Проблема интеграции Армении в Римский мир в послетраяновский период

Ярцев Сергей Владимирович доктор исторических наук доцент, кафедра истории и археологии, ФГБОУ ВП «Тульский государственный педагогический университет им. Л.Н.Толстого» 300026, Россия, Тульская область, г. Тула, ул. Проспект Ленина, 125 Yartsev Sergey Vladimirovich Doctor of History Associate Professor, Department of History and Archeology, Tula State Pedagogical University named after L.N.Tolstoy 300026, Russia, Tula region, Tula, Prospekt Lenina str., 125 s-yartsev.@yandex.ru Другие публикации этого автора

Бобин Роман Михайлович аспирант, кафедра истории и археологии, ФГБОУ ВО «Тульский государственный педагогический университет им. Л.Н.Толстого» 300026, Россия, Тульская область, г. Тула, ул. Проспект Ленина, 125 Bobin Roman Mikhaylovich Postgraduate student of the Chair of History and Archeology, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University (Tula) 300026, Russia, Tula region, Tula, Prospekt Lenina str., 125 sorcerer071@mail.ru

Государство Великая Армения, расположенное на севере Передней Азии, в разные времена занимало различные районы Малой Азии, Армянского нагорья и Закавказья. Начиная еще с I в. до н.э. Армения попала в сферы влияния Римского государства и постепенно утрачивая свое могущество, все более стала превращаться в зависимое царство, за которое постоянно велась борьба между римлянами и парфянами. Вскоре история Армении, как отдельного государства закончилась, так как она была превращена императором Траяном в римскую провинцию. В этой связи, римляне здесь даже провели серьезные административно-территориальные преобразования (Cass. Dio., LXVIII, 21,1) ^{[36, р. 215–225; 16, с. 117–126; 2, с. 95]}. Однако после смерти императора, пришедший к власти Адриан, по каким-то обстоятельствам неожиданно «покинул много провинций, завоеванных Траяном», включая Армению, в том числе ссылаясь на полученное им секретное поручение Траяна (SHA. Hadr., IX, 1–2). Точные причины такого резкого изменения внешнеполитической деятельности империи, до сих пор неизвестны. Данная проблема продолжает вызывать полемику и не имеет единой точки зрения на ее решение у исследователей. Конечно, вряд ли серьезно, можно относиться к версии о зависти Адриана Траяну, из-за которой новый император якобы захотел предать забвению великие подвиги своего предшественника (Eutr. Brev., VII, 6; Fest., XX) ^{[35, р. 108–112]}. Гораздо правдоподобнее выглядит версия, что новый император из-за недостатка финансов и невозможности в короткий срок увеличить войска на восточном направлении, был вынужден перейти к мирной политике и вернуться к старой системе использования вассальных царей в буферной зоне ^{[34, р. 137; 17, с. 12; 18, с. 224; 8, с. 96]}. Все это стало важной частью новой внешнеполитической доктрины империи направленной на стратегическую оборону государства по всему периметру своих границ ^{[27, р. 24; 5, с. 253; 8, с. 98; 13, с. 192]}. На первый взгляд, данное утверждение вполне логично и с этим, казалось бы, трудно спорить. Однако не все в данной концепции выглядит так однозначно. Сильно смущают указанные попытки представить временный отказ Адриана от дальнейших завоеваний, без которых устойчивое развитие империи вряд ли было возможно, продуманным переходом к оборонительной стратегии государства.

