Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Юридические исследования
Правильная ссылка на статью:

Понятие государства как ценностно-смысловой системы в философии права и философии государственности

Попов Евгений Александрович

доктор философских наук

профессор кафедры социологии и конфликтологии Алтайского государственного университета

65649, Россия, г. Барнаул, ул. Димитрова, 66, каб. 513А

Popov Evgeniy Aleksandrovich

Doctor of Philosophy

Professor of the Department of Sociology and Conflictology of Altai State University

656038, Russia, Barnaul, 66 Dimitrova str., room 513А

popov.eug@yandex.ru
Другие публикации этого автора
 

 

DOI:

10.7256/2305-9699.2013.2.454

Дата направления статьи в редакцию:

18-01-2013


Дата публикации:

1-2-2013


Аннотация: Cтатья посвящена сложной проблеме, которая, с одной стороны, более определенно раскрыта в системе юридических наук, но с другой стороны, продолжает оставаться в центре внимания областей социально-гуманитарного знания. Речь идет об интерпретации такой категориальной системы, как государство. Отход от более распространенной трактовки государства как политико-правовой организации общества и смещение акцентов в сторону ценностно-смысловой актуализации понимания государства и государственности составляет главную цель настоящей статьи. Упор делается на философско-правовой взгляд на обозначенную проблему. Это позволяет прежде всего в методологическом отношении представить самодостаточный эвристический подход к научному изучению проблематики государства и государственности.


Ключевые слова:

Государство, Философия государства, Философия государственности, Государственность, Конституция, Ценность, Ценностная система, Власть, Властеотношения, Постмодерн

Abstract: The article is devoted a difficult issue which is, on one hand, well studied in law but, on the other hand, still remains the central problem in social and humanitarian studies. This is the question about interpretation and definition of state institution. The main purpose of this article is to shift from a famous definition of state institution as a political and legal social organization to axiological and conceptual definition of state institution and statehood. The main emphasis is made on viewing this problem from the point of view of philosophy and legal studies. It is in the first place very important for methodology, because it allows to describe a self-sufficient heuristic approach to studying state institution and statehood. 


Keywords:

State institution, Philosophy of state, Philosophy of Statehood, Statehood, Constitution, Value, System of values, Power, Relations of power, Post-Modernism

Введение

Для современного демократического правового государства вопрос о его философии, фундаментальных основаниях развития не может быть второстепенным и потому от его решения может зависеть жизнеспособность важнейшей концепции государственности. На первый взгляд юридические возможности в определении философии государства проигрывают социально-гуманитарному направлению науки, однако именно сквозь призму правовой системы построение философии государства видится наиболее адекватным тем процессам и явлениям, которые не просто обозначились в социальной реальности, а прочно вошли и закрепились в ней. Это касается развития самого человека, его мировоззрения, поведения в повседневной жизни, это же имеет отношение и к общественным изменениям, связанным прежде всего с поиском новой метатеории взамен заметно ослабившему свое влияние постмодерну. Безусловно, в пространство этих актуальных явлений попадает и государство, которое не может оставаться безучастным к тому, как меняется мир, человек и общество в нем. А между тем именно государство сегодня в большей степени должно осознаваться как ценностно-смысловая система, а не как исключительно политико-правовое образование, существующее ради права и самого себя. С этой точки зрения государство не может стоять над человеком и над обществом, оно находится с ними рядом. В этом состоит ценность самого государства, но в этом кроется и возможность государства влиять на построение разнообразных ценностно-смысловых систем, в том числе и системы права, но не только как механической совокупности норм и известных постулатов справедливости, долженствования и других, а как социокультурного кода, зашифровавшего в себе многие смыслы бытия.

