Трансформация концепции публичной сферы Ю. Хабермаса в инфокоммуникативной и цифровой реальности конца XX – начала XXI вв. (теоретико-методологический аспект)

Публикация подготовлена при финансовой поддержке Министерства науки и высшего образования Российской Федерации, проект № F-ZEW-2023-0007.

Введение. Создателем целостной концепции о дискурсе власти и общества в особом коммуникативном пространстве, расположенном в пограничном пространстве между ними и названном публичной сферой, стал немецкий философ Ю. Харбермас. Впервые эту теорию он изложил в книге под названием «Структурная трансформация публичной сферы. Исследование относительно категории буржуазного общества» еще в 1962 году ^[1]. С тех пор книга неоднократно издавалась и переиздавалась, в том числе на английском языке ^[2]. На русском языке данный капитальный труд, полноправно вошедший в корпус классики политической философии XX столетия, был издан лишь в 2016 году ^[3].

Книга, по словам ее автора, была написана еще на рубеже 1950–1960-х годов, но, несмотря на это, Ю. Хабермас в ее многочисленные переиздания не вносил никакой правки. Не сделал этого он в и 19-м по счету переиздании, вышедшем в 1990 году, с которого и был осуществлен перевод книги на русский ^[3]. В предисловии к книге автор откровенно признался: «Перечитывая свой текст, написанный почти тридцать лет назад, я на первых порах испытывал искушение начать правку – что-то вычеркнуть, а что-то, наоборот, добавить. Однако чем дальше, тем яснее мне становилось, что это будет ошибкой» ^{[3, с. 9]}. Сделав одно исправление, Ю. Хабермас, по его утверждению, был бы вынужден объяснять, почему он не переработал всю книгу целиком. Подобная редактура, по признанию автора, «стала бы непосильной задачей» для него, ведь он уже«давно занялся другими проблемами и не мог отслеживать все новинки научной литературы, имеющие отношение к теме» ^{[3, с. 9]}. Да и неизменное внимание к книге со стороны публики, сохранявшееся в течение длительного промежутка времени, не позволило Ю. Хабермасу корректировать свои теоретические выкладки, сделанные много лет тому назад, хотя реальная жизнь давным-давно ушла вперед.

Публичная сфера жизни общества всегда выступала и продолжает свое современное бытие в качестве ведущей субстанции информационно-коммуникативного пространства, где институты и организации гражданского общества вступают в интерсубъективный диалог с властью по предельно широкому кругу социально-значимых проблем и вопросов. В данной статье такие понятия как "публичная сфера", с одной стороны, и "диалог власти и общества", с другой, рассматриваются в одном смысловом и теоретико-методологическом ряду, поскольку, с нашей точки зрения, они не просто неразрывно взаимосвязаны друг с другом, но и онтологически предполагают существование друг друга. Диалог власти и общества невозможен без наличия публичной сферы. А публичная сфера, где формируется общественное мнение, возникает и развивается в процессе этого диалога. Прекращение диалога ведет к исчезновению публичной сферы, а при отсутствии последней становится невозможен и сам диалог.

Концепцию публичной сферы применительно к новым инфокоммуникативным и цифровым реалиям конца XX - начала XXI веков разрабатывал не только сам Ю. Хабермас и его адепты, но и многочисленные критики и оппоненты. Они, не отрицая сам факт существания публичной сферы, давали ей иные, отличные от хабермасианской характеристики и интерпретации. В контексте ускоряющегося процесса цифровизации всех сторон общественного бытия концепция публичной сферы хотя и подвергается все новым и новым трансформациям, однако не теряет своей актуальности и привлекательности как в праксеологическом, так и в общетеоретическом аспектах.

Еще до возникновения современных средств массовой коммуникации (в соответствии с точкой зрения Ю. Хабермаса) шел поступательный процесс возрастания объемов производства и циркуляции социально-значимой информации. Согласно ставшей классической хабермасианской концепцией публичная сфера позиционируется как транспарентное пространство для рациональной дискуссии, базирующееся на открытости, симметричности и дискурсивном равенстве субъектов социально-политической коммуникации. Дело в том, что именно в публичной сфере в ходе открытого диалога «вырабатывается то, что можно назвать «общественное мнение» ^{[4, с. 26]}. В соответствии с хабермасианской версией публичной сферы российский исследователь Р. В. Кузьменко определяет современную политическую публичную сферу общества как множество «институциональных коммуникативных пространств», которые способствуют общественной делиберации, то есть коллективному «обсуждению и формированию общественного мнения» ^{[5, с. 17]}.