В этой связи, здесь стоит напомнить, даже не столько о проблеме имиджа, безусловно важной для римлян, сколько об экономической причине римских войн и завоеваний (необходимости богатой добычи, включая рабов, захвата новых территорий с потенциальными налогоплательщиками и природными ресурсами). То есть о ключевом факторе для развития государства с развитым товарным производством, даже притом, что не все подобные захватнические войны, моментально приводили к прибыли и доходу ^{[40, р. 151–161, 209–210]}. Не могло ли сознательное умиротворение соседей на условиях Рима, о котором, например, пишет С.М.Перевалов ^{[14, с. 7]}, иметь еще какие-то, скрытые причины. Ведь в действиях императора Адриана по отношению к той же Армении, начиная еще со стремления к установлению полного контроля над ситуацией на территории сопредельного государства, явно просматриваются последовательность и расчетливость, что плохо согласуется с переходом к мирной оборонительной тактике по периметру римских границ. В этой связи, вполне можно согласиться с А.Ж.Арутюняном, что здесь мы явно имеем дело с уравновешенными и осторожными шагами мудрого политика ^{[2, с. 96]}, скрытые причины действий которого, по-видимому, еще предстоит выяснить и уточнить. В этой связи актуальность исследований, которые выявляют конкретные действия в рамках военно-политической стратегии Римского государства, приводящие к грандиозным успехам римлян в деле имперского строительства даже в условиях оборонительной тактики и условного перехода к защите границ, трудно переоценить.

Таким образом, объектом нашего исследования является буферная зона Римской империи, расположенная между античной цивилизацией и варварским миром. Предметом исследования является Армения, история которой, в первую очередь, будет рассмотрена в качестве особой территории римско-парфянского пограничья во времена правления римских императоров Адриана и Антонина Пия (117–161 гг.), а также в период парфяно-римской войны 161–166 гг.

Опираясь на сравнительно-исторический метод исследования, мы подробно разберем такой ключевой аспект темы, как отказ Адриана от дальнейших завоеваний и переход к оборонительной стратегии государства. Использование сравнительно-исторического метода исследования, определенно позволит нам лучше понять плохо освященную в источниках историю Армении указанного времени. В первую очередь, это касается, проведения римской культурной экспансии по отношению к Армении в послетраяновский период и ее соотношение с предшествующим опытом адаптации греческой культуры к местным традициям. Не меньший интерес вызывают и антиримские выступления армян в ходе парфяно-римской войны 161–166 гг., их сходство и различие с похожим восстанием против римлян в Иудее, несколькими десятилетиями ранее.

Переходя к истории Армении в послетраяновский период, важно отметить, что контроль Рима над этим государством никогда не ослабевал. Это хорошо видно из факта удержания императором Антонином Пием парфянского царя от нападения на Армению, одними лишь посланиями (SHA. Ant. Pius., IX, 6). Правда данные послания были подкреплены римскими легионами, стоявшими в Сирии, в Каппадокии и в других местах восточной границы ^{[18, с. 225–226]}, силы которых нельзя недооценивать ^{[15, с. 325–326]}. Не вызывает сомнений, что особое внимание на поддержание такого жесткого контроля над государством-клиентом, должно относиться к послетраяновскому периоду, когда новый император Адриан позволил армянам «иметь своего царя, тогда как при Траяне у них был римский легат» (SHA. Hadr., XXI, 11). Считается, что этим царем был сын Санатрука Вологес (армянское: Вагарш) (117–140 гг.) (Cass. Dio., LXIX, 15,2) ^{[28, р. 21; 29, р. 145; 45, р. 70; 7, с. 70; 15, с. 320; 2, с. 96]}. При этом не исключено, что установление указанного контроля над Арменией, было следствием, в том числе, не только отказа Адриана от новых провинций Траяна, но и выявленного в ходе похода факта чрезмерно враждебного отношения местного населения к римлянам ^{[18, с. 224; 9, с. 203, прим. 1]}. Если это так, то логично предположить, что политика римлян по отношению к Армении в послетраяновский период, должна включать в себе не только установление контроля над ее территорией, но и тщательно продуманную работу с местным населением. В этой связи, по-видимому, не случайно последующие цари Армении, такие как, например Сохема (140/144 –161; 164–186 гг.) или Бакур I (161–163 гг.), не просто занимали трон по решению сената, а в конечном итоге или становились римскими сенаторами (после бегства Сохема в Рим) ^{[9, с. 209–210]} или вообще принимали римское родовое имя Юлиев. В последнем случае это имя, отражающее римское гражданство и возможно даже консульство ^{[45, р. 24–26]}, судя по эпитафии II в. н.э. из Рима (CIG, III, 6569; Asin. Quad., Fr. 9; Fronto. Epist., II, I) ^{[26, р. 43; 18, с. 237–238]}, странным делом уживалось вместе с ненавистью к римлянам, против которых Аврелий Пакор (Бакур I) начал восстание и войну. После победы над предателем, армянский трон был возвращен Сохему, который вновь стал царем «данный» римлянами «армянам» ^{[42, р. 255, №. 511–513]}.

