Освоение территории Европейского Севера представителями отдельных религиозных групп (на примере изучения народниками старообрядческой религиозной группы)

Кузнецова Наталья Юрьевна аспирант; кафедра отечественной истории; Институт истории, политических и социальных наук; Петрозаводский государственный университет 185910, Россия, Республика Карелия, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33 Kuznetsova Natalya Yurevna Postgraduate student; Institute of History, Political and Social Sciences; Petrozavodsk State University 185910, Russia, respublika Kareliya, g. Petrozavodsk, pr. Lenina, 33 foliage.07@mail.ru Другие публикации этого автора

Кулагин Олег Игоревич доктор исторических наук профессор, кафедра отечественной истории, ФГБОУ ВО Петрозаводский государственный университет 185910, Россия, республика Карелия, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33 Kulagin Oleg Igorevich Doctor of History Professor, Department of National History, Petrozavodsk State University 185910, Russia, Republic of Karelia, Petrozavodsk, Lenin Ave., 33 olkulagin@yandex.ru

Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда №№ 23–28–10260, https://rscf.ru/project/23–28–10260/, проводимого совместно с Республикой Карелия с финансированием из Фонда венчурных инвестиций Республики Карелия (ФВИ РК).

Исследователь Александр Степанович Пругавин (1850-1920) известен сегодня как народник и религиовед, автор большого количества публикаций (книг, статей, очерков), посвященных русскому народу и в большей степени такой его категории как «религиозность». При этом А. С. Пругавин параллельно исследовал другие стороны народной жизни в императорской России конца 1870-х — 1910-х гг., полагая, что именно русское крестьянство «несет на своих плечах всю тяжесть современного строя» ^[1], а значит именно эта категория населения империи заслуживает пристального внимания не только государства (как основная масса плательщиков налогов), но и интеллигенции.

Исследователь замечал в начале 1880-х гг., что «все заметнее обнаруживается в нашем обществе стремление ближе и теснее сойтись с народом, узнать его, изучить» ^[1]. Однако разные категории (чиновничество, общественно-политические движения, представители Церкви) по-разному подходили к вопросу о народе, так как видели в этом каждый для себя разную цель. Если для слуг государства и блюстителей закона во главу угла ставились исследования по условиям экономического положения крестьянства, то для православного духовенства остро стоял вопрос «правильной» духовной жизни народа. Также для двух этих категорий «пересечением» в рассмотрении жизни населения империи стала проблема безопасности (революционные настроения и терроризм) и, как следствие, уровня верноподданнических настроений в народе.

Сам А. С. Пругавин, придерживавшийся народнических позиций, рассматривал народ как основу стабильного государства, а категорию «старообрядчество» считал «образцом русскости». Религиовед полагал, что, несмотря на большой интерес к исследованию народной жизни, преобладало количество работ, направленных на крестьянский бюджет и хозяйство. Не уменьшая значение данных трудов, сборников материалов и наблюдений, Пругавин подчеркивал, что в народной среде «кроме нужд чисто материальных <...> существуют и другие потребности, <...> потребности просыпающейся мысли, потребности чувства и сердца, жажда умственной, духовной деятельности» ^[1].

А. С. Пругавин: революционер, народник, исследователь

Будущий широко известный религиовед родился на севере Российской империи — в г. Архангельске Архангельской губернии. Именно Европейский Север впоследствии сыграл важную роль в обращении автора к старообрядчеству, формировании его взглядов на русское крестьянство и становлении Пругавина как исследователя. Несколько лет (1871-1873, 1875-1879) он провел здесь уже в сознательном возрасте, будучи отправленным в ссылку из Москвы, где обучался в Петровской земледельческой академии, за участие в студенческом революционном кружке.

