Корейская диаспора в Японии, квази-профсоюз Соайкай и Великое землетрясение в Канто

Гайкин Виктор Алексеевич кандидат исторических наук старший научный сотрудник, Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Вастока Дальневосточного отделения Российской академии наук 690001, Россия, Приморский Край край, г. Владивосток, ул. Светланская, 133, кв. 62 Guykin Victor Alekseevich PhD in History Senior research assistant of the Department of Oriental Studies at Institute of History, Archeology and Ethnography of Far East of the Far Eastern Department of the Russian Academy of Sciences 690001, Russia, Primorskii Krai krai, g. Vladivostok, ul. Svetlanskaya, 133, kv. 62 unara49@mail.ru Другие публикации этого автора

Рис. 1. Вербовка рабочих в Корее.

Конец XIX – начало XX в. это эпоха торжества нового (капиталистического) строя, бурного промышленного развития, выхода на политическую арену рабочего класса в качестве влиятельного актора, изменившего соотношение общественных сил, влиявшего на процессы государственного управления. Разбалансирование старой классовой системы грозило разрушением действовавшего политического механизма, крахом государственной власти.

Рабочие организации (профсоюзы), ставшие рупором масс организованных пролетариев, не желавших мириться с низким уровнем жизни и ограниченным участием в управлении государством, заставляли считаться с их требованиями, подкреплёнными угрозой забастовок. Политическим представителем новой общественной силы (рабочего класса и профсоюзов) становились социал-демократические партии, занявшие в парламентах достаточно сильные для пропаганды своей идеологии позиции.

События октября 1917 г. в России и появление такой радикальной оппозиционной организации, как Компартия Японии с «собственным» влиятельным профсоюзом Дзэнкё, заставили гибко реагировавшие на изменение обстановки правящие круги Японии перейти к опережающей социальной политике с целью исключить возможность повторения аналогичных российским событий. Многоаспектная система мер предусматривала и создание специальных квази-профсоюзных организаций реформистского направления, уводивших рабочих со скользкого пути радикальных преобразований общественного устройства, предлагавшие им ненасильственные варианты решения их социально экономических проблем.

В Японии практика так называемой превентивной работы полиции была внедрена в правоохранительную систему в 1917 г. и состояла из двух компонентов – первый это «гию кэйсацу», формирования, состоявшие из волонтёров и молодёжи (в СССР эти общественные объединения назывались народными дружинами) ^{[16, с. 135]}, второй это социальная работа полиции и контроль над организациями, занимавшимися социальной поддержкой безработных, малоимущих и пр., внедрение полиции в ткань гражданского общества, участие «правоохранителей» в формировании его структур ^{[32, с. 83, 84]}. По мнению начальника полицейского управления Токио Маруяма Цурукити успех полицейской превентивной работы зависел от того, в какой степени полиция может «слиться с этими структурами, насколько тесной будет связь между ними, чтобы в зародыше устранять причины, способные взорвать социальный порядок, превратить его в хаос, предотвращать преступления ещё на стадии их подготовки» ^{[13, с. 9]}.

Превентивная полицейская работа была частью большой реформы японской полицейской системы. По образному выражению полицейских менеджеров она заключалась в «массификации полиции и полициизации народа». По мнению Кен Кавасима, «концепция превентивной полиции может быть понята в контексте слабости японской полиции, из-за роста популярности большевизма среди рабочего класса Японии и как реакция на обострение классовых противоречий и социальный кризис в Японии после первой мировой войны» ^{[30, с. 138]}.

Неспособность контролировать силы оппозиции, неадекватность новым условиям социально политической реальности вынудила полицию расширить зону своей «компетентности» и «ареал» полицейской работы, захватывавший широкие массы населения. Как писал в полицейском журнале «Кэйму ихо» полицейский чиновник Танака Такэо: «Весь народ будет прямо или косвенно помогать полицейским структурам» (кокумин дзэнтай ва мина кансэцу ни кэйсацу но ходхёся дэ ару) ^{[27, с. 15]}.

В это же время в Японию, переживавшую промышленный бум, связанный с первой мировой войной, прибывало всё возраставшее число корейских иммигрантов, восполнявших нехватку рабочих для росшей на дрожжах заказов воюющих держав японской индустрии. Если в 1916г. численность корейской диаспоры составляла 5624 чел., то в 1920г. – 31720 чел., в 1930г. – 298000 чел., а к 1945 г. – около 2 млн. чел., абсолютное их большинство составляли рабочие с низкой квалификацией. Дискриминация в оплате труда, грубое отношение администрации предприятий были теми самыми предпосылками, которые неизбежно вызывали вначале робкие, а постепенно всё более серьёзные попытки корейцев защищать свои профессиональные и человеческие права.

Необходимость контролировать огромный массив иммигрантов, склонный к политической самоорганизации, подверженный влиянию коммунистической идеологии, была очевидной. Этим и должен был заниматься Соайкай, созданный в декабре 1921 г. и сочетавший несколько функций – квази-профсоюза, биржи труда и негласно-полицейского вспомогательного органа. (Второй по значимости аналогичной структурой, специализировавшейся на корейцах была «Найсен кёвакай», основанная в 1924 г. со штаб-квартирой в Осака). В качестве одной из главных задач Соайкай декларировалось установление японо-корейской гармонии и взаимной любви, что было отражено в названии (соай – взаимная любовь).

Политическое и финансовое содействие формированию новой структуры оказали администрация генерал-губернаторства, МВД Японии, командование армии, компании Мицубиси и Мицуи, с помощью которых был сформирован фонд в 300 тысяч иен. Маруяма Цурукити поручил руководство фондом двум корейцам – Ли Ки Донгу и Пак Чум Гуму, которые на эти средства менее чем через год после экономического кризиса 1920 г. основали в Токио корейский квази-профсоюз под полицейской «крышей» ^{[14, с. 85, 86]}

При финансовой поддержке правительства Соайкай в течение двух лет открыл 6 филиалов – в Нагоя (12 мая 1923 г.); в Осака (15 мая 1923 г.), с отделениями в Мисима (11 августа 1923г.) и Идзуми (23 сентября 1923 г.); в префектуре Сидзуока с отделением в Хамамацу (5 марта 1924 г.); в префектуре Яманаси с отделением в Кофу (10 апреля 1924 г.). В Корее был создан филиал в Пусане (апрель 1924 г.) с тремя отделениями в Сеуле. К 1929 г. Соайкай насчитывал более 16 тысяч членов, стоимость имущества составляла более 420000 иен ^{[30, с. 140]}.

