Понятие государства как ценностно-смысловой системы в философии права и философии государственности

Для современного демократического правового государства вопрос о его философии, фундаментальных основаниях развития не может быть второстепенным и потому от его решения может зависеть жизнеспособность важнейшей концепции государственности. На первый взгляд юридические возможности в определении философии государства проигрывают социально-гуманитарному направлению науки, однако именно сквозь призму правовой системы построение философии государства видится наиболее адекватным тем процессам и явлениям, которые не просто обозначились в социальной реальности, а прочно вошли и закрепились в ней. Это касается развития самого человека, его мировоззрения, поведения в повседневной жизни, это же имеет отношение и к общественным изменениям, связанным прежде всего с поиском новой метатеории взамен заметно ослабившему свое влияние постмодерну. Безусловно, в пространство этих актуальных явлений попадает и государство, которое не может оставаться безучастным к тому, как меняется мир, человек и общество в нем. А между тем именно государство сегодня в большей степени должно осознаваться как ценностно-смысловая система, а не как исключительно политико-правовое образование, существующее ради права и самого себя. С этой точки зрения государство не может стоять над человеком и над обществом, оно находится с ними рядом. В этом состоит ценность самого государства, но в этом кроется и возможность государства влиять на построение разнообразных ценностно-смысловых систем, в том числе и системы права, но не только как механической совокупности норм и известных постулатов справедливости, долженствования и других, а как социокультурного кода, зашифровавшего в себе многие смыслы бытия.

О смыслах бытия, многомерных и безграничных, сегодня ведутся острые дискуссии в различных исследовательских кругах и научных областях и, по понятной причине, наиболее живой отклик данная проблема находит в социально-гуманитарном знании. При этом право, являясь более операциональной системой в постижении социального бытия, чем социокультурной, часто не принимается в расчет при дешифровке смыслов бытия. Поэтому нередко встречаются размышления о деструктивном воздействии права и его составляющих на самые различные сферы человеческой индивидуальной и коллективной жизнедеятельности. Так, по мысли А.А. Панищева, «при распространении прайдового права происходит деструкция самой государственности, изменение самой сущности государства» ^{[1, с. 51]}. Вместе с тем, как полагают исследователи В. Динес и А. Федотов, «...понятие "государственность" позволяет не только поставить вопросы, относящиеся к институтам собственно государства, но и взять их в более широком плане, а именно в совокупности всей системы отношений "человек — общество — государство"» ^{[2, с. 10]}. Стоит добавить, что, как правило, размышления о сущности государства, о концепции государственности и кладутся в основу построений философии государства, отчего становится понятным преобладающий историко-герменевтический ракурс в рассмотрении этого феномена. Интерпретации философии государства прочно связываются с богатым правовым контекстом, формируемым веками, а значит, по-прежнему выводят на первый план взгляды и представления философов и правоведов о сущности государства. Следует, однако, отметить, что традиционно эти представления не обходятся без актуализации идей справедливости, истины и других, но нужно понимать, что содержание этих идей с течением времени меняется и они получают новые смысловые прочтения и интерпретации, несмотря на их многолетнюю ценностно-смысловую абсолютизацию. К примеру, в условиях постмодернистского мировоззрения сама идея права и концепция государственности подвергаются не просто пересмотру и переоценке, но и отвержению — утилитаризация государства и власти становится отчетливой приметой последнего времени. Именно по этой причине государство начинает компенсировать утрату своей доминирующей позиции в формах, проверенных прошлым, — стандартами тоталитарного. Мы полагаем, в наши дни, когда принимаются заявления о крушении постмодерна, ощущения или аллюзии прошлого все чаще посещают человека. Государство, возвращаясь в прошлое (взять хотя бы последний акцент на смене милиции на полицию), всегда пересматривает известные конституционно постулируемые положения, медленно, но верно заменяя их на шаблоны прошлого. Так, традиционно и неукоснительно признаваемая демократическими государствами высшая ценность человека в определенный момент времени сравнительно легко подменяется ценностью самого государства, в котором начинает превалировать концепция государства и личности, а не наоборот. Как известно, в прошлом России именно такая концепция и становилась философией государства.