О смыслах бытия, многомерных и безграничных, сегодня ведутся острые дискуссии в различных исследовательских кругах и научных областях и, по понятной причине, наиболее живой отклик данная проблема находит в социально-гуманитарном знании. При этом право, являясь более операциональной системой в постижении социального бытия, чем социокультурной, часто не принимается в расчет при дешифровке смыслов бытия. Поэтому нередко встречаются размышления о деструктивном воздействии права и его составляющих на самые различные сферы человеческой индивидуальной и коллективной жизнедеятельности. Так, по мысли А.А. Панищева, «при распространении прайдового права происходит деструкция самой государственности, изменение самой сущности государства» [1, с. 51]. Вместе с тем, как полагают исследователи В. Динес и А. Федотов, «...понятие "государственность" позволяет не только поставить вопросы, относящиеся к институтам собственно государства, но и взять их в более широком плане, а именно в совокупности всей системы отношений "человек — общество — государство"» [2, с. 10]. Стоит добавить, что, как правило, размышления о сущности государства, о концепции государственности и кладутся в основу построений философии государства, отчего становится понятным преобладающий историко-герменевтический ракурс в рассмотрении этого феномена. Интерпретации философии государства прочно связываются с богатым правовым контекстом, формируемым веками, а значит, по-прежнему выводят на первый план взгляды и представления философов и правоведов о сущности государства. Следует, однако, отметить, что традиционно эти представления не обходятся без актуализации идей справедливости, истины и других, но нужно понимать, что содержание этих идей с течением времени меняется и они получают новые смысловые прочтения и интерпретации, несмотря на их многолетнюю ценностно-смысловую абсолютизацию. К примеру, в условиях постмодернистского мировоззрения сама идея права и концепция государственности подвергаются не просто пересмотру и переоценке, но и отвержению — утилитаризация государства и власти становится отчетливой приметой последнего времени. Именно по этой причине государство начинает компенсировать утрату своей доминирующей позиции в формах, проверенных прошлым, — стандартами тоталитарного. Мы полагаем, в наши дни, когда принимаются заявления о крушении постмодерна, ощущения или аллюзии прошлого все чаще посещают человека. Государство, возвращаясь в прошлое (взять хотя бы последний акцент на смене милиции на полицию), всегда пересматривает известные конституционно постулируемые положения, медленно, но верно заменяя их на шаблоны прошлого. Так, традиционно и неукоснительно признаваемая демократическими государствами высшая ценность человека в определенный момент времени сравнительно легко подменяется ценностью самого государства, в котором начинает превалировать концепция государства и личности, а не наоборот. Как известно, в прошлом России именно такая концепция и становилась философией государства.

Государство и право в эпоху постмодерна

Эпоха постмодерна допускает сложные аберрации в любых философских построениях и обобщениях. Можно, по-видимому, утверждать, что «в соотношении постмодернизма как определяющей мировоззренческой рефлексии конца ХХ – начала ХХI вв. и права обнаруживаются существенные противоречия: 1) ПМ (постмодернизм. - Е.П.) концептуализирует характерную для рубежа веков смену или переоценку ценностно-смысловых приоритетов, сопровождающуюся появлением совершенно новых моделей и символов бытия; право же, напротив, обнаруживает тяготение к закреплению, а не пересмотру уже сложившихся концепций правоотношений и регламентирующих эти правоотношения норм; 2) ПМ акцентирует внимание на конфликтах человека, общества и культуры, с особой остротой звучащих на сломе столетий; система права ставит своей центральной задачей стирание граней и различных проявлений этой конфликтности за счет создания адекватных ситуации норм; 3) ПМ травестирует социальную реальность, часто доводя этот процесс до абсурда, право же более устойчиво к изменениям мировоззренческих векторов, и оно направлено на объективацию всего происходящего в окружающей действительности. Эти и другие свойства, свидетельствующие об определенной дистанции между постмодернизмом и правом, позволяют в достаточной мере судить о сохраняющейся «интуиции социального», при которой категорически не отвергается совпадение различных социальных реалий в некой единой точке. В самом деле, ПМ абсолютизирует любое явление, отклоняющееся в своем развитии от какой-либо установленной извне нормы. В этом смысле «интуиция социального» отмечает доминанты телесности, физиологизма, психических аллюзий и девиаций, потока сознания и т.д. – всего того, что указывает на некую порочность общества. Интуитивно развитие мира представляется именно таким в условиях, когда общество начинает справляться с трудно преодолимой инерцией тоталитарной реальности, насаждаемой десятилетиями в советскую эпоху. Изживание косных стереотипов возможно лишь тогда, когда общество испытывает ценностно-смысловое потрясение. Такое потрясение и допускал ПМ, признавая допустимость смыслов порочного и порочности в общественной жизни. Очевидно, что право противостоит любым подобным проявлениям системой жестких норм и мер, по сути дела преобразуя интуицию социального в социальную реальность, где доминирующим становится механизм государственного принуждения» [3, с. 170].