Табл. 1. Финансовые активы (авуары) Найсэн кёвакай

и осакского отделения Соайкай.

Источник: Kawashima Ken. The proletarian gamble. Duke university press.

Durham and London. 2009. р. 144.

От полиции и госструктур Японии Соайкай получал льготы, приоритеты и возможности для вербовки в свои ряды новых членов и наказания корейских рабочих, которые отказывались вступать в Соайкай. Число таковых резко выросло после того, как конкурент полицейского квази-профсоюза – коммунистический корейский профсоюз в Японии Росо превратился во влиятельную организацию.

Соайкай имел специальное разрешение от МВД на вербовку корейских крестьян в Корее на работы в Японии даже после того как генерал-губернаторство и МВД после окончания первой мировой войны, решили прекратить массовую вербовку корейцев для работы в Японии.

Наём рабочих в Корее на японские шахты, заводы и общественные работы был запрещён, но вербовка крестьян разрешалась при условии, что они вступают в Соайкай. Газета «Чосон ниппо» в мае 1924 г. сообщела, что большая группа корейцев, собиравшихся выхать из Пусана в Японию для работы на угольных шахтах смогли сделать это только после согласия вступить в Соайкай ^[28].

Поездки функционеров Соайкай в Корею для рекрутирования новых членов часто сочетались с организацией встреч с протестующими корейскими крестьянами. В провинции Южная Чолла более 8 тысяч крестьян с 1923 г. безуспешно сопротивлялись продаже 1400 чосё государственной земли в южной части острова Хайдо за 170000 иен японскому помещику Токуда. В 1924 г. крестьяне превратились в арендаторов участков, ставших собственностью лэнлорда-абсентеиста и теперь протестовали против высоких процентов на ссуды, жаловались на большие расходы при выращивании ячменя и риса ^[10]. Токуда согласился принять меры для снижения на 4% расходов на рис и на 3% на ячмень, что корейские арендаторы посчитали недостаточным и продолжили борьбу ^[10].

В качестве ответного шага Токуда обратился к вице-президенту Соайкай Пак Чум Гуму, который весной 1923 г. открыл филиал квази-профсоюза в Осака (родном городе Токуда). В августе 1924 г. Пак Чум Гум и другие функционеры Соайкай приехали в Корею вместе с землевладельцем Токуда, который за плату «нанял» Пака, чтобы тот в качестве посредника встретился с корейскими крестьянами. 8 августа 1924 г. Пак и большая группа функционеров Соайкай были брошены на «усмирение» крестьян и «трансляцию» им условий лэндлорда, пока полиция арестовывала вожаков крестьянского сопротивления ^[10].

Использование Соайкай в качестве посредника или провокатора, на переговорах со стачечниками, изменяло вектор борьбы рабочих, направляя его против Соайкай, впоследствие стало паттерном манипулятивно-провокационной практики разрешения трудовых конфликтов в пользу владельцев предприятий. Эта политтехнология доминировала при разгроме забастовок, особенно после введения в действие в 1925 г. закона о защите порядка (тиан ихо). Соайкай, действуя в качестве квазипосредника, замещая действительного противника, провоцировал столкновения, «вызывал огонь на себя» (гнев и силовые действия бастующих). После этого, под предлогом прекращения стычек в конфликт вмешивалась полиция и проводила аресты.

Японский автор Онива Синсукэ описывая забастовку японских рабочих на фабрике музыкальных инструментов Нихон гакки в 1926 г. констатировал: «Уникальность забастовки на Нихон гакки в том, что репрессии против бастующих проводила не полиция, а банды (в том числе организованные Соайкай)». По мнению Онива, использование банд преследовало три цели: Заставить силой забастовщиков прекратить стачку, отвлечь рабочих от прямых атак на компанию, создать трения внутри бастующего коллектива, чтобы его члены тратили энергию на распри, создать повод для полиции вмешаться и произвести аресты на основании нарушения закона о сохранении порядка (тиан ихо) ^{[18, с.118]}.

Рис. 2. Корейские шахтёры, шахта компании Мицубиси г. Иидзума префектура Фукуока.

Контроль над корейской диаспорой не мог быть полным без участия Соайкай в процессе превращения корейской рабочей силы в товар на рынке труда Японии. Массы безработных корейских иммигрантов представляли собой лёгкую добычу квази-профсоюза, имевшего благодаря прямым связям с полицией рычаги для оказания влияния на всех акторов рынка труда – работодателей, посредников-субподрядчиков, нанимающих подёнщиков, государственные биржи труда.

Как и другие организации социальной поддержки в Японии, Соайкай был создан в русле реализации программы поддержки безработных (для предотвращения социального взрыва) в годы рецессии. В 1921 г. в Японии был принят первый закон о биржах труда, на основе которого в Японии была организована сеть государственных бюро по найму, которые должны были стать посредниками между работодателями и безработными. Идея основать этнически специализированные корейские организации социальной поддержки нашла многих сторонников среди чиновников высокого ранга, таких как Хирада Сю из администрации префектуры Осаки и Сакаи Тосио из мэрии г. Осака. Создание особых корейских структур, предоставлявших посреднические услуги по найму, имело целью, по словам Сакаи, не только помочь корейским подёнщикам, но и «сделать так, чтобы безработные корейские рабочие не отнимали работу у безработных японских рабочих» на государственных биржах труда, особенно на биржах созданных зимой 1925 г. в шести крупных мегаполисах в рамках Программы борьбы с безработицей ^{[23, с. 144]}. Биржи труда Соайкай отсекали корейских безработных от их японских собратьев по несчастью.