Именно в период своего студенчества Пругавин проявил интерес к проблеме религиозных движений в народе и в особенности к старообрядческому вопросу, так как попал под влияние идей народничества — одного из активно действующих на тот момент в России общественно-политических движений. Попав под влияние идей ряда известных представителей этого движения (в большей степени М. А. Натансона) Пругавин полагал, что в старообрядчестве следует искать социальную протестную силу, которая при приложении определённых усилий со стороны народничества станет оплотом для борьбы с государственной властью. В частности, М. А. Натансон отмечал, что поднимать «религиозных отщепенцев» «на бунт против самодержавия»^{[2, С. 117]} следует посредством состоявшегося «хождения в народ», А. Д. Михайлов подчеркивал, что «готовую их (раскольников) тайную организацию в подсобную для народовольческой» ^{[3, С. 128]} можно трансформировать при правильном подходе и подготовке. Большая часть идеологов революционного народничества предлагала идеи, которые так или иначе перекликались: создание в рядах старообрядцев оформленных протестных «организации» через включение в их социальную группу определенной фигуры, которая должна была бы взять на себя лидерские задачи (идея «мирских вожаков» М. А. Натансона, деятельность «культурных одиночек» у С. Н. Кривенко или мысль А. Д. Михайлова о «своём человеке»).

Однако, после того, как судьба столкнула автора с представителями старообрядческой религиозной общности лично (период ссылки), Пругавин осознал, насколько глубоким, сложным и значимым явлением для русского общества они являлись. В дальнейшем, всю свою исследовательскую жизнь он посвятил изучению круга вопросов и проблем о религиозности народа. И старообрядческий вопрос занимал в исследованиях автора одно из превалирующих мест. Хотя сам народник подчеркивал, что в своих работах «под словом раскол» подразумевал «совокупность всех религиозно-бытовых протестов и разномыслий русского народа», то есть «не только раскол старообрядчества, но и <...> секты» ^[1].

А. С. Пругавин изучал внутриконфессиональные границы в религиозных группах, их формирование и особенности, выработал собственную классификацию религиозных течений в народе, опубликованную в книге «Раскол и сектантство в русской народной жизни»,. Согласно данной классификации «русский раскол, можно подразделить на три главные группы: на секты староверческие, рационалистические и мистические» ^[4]. В его личном фонде в Российском государственном архиве литературы и искусств (далее — РГАЛИ), насчитывающий более … дел, найдены, в том числе, и черновые материалы народника по разработке данной классификации (схемы и «дерево раскола») ^[6].

Образование и экономика русского народа через призму старообрядчества

А. С. Пругавин посвятил изучению старообрядчества практически всю свою сознательную жизнь. На период конца 1870-х — первую половину 1880-х гг. пришёлся его первый творческий подъем, когда были опубликованы статьи и очерки в столичной периодике, а также несколько крупных работ.

Безусловно, взгляды религиоведа не могли не подвергаться изменениям, вызванным как внутренними, так и внешними обстоятельствами. Так, например, религиовед прошёл в становлении своих общественно-политических взглядов через несколько направлений народничества: революционное и либеральное. Это обусловило «трансформацию» старообрядческой общности в его восприятии — от революционной силы, которую необходимо поднять на борьбу, до осознания старообрядческой религиозной группы как самобытной и самодостаточной с точки зрения хозяйственно-бытовой сферы общности, на которая могла бы стать опорой государства.

Вклад старообрядчества в крестьянскую жизнь по мнению А. С. Пругавина позволял увидеть в данной религиозной группе пример того самого русского идеального человека, в поисках которых находилась интеллигенция, начиная со славянофилов. В этом плане старообрядчество как социальная группа, живущая общинами, община у Пругавина перекликается с идеей коммунитарного движения, в котором трансформация общества предполагалась возможной посредством изменения «внутреннего духовного перерождения каждого отдельного человека в условиях небольшой общины» ^{[5, C. 88]}. Пругавин одним из первых народников в начале 1880-х гг., когда уже окончилось неудачей первое «хождение в народ» и еще только зарождалась концепция «теории малых дел», призвал интеллигенцию, заинтересованную в изучении народной жизни, вновь отправиться в народ, полагая, что исследователям представятся «случаи наблюдать» и «лично иметь возможность убедиться» именно во время нахождения в народной среде ^[6].