В правоведении вопрос о постмодерне имеет значение прежде всего для исторического осмысления развития различных правовых институтов, выяснения последствий воздействия постмодернистских концептов на широкий круг элементов системы права. Как известно, исследование феномена постмодерна и его возможных проявлений актуально для целого ряда научных дисциплин, а именно философии, политологии, антропологии и других. Между тем скрупулезное внимание со стороны исследователей данных научных областей к постмодерну позволяет сделать вывод о том, что и правовая сфера не осталась в стороне от многоаспектного влияния постмодерна. Несмотря на известный консерватизм, определяющий характер для жизни государства и властных систем, правовая сфера, будучи частью общественного бытия, не может и не могла оставаться вне постмодернистского пространства. И в этом смысле проблема воздействия постмодерна на право и его институты давно уже преодолела границы только исторической рефлексии и, скорее всего, нуждается в осмыслении именно юридическом, или социоюридическом.

Феномен постмодерна трактуется неоднозначно и до сих пор вызывает сомнения относительно определения его хронологических рамок, структуры, особенностей влияния на человека, общество и культуру. Открытым остается вопрос и о соотношении двух, с одной стороны, самодостаточных, а с другой — во многом отождествляемых категориальных систем, каковыми являются постмодерн и постмодернизм. Только на первый взгляд эта проблема не актуальна для правовой науки, если иметь в виду достаточно узкий характер такого противопоставления. Однако именно для понимания свойств концептуального права, откликающегося не столько на требования политики, сколько на общественные искания и человеческие нужды, определение границ постмодерна и постмодернизма все же заслуживает внимания. И если, к примеру, в философском дискурсе за категорией постмодерна прочно закрепилось обозначение «периода вступления и развития человечества в эпоху постиндустриализма» [4, с. 262] и, таким образом, стала очевидной доминирующая характеристика времени и пространства, в которых пребывание человека и общества сопряжено с конфликтами, идеологическими, экономическими и социальными потрясениями, мировоззренческими исканиями, то в ином контексте категория постмодерна, по-видимому, нуждается в дополнительной рефлексии. С точки зрения правовой науки постмодерн становится эпохой, которая должна продемонстрировать совпадение или же, напротив, несовпадение чаяний общества и гражданских претензий человека на высшую ценность в государстве. Именно постмодерн подчеркивает преломление острых противоречий в жизни человека и социума, которые право «схватывает» и запечатлевает в многочисленных нормах и институтах. И если в иные времена, времена «до постмодерна» право решало преимущественно задачи сохранения и приумножения богатства, собственности, то в условиях постмодернистского влияния оно не может игнорировать проблемы культуроцентричного характера, связанные с моралью, религиозностью, ментальностью, патриотичностью и другие. А они представляются куда более серьезными и масштабными в бытии человека, влияющими на его включенность в социальную жизнь. На наш взгляд, эти концептуальные обстоятельства вернее всего характеризуются в иной системе категорий, называемой постмодернизмом. По мысли некоторых исследователей, «современная цивилизация не может ответить на такие важные и фундаментальные вопросы: кто такой человек, как он должен жить, как высвободить и плодотворно использовать заключенный в нем творческий потенциал?» [5, с. 107]. Можно предположить, что ответы на эти и другие не менее актуальные вопросы дает право и его нормы. В Конституции Российской Федерации, к примеру, содержатся правовые максимы или нормы, которые позволяют в той или иной степени решить обозначенные проблемы; в этой связи наиболее показательной является статья вторая, гласящая о том, что «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью». Признание за человеком высшей ценности в обществе и государстве не всегда было столь уж однозначным. Как известно, в ситуации идеологической детерминированности права подобного рода нормы приобретают скорее не юридический, а космологический смысл. Именно поэтому в самом начале эпохи постмодерна, когда осуществлялась заметная перестройка социальных формаций и происходили подвижки в общественном сознании, Конституции РСФСР 1978 года совершенно в ином ключе трактовала человеческое начало, поставив его в зависимость от коллективного разума — здесь уже речь шла не о высшей ценности человека, а о его включенности в широкий политический контекст. Очевидно, что в эпоху постмодерна произошла существенная трансформация отношений человека, общества и государства, а следовательно, человека, общества и права.