Эпоха постмодерна допускает сложные аберрации в любых философских построениях и обобщениях. Можно, по-видимому, утверждать, что «в соотношении постмодернизма как определяющей мировоззренческой рефлексии конца ХХ – начала ХХI вв. и права обнаруживаются существенные противоречия: 1) ПМ (постмодернизм. - Е.П.) концептуализирует характерную для рубежа веков смену или переоценку ценностно-смысловых приоритетов, сопровождающуюся появлением совершенно новых моделей и символов бытия; право же, напротив, обнаруживает тяготение к закреплению, а не пересмотру уже сложившихся концепций правоотношений и регламентирующих эти правоотношения норм; 2) ПМ акцентирует внимание на конфликтах человека, общества и культуры, с особой остротой звучащих на сломе столетий; система права ставит своей центральной задачей стирание граней и различных проявлений этой конфликтности за счет создания адекватных ситуации норм; 3) ПМ травестирует социальную реальность, часто доводя этот процесс до абсурда, право же более устойчиво к изменениям мировоззренческих векторов, и оно направлено на объективацию всего происходящего в окружающей действительности. Эти и другие свойства, свидетельствующие об определенной дистанции между постмодернизмом и правом, позволяют в достаточной мере судить о сохраняющейся «интуиции социального», при которой категорически не отвергается совпадение различных социальных реалий в некой единой точке. В самом деле, ПМ абсолютизирует любое явление, отклоняющееся в своем развитии от какой-либо установленной извне нормы. В этом смысле «интуиция социального» отмечает доминанты телесности, физиологизма, психических аллюзий и девиаций, потока сознания и т.д. – всего того, что указывает на некую порочность общества. Интуитивно развитие мира представляется именно таким в условиях, когда общество начинает справляться с трудно преодолимой инерцией тоталитарной реальности, насаждаемой десятилетиями в советскую эпоху. Изживание косных стереотипов возможно лишь тогда, когда общество испытывает ценностно-смысловое потрясение. Такое потрясение и допускал ПМ, признавая допустимость смыслов порочного и порочности в общественной жизни. Очевидно, что право противостоит любым подобным проявлениям системой жестких норм и мер, по сути дела преобразуя интуицию социального в социальную реальность, где доминирующим становится механизм государственного принуждения» ^{[3, с. 170]}.

В правоведении вопрос о постмодерне имеет значение прежде всего для исторического осмысления развития различных правовых институтов, выяснения последствий воздействия постмодернистских концептов на широкий круг элементов системы права. Как известно, исследование феномена постмодерна и его возможных проявлений актуально для целого ряда научных дисциплин, а именно философии, политологии, антропологии и других. Между тем скрупулезное внимание со стороны исследователей данных научных областей к постмодерну позволяет сделать вывод о том, что и правовая сфера не осталась в стороне от многоаспектного влияния постмодерна. Несмотря на известный консерватизм, определяющий характер для жизни государства и властных систем, правовая сфера, будучи частью общественного бытия, не может и не могла оставаться вне постмодернистского пространства. И в этом смысле проблема воздействия постмодерна на право и его институты давно уже преодолела границы только исторической рефлексии и, скорее всего, нуждается в осмыслении именно юридическом, или социоюридическом.

