «С небесным я душой не разлучаюсь», «небо – простор бесконечный»; «сердцу хочется к безбрежному приволью» ^{[11, с. 33, 29, 34, 66]}.

Суть «стихийного гения» – прославление свободных стихий: «вольный ветер», «свободная волна», «вольная луна»: «Вольной луною со мною венчанная» ^{[11, с. 41]}. Его выбор – быть свободным: «Будь свободным, будь, как птица…Ты свободный луч, горящий – в водопаде и в росе» ^{[11, с.71]}. Ибо поэт – «слагатель вещих песен», «мудрец и царь» ^{[11, с.73]}. Воля воплощает сущность Божьего мира: «И волей созвездий второй мы увиделись раз»; «И сердцу хочется к безбрежному приволью», «Чу, песня пронеслась по вольному раздолью»; «Над простором вольным водной глубины Дымно дышат чары царственной луны»; «Я овеян дыханьями вольных морей» ^{[11, с. 46, 66, 74, 267]}.

Прославляя «аккорды мирозданья» ^{[11, с. 57]}, в своём стремлении к цельности и всеприятию мира Бальмонт периода «Будем как солнце» и «Литургии красоты» проходит через этап символистского панэстетизма: «Люблю я свет и тьму»; « Я люблю тебя, Дьявол, я люблю тебя, Бог» ^{[11, с. 61, 93]}. Но преодолевая все сомненья и блужданья «Я мёртвая тяжесть – от вольного лёта, От счастья и света иду в темноту» ^{[11, с. 79]}, конечный выбор поэта за светом – «В этом правда высшей воли».

Источник свободы поэта – его «полновольная душа» ^{[11, с. 83]}: «я воля, воля, воля» - восклицает поэт ^{[11, с.100]} и высшая воля: «Путь далёк до вечной воли, Но вернёмся мы в неё» ^{[11, с. 84]}.

Образ Бога-творца становится идеалом для поэта:

«Бог создал мир из ничего.

Учись, художник, у него…и сам, как сказочная птица.

Умчись высоко в небеса,

Где светит вольная зарница» ^{[11, с. 85]}.

Так свободная воля становится творящей волей. Переход совершается в книге «Только любовь». Поэт преодолевает земную грань, обретает «вольные крылья» ^{[11, с. 88]}. И ему открывается таинство «Мирового кольца» – название цикла, который завершает книгу «Только любовь». Мир творится: «Творческий молот стучит без конца». Мир – «безгласная поэма»: «Каждый цветок есть изваянный стих, В каждом растении – сага» ^{[11, с. 105]}. Свободный мир живёт по законам творческой воли. И это «мировое причастие» – «мировое вино» и рождает «только любовь» поэта ^{[11, с. 108, 167]}.

Стихийные гимны «Литургии красоты» прославляют это творящее начало в мире и душе поэта:

«Я не устану быть живым,

Ручей поёт, я вечно с ним,

Заря горит, она – во мне,

Я в вечно-творческом огне»;

«Не гномом роющим я был средь мирозданья…

А саламандрою творящего огня» ^{[11, с. 112]}.

Таким образом, концепт «воля» в поэзии Бальмонта сочетает в себе устремление к простору, бесконечности, свободе, родство поэта с божественно-свободными и вечно изменчивыми стихиями Божьего мира и творящее начало как постижение души мира и собственной «полновольной» души. Воля воплощает сущность Божьего мира и души поэта.

Те же мотивы мы найдём в книге «Птицы в воздухе»: «Мы вольные птицы», душа – «свободная» ^{[10, с. 136]}; «Лечу я вольной птицей», «Я привольная волна» ^{[10, с. 175]}. Мир – «вольная воля» ^{[10, с.210]}. «Дорога душ – дорога птиц, Дай быть мне там, где нет границ» ^{[10, с. 218]}. Воля вела поэта к уходу от современности «Человеков люблю – в ипостаси их древней…В их голосе слышался говор морей», рождая «вселенский свой напев» ^{[10, с. 297, 328]}.