Поддерживаемый и используемый полицией, UERP, мэриями как официальный брокер (родо бурока) на рынке труда, Соайкай стал монопольным посредником между нуждающимися в дешёвых рабочих руках субподрядчиками в рамках программы общественных работ и мастерами заводов с одной стороны, и массами хронически безработных корейцев в мегаполисах Японии с другой стороны. На рынке труда в Токио Соайкай сохранял монополию практически со времени основания в 1921г. Согласно его данным в 1922г. из 10878 корейских рабочих проживавших в Токио 9096 (84%) нашли работу через агентства по найму при Соайкай. Из этих 9096 рабочих 45% трудились на общественных работах (строительство и ремонт различных объектов), занимаясь примитивным физическим трудом, 30% занимались торговлей и прочими работами и 20% трудились на небольших предприятиях. С января по апрель 1923 г. эта пропорция практически не изменилась – 80% устраивались на работу через Соайкай ^{[31, с. 51-60]}.

Великое землетрясение в Канто 1923 г., полностью разрушившее японскую столицу изменило жизнь корейской диаспоры. Драматическим воплощением неприятия японцами новых членов японского общества стали события, последовавшие за стихийным бедствием, во время которого погибли более150 тысяч жителей этого региона. Вскоре после катастрофы стали циркулировать слухи о том, что корейцы поджигают дома, убивают и грабят японцев, распространяют наркотики. В атмосфере хаоса и психологического шока многие японцы поверили в это. Масло в огонь подлили радиосообщения токийской полиции, предупреждавшие о том, что корейцы, объединившись с японскими анархистами, якобы занимаются мародёрством, убийствами мирных японцев ^{[32, с. 39]}. Резервисты японской армии и гражданские добровольцы организовали группы патрулирования улиц с целью поиска таких «бесчинствующих» корейцев. Эти обвинения были фальсификацией. Презираемые корейцы стали удобным козлом отпущения для пребывающих в шоке японцев. Кроме того появился предлог «поставить их на место». (События 1919 г. в Корее повысили уровень национального сознания корейских иммигрантов, их активность в отстаивании своих прав).

Правительство Японии ничего не сделало, чтобы прекратить кровавую истерию, опровергнуть распространяемые о корейцах слухи. Через два дня после землетрясения МВД разослало в префектуры директиву о криминальном поведении корейцев, которое якобы было частью большого корейского заговора. Местным властям предписывалось строго пресекать корейские беспорядки и криминальные инциденты с участием корейцев ^{[32, с. 39]}.Во время корейских погромов японскими военнослужащими, волонтёрами было убито около 6 тысяч корейцев. Японская полиция закрывала глаза на эти преступления. Иногда убийцы приговаривались к символическим срокам 1-1,5 года заключения.

В то же время, с целью сохранить в тайне убийство тысяч корейцев полиция и армия возложили на Соайкай обязанность удержать корейцев от бегства из горящего города через вселение их в специально построенные на северо-востоке Токио в районе Хондзё общежития. Маруяма Цурукити, ставший начальником полицейского управления Токио, дал указание Пак Чум Гуну - вице-президенту и сооснователю Соайкай превратить эти общежития в так называемые сюёдзё (термин, означающий нечто среднее между жилищем, лагерем и тюрьмой), чтобы уберечь корейцев от дальнейшей расправы со стороны членов националистических групп ^[4].

В следующие недели департамент гражданского строительства, полиция и армия постоянно использовали полицейский профсоюз для мобилизации корейских рабочих на восстановление разрушенного города. Японская армия стала пионером использования 4000 корейских рабочих под надзором Соайкай для разбора завалов и строительства временных бараков ^[7]. Вице-президент Соайкай Пак Чум Гум и функционеры квази-профсоюза организовывали корейские бригады по 30-40 человек для вывоза мусора и строительных работ ^[9].

Как выразился Пак: «Лучший способ для корейцев продемонстрировать добрую волю и искренность – активное участие в полезных для общества восстановительных работах» ^[6]. В течение двух месяцев бесплатного труда по расчистке столицы зарплату корейцам платил Соайкай. В конце 1923 г. Пак Чум Гум с гордостью заявил: «До землетрясения японцы не проявляли интереса к предложениям Соайкай использовать корейцев на общественных работах… Но сейчас, после того как стали видны плоды их общественно-полезного труда, отношения между японцами и корейцами начали налаживаться. Работодатели стали проявлять большой интерес к корейским рабочим и это здорово» ^[9].

После 1923г. роль корейских рабочих в строительстве дорог, мостов, тоннелей и др. возросла. Принятие плана восстановления столицы Японии (1923 – 1927 гг.), предусматривающего проведение огромного объёма ремонтно-строительных работ укрепил позиции Соайкай, как поставщика неквалифицированных рабочих. В 1924 г. департамент строительства мэрии Токио зарегистрировал квази-профсоюз в качестве субподрядчика (укэои гёся) и стал регулярно предлагать Паку и Соайкай большие контракты на строительство объектов, требующие от 500 рабочих и более ^[8]. Контроль этой организации над корейскими подёнщиками (главным образом в Токио, в меньшей степени в Нагоя, Сидзуока, Яманаси, Фукуока, Осака) продолжал расти и после завершения работ по восстановлению разрушенных городов.

Чиновники Соайкай не останавливались и перед прямым силовым принуждением корейцев к вступлению в полицейский профсоюз. 14 июня 1926 г. в префектуре Яманаси группа из нескольких боссов Соайкай и боевиков столкнулась с примерно тысячью корейских подёнщиков, нанятых компанией Фудзи минобу для строительства железной дороги в районе Нисихатидай. 30 соайкайцев вооружённых пистолетами и дубинками объявили рабочим, что «Членство в Соайкай ваша обязанность» ^[29].