Феномен постмодерна трактуется неоднозначно и до сих пор вызывает сомнения относительно определения его хронологических рамок, структуры, особенностей влияния на человека, общество и культуру. Открытым остается вопрос и о соотношении двух, с одной стороны, самодостаточных, а с другой — во многом отождествляемых категориальных систем, каковыми являются постмодерн и постмодернизм. Только на первый взгляд эта проблема не актуальна для правовой науки, если иметь в виду достаточно узкий характер такого противопоставления. Однако именно для понимания свойств концептуального права, откликающегося не столько на требования политики, сколько на общественные искания и человеческие нужды, определение границ постмодерна и постмодернизма все же заслуживает внимания. И если, к примеру, в философском дискурсе за категорией постмодерна прочно закрепилось обозначение «периода вступления и развития человечества в эпоху постиндустриализма» ^{[4, с. 262]} и, таким образом, стала очевидной доминирующая характеристика времени и пространства, в которых пребывание человека и общества сопряжено с конфликтами, идеологическими, экономическими и социальными потрясениями, мировоззренческими исканиями, то в ином контексте категория постмодерна, по-видимому, нуждается в дополнительной рефлексии. С точки зрения правовой науки постмодерн становится эпохой, которая должна продемонстрировать совпадение или же, напротив, несовпадение чаяний общества и гражданских претензий человека на высшую ценность в государстве. Именно постмодерн подчеркивает преломление острых противоречий в жизни человека и социума, которые право «схватывает» и запечатлевает в многочисленных нормах и институтах. И если в иные времена, времена «до постмодерна» право решало преимущественно задачи сохранения и приумножения богатства, собственности, то в условиях постмодернистского влияния оно не может игнорировать проблемы культуроцентричного характера, связанные с моралью, религиозностью, ментальностью, патриотичностью и другие. А они представляются куда более серьезными и масштабными в бытии человека, влияющими на его включенность в социальную жизнь. На наш взгляд, эти концептуальные обстоятельства вернее всего характеризуются в иной системе категорий, называемой постмодернизмом. По мысли некоторых исследователей, «современная цивилизация не может ответить на такие важные и фундаментальные вопросы: кто такой человек, как он должен жить, как высвободить и плодотворно использовать заключенный в нем творческий потенциал?» ^{[5, с. 107]}. Можно предположить, что ответы на эти и другие не менее актуальные вопросы дает право и его нормы. В Конституции Российской Федерации, к примеру, содержатся правовые максимы или нормы, которые позволяют в той или иной степени решить обозначенные проблемы; в этой связи наиболее показательной является статья вторая, гласящая о том, что «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью». Признание за человеком высшей ценности в обществе и государстве не всегда было столь уж однозначным. Как известно, в ситуации идеологической детерминированности права подобного рода нормы приобретают скорее не юридический, а космологический смысл. Именно поэтому в самом начале эпохи постмодерна, когда осуществлялась заметная перестройка социальных формаций и происходили подвижки в общественном сознании, Конституции РСФСР 1978 года совершенно в ином ключе трактовала человеческое начало, поставив его в зависимость от коллективного разума — здесь уже речь шла не о высшей ценности человека, а о его включенности в широкий политический контекст. Очевидно, что в эпоху постмодерна произошла существенная трансформация отношений человека, общества и государства, а следовательно, человека, общества и права.

В эпоху постмодерна многие теоретические построения предопределили отношение к миру, к человеку, культуре. Стали возможными такие философские, политические и концептуально-правовые обобщения, которые в условиях тоталитарной идеологии никак не могли самостоятельно возникнуть или были обречены на провал и не могли должным образом оказывать воздействие на отношения человека и государства. Согласно концепции власти ярчайшего представителя постмодерна М. Фуко, люди управляют миром при помощи знаний, интеллектуальной деятельности. Описывая «микрофизику власти», мыслитель выделяет три действенных инструмента власти. Первый — иерархическое наблюдение, или способность чиновников наблюдать все, что ими контролируется, одним пристальным взглядом. Второй инструмент — способность выносить нормализующие приговоры и наказывать тех, кто нарушает нормы. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (невнимание) и поведения (за невежливость). Третий инструмент — использование исследования для наблюдения за людьми и вынесения относительно их нормализующих приговоров ^{[6, р. 26-27]}. В условиях постмодернизма подобного рода концепции становятся метанарративами, которые представляют собой показатели образованности и организованности гражданского общества, призванному, как полагает К.А. Феофанов, «противостоять произволу власти, интеллектуально и организационно значительно уступают воле, организации и интеллектуальной разработанности акций по возвеличиванию и развенчиванию правовых решений...» ^{[7, с. 90]}. Система права, пережившая времена тоталитаризма, формализованности, в эпоху постмодерна получала возможность изжить те многочисленные правовые нормы и институты, которые она по инерции продолжала актуализировать и воспроизводить. Между тем, как полагает Д.М. Азми, исследуя структуру системы права, «основное (базовое) право аккумулирует именно принципы, т.е. фундаментальные, значимые...идейные правила. В частности, оно объединяет в себе основоположения справедливости, правозаконности, гуманизма, формально-юридического равенства участников правового общения» ^{[8, с. 10]}. Действительно, система права, по-прежнему ориентируясь на социально значимые принципы, традиционные для любого общества постиндустриальной эпохи, вынуждена все более дифференцированно подходить к разного рода идейным правилам, совершая необходимые исключения из них или признавая их статус кво. Примечательно, что в эпоху постмодерна всякие идейные правила сравнительно легко замещаются другими правилами, которые постепенно приобретают значения и смыслы социокультурных кодов, метанарративов и символов времени. Постмодернизм достаточно быстро и ощутимо выработал уникальные концепции знаков, допуская их перерождения, деструкции, аберрации и т.д. Таким образом, постмодернизм поставил своей важнейшей задачей крушение авторитетов и компенсацию недостающих в обществе систем общения и коммуникаций, а право — методичную работу по преодолению косных идейных правил или идеологем.