Ю. Хабермас в своей теоретической интерпретации публичной сферы сфокусировал внимание почти исключительно на раннебуржуазной европейской публичной сфере ^[6]. При этом он сильно приукрасил, идеализируя, это публичное пространство, уже давно ушедшее в прошлое, первоначально формировавшееся в элитарных салонах, кофейнях, библиотеках посредством печатных средств массовой информации, дискуссий, дебатов, споров и т.д.

Дальнейшее расширение области свободного дискурса и публичной сферы, которое было связано с появлением электронных средств массовой информации, социальных сетей и цифровых платформ обратной связи, осталось за пределами внимания Ю. Хабермаса, однако он тем не менее продекларировал начала кризиса и упадка своей нормативной модели публичной сферы. Принципы, на которых строилось его истолкование публичного пространства и происходящего в нем коллективного (делиберативного) поиска истины путем выбора «лучшего аргумента», не соответствовали жесткой конкуренции, политическому противоборству, борьбе за власть, коими была богато насыщена политическая практика конца XX и начала XXI столетий. За эти и многие другие недочеты, промахи, иллюзии ряд исследователей вполне заслуженно критиковал и самого Ю. Хабермаса, и его теорию публичной сферы. Тем не менее и сам автор, и созданная им концепция публичной сферы получили небывалую популярность и распространение в среде политологов, социологов, философов, историков и юристов большинства стран мира, включая Россию. Аберрация хабермасианской конкретно-исторической модели публичной сферы, ее доктринальная рецепция в качестве чуть ли не универсальной модели, применимой в анализе любой общественно-исторической реальности, по-прежнему играет огромную теоретико-методологическую роль, в том числе в исследовании новейших инфокоммуникативных и цифровых процессов, разворачивающихся в контексте становления глобального информационного общества и цифровой цивилизации.

Основная часть. В условиях становления и развития глобального информационного общества все большую значимость приобретают каналы, механизмы и формы коммуникации власти и общества. Многие из них в условиях массовой цифровизации приобретают неизвестные черты, способы функционирования и распространения контента. В повседневную жизнь людей входят не только ранее не виданные гаджеты, коммуникаторы, высокоскоростные интернет-услуги, но и новые каналы и средства коммуникации, цифровые масс-медиа, платформы, форумы и порталы. Естественно, что происходят существенные трансформации как в структуре и инфраструктуре социальных, в том числе политических, коммуникаций, так и в формате диалога между органами власти и гражданами, институтами власти и гражданского общества. Процесс массовой цифровизации затрагивает эту важнейшую сферу инфокоммуникативного взаимодействия и обмена информацией между управляющим и управлямым сегментами политической подсистемы общества. Данное обстоятельство неразрывно связано с происходящим социо-технологическим переходом практически всех сторон жизни современного общества к современным цифровым, наукоемким, прорывным интеллектуальным технологиям. Ранее доминировавший в сфере коммуникации власти и общества офлайн-диалог подвергается глубокой цифровой трансформации и модернизации, институционализируясь в нарративном контексте публичной политики в формате онлайн-диалога и цифрового дискурса ведущих субъектов и акторов публичной политики современной России.

Здесь необходимо сделать уточнение, что под диалогом власти и общества – как «традиционным», так и цифровым – мы будем понимать прежде всего их инфокоммуникативное взаимодействие, посредством которого происходит обмен и распространение социально и политически значимой информации. Диалог – это коммуникация между ее двумя (или более) субъектами. Его акторами (участниками, коммуникантами, субъектами. агентами) выступают, с одной стороны, представители тех или иных органов власти (федеральной, региональной или местной, т.е. муниципальной). С другой стороны, в таком интерсубъективном диалоге участвуют отдельные граждане либо добровольные объединения граждан, то есть некоммерческие (негосударственные) организации и институты гражданского общества.

Если в условиях «доцифрового информационного общества» это общение протекало по преимуществу непосредственно «лицом к лицу», вербально, то, по мере цифровизации каналов, способов, механизмов и средств коммуникации, эти интеракции (диалог) стали приобретать все более опосредованный и дистантный характер. Иными словами, офлайн-диалог, существовавший еще со времен древнегреческой агоры или новгородского веча, стал подвергаться цифровой трансформации и постепенно превращаться в онлайн-диалог. Данное обстоятельство позволило заявить о формировании все более отчетливых контуров новой формы демократии – «цифровой демократии».