Около половины рабочих отреагировали в том духе, что «Соайкай нам не нужен, взносы за членство собираются для того чтобы несколько шишек жирели» ^[29]. В ответ 15 функционеров Соайкай начали перепалку, переросшую в серьёзное столкновение, в котором трое корейских строителей были убиты и 50 ранены ^{[30, с. 163]}. Результатом этого кровавого побоища было вступление сотен запуганных подёнщиков в квази-профсоюз. В итоге корейские рабочие в Яманаси оказались разделёнными на два лагеря. Как писала газета Kofu city telegraf: «1000 подёнщиков раскололись на просоайкайцев и антисоайкайцев» ^{[30, с. 164]}.

Ким Ту Ён активист корейского рабочего профсоюза Росо в июле 1929 опубликовал статью о Соайкай в журнале "Сэнки", в которой охарактеризовал руководство Соайкай как «банду богатых субподрядчиков», поставляющих корейских подёнщиков для строительных боссов, которые «осваивают» средства программы общественных работ и выполняют социально-политический заказ правительства Японии и полиции.

Ким следующим образом отвечает на вопрос, почему в полицейском профсоюзе так много членов: «Представим безработного корейца, только что прибывшего в Японию из Кореи… Он должен найти работу как можно быстрее, но технической возможности для этого у него нет и он практически не говорит по-японски. Кореец идёт на городскую биржу труда, но его посылают (по договорённости с полицией) в офис бюро найма профсоюза Соайкай. Если у него нет крыши над головой, полиция опять-таки направляет его в Соайкай. Если кореец торгует на улице вразнос какой-то мелочёвкой, чтобы свести концы с концами полиция запрещает его «бизнес» и направляет его в Соайкай, где ему будут «прочищать мозги» разговорами о японо-корейской гармонии (найсэн юва сисо). Если он попытается устроиться на работу на стройку или подёнщиком с тачкой на гравийный карьер, подрядчик посылает его в Соайкай. А чтобы в Соайкай тебе дали направление на работу, нужно вступить в эту организацию... Всё это будет приправлено соусом рассуждений об укреплении японо-корейского союза (найсэн юго)» ^[3].

Общественные работы (строительство шоссейных и железных дорог, укрепление берегов рек, ремонтно - строительные работы в городах и т.п.) стали отраслью, где Соайкай доминировал как поставщик рабочей силы. В 1927 г. 90% трудоустройств по линии полицейского тред юниона приходилось на общественные работы; в 1930 г. – 35%; в 1931г. – 72,7%; в 1932г. – 67,5%. Во все годы процент безработных, направляемых с бирж труда Соайкай на заводы не превышал 35%, исключение составлял 1929 г. – 74% ^{[30, с. 166]}. В Осака и Нагоя трудоустройств на заводы по линии Соайкай было всегда больше, особенно это касалось текстильных фабрик, нанимавших работниц-кореянок ^{[31, с. 58, 59]}.

Рис. 3. Барак корейских шахтёров, шахта компании Мицубиси г. Иидзума префектура Фукуока.

Приоритетными направлениями работы Соайкай было управление рабочими общежитиями (сюкухакудзё), подведомственные биржи труда (сёкугё сёкайдзё), и медицинские клиники для корейских рабочих, сюда же вкладывалась большая часть финансовых средств. В совокупности эти три компонента составляли механизм контроля за корейцами, трансформации приезжавших из Кореи, не знавших языка и японских реалий бывших крестьян, в готовый к использованию товар на рынке подённого труда.

Табл. 2. Инвестиции Соайкай в строительство и содержание подведомственных

учреждений в Токио 1925-1934 гг.

Источник: Kawashima Ken. The proletarian gamble. Duke university press. Durham and London. 2009. р. 148.

Самые большие инвестиции шли в строительство общежитий для корейских иммигрантов. В 1925 г. в Токио на эти цели было истрачено 63900 иен, намного больше, чем было выделено на аналогичные общежития для японских рабочих, управляемые японскими благотворительными организациями. (В строительство рабочего общежития для японцев «Кокурю» в Токио в районе Кодзимати в 1923г. было вложено 25000 иен. Общежитие Соайкай вмещало 500 рабочих и имело размер 1770 цубо, общежитие «Кокурю» вмещало только 258 рабочих и имело площадь 400 цубо.) На 1927 г. 10 из 14 рабочих общежитий для японцев в Токио обошлись при строительстве менее чем в 10000 иен каждое ^{[30, с. 256, 257]}. Рабочие общежития предназначались для корейских иммигрантов, ставших жертвой антикорейских настроений домохозяев-японцев, которые отказывались сдавать жильё корейцам, выгоняя съёмщиков, в результате чего тысячи корейских подёнщиков становились бездомными. Строительство общежитий также преследовало цель обучения собранных вместе корейских подёнщиков навыкам жизни в незнакомой им среде, объяснение японских традиций и реалий, для адаптации иммигрантов к новой действительности.

В брошюре Соайкай, изданной в 1929 г. говорилось: «в результате антипатии домовладельцев, отказывающихся сдавать жильё корейцам, бездомные подёнщики и целые корейские семьи оказываются на улице под открытым небом. Специфика существования корейцев такова, что, если они оказываются на улице, то неизбежно впадают в нищету, на которую накладывается языковая и культурная дисгармония с чужой средой. Всё это может привести к радикальному изменению образа их жизни – превращения их в бродячих полуживотных (фурё сэйкацу), что, естественно, скажется отрицательным образом на настроениях и мыслях корейских безработных. Рабочие общежития Соайкай призваны облегчить их существование, изменить привычки и приучить к японскому образу жизни» ^{[1, с. 13, 14]}. При общежитиях полицейского профсоюза были организовываны вечерние школы для рабочих с курсами разговорного японского языка, начальных знаний математики, корейского письма ^{[1, с. 17, 18]}.