Философия государства зачастую отождествляется с набором инструментов воздействия на человека и общество. В этом смысле механизм государственного принуждения становится частью такой философии и едва ли не сакральным символом в социальной реальности. Вместе с тем существуют и другие неотъемлемые элементы или концепты философии государства. И прежде всего к ним следует отнести конституцию как воплощение идеологии права и государства. Н.М. Казанцев в статье «Идеология права государству или идеология государства праву?» отмечает: «Принято полагать, что в отечественных доктринальных и концептуальных документах формулируются наиболее общие и важные направления деятельности государственной власти, а также ставятся цели, влекущие стратегические изменения социально-экономической характеристики состояния России. Увы, это не всегда так. В действительности чаще формулируются массовые чаяния, надежды, мечтания, безосновательные желания, а также самопроизвольно реализующиеся процессы, легко обеспечивающие осуществимость тех целевых программ государства..., которые были достаточно прочно приторочены к таким самореализующимся процессам» ^{[9, с. 45]}. Конституция, отражая эти массовые чаяния и надежды, становится отправной точкой для развития такого мощного инструмента философии государства, как конституционализм. В этой связи нередко высказываются мнения о том, что «в настоящее время наш конституционализм, по меткому выражению академика О.Е. Кутафина, носит мнимый характер, то есть Конституция РФ воспринимается в качестве скорее идеала общественной жизни, а не как документ непосредственного действия. Тем не менее она порождает у граждан определенные ожидания, которые не оправдываются политикой современной бюрократии» ^{[10, с. 32]}. Как видим, Конституция продолжает оставаться объектом для острых дискуссий, и кстати, не только среди правоведов, но и исследователей в других научных областях. При этом если представители правовой науки все же преимущественно настаивают на подтверждении прежде всего высшей юридической силы и верховенства Конституции на всей территории государства, то представители иных отраслей знания рассматривают конституцию как «концептуальный документ», содержащий не только нормы и институты права, но и социокультурные коды, нуждающиеся в расшифровке.

В философии государства именно Конституция является «доктринальным документом», актуализирующим разнообразные смыслы бытия, преломляющиеся в традициях, обычаях, ритуалах, ценностях народа. По логике вещей только Конституции присущ характер своеобразной «книги бытия», стоящей в центре внимания как для юристов, так и для философов. Однако в этом интересе для исследователей акценты размещаются по-разному. Так, юридический контекст философии государства очерчивается положениями о демократии, конституционном строе, правовом статусе личности, органах государственной власти, местном самоуправлении и т.д. Понятно, что в данном случае философия государства «операционализируется» вполне реальными категориями, получающими юридическую интерпретацию и становящимися основой для формирования и развития философско-правовых концепций конституционализма, федерализма, унитаризма, парламентаризма и других. При этом Конституция понимается как нормативно-правовой акт или основной закон, обладающий высшей юридической силой. Иные социокультурные акценты расставляются в философии государства, когда речь идет о ценностях, традициях и культурных нормах, определяющих поведение человека в его индивидуальной и коллективной жизни. В преамбуле действующей Конституции Российской Федерации появляются такие ценностно-смысловые комплексы как «многонациональный народ», «гражданский мир и согласие», «исторически сложившееся государственное единство», «память предков», «вера в добро и справедливость» и т.д. Их интерпретация невозможна лишь со ссылками на юридическую семантику и требует именно социокультурной рефлексии. Сложность заключается в том, что обозначенные в самом начале Конституции концепты затем, в последующих частях основного закона, практически никак не утверждаются и уж тем более не развиваются. Полагаем, что в этом не содержится явного противоречия, поскольку жанр конституции как таковой актуализирует прежде всего правовые нормы и институты, однако для построения философии государства этого недостаточно, поскольку любые размышления о государственности должны учитывать ценностно-нормативный мир, в котором достигается гармония человека, общества, культуры и собственно государства.