В эпоху постмодерна многие теоретические построения предопределили отношение к миру, к человеку, культуре. Стали возможными такие философские, политические и концептуально-правовые обобщения, которые в условиях тоталитарной идеологии никак не могли самостоятельно возникнуть или были обречены на провал и не могли должным образом оказывать воздействие на отношения человека и государства. Согласно концепции власти ярчайшего представителя постмодерна М. Фуко, люди управляют миром при помощи знаний, интеллектуальной деятельности. Описывая «микрофизику власти», мыслитель выделяет три действенных инструмента власти. Первый — иерархическое наблюдение, или способность чиновников наблюдать все, что ими контролируется, одним пристальным взглядом. Второй инструмент — способность выносить нормализующие приговоры и наказывать тех, кто нарушает нормы. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (невнимание) и поведения (за невежливость). Третий инструмент — использование исследования для наблюдения за людьми и вынесения относительно их нормализующих приговоров [6, р. 26-27]. В условиях постмодернизма подобного рода концепции становятся метанарративами, которые представляют собой показатели образованности и организованности гражданского общества, призванному, как полагает К.А. Феофанов, «противостоять произволу власти, интеллектуально и организационно значительно уступают воле, организации и интеллектуальной разработанности акций по возвеличиванию и развенчиванию правовых решений...» [7, с. 90]. Система права, пережившая времена тоталитаризма, формализованности, в эпоху постмодерна получала возможность изжить те многочисленные правовые нормы и институты, которые она по инерции продолжала актуализировать и воспроизводить. Между тем, как полагает Д.М. Азми, исследуя структуру системы права, «основное (базовое) право аккумулирует именно принципы, т.е. фундаментальные, значимые...идейные правила. В частности, оно объединяет в себе основоположения справедливости, правозаконности, гуманизма, формально-юридического равенства участников правового общения» [8, с. 10]. Действительно, система права, по-прежнему ориентируясь на социально значимые принципы, традиционные для любого общества постиндустриальной эпохи, вынуждена все более дифференцированно подходить к разного рода идейным правилам, совершая необходимые исключения из них или признавая их статус кво. Примечательно, что в эпоху постмодерна всякие идейные правила сравнительно легко замещаются другими правилами, которые постепенно приобретают значения и смыслы социокультурных кодов, метанарративов и символов времени. Постмодернизм достаточно быстро и ощутимо выработал уникальные концепции знаков, допуская их перерождения, деструкции, аберрации и т.д. Таким образом, постмодернизм поставил своей важнейшей задачей крушение авторитетов и компенсацию недостающих в обществе систем общения и коммуникаций, а право — методичную работу по преодолению косных идейных правил или идеологем.