Предполагалось, что усвоение этого объёма информации (японский язык, корейское письмо, арифметика) позволит корейцам адаптироваться на рабочих местах, решать проблемы в отношениях с мастерами-японцами, японскими субподрядчиками, а также с корейскими брокерами, кумигасира, старшинками групп подёнщиков. (В 1924 г. 91,1% корейцев в Японии были неграмотны и не обучались в школе.) В 1940 г. уже 60,3% иммигрантов могли писать по- корейски. В разные годы с 1926г. по 1938 г. от 20% до 60% корейцев не понимали по-японски ^{[30, с. 256]}. Осуществляемые Соайкай образовательные программы прежде всего были призваны обеспечить взаимопонимание особенно на опасных производствах с использованием механизмов, химических препаратов, врывчатки (например, динамита при прокладке тоннелей).

Бараки делились на секции, в каждую из которых назначался управляющий (сюкухаку сицутё) и несколько старших в группах (кумитё). Управляющий секцией давал разрешение на вселение и бесплатное проживание рабочих и должен был «обеспечить соблюдение правил и требований по гигиене, дисциплине и общественной морали (фуки)» ^{[1, с. 1]}. Он также передавал информацию о появившихся рабочих местах, найденных через бюро найма Соайкай, но делал это опосредованно через старших групп (кумитё) ^[11].

Кумитё, в отличие от управляющего, непосредственно общались с рабочими. Обязанностью кумитё было собирать информацию о членах группы, следить, за их своевременной регистрацией в квази-профсоюзе, сообщать подопечным о появившихся рабочих вакансиях, кою информацию ему передавал управляющий секцией (сюкухаку сицутё), который был связным между бюро найма и подёнщиками. (Рабочие, жившие в общежитиях Соайкай, не могли сами обращаться в бюро найма). Кумитё сопровождал подёнщиков до стройплощадки (завода) и надзирал за работой своей группы из десяти (или менее человек).

Бюро найма квази-профсоюза рассылало своих сотрудников (брокеров) на места, где производились общественные работы и на фабрики, чтобы узнать у субподрядчиов и мастеров сколько на этот день требуется подёнщиков. Эти визиты совершались либо в конце рабочего дня, чтобы узнать завтрашние потребности, либо рано утром перед рабочим днём. С 1921 г. 23 сотрудника полицейского тред юниона, включая вице президента Пак Чум Гума, ежедневно опрашивали субподрядчиков, хамбагасира общественных работ, мастеров на заводах по всему городу, чтобы обеспечить свой (Соайкай) контингент подёнщиков работой ^{[1, с. 15]}. Вернувшись в общежития они встречались с управляющими секций и старшими групп, которые располагали информацией о количестве рабочих в общежитии и вместе решали сколько человек куда отправить.

Управляющие секциями и старшие групп обладая полной информацией о подёнщиках имели право поощрять или наказывать рабочих (сёбацу сэйдо). Эта практика была заимствована из традиций японских угольных шахт (системы ояката, хамба) и была нацелена на повышение эффективности труда. Поощрялись рабочие, «которые демонстрировали высокую благонадёжность» и «самоотверженно служили обществу и Соайкай», наказывались те, кто «были коррумпированы, либо пятнали честь и достоинство Соайкай, либо нарушали правила Соайкай» ^{[1, с. 26]}. В брошюре Соайкай описывались три вида поощрений и три вида наказаний при работе полученной через полицейский профсоюз. Поощрениями были: 1. благодарность, 2. прибавка к зарплате, 3. повышение по службе (до уровня кумитё); наказания: 1. выговор, 2. понижение зарплаты, 3. увольнение с работы ^{[1, с. 26]}.

Чтобы понять функционирование рабочих общежитий и работу бюро по найму нужно рассмотреть, как Соайкай контролировал и определял заработную плату рабочих. Корейские подёнщики не получали зарплату на рабочих местах от работодателей на заводах или от субподрядчиков на общественных работах, так же как от брокеров на рынках подёнщиков. Заработанные корейскими подёнщиками суммы работодатели выплачивали администрации Соайкай, которая передавала рабочим деньги только после вычетов за работу бюро найма и за проживание в общежитии. (в 1926г. – проживание в общежитиях было бесплатно, с 1928г. по 1933 г. стоимость проживания выросла до 15 иен) ^{[30, с. 256]}. Вычитались в конце месяца также суммированная стоимость взятых вперёд продуктов, одежды и табака, в управляемых Соайкай магазинах.

Выдача рабочим товаров и продуктов первой необходимости авансом в счёт будущей зарплаты позволяла администрации назначать их цену в этих лавках часто вдвое, а иногда и втрое выше рыночной. Система оплаты в Соайкай была составной частью того, что рабочие называли «тюкан сакусю» (посредническая эксплуатация). Она широко применялась на рынке труда подёнщиков и на угольных шахтах, где различные взносы и стоимость взятых авансом продуктов суммировались и вычитались из зарплаты, оставляя очень мало, а нередко и ничего работнику.

Ещё один аспект деятельности квази-профсоюза - строительство собственных многопрофильных больниц, лечивших все заболевания, включая гинекологию ^{[1, с. 16]}. Последнее направление получило развитие с конца 20-х гг. когда резко возросло количество женщин-кореянок и корейских семей в Японии. Клиники Соайкай с их акцентом на акушерство, гинекологию, лечение детей были связаны с курсом полицейского тред юниона на укрепление и развитие института корейских рабочих семей в Японии. Вторая причина развития клиник в том, что корейские подёнщики, связанные с Соайкай, использовались в наиболее вредных и трамвоопасных отраслях, таких как работа с взрывчатыми веществами, строительство, химические производства, канализационные очистные сооружения, опасные гравийные разрезы, где рабочие часто получали увечья и профессиональные заболевания.

Табл. 3. Оплата лечения производственных травм и заболеваний корейских

подёнщиков в Токио частными благотворительными

организациями ноябрь-декабрь 1926 г.

Источник: Kawashima Ken. The proletarian gamble. Duke university press. Durham and London. 2009. р. 152.