То, что такое продуманное и целенаправленное приобщение к римской политической культуре местной элиты, было не отдельным эпизодом, а частью целенаправленной и продуманной восточной политики, указывает факт присвоения римлянами римского родового имени Флавиев, в том числе и царю Иберии ^{[26, р. 43]}. При этом мы согласны с С.М.Переваловым, что считать вслед за Э. Люттваком о четкой демаркации римских границ в сложившейся ситуации, не представляется возможным. Реальный Pax Romana простирался гораздо дальше официальных границ римских провинций ^{[39, р. 60; 35, р. 387–391; 15, с. 325]}. Тем более что римляне всегда считали такие зависимые земли частью империи (Strabo., XVII, 3,25; Tac. Ann., I, 11). Тем не менее, точка зрения Э.Люттвака о неизбежности вхождения указанных территорий в состав государства в качестве провинций, по нашему мнению, не лишена оснований. Вряд ли, конечно данный процесс должен был пройти, как считал ученый исключительно в плановом порядке и в определенный период от Флавиев до Северов (69–235 гг.). Критика этого мнения, поэтому вполне оправдана ^{[15, с. 325]}. Однако не исключено, что римляне все же планировали вхождение зависимых территорий в состав империи, но только после полной культурной и экономической интеграции в римский мир, изначально чужеродного населения. Возможно, что на Кавказе, этот процесс планировался римлянами в форме эллинизации, опираясь на предшествующий опыт адаптации греческой культуры к местным традициям ^{[14, с. 6]}. В таком случае данный процесс должен был получить новый импульс в период правления Адриана – императора филэллина, убежденного в благодатном и цивилизующем воздействии римской цивилизации на окрестные варварские народы ^{[15, с. 304]}. Наиболее отчетливо эту особенность периода правления Адриана, показал в своем сочинении легат Каппадокии Арриан, четко обозначивший границу между цивилизацией и варварством, проходящую по его мнению, в первую очередь, по культурному разлому. За отдаленность от греческих традиций его критике подвергаются даже местные греки (Arr. Per., 1,2–2,2; 6,3) ^{[15, с. 304–306]}.

В этой связи важно отметить, что сам Адриан еще с детства получил прозвище Маленький Грек (греченок) ^{[25, р. 16; 8, с. 100]}. В дальнейшем даже его борода, вызывала ассоциации у его окружения, не с римскими победоносными войнами, а в первую очередь, с мыслителями Древней Греции ^{[4, с. 307–308]}. За любовь к греческой культуре ^{[10, с. 68]} и неправильное латинское произношение император нередко подвергался нападкам даже со стороны римлян, включая членов сената (SHA. Hadr., I, 5; III, 1). Тем не менее, в основе пристрастия императора к греческой культуре, включая его знаменитый панэллинский проект, вполне могли лежать не столько личностные причины, сколько глубоко продуманная императором внешняя политика по отношению к буферным зависимым государствам. Дело в том, что создание Новой Эллады – союза греческих городов вокруг Афин ^{[12, с. 164]}, вполне могло повлечь за собой и объединение всего Pax Romana, вокруг этого Нового Панэллениума. Более того, не исключено, что именно эллинское содружество, объединяющее всех греков античного мира ^{[38, р. 43]}, должно было послужить именно той обновленной духовной скрепой Римского мира, охватывающей и зависимые территории, которые только еще предстояло включить в состав империи. Разумеется, собственно римская религия, несмотря на ее некоторое сходство с греческой, мало подходила для такого важного дела, как культурная экспансия, направленная на окрестные народы. По большей части у многих народов она ассоциировалась с агрессивным военно-политическим давлением Римской империи на окрестные народы и государства. Знакомство же с греческими верованиями и духовными практиками проходила у многих варварских народов уже достаточно давно, начиная с эпохи Великой греческой колонизации и в последующее время, особенно в период эллинизма. В этой связи, не исключено, что филэллинская политика Адриана и стремление императора объединить классические греческие полисы в единую организацию, были обусловлены, в первую очередь, задачами, не только внутренней, но и внешней политики, в том числе и перспективой мирного вхождения буферных территорий в состав римского государства в качестве провинций. Косвенно на это указывает тот факт, что, несмотря на архаичные представления Адриана об эллинизме, толкавшие представителей некоторых городов на подтасовку сведений о своем греческом происхождении с целью включения своих территорий в данный союз (с целью приобретения различных привилегий), увеличение последнего происходило, в том числе и за счет негреческих городов, без всяких проблем признаваемых эллинскими ^{[6, с. 59–60]}.