Философия государства

Философия государства зачастую отождествляется с набором инструментов воздействия на человека и общество. В этом смысле механизм государственного принуждения становится частью такой философии и едва ли не сакральным символом в социальной реальности. Вместе с тем существуют и другие неотъемлемые элементы или концепты философии государства. И прежде всего к ним следует отнести конституцию как воплощение идеологии права и государства. Н.М. Казанцев в статье «Идеология права государству или идеология государства праву?» отмечает: «Принято полагать, что в отечественных доктринальных и концептуальных документах формулируются наиболее общие и важные направления деятельности государственной власти, а также ставятся цели, влекущие стратегические изменения социально-экономической характеристики состояния России. Увы, это не всегда так. В действительности чаще формулируются массовые чаяния, надежды, мечтания, безосновательные желания, а также самопроизвольно реализующиеся процессы, легко обеспечивающие осуществимость тех целевых программ государства..., которые были достаточно прочно приторочены к таким самореализующимся процессам» [9, с. 45]. Конституция, отражая эти массовые чаяния и надежды, становится отправной точкой для развития такого мощного инструмента философии государства, как конституционализм. В этой связи нередко высказываются мнения о том, что «в настоящее время наш конституционализм, по меткому выражению академика О.Е. Кутафина, носит мнимый характер, то есть Конституция РФ воспринимается в качестве скорее идеала общественной жизни, а не как документ непосредственного действия. Тем не менее она порождает у граждан определенные ожидания, которые не оправдываются политикой современной бюрократии» [10, с. 32]. Как видим, Конституция продолжает оставаться объектом для острых дискуссий, и кстати, не только среди правоведов, но и исследователей в других научных областях. При этом если представители правовой науки все же преимущественно настаивают на подтверждении прежде всего высшей юридической силы и верховенства Конституции на всей территории государства, то представители иных отраслей знания рассматривают конституцию как «концептуальный документ», содержащий не только нормы и институты права, но и социокультурные коды, нуждающиеся в расшифровке.

В философии государства именно Конституция является «доктринальным документом», актуализирующим разнообразные смыслы бытия, преломляющиеся в традициях, обычаях, ритуалах, ценностях народа. По логике вещей только Конституции присущ характер своеобразной «книги бытия», стоящей в центре внимания как для юристов, так и для философов. Однако в этом интересе для исследователей акценты размещаются по-разному. Так, юридический контекст философии государства очерчивается положениями о демократии, конституционном строе, правовом статусе личности, органах государственной власти, местном самоуправлении и т.д. Понятно, что в данном случае философия государства «операционализируется» вполне реальными категориями, получающими юридическую интерпретацию и становящимися основой для формирования и развития философско-правовых концепций конституционализма, федерализма, унитаризма, парламентаризма и других. При этом Конституция понимается как нормативно-правовой акт или основной закон, обладающий высшей юридической силой. Иные социокультурные акценты расставляются в философии государства, когда речь идет о ценностях, традициях и культурных нормах, определяющих поведение человека в его индивидуальной и коллективной жизни. В преамбуле действующей Конституции Российской Федерации появляются такие ценностно-смысловые комплексы как «многонациональный народ», «гражданский мир и согласие», «исторически сложившееся государственное единство», «память предков», «вера в добро и справедливость» и т.д. Их интерпретация невозможна лишь со ссылками на юридическую семантику и требует именно социокультурной рефлексии. Сложность заключается в том, что обозначенные в самом начале Конституции концепты затем, в последующих частях основного закона, практически никак не утверждаются и уж тем более не развиваются. Полагаем, что в этом не содержится явного противоречия, поскольку жанр конституции как таковой актуализирует прежде всего правовые нормы и институты, однако для построения философии государства этого недостаточно, поскольку любые размышления о государственности должны учитывать ценностно-нормативный мир, в котором достигается гармония человека, общества, культуры и собственно государства.