Национальный дух и философия государства всегда подчеркивались не только определенным набором ценностей и беспримерными дискуссиями о менталитете, но и конституциями как основными законами государства. Именно в таком ключе — как основной закон — любая конституция обретает свой путь в правовом пространстве, определяет судьбы стран и народов, устанавливает присущую им систему политических, экономических, социальных и прочих связей и отношений. Вместе с тем любая конституция проживает жизнь со своим народом, отражает его чаяния и стремления, заблуждения и разочарования, формирует некий социально-исторический фон, становящийся основой проведения судьбоносных для государства преобразований и трансформаций. Как правило, конституция страны — это совсем небольшая по объему книжица, но по своей онтологической силе и мощи правового воздействия способная противопоставить Злу Добро. Конституции мира всегда считались оплотом цивилизации, они становились мерой государственности, определяющей жизнеспособность страны, ее авторитет на международной арене, ее характеристики и свойства, которые запечатлевают образ страны в сознании ее граждан, порождают ассоциативные ряды, никак не разделяющие человека и государство, а напротив, сближающие их, высвечивающие слитность человека с душой и духом своего народа. За этими словами вовсе не кроется пафосная установка на, быть может, излишнее возвеличивание конституции, — в действительности только конституция способна примирить людей во враждующих лагерях и только конституция может открыть человеку самые важные истины государственной жизни — способно ли государство защитить человека и гарантировать ему свободу совести и убеждений, презумпцию невиновности, избирательное право, право на частную собственность и т.д.

Пожалуй, каждое государство берет свое начало именно с конституции. Поэтому для любого государства конституция — это своего рода книга цивилизаций; далее мы будем писать это слово только с заглавной буквы, тем самым признавая главенство основного закона не только в системе права, но и в системе ценностно-смысловой, порождающей культуру, влияющей на духовную жизнь человека и общества. С этой точки зрения Конституция представляет собой феномен, который порождает множественность смыслов: очевидно, что Конституция, например, как метатекст апеллирует к традиционным устоям народа, связывает воедино символы повседневного бытия и социокультурной реальности. Так, например, Ульрих Шмид в своей статье «Конституция как прием» ^[11] рассматривает российскую Конституцию как источник нарратива, преломляющегося в сказочном, комедийном, трагическом или драматическом поведении персонажей истории – представителей различных социальных сословий: рабочих, крестьян, трудящихся, интеллигенции, а также деятелей государства, чиновников. Возвращаясь к самому началу Конституции РФ 1993 года, У. Шмид, в частности, замечает: «Литературное прочтение текста действующей российской Конституции высвечивает прежде всего ее хрупкость. Уже в преамбуле сочетаются взаимопротиворечивые утверждения, а цельность текста обеспечивается благодаря пафосу…» ^{[11, с. 110]}. Однако именно в преамбуле Конституция России обнаруживает важнейшие консолидирующие акценты в коллективной и индивидуальной жизнедеятельности людей – «общая судьба на своей земле», «гражданский мир и согласие», «общепризнанные принципы равноправия и самоопределения народов», почитание памяти предков и т.д.