Под «цифровой демократией», уже прочно вошедшей в политологический тезаурус, мы будем понимать различные инфокоммуникативные практики политического участия, осуществляющиеся на основе цифровизации публичной сферы, диалога и делиберации между властью, организациями гражданского общества и отдельными гражданами в целях минимизации пространственно-временных затрат и издержек в процессе совместного разрешения различных по своему характеру и содержанию общественно-политических задач, проблем и вопросов.

Оцифровка средств массовой информации, бурное развитие интернет-коммуникаций и цифрового информационного общества в конце XX – начале XXI веков позволили публичной сфере в очередной раз вступить в процесс длительной трансформации (но уже в принципиально новой социокультурной парадигме, нежели в хабермасианской модели трансформации публичной сферы), построенной на базе социальных сетей, цифрового гражданского общества и цифровой демократии. О постхабермасианской цифровой трансформации публичной сферы ицифровизации каналов и способов коммуникации власти и общества пишет целый ряд как западных, так и российских авторов.

Среди отечественных философов, социологов и политологов, занимающихся проблемой цифровой трансформации публичной сферы, следует назвать таких авторов, как А.А. Сухоруков ^[7], А.В. Соколов и Е.А. Исаева ^[8], В.Н. Якимец и Л.И. Никовская ^[9], Д.С. Мартьянов ^[10], С.В. Володенков ^[11] и др. При этом следует отметить, что кроме отдельных статей и публикаций каких-либо системных и глубоких теоретико-методологических и фундаментальных исследований в этой отрасли социогуманитарного знания в российской науке нет.

Среди зарубежных исследований следует отметить группу исследователей, которые пытаются дополнить и адаптировать теорию публичной сферы Ю. Хабермаса к новым условиям ее существования. Так, коллектив авторов сборника под многозначительным названием «После Хабермаса: новые перспективы публичной сферы» осуществил целенаправленный поиск иных, нежели у этого немецкого философа, оснований и источников теоретико-методологического истолкования процессов трансформации и модернизации современной публичной сферы ^[12]. Одни из них, как, например, сразу три автора данного сборника, пытаются хабермасианскую версию публичной сферы дополнить и обновить идеями советского философа и литературоведа М. Бахтина и членов его кружка (В.Волошинова, Л. Пумпянского, М. Соллертинского и М. Юдиной) ^{[12, p. 28-87]}. Другие рассмативают в качестве альтернативы хабермасианству идеи французского социолога П. Бурдье ^{[12, pp. 88-112]} или, к примеру, ученика Ю. Хабермаса, немецкого философа А. Хоннета (Axel Honneth) ^{[12, рр. 113-130]}.

Однако, на наш взгляд, наиболее интересной, с точки зрения анализируемой нами проблемы, является статья североамериканского философа Дж. Бомана под названием «Расширение диалога: Интернет, публичная сфера и перспективы транснациональной демократии» ^{[12, pp. 131-155]}. С его точки зрения, Интернет может стать новой формой публичной сферы, но при этом очень важно переосмыслить, что теперь следует подразумевать под терминами «публика» и «публичное» и что будет представляет собой публичная сфера в Интернет-пространстве. Дж. Боман отмечает, что цифровая публичная сфера вступает в фазу начальной институционализации на фоне недостаточно разработанного терминологического аппарата и отсутствия научного обоснования теоретико-методологических основ данного процесса.

Известный немецкий философ и социолог Р. Челикатес отмечает, что ни философы, ни политологи еще в полной мере не осмыслили просходящие процессы цифровизации публичной сферы и формирования глобальной транснациональной публичной сферы: с их стороны было бы огромной ошибкой «недооценивать креативный потенциал перехода от офлайн к онлайн-формам коммуникативного взаимодействия и политического действия» ^{[13, с.167]}. Вместе с тем, было бы неверно, учитывая сложносоставный ландшафт новой формирующейся публичной сферы, идеализировать эти инновационные тенденции цифрового развития, или же, напротив, очернять их и дискредитировать. Поэтому Р. Челикатес предлагает «сначала внимательно рассмотреть некоторые структурные особенности цифровизации, а затем осмыслить концептуальные, нормативные и политические проблемы, которые она порождает» ^{[13, 167-168]}.