Национальный дух и философия государства всегда подчеркивались не только определенным набором ценностей и беспримерными дискуссиями о менталитете, но и конституциями как основными законами государства. Именно в таком ключе — как основной закон — любая конституция обретает свой путь в правовом пространстве, определяет судьбы стран и народов, устанавливает присущую им систему политических, экономических, социальных и прочих связей и отношений. Вместе с тем любая конституция проживает жизнь со своим народом, отражает его чаяния и стремления, заблуждения и разочарования, формирует некий социально-исторический фон, становящийся основой проведения судьбоносных для государства преобразований и трансформаций. Как правило, конституция страны — это совсем небольшая по объему книжица, но по своей онтологической силе и мощи правового воздействия способная противопоставить Злу Добро. Конституции мира всегда считались оплотом цивилизации, они становились мерой государственности, определяющей жизнеспособность страны, ее авторитет на международной арене, ее характеристики и свойства, которые запечатлевают образ страны в сознании ее граждан, порождают ассоциативные ряды, никак не разделяющие человека и государство, а напротив, сближающие их, высвечивающие слитность человека с душой и духом своего народа. За этими словами вовсе не кроется пафосная установка на, быть может, излишнее возвеличивание конституции, — в действительности только конституция способна примирить людей во враждующих лагерях и только конституция может открыть человеку самые важные истины государственной жизни — способно ли государство защитить человека и гарантировать ему свободу совести и убеждений, презумпцию невиновности, избирательное право, право на частную собственность и т.д.

Пожалуй, каждое государство берет свое начало именно с конституции. Поэтому для любого государства конституция — это своего рода книга цивилизаций; далее мы будем писать это слово только с заглавной буквы, тем самым признавая главенство основного закона не только в системе права, но и в системе ценностно-смысловой, порождающей культуру, влияющей на духовную жизнь человека и общества. С этой точки зрения Конституция представляет собой феномен, который порождает множественность смыслов: очевидно, что Конституция, например, как метатекст апеллирует к традиционным устоям народа, связывает воедино символы повседневного бытия и социокультурной реальности. Так, например, Ульрих Шмид в своей статье «Конституция как прием» [11] рассматривает российскую Конституцию как источник нарратива, преломляющегося в сказочном, комедийном, трагическом или драматическом поведении персонажей истории – представителей различных социальных сословий: рабочих, крестьян, трудящихся, интеллигенции, а также деятелей государства, чиновников. Возвращаясь к самому началу Конституции РФ 1993 года, У. Шмид, в частности, замечает: «Литературное прочтение текста действующей российской Конституции высвечивает прежде всего ее хрупкость. Уже в преамбуле сочетаются взаимопротиворечивые утверждения, а цельность текста обеспечивается благодаря пафосу…» [11, с. 110]. Однако именно в преамбуле Конституция России обнаруживает важнейшие консолидирующие акценты в коллективной и индивидуальной жизнедеятельности людей – «общая судьба на своей земле», «гражданский мир и согласие», «общепризнанные принципы равноправия и самоопределения народов», почитание памяти предков и т.д.