Образование в народной среде по мнению А. С. Пругавина распространялось во многом благодаря «раскольникам», несмотря на тот факт, что «везде и повсюду они встречали всевозможные препоны и преграды» ^{[7, C. 169]}. Факты, связанные с образованием, прослеживался им по материалам российской столичной и региональной периодической печати. Исследователь выделил некоторые особенности данного вопроса:

• образовательный уровень в народной среде там, где преобладало старообрядческое население, разительно отличался в лучшую сторону по сравнению с уровнем населения православного ввиду повсеместного распространения домашней формы обучения и варианта «бродячих учителей»,
• основной проблемой для развития старообрядческого образования являлось постоянное приравнивание подобной педагогической деятельности к нарушению закона («распространение раскола», «совращение из православия»),
• старообрядческое население при всём своём особом отношении с властями и православной Церковью в вопросе о получении их детьми образования отдавали их и в казенные училища,
• высокий уровень грамотности в старообрядческой среде обуславливал их высокий эономический уровень.

Так Пругавин отмечал, что «богатые, зажиточные старообрядцы относятся также вполне сочувственно к делу народного образования и не отказываются с своей стороны жертвовать на это дело», и приводил ряд примеров подобной деятельности: фабричная школа в Покровском уезде Владимирской губернии (из Русских Ведомостей за 1883 г.), двухклассное училище с. Кудыкино и народная школа в с. Перники Покровского уезда (из Русского Курьера за 1880 г.) ^{[7, C. 171-172]}. Здесь же к несомненным достоинствам образовательной сферы старообрядцев Пругавин относит появление «правильно организованные и прекрасно обставленные в педагогическом отношении» школ, в которых присутствовали даже современные пособия (например, книги Ушинского) ^{[7, C. 174]}.

При этом практика домашнего обучения, когда дети учились под руководством родителей или ещё чаще «под руководством <...> наставника какого-нибудь почтенного, седовласого старика», какой-либо «девушки-келейницы» оставалась в ходу в старообрядческой среде повсеместно. Ярким примером подобных школ Пругавин считал «самородные школы» в Гуслицах ^{[7, C. 173]}. То есть по мнению исследователя вопрос о том, что русское крестьянство «обязано именно расколу своею грамотностью <...> не можетъ подлежать сомнению» ^[8].

Но острая проблема с преследованием властями старообрядческих учителей никуда не ушла. Как отмечал Пругавин, чаще всего с подачи местного священства или полиции шло обвинение в «совращении в раскол», учителя в подобных школах попадали под судебное разбирательство, часто с подачи местного православного духовенства, усматривавшего в подобной деятельности нарушение п. 10 закона от 3 мая 1883 г. «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб». То есть образовательная работа ставилась в один ряд с распространением религиозного учения, и это, подчеркивал религиовед, было достаточно просто обосновать, так как за обучение у старообрядцев часто отвечали именно те, кто занимался и духовным просвещением — «уставщики, наставники и другия лица, исполняющие духовные требы» ^[9]. Вменить им в вину «распространении своих заблуждений между православными» было очень легко. В конечном итоге подобные дела завершались тем, что «школы закрывались, а учители обязывались подпискою «впредь никого ничему не обучать» ^{[7, C.177]}. Помимо этого религиовед отмечал, что «за лицами, уличенными в педагогических наклонностях» мог быть установлен даже строгий полицейский надзор.

Похожая участь — преследования и судебные разбирательства — отмечал Пругавин, ожидала и множество старообрядческих типографий (кроме «дозволенных правительством» единоверческих), хотя «вся деятельность их ограничивалась лишь дословною перепечаткою книг, изданных при первых пяти московских патриархах» ^{[7, C. 182]}. И это при том, подчеркивал исследователь, что польза подобного старообрядческого просветительства неоспорима, так как образование способствует и хозяйственному процветанию населения.