Более традиционным, конечно, является рассмотрение Конституции с точки зрения её юридического значения. Действительно, Конституция как нормативно-правовой акт имеет свою определенную структуру, отражает преломление различных правовых институтов и норм во всех общественных отношениях, а Конституция как исторический документ свидетельствует об определенных этапах ценностных исканий народа в довольно протяженном отрезке времени, нередко на протяжении более двух столетий. Как видим, Конституция — явление многогранное и требующее к себе соответствующего отношения: интерпретацией конституционного целого занимаются и историки, и лингвисты, и социологи, и культурологи — помимо собственно правоведов, которым по долгу службы приходится иметь дело с Конституцией, но правда, именно как специальным актом государства, имеющим прежде всего юридическую силу и ценность. Не всегда, конечно, интересы исследователей совпадают в пространстве изучаемого объекта — правоведы прежде всего обращают внимание на нормативно-правовой аспект конституционного строительства и развития конституционализма, для представителей же других областей социогуманитарного знания важное значение приобретают именно ценностно-смысловые ориентации содержания Конституции государства. Но и среди юристов в последнее время все чаще объективируется интерес к онтологическим уровням бытования Конституции; это свидетельствует по меньшей мере о смене некоторых методологических приоритетов в исследовании конституционных значений. Как известно, для правоведения на протяжении десятилетий незыблемым оставался нормативный (или нормативистский) подход в изучении юридических феноменов, явлений и процессов, однако сегодня он явно не способен в достаточной степени раскрыть всю полноту и самоценность этого инструментария. Поэтому нередко появляются работы, в которых проблематика связи конституционных значений с мировоззренческими установками или социокультурными принципами человеческого коллективного и индивидуального бытия заявляет о себе со всей очевидностью. Так, например, Е.В. Сазонникова в диссертационном исследовании «Наука конституционного права России и концепт "культура": вопросы теории и практики» ^[12], определяя в качестве цели работы создание научно обоснованной концепции формирования и развития в науке конституционного права России знания о культуре как целостности и о возможностях применения этого знания на практике для совершенствования конституционно-правового законодательства и образования, приходит, на наш взгляд, к важному заключению о том, что концепт «культура» должен рассматриваться как один из первичных элементов конституционно-правовой науки ^{[12, с. 14]}. Приоритетность культурных смыслов для юридической науки в целом и различных ее отраслей в частности касается не только специфики приобщения человека к правовой культуре, что наиболее часто встречается в рамках правовых исследований различной направленности, но и самой основы права — его нормативных систем и принципов.

В российской юридической науке последнего времени наиболее плодотворно развиваются концепции конституционализма и, пожалуй, федерализма. Это в целом соответствует логике развития государства, утверждающего и последовательно закрепляющего в правовых нормах указанные идеи ^{[13, 14, 15, 16]}. С точки зрения построения философии государства они обостряют внутригосударственную политическую борьбу прежде всего за юридические ценности, способствуя своего рода «борьбе за Конституцию» ^{[10, с. 32]}. Очевидно, что с этой позиции философия государства приобретает выраженный политический акцент, а поэтому остается практически безучастной к тем социокультурным процессам, которые выстраивают свою иерархию ценностей и норм. За этим непременно следует смена образа или кода самогогосударства.Можно, по-видимому, согласиться с мнением о том, что, как считает А.В. Меркурьев, государство воспринимается «как некий "большой отец", характерный для традиционной, патриархальной крестьянской семьи. Государство — "отец" вправе казнить и миловать, награждать и наказывать» ^{[17, с. 70]}. Именно такие «операциональные» ценности, соответствующие духу закона или точнее — духу государственного принуждения, исчерпывают политическую или идеологическую суть философии государства, оставляя ее в границах известных императивов государства казнить, миловать, награждать и т.д. Об этом, но в стилистике постмодерна, писал и один из известных представителей данного направления Мишель Фуко. Он отмечал, что люди управляют миром при помощи знаний, интеллектуальной деятельности. Описывая «микрофизику власти», мыслитель выделяет три действенных инструмента власти. Первый — иерархическое наблюдение, или способность чиновников наблюдать все, что ими контролируется, одним пристальным взглядом. Второй инструмент — способность выносить нормализующие приговоры и наказывать тех, кто нарушает нормы. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (невнимание) и поведения (за невежливость). Третий инструмент — использование исследования для наблюдения за людьми и вынесения относительно их нормализующих приговоров ^{[6, р. 26-27]}.