Тем не менее, несмотря на то, что большая часть римско-иранского пограничья являлась территорией бывших эллинистических государств, за более чем двести лет распространения греческого господства эллинизм не смог укорениться здесь не только среди обычного населения, но даже среди местных элит. Многие из представителей последних, действительно были лишь поверхностно эллинизированы и фактически обладали двойственной системой идентичности ^{[11, с. 59–60]}. Видимо именно поэтому, необходим был жесткий контроль римлян над всей указанной территорией, включая механизм получения местной царской власти от того или иного императора, так как это обеспечивало необходимый правовой аспект дальнейшего продолжения эллинизации местного населения ^{[15, с. 305]}. В данном контексте можно рассматривать также такие особенности римской внешней политики, как принципиальное воспитание царских наследников с целью приобщения их к римской культурной среде, предоставление им римского гражданства и римских имен, интеграция римских офицеров в местную варварскую среду ^{[15, с. 305]} или наоборот, прием на римскую военную службу местных уроженцев ^{[3, с. 24, 33–43]}. В этой связи, становится понятным, почему в одних случаях, император не жалел деньги для поддержки проримских сил даже, на первый взгляд, в ненужных государствах, тратя «свои средства» и «считая постыдным для себя отказаться от них, хотя для римлян эти народы были убыточными», а в других случаях, отказывал в подобной просьбе, ведь просящие «не могли принести» римлянам «никакой выгоды» (App. Rom. Proem., 7). Очевидно, что отказ императора в просьбе в приеме в римское подданство, касался лишь тех народов, которые не относились непосредственно к буферной зоне империи, и по этой причине здесь пока не стояла остро проблема эллинизации местного населения. Что же касается буферной зоны и в частности территории римско-иранского пограничья, то здесь в послетраяновский период, безусловно, требовалась активизация усилий по эллинизации автохтонного населения, делающая неизбежным его будущее мирное вхождение в состав империи. Уверенность в том, что это рано или поздно должно было произойти, по-видимому, позволяла римлянам не форсировать в таких регионах процесс окончательного присоединения данной территории и довольно длительное время довольствоваться, так называемым, непрямым правлением, когда управление зависимым государством происходило с опорой на местный государственный аппарат царей-клиентов ^{[15, с. 5–6]}. Тем не менее, принудительная ориентировка такого зависимого и недостаточно эллинизированного государства на эллинское содружество, объединяющее всех греков античного мира, скорее всего, по мнению римлян, должна была ускорить этот процесс. При этом сложно сказать, насколько римляне сдерживали себя от посягательств на религиозное мировоззрение зависимых кавказских народов, особенно на фоне культурного давления Ирана ^{[14, с. 7]}. Дело в том, что на примере городов Месопотамии римляне не могли не видеть, что в ответ на их слишком агрессивную политику в регионе с опорой на античные традиции и местных проримски настроенных жителей, Парфия успешно противопоставляла традиционную культуру в виде наследия Ахеменидов ^{[30, s. 210]}. Следовательно, римляне в вопросах проведения культурной экспансии, особенно по мере накопления опыта, должны были действовать осторожно и тщательно продумывать свои действия.