Согласно данной таблице из «Обзора токийского муниципалитета о работе частных благотворительных организаций за 1926 г.», из 122 случаев бесплатного лечения заболеваний и несчастных случаев у подёнщиков 40 случаев (35%) приходится на рабочих, зарегистрированных в Соайкай (см. Табл. 3). Клиники Соайкай создавались не из абстрактного человеколюбия, а из конкретной необходимости поддерживать здоровье корейской рабочей силы, поступающей через Соайкай на рынок труда.

Соайкай был промоутером создания корейских семей, стимулируя свадьбы корейских рабочих через так называемые «кэккон байкайдзё» ^{[1, с. 20, 21]}. По воспоминаниям Ли Тэн Дзюн, бывшей работницы текстильной фабрики Кисивада, в Осака эти «свадьбы» часто были эвфемизмом торговых сделок Соайкай выдававших кореянок замуж за богатых корейцев, оплачивавших услуги Соайкай. «Я была свидетелем ужасных поступков функционеров Соайкай. Они были не просто головорезы Соайкай, они были отмороженные головорезы на службе своих хозяев-капиталистов. Женщины всегда плакали из-за действий Соайкай. Идиотизмом было то, что функционеры Соайкай ежемесячно заставляли нас платить из наших зарплат по 50 сен в качестве взносов за членство в Соайкай. Кроме этого женщины были источником прибыли для боссов. Дело обстояло так. Большинство корейских рабочих были холостяками, поэтому они приходили к боссам Соайкай и спрашивали где можно найти женщину. Соайкай за определённую сумму (20 – 30 иен) сводил их с работницами-кореянками, которых функционеры Соайкай силой принуждали выходить за них замуж.

Если женщина отказывалась, она рисковала быть избитой. Мы никогда не знали, что они с нами сделают в случае отказа. Компания не позволяла женщинам после женитьбы увольняться с работы, ибо тогда многие работницы последовали бы этому примеру. Через 2-3 дня после свадьбы женщина должна была вернуться на рабочее место. Теперь её волосы были перевязаны лентой, что означало замужнее положение. Я думаю, это была разновидность работорговли – продажа тому, кто назначит более высокую цену… По этой причине многие женщины убегали с фабрик. Но, поскольку женщины рассматривались как имущество Соайкай, функционеры старались отыскать их и если ловили сильно избивали беглянок» ^{[4, с. 159, 160]}. По мнению Кен Кавасима силовое принуждение к заключению брака было связано не только с побочным бизнесом Соайкай, но и с заинтересованностью квазипрофсоюза в создании корейских семей ^{[30, с. 153]}.

Рис. 4. Detail from a poster for the United front of Korean workers in Osaka, late 1920s.

Согласно уже цитировавшемуся Ким Ту Ёну, корейские иммигранты шли в Соайкай не по своей воле, а направлялись туда полицией, UERP, субподрядчиками в системе общественных работ. Возможность устроиться на работу, получить жильё, выучить японский язык у корейского иммигранта появлялись только после вступления в квазипрофсоюз ^[3]. Кроме полного контроля над жизнью корейских рабочих это давало возможность отделить их от подёнщиков-японцев через этническую сегментацию рынка труда, что должно было снизить остроту восприятия корейцами дискриминационно низкой по сравнению с их японскими коллегами оплаты труда, воспрепятствовать трансляции опыта и традиций борьбы японских рабочих.

Сепарация корейских подёнщиков сопровождалась попытками политических пиарменеджеров сформировать образ корейцев, в том числе через обсуждение так называемой корейской проблемы. Большие инвестиции государства в полицейский тред юнион, в управление корейской диаспорой в Японии требовали объяснения необходимости финансовых вливаний. Идеологические имидж-конструкции распространялись через полицейскую сеть и превентивно полицейские организации, такие как Соайкай.

В качестве доминирующего имиджа корейских иммигрантов японцам предлагался "футэй сендзин" (кореец-бунтовщик), полицейский термин, появившийся после Первомартовского движения в Корее 1919 г. и применяемый впоследствии для обозначения радикальных националистов, анархистов, и особенно членов коммунистических групп, представлявших угрозу японской колониальной империи и классовому миру в японском государстве. По мнению полиции, опасность футей сендзин заключалась в их потенциальной способности «криминализировать» всю корейскую диаспору (то есть привить ей антияпонские настроения и антиколониальные взгляды).

В полицейском обзоре 1922 г. «О современном положении корейцев в Японии» полицейских инструктировали работать в тесном общении с «хорошими корейцами» для осуществления контроля за мыслями и враждебными намерениями корейских радикалов. В разделе доклада озаглавленном «Методы надзора и контроля» (сисацу торисимари но хохо) говорилось: «Необходимо контролировать идеологию и враждебные намерения корейских рабочих главным образом опосредованным сканированием (канари кансэцу сисацу но хохо). Это следует сделать, во первых, путём обмена информацией между полицией префектур Японии и управления полиции Генерал-губернаторства Кореи, и во вторых, помогая и протежируя благонадёжным корейцам» ^{[30, с. 154]}.

В докладе полиции префектуры Нара за 1940 г., озаглавленном "Внимание корейцы-бунтари уже здесь!" содержался идеологический конструкт корейской диаспоры в ракурсе классовой борьбы. Вместо анализа социально-экономической составляющей, определяющей поведение социума, корейская диаспора упрощённо, в морализаторском плане описывалась, как сообщество, состоящее из «благонравных корейцев» и «плохих парней» ^{[30, с. 154]}.

Как утверждали полицейские источники, идентифицировать футей сендзин, отделить их от лояльных власти корейцев достаточно сложно. Часть полицейских чиновников этим термином для удобства предпочитала обозначать всю корейскую диаспору, как сообщество потенциальных бунтовщиков и правонарушителей, а не конкретных «возмутителей спокойствия». Внедряемый в массовое сознание образ корейской диаспоры, ассоциируемый с потенциальными бунтовщиками (футэй сэндзин) позволял силовикам применять ко всем иммигрантам в Японии меры жёсткого надзора, узаконивать превентивные полицейские акции под предлогом защиты общества от угрозы корейских нарушителей закона.