Идеи конституционализма, федерализма или унитаризма и другие неизбежно включаются в философию государства, но государственную философию, которая «признается» за органами власти. Это философия, развивающаяся внутри государства, признающая приоритеты норм и ценностей права и особо — ценности самого государства и власти. Как уже отмечалось выше, она апеллирует к жестким, иногда карательным механизмам осуществления власти, являясь по сути операцией или процессом над человеком и социумом. Запущенные государством способы «легитимной субъективации» основываются на правовых закономерностях, однако они связаны только с «конструированием» должного субъекта — гражданина своего государства. По мысли В. Никитаева, «общий способ легитимной субъективации (т.е. «становление, конструирование необходимого обществу...субъекта» ^{[18, с. 49]} — Е.П.) известен под именем права — будь то обычай (т.н. «обычное право»), закон или "верховная воля". С этой точки зрения государство выступает...как целое, в границах которого полностью...обеспечено в том числе и силой — функционирование системы права...» ^{[18, с. 49]}. Приходится констатировать, что опыт философской рефлексии со стороны государства обобщает разнообразные способы такой «легитимной субъективации» и не выходит за рамки их целесообразности и ситуативной приемлемости. К примеру, даже если речь идет о правовом статусе личности сквозь призму концепции конституционализма, то государство, с очевидностью выделяя приоритеты прав и свобод человека и гражданина, стремится особо подчеркнуть обязанности, в наибольшей степени соответствующие государственной идеологии казнить, миловать и награждать. Амбивалентная включенность обязанностей в повседневную жизнь человека (обязанности выполняются — не выполняются) позволяет государству достичь показательного результата в процессе «легитимации субъекта»: за исполненные обязанностей следует награда, за отказ от их исполнения — неотвратимая кара. Примечательно, что это обстоятельство привело к закреплению в народной памяти устойчивых нейролингвистических программ, самой известной из которых стала следующая — заплати налоги и спи спокойно.

Смыслообразующей категорией для философии современного государства остается категория власти. Многозначность этого понятия позволяет актуализировать те или иные его проявления в зависимости от конкретного контекста или ситуации. Так, в центре внимания юридической науки — монополия государственной власти «на установление и преобразование права в сочетании с подчинением этому праву всех элементов общества...» ^{[7, с. 80]}. Подобный взгляд, как нам представляется, остается традиционным для правоведения, отстаивающего принципы централизации индивидуальной и коллективной жизнедеятельности человека и подчинения ее нормам права. Однако эта линия концептуализации власти скорее имеет более выраженный политический характер, чем философский. Философия власти, как известно, сама по себе является самостоятельным направлением в философской науке, но обращенным к прояснению сущности власти в историко-генетическом и герменевтическом аспектах. Другое дело, если на первый план выходит рассмотрение власти как механизма гармонизации отношений человека, общества, культуры и государства. Для философии государства такой подход наиболее значим, поскольку в этом процессе гармонизации ценности власти совпадают как с нормами права, так и с ценностно-смысловыми системами человеческого бытия. Иными словами органы власти не могут выходить за границы установленных жестких регламентов и, не отвергая ценности добра, справедливости, истины и другие, создают иллюзорную видимость гармонизации взаимодействия человека, общества, культуры и государства. Поэтому и появляются все чаще заявления примерно такого содержания: «с общественно-исторической точки зрения...закрепленные в Конституции РФ ценности по своему смыслу и содержанию релевантны другой реальности — развитой демократически-правовой государственности, цивилизованной рыночной экономике, сложившемуся и упрочившемуся гражданскому обществу...» ^{[19, с. 52]}. Действительно, ценности права лишь опосредованно, через ряд других ценностей, становятся близки и необходимы человеку и социуму, а в повседневной жизни, в социальной реальности они приобретают утилитарный и меркантильный смысл, уподобляясь, например, экономическим или политическим ценностям. В этот разряд собственно попадают и ценности власти, органов государственного управления. Следовательно, власть способствует гармонизации социальной реальности нормами права, но общество и государство нуждаются и в иных ценностно-смысловых регуляторах. К их числу могут быть отнесены гражданская позиция, народная память, патриотизм и другие. Философия государства должна «культивировать» в первоочередном порядке именно ценности духовной жизни человека и общества, а не исключительно увеличивать масштаб ценностей и норм власти и органов управления.