Таким образом, по мнению А. С. Пругавина старообрядческое население всячески пытается удовлетворить собственные «назревшие потребности умственной жизни», часто при этом наталкиваясь не просто на непонимание, но на преследование власти. Чем выше уровень образования человека, тем он становится более активным в социально-экономическом отношении. В народной среде, как считал исследователь, это ярко демонстрировали старообрядцы. Автор, опираясь опять же на современную ему периодическую печать, указывает, что «многие из раскольников чутко следят за событиями современной жизни, выписывают газеты <...> Русские Ведомости и Современные Известия, и австрийского Старообрядца, и Голос, и Страну» ^{[7, C. 191]}.

Хозяйственная роль старообрядчества в исследованиях А. С. Пругавина, как правило, не выводилась как отдельная тема, но органично включалась в тексты многих его работ. Так, затрагивая вопрос о старообрядческих центрах как возможной протестной силе, исследователь утверждал, что последние «обнаруживали свой протестующий характер и действительно являлись центрами пропаганды лишь во времена гонений», а стоило власти в государстве ослабить давление на старообрядчество, как подобные места — общежительства, скиты — превращались в «мирные, чисто промышленные общины и, казалось, всецело погружались в разного рода торговые и иные предприятия» ^[10]. В качестве примера в одной из работ он приводит известное Выговское общежительство, ставшее в своём регионе (Европейском Севере) центральным культурным и хозяйственным субъектом. При этом информацию Пругавин взял из донесения губернатора Олонецкой губернии Министру внутренних дел (материал из архива губернской канцелярии), о чём сам пишет. Религиовед таким образом подчеркивает, что до власти самого высокого уровня в провинции доносилась не только информация о религиозной составляющей старообрядчества, но и данные об его экономической силу. При этом местное чиновничество стремилось, как пишет исследователь, не к извлечению в данном случае хозяйственной пользы для региона, а лишь к сиюминутному обогащению за счет этих старообрядческих центров, которое проявлялось в виде «взяток и поборов». Примером в данном случае Пругавин выбирает ещё духовный центр севера империи — Топозерский скит, в приходно-расходной книге которого сохранились интересные данные. Во-первых, в документе существовала даже особая статья, именовавшаяся «для гостей», в которой фиксировался именно расход на «задабривания» для местных властей. Во-вторых, исследователь приводит цифры, которые заставляют читателя задуматься: за три месяца 1835 г. скит потратил на подобные «задабривания» 3 064 рубля ^{[10, C. 220]}. Сумма представлялась автору внушительной даже спустя почти пол века.

Подобная практика не спасла при этом старообрядческие центры от разорения к концу 1850-х гг. И уже в современный ему период религиовед отмечает, что там, где ранее располагались крупные экономические единицы, располагаются (если не были полностью разорены и закрыты) объекты, не имеющие «ничего общего с тем, что они представляли собой в прежние времена»: нет былой хозяйственной крепости («здания, <...>, совершенно ветхи и с каждым годом, <...> все более и более ветшают и приходят в упадок»), изменился состав населения («<...> большая часть скитников состоит в настоящее время из разного рода калек и вообще людей совершенно беспомощных, хворых, престарелых») ^{[10, C. 251-252]}.

А. С. Пругавина интересовал экономический опыт не только духовных центров старообрядчества, но и самих верующих как хозяйствующих субъектов. Автор, отдавая должное данным статистики правительства по изучению религиозной жизни в народе, опубликованным его предшественниками исследованиям, отмечает, что полностью полагаться на эти данные нельзя. В разработанной и опубликованной им в 1881 г. «Программе для собирания сведений о русском расколе, или сектантстве» ^[11] (информация о программе, которую Пругавин предлагал для сбора информации о религиозных течениях в народе, имеется также в архивных материалах ^[12] содержится целы блок опросов, которые должны помочь разобраться в их экономическом укладе. В частности, поиск ответов «в полях», заключался в освещении как раз хозяйственного устройства старообрядцев в сравнении с православным населением. Исследователя интересовало, существовало ли «среди сектантов большее экономическое благосостояние сравнительно с православными?» и, если да, то каким образом это выражалось: «отношение сект к различным проявлениям капитализма», «различные виды взаимной помощи», «общественные кассы», «артели, складчины, товарищества» ^[11].