Роль главного дистрибютора и «куратора» корейских подёнщиков предполагала борьбу с конкурентами – левым корейским профсоюзом Росо, марксистскими обществами, сеявшими семена недовольства низкой зарплатой и этнической дискриминацией, призывавшими к бунту и ниспровержению капиталистического строя, что одновременно нарушало стабильность процесса поступления подёнщиков на рынок труда, подрывало монопольно низкие цены на этот «товар».

Менеджеры Соайкай одной из главных целей своей работы декларировали искоренение таких категорий корейцев как гороцуки (разбойники), коммунисты, националисты, лентяи, антияпонски настроенные элементы, и просто неблагонадёжные. Осуществлялось это под флагом упрочения японо-корейской гармонии и атмосферы взаимопонимания, прекращения этнической дискриминации корейцев в Японии, обусловленной негативным имиджем иммигрантов.

На практике преодоление дискриминации заменялось изоляцией корейской диаспоры от японского населения с целью предотвратить внутреннюю дифференциацию корейского рабочего сообщества, формирование протестных организаций, и в конечном итоге стабилизировать рынок труда корейских подёнщиков. Вместо решения проблем неравноправного положения корейской диаспоры активно проводилась политика «искоренения» корейцев, которых функционеры Соайкай именовали криминальными (то есть выражавшими протест против дискриминации в оплате труда, неравноправия корейцев и японцев в различных сферах), пропагандируя взамен имэдж благонравных, управляемых корейцев.

В 1923 г. вице-президент Соайкай Пак Чум Гум сформулировал позицию корейского коллаборационизма: «корейские рабочие приезжают в Японию и их мысли сбиваются на путь зла. Они принимают участие в спонтанных криминальных акциях, ругают японское государство, недовольны окружающими их японцами, замышляют заговоры и преступления. Они проявляют недовольство аннексией Кореи Японией»^{[1, с. 3, 4]}. «В том, что за корейцами закрепилась репутация лентяев вина гороцуки, бандитов и бродяг. Эти отщепенцы бросают тень на всех честных и добропорядочных корейцев. Они организуют группы, которые угрожают владельцам заводов и субподрядчикам. Поэтому для пользы японо-китайских отношений таких иммигрантов необходимо искоренить, выслать из Японии. Мы изучим их криминальные биографии и преподадим им хороший урок. Тех бандитов, которые не внемлют советам, мы, установив контакт с Корейским генерал-губернаторством или полицией Пусана, выгоним из Японии навсегда»^[19].

Совместная работа полиции и курируемых полицией корейских организаций (Соакай, Найсэн кёвакай) реализовывала политическую стратегию подавления корейского рабочего движения под лозунгами защиты и поддержки корейских рабочих в Японии и даже критики этнической дискриминации корейцев в Японии. Квази-профсоюз участвовал в политических репрессиях против корейцев, сопротивлявшихся практике отделения корейских иммигрантов от рабочего сообщества Японии. Установление реальной криминальности тех или иных корейцев Соайкай подменял борьбой с (политически) радикально настроенными корейскими иммигрантами, проведением против них актов насилия и репрессивных практик, всё это для обеспечения стабильного и бесконфликтного предложения корейского труда в качестве товара на рынок (в основном подённого) труда.

Насилие оправдывалось необходимостью обеспечения гармонии между японцами и корейцами и созданием имиджа благонравных «хороших корейцев», идеализированного образа, который всячески поддерживался и пропагандировался сотрудниками Соайкай. Алармистские заявления о росте корейского криминала чередовались с пропагандой образа идеальных корейцев в Японии, чья идентичность должна поддерживаться экономическими и политическими методами.

Интерпретация классовой борьбы корейских рабочих в виде криминального процесса и искоренение классового сознания вынуждало пиарменеджеров полицейского профсоюза формировать в качестве альтернативы национальное сознание корейской диаспоры, этнической идентичности корейского сообщества. Главным для полицейских промоутеров в создании идеологии корейской диаспоры было установить допустимые рамки, затормозить формирование политического сознания борьбы за национальное освобождение.

Педалируя идею о единой диаспоре, менеджеры Соайкай стремились выбить козыри из рук радикальной оппозиции, заменить идеи и методы классовой борьбы, ориентацию на единение с японским рабочим классом суррогатной концепцией единого корейского сообщества в Японии, лояльность которого японскому государству будет «оплачиваться» предоставлением работы, небольшим, но гарантированным заработком, социальными гарантиями (больницы, общежития, школы).

Руководители Соайкай пытались развивать корейскую идентичность (в их интерпретации), одновременно требуя, чтобы корейцы становились «новыми японцами» (атарасий ниппондзин). Идеологи Соайкай не видели здесь противоречия. Они рассматривали такое сочетание как часть новой стратегии японского колониального управления после 1919 г., предполагавшей для гармонии японо-корейских отношений признание различий между японским и корейским этносом в языке, культуре, истории. Призыв к корейцам стать «новыми японцами» уравновешивался констатацией корейской идентичности. Как заявил вице-президент полицейского профсоюза Ким Чум Гум в интервью корреспонденту газеты Кэйдзё ниппо: «Цель Соайкай - выстроить мост между корейцами и японцами и гармонизировать их отношения. Корейцы это новые японцы»^[5].

Лидеры квази-профсоюза считали, что строительство этого «моста» требует развития и пооощрения «корейскости». Действуя в этом направлении штаб-квартира Соайкай в 1925 г. подготовила и опубликовала 200-страничный труд, озаглавленный Тёсэн (Корея). Президент полицейского тред юниона Ли Ён Дон в предисловии обозначил цель написания книги – «рассказать японцам о Корее, её обычаях и традициях для развития японо-корейской дружбы» ^{[25, с. 7]}.