Более традиционным, конечно, является рассмотрение Конституции с точки зрения её юридического значения. Действительно, Конституция как нормативно-правовой акт имеет свою определенную структуру, отражает преломление различных правовых институтов и норм во всех общественных отношениях, а Конституция как исторический документ свидетельствует об определенных этапах ценностных исканий народа в довольно протяженном отрезке времени, нередко на протяжении более двух столетий. Как видим, Конституция — явление многогранное и требующее к себе соответствующего отношения: интерпретацией конституционного целого занимаются и историки, и лингвисты, и социологи, и культурологи — помимо собственно правоведов, которым по долгу службы приходится иметь дело с Конституцией, но правда, именно как специальным актом государства, имеющим прежде всего юридическую силу и ценность. Не всегда, конечно, интересы исследователей совпадают в пространстве изучаемого объекта — правоведы прежде всего обращают внимание на нормативно-правовой аспект конституционного строительства и развития конституционализма, для представителей же других областей социогуманитарного знания важное значение приобретают именно ценностно-смысловые ориентации содержания Конституции государства. Но и среди юристов в последнее время все чаще объективируется интерес к онтологическим уровням бытования Конституции; это свидетельствует по меньшей мере о смене некоторых методологических приоритетов в исследовании конституционных значений. Как известно, для правоведения на протяжении десятилетий незыблемым оставался нормативный (или нормативистский) подход в изучении юридических феноменов, явлений и процессов, однако сегодня он явно не способен в достаточной степени раскрыть всю полноту и самоценность этого инструментария. Поэтому нередко появляются работы, в которых проблематика связи конституционных значений с мировоззренческими установками или социокультурными принципами человеческого коллективного и индивидуального бытия заявляет о себе со всей очевидностью. Так, например, Е.В. Сазонникова в диссертационном исследовании «Наука конституционного права России и концепт "культура": вопросы теории и практики» [12], определяя в качестве цели работы создание научно обоснованной концепции формирования и развития в науке конституционного права России знания о культуре как целостности и о возможностях применения этого знания на практике для совершенствования конституционно-правового законодательства и образования, приходит, на наш взгляд, к важному заключению о том, что концепт «культура» должен рассматриваться как один из первичных элементов конституционно-правовой науки [12, с. 14]. Приоритетность культурных смыслов для юридической науки в целом и различных ее отраслей в частности касается не только специфики приобщения человека к правовой культуре, что наиболее часто встречается в рамках правовых исследований различной направленности, но и самой основы права — его нормативных систем и принципов.

Конституционализм и философия государства

В российской юридической науке последнего времени наиболее плодотворно развиваются концепции конституционализма и, пожалуй, федерализма. Это в целом соответствует логике развития государства, утверждающего и последовательно закрепляющего в правовых нормах указанные идеи [13, 14, 15, 16]. С точки зрения построения философии государства они обостряют внутригосударственную политическую борьбу прежде всего за юридические ценности, способствуя своего рода «борьбе за Конституцию» [10, с. 32]. Очевидно, что с этой позиции философия государства приобретает выраженный политический акцент, а поэтому остается практически безучастной к тем социокультурным процессам, которые выстраивают свою иерархию ценностей и норм. За этим непременно следует смена образа или кода самогогосударства.Можно, по-видимому, согласиться с мнением о том, что, как считает А.В. Меркурьев, государство воспринимается «как некий "большой отец", характерный для традиционной, патриархальной крестьянской семьи. Государство — "отец" вправе казнить и миловать, награждать и наказывать» [17, с. 70]. Именно такие «операциональные» ценности, соответствующие духу закона или точнее — духу государственного принуждения, исчерпывают политическую или идеологическую суть философии государства, оставляя ее в границах известных императивов государства казнить, миловать, награждать и т.д. Об этом, но в стилистике постмодерна, писал и один из известных представителей данного направления Мишель Фуко. Он отмечал, что люди управляют миром при помощи знаний, интеллектуальной деятельности. Описывая «микрофизику власти», мыслитель выделяет три действенных инструмента власти. Первый — иерархическое наблюдение, или способность чиновников наблюдать все, что ими контролируется, одним пристальным взглядом. Второй инструмент — способность выносить нормализующие приговоры и наказывать тех, кто нарушает нормы. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (невнимание) и поведения (за невежливость). Третий инструмент — использование исследования для наблюдения за людьми и вынесения относительно их нормализующих приговоров [6, р. 26-27].