Все вышесказанное напрямую относится к политике прижизненного обожествления римских императоров, которая активно проводилась, в том числе, и на территориях зависимых государств ^{[33, s. 8–14; 31; 19, с. 257–261]}. В этой связи любопытно, что в восточных провинциях Римской империи, именно этот культ не надо было даже специально вводить, он существовал там как естественное продолжение старых обычаев ^{[19, с. 259]}. Очевидно, что такое обожествление касалось и Траяна, и Антонина Пия, ведь это хорошо видно по лучевым коронам, в которых при жизни изображались указанные императоры ^{[1, с. 31, 392]}. Что же касается Адриана, то этот император также не отказывался от божеских почестей, особо воздаваемых ему на Востоке, где он, как известно, освятил ряд храмов в свою честь ^{[1, с. 390]}. Не исключено, что здесь, как например и во времена Нерона, который еще при жизни захотел стать богом, заставляли местную элиту воздавать божественные почести римским императорам. На это прямо указывает Дион Кассий сохранивший слова царя Армении Тиридата, заявившему Нерону, что он поклоняется ему как творцу его судьбы и счастья, словно богу Митре (Dio Cass., LXIII, 5, 2).

Безусловно, такая политика римских императоров, по распространению императорского культа, была вполне обоснована сложившимися обстоятельствами. Огромная держава требовала единой политической идеи и даже обновленных верований, способных укрепить сложившейся государственный строй. Очевидно, что для этой цели, лучшей идеологии, чем императорский культ, было не найти. Тем более что подобные религиозные верования уверенно трансформировались в теологическое обоснование верховной власти, что не могло не привлекать к подобным представлениям представителей последней ^{[22, с. 181]}. Для Востока же именно такая идеология подходила лучше всего, так как она хорошо пересекалась с эллинистической традицией почитания местных правителей ^{[42, р. 235–238; 31, р. 1987]}. Видимо не случайно в известный храм Армении в Гарни I в. н.э., который, скорее всего, имел непосредственное отношение к почитанию Митры ^{[18, с. 57]}, возможно еще при Августе была поставлена статуя императора, которая, как бы идеологически «закрепляла» подчинение Армении Римской империи ^{[18, с. 60]}. Учитывая, что в послетраяновский период при Адриане и при Антонине Пие, происходит значительный подъем императорского культа ^{[1, с. 390–393; 20, с. 221; 37, s. 78; 32, р.. 631; 6, с. 62]}, можно сделать вывод о значительной поддержке распространения этого почитания верховной римской власти, в том числе и на территории зависимых государств, включая Армению.

Тем не менее, несмотря на свой ярко выраженный филэллинизм, император Адриан в проводимой религиозной политике, на самом деле, старался, в первую очередь, опираться на старую римскую религию. Это следует хотя бы из его целенаправленных действий по восстановлению Пантеона в Риме, поддержке жречества и возведения многочисленных храмов в честь римских божеств ^{[1, с. 390]}. Более того, Адриан не просто с отвращением относился к египетским богам и отказывался поклоняться Исиде, он совершенно не содействовал распространению культов восточных божеств и даже презирал иноземные обряды ^{[24, s. 221]}. Трудно сказать, насколько Адриан поменял свое истинное отношение к той же египетской религии, после смерти своего фаворита Антиноя и возведения на своей египетской вилле в Канопе Серапеума (Strabo., XVII, 1, 17) ^{[24, s. 225; 42, р. 1935]}. Дело в том, что предвзятое отношение к иноземным культам у него, по-видимому, оставалось и после смерти Антиноя, впрочем, как и у последующих императоров, например, у того же Антонина Пия ^{[24, s. 241]}. В этой связи, выпуски монет с изображением египетских божеств Адрианом ^{[24, s. 230]} и Антонином Пием (RIC, 3, р. 169, № 1197) ^{[21, с. 125]}, более указывают на политические причины такой открытой демонстрации иноземных верований, чем на искренность религиозных представлений представителей высшей римской власти ^{[21, с. 131]}.