Воплощением этого ухода и вселенскости поэта становится книга 1916 г. «Сонеты солнца, мёда и луны: Песня миров», в которой поэт прославляет творящее начало и в природе, и в человеке. Это свободно-творящее начало приближает поэта к Богу, порождает Богочеловеческий пафос книги:

«Умей творить из самых малых крох.

Иначе, для чего же ты, кудесник?

Среди людей ты Божества наместник,

Так помни, чтоб в словах твоих был Бог…

Умей хотеть, и силою желаний

Господень дух промчится по струнам» ^{[12, с. 18]}.

Поэт постигает мировую игру, в которой всегда побеждает свет – это кредо Бальмонта-поэта: «играет в ночь всегда победный свет» ^{[12, с.22]}.

Закон природы – закон творчества: «Природа – прихотливейший творец» ^{[12, с.26]}. Поэт – на «пирах миротворенья»: «На огненном пиру творящего огня»: «Солнце через свет творит созданья…Я с солнцем знаю счастие ваянья» ^{[12, c.31, c.35, c.32]}.

К защите воли и свободы – уже в другом историческом контексте Бальмонт возвращается в своих книгах 1920-х гг., образующих единую «поэму о России». В книге «Марево» Божественная «благая воля» и «творящая воля», воплощённая в граде Петра, противопоставлена «злой воле», которая привела к «пролитью крови», забвению «вольной речи» и «вольного разума»^{[13, с.440, 449-454]}.

Книга «В раздвинутой дали» даёт высший, эйдетический образ России: «нет вольней и шире» ^{[13, с. 80]}. Эту волю воплощают казаки. Казаком был его прадед: «Бесстрашным был ратником, смелый, Мой прадед, херсонец, Балмут». Бальмонт пишет о вольных казаках, которые явились властителями степей и хранителями юга. Кровь казаков тоже текла в его жилах. Так он писал о казаках:

«Казаки, хранители юга,

Властители вольных степей…

Казак – полновольная воля,

Казак – некрушимая крепь». ^{[13, с. 23]}.

Также поэт прославляет свободу духа:

«Мой дух имеет власть умчаться из оков,

До запредельного – на грань – в безгранность мира», победу воли:

«Отлив смежается с приливом,

Тоска сменяется во мне

Порывом вольным и счастливым,

И в вышнем я тону огне» и «вольный мир» –храм : «Я в вольном, голубом, округлом храме»^{[13, с. 111, 114. 123, 134]}.

Торжество воли у Бальмонта всегда «торжество творящего огня» ^{[13, с. 137]} – этот мотив завершает его поэму о России.

Вольными душами предстают отец и мать поэта в романе «Под новым серпом». О матери, в жилах которой текла великорусская, а также казацкая и татарская кровь, поэт писал: «Больше всего на свете любила эта юная женщина волю, всю полноту воли, и, любя волю для себя, не могла она и не хотела понять, как кто-нибудь кого-нибудь в чём-нибудь смеет стеснять»^{[12, с. 181]}.

В характере отца поэт подчёркивал «глубокое внутреннее отвращение ко всякой насильственности, ко всякой несправедливости, к посягновению на чужую душу и чужую волю…Его дед был с юга, с берега Чёрного моря, где всегда, сравнительно со Средней Россией, больше знали волю.., раздолье степи, воды и неба» ^{[12, 189]}.

Заключение. Таким образом, концепт «воля» в поэзии Бальмонта сочетает в себе устремление к простору, вширь и ввысь – к бесконечности, свободе, родство поэта с Божественно-свободными и вечно изменчивыми стихиями Божьего мира и творящее начало как постижение души мира и собственной «полновольной» души. Культурологический смысл концепта «воля» воплощает сущность Божьего мира и души поэта. Концепт «воля» в своей многогранности – один из ключевых в поэзии Бальмонта и обращает к основам русской ментальности, а также раскрывает сближение Божественного и человеческого, свободного и творящего начал как доминант мировосприятия поэта серебряного века.