Идеи конституционализма, федерализма или унитаризма и другие неизбежно включаются в философию государства, но государственную философию, которая «признается» за органами власти. Это философия, развивающаяся внутри государства, признающая приоритеты норм и ценностей права и особо — ценности самого государства и власти. Как уже отмечалось выше, она апеллирует к жестким, иногда карательным механизмам осуществления власти, являясь по сути операцией или процессом над человеком и социумом. Запущенные государством способы «легитимной субъективации» основываются на правовых закономерностях, однако они связаны только с «конструированием» должного субъекта — гражданина своего государства. По мысли В. Никитаева, «общий способ легитимной субъективации (т.е. «становление, конструирование необходимого обществу...субъекта» [18, с. 49]Е.П.) известен под именем права — будь то обычай (т.н. «обычное право»), закон или "верховная воля". С этой точки зрения государство выступает...как целое, в границах которого полностью...обеспечено в том числе и силой — функционирование системы права...» [18, с. 49]. Приходится констатировать, что опыт философской рефлексии со стороны государства обобщает разнообразные способы такой «легитимной субъективации» и не выходит за рамки их целесообразности и ситуативной приемлемости. К примеру, даже если речь идет о правовом статусе личности сквозь призму концепции конституционализма, то государство, с очевидностью выделяя приоритеты прав и свобод человека и гражданина, стремится особо подчеркнуть обязанности, в наибольшей степени соответствующие государственной идеологии казнить, миловать и награждать. Амбивалентная включенность обязанностей в повседневную жизнь человека (обязанности выполняются — не выполняются) позволяет государству достичь показательного результата в процессе «легитимации субъекта»: за исполненные обязанностей следует награда, за отказ от их исполнения — неотвратимая кара. Примечательно, что это обстоятельство привело к закреплению в народной памяти устойчивых нейролингвистических программ, самой известной из которых стала следующая — заплати налоги и спи спокойно.

Смыслообразующей категорией для философии современного государства остается категория власти. Многозначность этого понятия позволяет актуализировать те или иные его проявления в зависимости от конкретного контекста или ситуации. Так, в центре внимания юридической науки — монополия государственной власти «на установление и преобразование права в сочетании с подчинением этому праву всех элементов общества...» [7, с. 80]. Подобный взгляд, как нам представляется, остается традиционным для правоведения, отстаивающего принципы централизации индивидуальной и коллективной жизнедеятельности человека и подчинения ее нормам права. Однако эта линия концептуализации власти скорее имеет более выраженный политический характер, чем философский. Философия власти, как известно, сама по себе является самостоятельным направлением в философской науке, но обращенным к прояснению сущности власти в историко-генетическом и герменевтическом аспектах. Другое дело, если на первый план выходит рассмотрение власти как механизма гармонизации отношений человека, общества, культуры и государства. Для философии государства такой подход наиболее значим, поскольку в этом процессе гармонизации ценности власти совпадают как с нормами права, так и с ценностно-смысловыми системами человеческого бытия. Иными словами органы власти не могут выходить за границы установленных жестких регламентов и, не отвергая ценности добра, справедливости, истины и другие, создают иллюзорную видимость гармонизации взаимодействия человека, общества, культуры и государства. Поэтому и появляются все чаще заявления примерно такого содержания: «с общественно-исторической точки зрения...закрепленные в Конституции РФ ценности по своему смыслу и содержанию релевантны другой реальности — развитой демократически-правовой государственности, цивилизованной рыночной экономике, сложившемуся и упрочившемуся гражданскому обществу...» [19, с. 52]. Действительно, ценности права лишь опосредованно, через ряд других ценностей, становятся близки и необходимы человеку и социуму, а в повседневной жизни, в социальной реальности они приобретают утилитарный и меркантильный смысл, уподобляясь, например, экономическим или политическим ценностям. В этот разряд собственно попадают и ценности власти, органов государственного управления. Следовательно, власть способствует гармонизации социальной реальности нормами права, но общество и государство нуждаются и в иных ценностно-смысловых регуляторах. К их числу могут быть отнесены гражданская позиция, народная память, патриотизм и другие. Философия государства должна «культивировать» в первоочередном порядке именно ценности духовной жизни человека и общества, а не исключительно увеличивать масштаб ценностей и норм власти и органов управления.

Библиография
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
References
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.