По нашему мнению, данное противоречие может объясняться стремлением императоров к распространению римской религии на провинции и зависимые земли с чуждым римской культуре населением. Дело в том, что восприятие высшей властью, тех же египетских божеств, даже на номинальном уровне, безусловно, создавало благоприятный образ империи и в целом всего Римского мира среди окрестных варварских народов. Это, в конечном итоге, неизбежно приводило к восприятию уже римских богов чуждым населением, знакомство с которыми, так или иначе и обеспечивала указанная эллинизация. Что же касается представителей элиты зависимого от Рима чужеродного населения, то они обязаны были официально воздавать божеские почести императорам, то есть участвовать в официальных культах Римской империи. При этом обязательного участия в собственных обрядовых практиках, римляне, разумеется, не требовали. Такой подход, безусловно, способствовал сплачиванию и расширению римской культурно-исторической общности, и в какой-то степени, защищал собственно римские религиозные традиции от чрезмерного варварского влияния.

Однако, форсирование и спешка в такой важной задаче, как проведение романизации в форме эллинизации местного населения в рамках римской культурной экспансии, приводили к крайне неблагоприятным последствиям. Здесь достаточно вспомнить причины кровопролитных событий восстания 132–136 гг. в Иудее, когда Адриан вначале своим эдиктом запретил некоторые важные элементы иудейской религиозной практики, а затем решил начать восстановление Иерусалима с возведения храма Юпитера на священном для иудеев месте Иерусалимского храма ^{[38, р. 44]}. Вот почему, казалось бы, мы не можем исключить того, что и парфяно-римская война 161–166 гг., шедшая, в том числе и на территории Армении, также стала возможной благодаря слишком поспешным действиям римских властей по проведению римской культурной экспансии. Однако здесь сразу обращает на себя внимание, что данные события начались не с всеобщего восстания населения Армении, а с очередного обострения отношений между Римской империей и Парфией. Именно парфянский царь Вологез III, сразу же после смерти Антонина Пия, напал на Армению и лишил власти римского ставленника Сохема, возведя на армянский трон своего кандидата Пакора (161–163 гг.). Пришедший на помощь римский легион попал в засаду был полностью уничтожен, а его командир наместник Каппадокии Севериан покончил жизнь самоубийством (Cass. Dio., LXXI, 2, 1; Lucian. Alex., 27, Quomodo hist., 21, 25) ^{[18, с. 226; 9, с. 207]}. На следующий год римские войска во главе с самим соправителем нового императора Марка Аврелия Луцием Вером и несколькими талантливыми легатами, были вынуждены продолжать военные действия. В конечном итоге, римлянами была вначале захвачена столица Армении Арташат, а впоследствии и столица Парфии, права Сохема были восстановлены ^{[18, с. 227 – 236]}.

При этом главной особенностью этой римско-парфянской войны явилось то, что практически на всем ее протяжении она сопровождалась острой внутренней борьбой армянского общества между проримскими и антиримскими пропарфянскими силами ^{[9, с. 207–211]}. Действительно у нас есть сообщение, что «когда был убит легат, перебиты легионы, сирийцы замышляли отложиться и Восток подвергался опустошениям» (SHA. Verus, VI, 9). Более того, Дион Кассий пишет о Тиридате, поднявшем восстание в Армении, убившим союзника римлян царя гениохов и замахнувшимся на Вера (Cass. Dio., LXXI, 14). Однако заметим, что всеобщего народного движения направленного против римлян, так и не случилось. Таких сведений нет, несмотря на желание некоторых ученых представить данную войну в виде крупного антиримского восстания ^{[18, с. 229–232]}. Более того, даже с событиями жестокого разграбления в 165 г. легионами Авидия Кассия захваченной Селевкии, когда римлянами была увезена с собой статуя Аполлона Комайоса, не все выглядит так однозначно. Напомним, что жители изначально приняли римлян «как своих друзей» (SHA. Verus, VIII, 3). Поэтому истинная причина разразившегося конфликта, так и осталась для нас неизвестной (Cass. Dio., LXXI, 2, 3; Eutrop. Brev., VIII, 10, 2). Возможно, действительно здесь имели место происки пропарфянской партии, выступившей против мирного соглашения жителей города с римлянами ^{[9, с. 211]}.