Таким образом, со страниц печати автор обращается ко всем, кто интересуется изучением религиозного вопроса, и предлагает им повторить «хождение в народ», но уже не с пропагандистскими целями, а придав подобному событию организованный характер и увеличив его научную значимость, для чего и была необходима подобная программа. Сбор подобной информации и её систематизация по мнению религиоведа позволили бы показать старообрядческое хозяйство как крепкую экономическую единицу. Это стало бы особенно ценной информацией, так как Пругавина волновала жизнь русских «религиозных отщепенцев», вынужденных бежать от конфронтации с российским государством, за границей. В частностион интересовался делами старообрядческих групп в Румынии и молокан в Соединенных Штатах Америки. Подобная эмиграция по мнению народника приобрела в России катастрофические масштабы и должна была обратить на себя внимание власти, так как уезжали «крепкие хозяйственники». Данный факт отрицательным образом сказывался на экономической жизни народа.

Старообрядчество как вариация исконной русскости.

Глубокий исследовательский опыт А. С. Пругавина при изучении религиозных движений в русском народе позволяет считать его одним из выдающихся религиоведов. Его стремление собрать максимально возможное количество информации по теме и критически её переработать позволяло исследователю давать объективную оценку. Так, Пругавин всегда подчеркивал для своих читателей, что не стремиться представить старообрядчество «исключительно прогрессивным элементом в русской народно-общественной среде» ^{[7, C. 199]},хотя после прочтения его работ часто складывалось именно такое ощущение, а лишь пытается непредвзято рассказать о значительной части населения страны, которая с подачи власти и Церкви получила ярлык «опасно».

А. С. Пругавин показывает старообрядцев не закостенелыми приверженцами «старины», а, поддерживая мысль Кельсиева о том, что «новые идеи, если только он совпадают с характером народа и уясняют ему его же желания», определяет старообрядчество как течение живое и прогрессивное в плане принятия новых влияний и новых идей, которые «внося с собою новые силы, новую энергию и живучесть» ^{[4, C. 92-93]}. Если приверженцы коммунитарного движения писали, что для того, что бы видеть русскую деревню культурной, нужно добиться «внутреннего духовного перерождения каждого отдельного человека в условиях небольшой общины» ^{[5, C. 89]}, то Пругавин уже видел существование подобной готовой практики в старообрядческой среде (прививание культуры и умения думать через образование и христианское воспитание). И здесь он выступает оппонентом, например, Н. Н. Неплюеву, полагавшему, что «проблема России в том, что их (христианские идеалы) никто не воплощает в жизнь» ^{[5, C. 97]}.

Историк A. M. Эткинд, затрагивавший в своих работах связь русского освободительного движения с народной религиозностью и традиционными русскими сектами, называл А. С. Пругавина «этнографом — сектоведом» и «крупнейшим знатоком русского раскола» ^[13]. Как и многие до и после него, А. С. Пругавин восхищался старообрядчеством, но не бездумно, а только после проведённой глубокой и кропотливой работы по изучению этого религиозного феномена в русском народе. В конце ХХ в. А. И. Солженицын, рассматривая «русский вопрос», подчеркивал, что именно старообрядцы в России составляли «корень русского народа» ^[14]. Пругавин, проведя за исследованиями религиозного вопроса всю сознательную жизнь, изучив опыт освоения северных территорий, сравнив старообрядца с идеальным образом человека из народа, справедливо подчеркивал, что старообрядцы могли бы явиться тем примером «крепкого русского мужика», поиски которого велись интеллигенцией ^{[15, 16, 17, 18, 19, 20]} на протяжение века.