Канадский философ Дж. Тилли в статье под названием «О глобальной множественности публичных сфер: демократическая трансформация публичной сферы?» утверждает, что в условиях глобальной цифровизации следует говорить не об одной, а о совокупности, то есть о множественности публичных сфер, «более или менее локальных, более или менее интегрированных, более или менее официальных, институционализированных и более или менее оцифрованных, а не о универсальной единой публичной сфере» ^{[14, р. 167]}. Современная публичная сфера – это многосоставная публичная сфера, исторический конгломерат или, по его выражению, «постоянно меняющийся калейдоскоп разнообразных публичных сфер» ^{[13, р. 167]}. Соответственно этому и цифровизацию, с точки зрения Дж. Тилли, следует понимать не как единый и однонаправленный процесс, трансформирующий ранее целостную и единую нецифровую публичную сферу, а как сложный и многоуровневый процесс, который преобразует и порождает множество цифровых публичных пространств и релевантных им цифровых публик. Все они - хотя и взаимосвязаны между с собой, перманентно пересекаясь друг с другом, - «усложняют цифровой и нецифровой разрыв» между различными структурными уровнями и элементами многосоставной глобальной публичной сферы ^{[13, р.167-168]}. Цифровизация, ее неравномерный и разнонаправленный характер развития в различных объективно существующих публичных сферах разительно изменили прежде единую доцифровую публичную сферу, когда-то представленную Ю. Хабермасом. В настоящее время, как пишет Дж. Тилли, цифровизация объективно уже существующих публичных сфер - это «открытый социальный и политический процесс, включающий множество арен и сфер» коммуникации власти и общества, где оспариваются различные точки зрения, протекают политическая борьба и противостояние, достигается взаимопонимание, компромисс и консенсус между различными субъектами, акторами и агентами публичной политики.

Значительная часть зарубежных авторов выделяет мейнстрим в трансформации современной публичной сферы, заключающийся в поступательном и неуклонном процессе формирования глобальной транснациональной публичной сферы ^{[15],[16],[17]}. Среди наиболее авторитетных авторов, исследующих данный феномен, можно назвать американского философа Н. Фрейзер ^[18]. В книге под названием «Транснационализация публичной сферы» она детально рассматривает применимость концепции публичной сферы Ю. Хабермаса к реалиям эпохи политической глобализации и цифровизации дискурса в сфере публичной политики. По мнению Н. Фрейзер, происходящие политические дебаты по наиболее злободневным общественно-политическим проблемам, уже давно, благодаря цифровым Интернет-технологиям, переросли существующие границы и вышли за рамки традиционных национальных государств и теперь протекают на наднациональном, то есть на глобальном дискурсивном уровне. Все это более чем очевидно, с точки зрения исследовательницы, свидетельствут о формировании и институционализации трансграничной и инклюзивной публичной сферы коммуникаций, дискуса и диалога ^[19]. Данное обстоятельство, на наш взгляд, более чем наглядно свидетельствует о том, что цифровая публичная сфера современного общества не только существует, но и подвергается весьма существенным изменениям в процессе глобальной цифровой трансформации всего комплекса существующих форм, видов и разновидностей социальных коммуникаций в своей совокупности.

В отличие от целого ряда других мыслителей, так или иначе затрагивавших проблемы публичной сферы и публичной политики, Ю.Хабермас сильно преувеличивает роль разума и морали в политике, недооценивая ее с точки зрения конкурентной, состязательной или агональной стороны. Тем более, что в результате реального столкновения мнений, дискуссий, полемики, дебатов субъекты такой коммуникации далеко не всегда приходят к компромиссу и к консенсусу, проявляют толерантность и терпимость чужому мнению, стремятся к достижению объективной истины, а не к навязыванию своего мнения в качестве таковой.

Еще в Древней Греции, наряду с сократическим диалогом как способом совместного отыскания истины, существовали софистические диалогические практики, нацеленные на эвристический спор, внушение, убеждение. В таких практиках диалог – это борьба с оппонентом, подавление собеседника, а софистическая «логика» – эффективное средство для дискурсивной победы. Х. Аренд, анализируя античную публичную сферу, в отличие от Ю. Хабермаса, видела в ней не только арену для нахождения согласия, но место для спора. Диалог представлялся не столько речевым взаимодействием, сколько возможностью осуществления власти. «Полис, – пишет Х. Арендт, –а стало быть само публичное пространство, было местом сильнейшего и ожесточеннейшего спора» ^{[25, с. 55]}

О спорах, борьбе мнений как о неотъемлемом атрибуте парламентаризма писали К. Шмидт и А. Филиппов. Для них упадок публичной сферы состоит не в росте агональных противоречий, как у Ю. Хабермаса, а, напротив, в их искусственном преодолении. «Положение парламентаризма в наши дни столь критично, потому что развитие современной массовой демократии сделало публичную дискуссию с использованием аргументов пустой формальностью, – утверждают авторы, – поэтому многие нормы современного парламентского права, прежде всего, предписания относительно независимости депутатов и публичности заседаний выглядят как избыточные декорации, ненужные и даже сомнительные... Партии… в наши дни больше не противостоят друг другу как мнения в дискуссии, они выступают как социальные или хозяйственные силовые группы (Machtgruppen), калькулируют взаимные интересы и силовые возможности (Machtmöglichkeiten) обеих сторон и на этой фактической основе заключают компромиссы и коалиции» ^{[26, с. 9]}.