На территории же собственно Армении, во время указанных военных действий, ситуация складывается еще более противоречивее. Так, помимо случаев антиримских настроений и конкретных действий в Армении в ходе событий 161–166 гг., были и случаи прямо противоположные по своей направленности ^{[9, с. 212]}. Так, подробности взятия римлянами Эдессы, сохранились у Прокопия Кесарийского и они не могут не вызывать повышенный интерес. По словам Прокопия, победа здесь произошла потому, что жители города, подняв восстание и «уничтожив находившийся у них варварский гарнизон, передали город римлянам» (Procop. De bello Persico, II, XII, 29). Конечно местное население, находясь между парфянами и римлянами, было вынуждено делать выбор, между противоборствующими сторонами исходя из многих факторов и конкретной сложившейся ситуации. Однако мы не можем исключать и того, что проримские настроения среди местных жителей Армении являлись, в том числе и результатом римской культурной экспансии, проводившейся долгие годы на основе традиционной эллинизации населения. Во всяком случае, это хорошо соответствует нашему предположению, что начиная с Адриана, римская экспансия, на самом деле, не была остановлена, а просто приняла другие формы (экономические и культурные), которые фактически должны были подготовить мирное вхождение той или иной буферной территории в империю ^{[23, с. 251]}.

Подведем итог нашему исследованию. Судя по всему, в послетраяновский период римляне, все же планировали вхождение зависимых территорий в состав империи, но только после полной культурной и экономической интеграции в Римский мир изначально чужеродного населения. Возможно, что на Кавказе, этот процесс проводился римлянами в форме эллинизации, опираясь на предшествующий опыт адаптации греческой культуры к местным традициям. Это, в конечном итоге, неизбежно приводило к восприятию уже римских богов чуждым населением, знакомство с которыми, так или иначе, обеспечивала усилившаяся в регионе эллинизация. В таком случае данный процесс должен был получить новый импульс в период правления Адриана – императора филэллина, убежденного в благодатном и цивилизующем воздействии римской цивилизации на окрестные варварские народы. Следовательно, в основе пристрастия императора к греческой культуре, включая его знаменитый панэллинский проект, вполне могли лежать не столько личностные причины, сколько глубоко продуманная императором внешняя политика по отношению к буферным зависимым государствам. Таким образом, новизна нашего исследования заключается в том, что мы рассмотрели панэллинский проект Адриана в контексте вышеуказанных процессов и в качестве важнейшей составляющей, не только внутренней, но и внешней политики по отношению к буферным зависимым государствам. Политика римлян по отношению к Армении в послетраяновский период, по-видимому, должна была включать в себе не только не ослабление контроля над ее территорией, но и тщательно продуманную работу с местным населением. Поэтому не исключено, что представители элиты этого зависимого от Рима государства, как и раньше, обязаны были официально воздавать божеские почести императорам, то есть участвовать в официальных культах Римской империи. Эллинское же содружество, объединяющее всех греков античного мира, должно было послужить именно той обновленной духовной скрепой Римского мира, охватывающей и население буферной зоны, которое только еще предстояло включить в состав империи. В пользу этого свидетельствует главная особенность римско-парфянской войны 161–166 гг., которая практически на всем ее протяжении, сопровождалась острой внутренней борьбой армянского общества между проримскими и антиримскими пропарфянскими силами. Более того, всеобщего народного движения направленного против римлян в эти годы, так и не случилось. Не исключено, что все это стало результатом длительной и планомерной работы по сплачиванию римского общества и зависимого населения буферной зоны в единый историко-культурный конгломерат, в котором, несмотря на негативное отношение к варварским религиям в целом у высшей власти, в сознание людей сознательно внедрялся положительный и привлекательный образ Римского государства.