Учение об агонистической модели демократии и агонистического плюрализма разрабатывали Ш. Муфф и Э. Лакло. Критикуя теоретиков делиберативной модели демократии в лице Ю. Хабермаса, Дж. Ролза, Дж. Коэна, С. Бенхабиб и др., Ш. Муф упрекала своих оппонентов в том, что они наивно отрицают конфликтную по сути своей природу современного плюрализма. По ее мнению, «идеала плюралистической демократии нельзя достигнуть путем консенсуса в публичной сфере. Такой консенсус невозможен» ^{[27, с. 196]}. Для того, чтобы эффективно функционировать, демократия нуждается в живом столкновении демократических политических позиций. Исследовательница подчеркивает, что политический консенсус в публичной сфере недостижим, поскольку реально существуют разнонаправленные и непримиримые противоречия в рамках агонистического, то есть состязательного плюрализма: «Создание пространства для разногласий и поддержка институтов, в которых эти разногласия могут проявляться, жизненно важны для плюралистической демократии» ^{[27, с. 197]}.

Схожей позиции придерживаются и многие представители российской школы политической лингвистики. К примеру, одна из ее известных представительниц Е. М. Шейгал утверждает, что «диалогичность демократического дискурса заключена в его принципиальной полемичности» ^{[28, с. 82]}. По ее мнению, «агональная природа политического дискурса предполагает использование, прежде всего, инструментальной агрессии как стратегии достижения поставленной цели: ниспровержение оппонента и завоевание власти» ^{[29, с. 294]}.

Заключение. Таким образом, подводя итог проведенному нами анализу, мы можем констатировать, что на современном этапе эволюции и развития публичной сферы прежний офлайн диалог власти (государства) и гражданского общества постепенно замещается онлайн-диалогом между этими ведущими акторами публичной политики. Такой диалог, опосредованный цифровыми медиа, приобретает особую актуальность и все более смещается в пространство цифровой публичной сферы и цифровой публичной политики. В ходе цифровизации публичной сферы в ее инфраструктуре появляются новые коммуникативные механизмы и институты, призванные развивать и совершенствовать практики цифрового диалога власти и общества. В качестве одного из инновационных диалоговых механизмов можно назвать цифровые платформы обратной связи, которые всего лишь за несколько лет своего существования закрепились в институциональном дизайне цифровой публичной сферы. Цифровизация процессов субъект-субъектной коммуникации власти и общества ведет к усложнению и технологизации публичной сферы, порождая новые формы гражданской активности и способы интеракции между органами государственной власти и организациями гражданского общества.

Концепция развития и институционализации социальных медиа-коммуникаций немецкого философа в контексте новой цифровой реальности постепенно превращается в инновационную модель цифрового взаимодействия. В контексте цифровой публичной сферы находят воплощение как процессы сотрудничества между органами и структурами государственной власти и организациями гражданского общества, так и формы конфликтного взаимодействия между ними. Это обстоятельство настоятельно требует от современной политической науки, социологии и философии не только разработки современных теоретико-методологических основ цифровой публичной политики, но и решения целого комплекса практических задач.

Наиболее приоритетными среди них следует позиционировать разработку и институционализацию технологий управления цифровым интерсубъективным взаимодействием между двумя ведущими акторами цифровой публичной сферы: властью и социумом, государством и гражданским обществом, протекающем в формате онлайн-диалога. При этом, несмотря на особую теоретико-методологическую значимость концепцию публичной сферы Ю. Хабермаса, следует признать, что в условиях институционализации информационного общества она не в полной мере отвечает задачам сегодняшнего дня и должна быть дополнена другими версиями публичной сферы. В том числе такими интерпретациями публичного дискурса, где рассматривается не только сотрудничество субъектов коммуникации, но и их политическая конкуренция в контексте теории постправды, включая цифровое инфокоммуникативное соперничество, борьбу, конкуренцию, противоборство, использование манипулятивных технологий, методов ведения гибридной информационной войны, производства и распространения фейк-ньюз. Использование этих технологий не отменяет публичную сферу, а придает ей новую цифровую конфигурацию, требуя в процессе управления ею разработки новых технологий, инструментов, методов и форм работы в сфере цифровой публичной политики.