Информация о корейской истории, обычаях, культуре, этнической идентичности распространялась в Японии на публичных культурных мероприятиях, проводимых Соайкай. В мае 1924 г. на церемонии открытия отделения Соайкай в Нагоя, согласно пресс-релизу, 1200 руководителей, функционеров и членов полицейского тред юниона «обсуждали развитие процесса консолидации корейского этноса, возможности положиться друг на друга», и даже необходимость «самоопределения Кореи» ^{[30, с. 158, 159]}.

Развивая этническое самосознание корейской диаспоры, квази-профсоюз ставил цель не ослабления, а укрепления японской империи: «Мы направим нашу энергию на становление Соайкай, как организации социальной поддержки. Развивая дух взаимной любви, сосуществования и сопроцветания, мы стремимся покончить с этнической дискриминацией корейцев и установить японо-корейскую гармонию. Наша главная задача – содействовать духовному развитию и обеспечить экономическую поддержку корейским рабочим» ^{[1, с. 2, 3]}. В этот пассаж из брошюры Соайкай, опубликованной в 1929 г., включены термины "сосуществование", "сопроцветание", используемые позже японскими политтехнологами для создания имиджа «Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания», который маскировал колониальную эксплуатацию народов японской империи.

Рис. 5. Антиcоайкайская листовка – за спиной, стоящего перед рабочими вице-президента Соайкай Пак Чум Гума, японский жандарм.

Принятие в Японии концепции превентивной полицейской работы и создание организаций социальной поддержки означало переход государства от сосуществования с гражданским обществом либо пассивной оппозиции ему к мерам по активному контролю за ним, манипулированием социальными группами и организациями. Официальный статус Соайкай долгое время был нарочито неопределённым. Финансируемый такими государственными структурами как Корейское генерал-губернаторство, МВД Японии, банк Кореи, он, тем не менее, не был включён в реестр государственных организаций социальной поддержки. Мимикрия под неправительственную структуру видимо была необходима для того, чтобы замаскировать его статус полицейского квазипрофсоюза. В 1929 г. Соайкай при поддержке начальника полицейского управления Токио Маруяма Цурукити был включён в состав Национальной федерации частных организаций социальной поддержки (Дзэн Нипппон сисэцу сякай дзигё рэммэй) ^{[30, с. 140]}.

Контролировать и направлять в безопасное русло протест, почувствовавшего силу рабочего класса, имевшего перед собой пример Советской России, было одной из главных функций Соайкай, на поддержку которого перед лицом реальной опасности конфронтации с пролетариатом правительство Японии не жалело денег. Компартия Японии не сидела, сложа руки. Коммунистические профсоюзы Дзэнкё и Росо, которые возглавляли «агитаторы, горланы, главари», представляли собой реальную оппозицию капиталистическому строю, не шедшими на политические компромиссы, не принимавшими спокойную колею социал-демократических реформ. Конфронтация между Соайкай и коммунистическим Росо не заставила себя долго ждать и получила широкую известность.

Один из примеров противостояния корейского коллаборационизма в лице полицейского тред юниона и антиколониальной коммунистической идеологии (Росо) – знаменитая забастовка на фабрике музыкальных инструментов «Нихон гакки» в г. Хамамацу префектуры Сидзуока под руководством контролируемого компартией Японии профсоюза Нихон родокумиай хёгикай (предшественник Дзэнкё), продолжавшаяся с 26 апреля по 8 августа 1926 г. К 1920 г. фабрика музыкальных инструментов «Нихон гакки», основанная в 1897 г. проиграла в конкурентной борьбе германским производителям на международном рынке музыкальных инструментов (в продаже гармоней и пианино). Из-за сокращения производства было уволено более 60% рабочих, после чего на предприятии остался 351 сотрудник (все они были японцами, корейцы на фабрике не работали). К 1925 г. в разгар рецессии администрация Нихон гакки снова заговорила о массовых увольнениях и понижении зарплаты ^{[18, с. 64]}. Бастующие рабочие, превентивно протестуя против увольнений, требуя повышения и индексации зарплаты (два раза в год), создали группы поддержки за пределами предприятия, насчитывавшие более трёх тысяч волонтёров, в числе которых были два корейских профсоюзных активистов из Росо, один из которых назвался японским именем Татибана ^{[18, с. 109]}. 20 мая 1925г. Соайкай распространил листовки, обвинявшие Татибана в участии в забастовке: «Действия Татибана не отвечают духу и принципам нашей организации и нами не одобряются. Мы считаем, что Соайкай нуждается в очищении, иначе японцы не будут симпатизировать корейцам. Это наша обязанность как корейцев и как организации (Соайкай), ответственной за японо-корейскую гармонию» ^{[18, с. 331]}.

Онива Синсукэ анализируя ход забастовки японских рабочих на фабрике музыкальных инструментов Нихон гакки, в 1926 г. констатировал: «Стачка превращается из формы борьбы рабочих с капиталом в конфронтацию рабочих с гангстерами» ^{[18, с. 117]}. «Существовали четыре такие банды, в том числе из членов Соайкай. С ними контактировал и нанимал их боевиков для «специальной работы» сын президента компании» ^{[18, с. 138]}. По мнению Онива, эти банды использовались для замещения антагонизма между трудом и капиталом противостоянием рабочих с бандитами, что должно было иллюстрировать идеологическую конструкцию о неуправляемых корейцах, выработанную в Соайкай, работавшем под полицейской «крышей».

Росо, разоблачая деструктивную роль полицейского тред юниона, выпустил листовку с резкой критикой полицейского профсоюза: «18 мая группа членов Соайкай ворвалась в помещении штаба забастовки на фабрике музыкальных инструментов Нихон гакки и устроила погром, с применением насилия и угроз в отношении страйкеров. Среди корейских рабочих в Японии есть люди с отсутствием классового сознания. Что касается слепого насилия группы членов Соайкай, мы корейские рабочие не питаем к ним ненависти. Мы ненавидим протухшую чёрную желчь, которая тайно закулисно управляет действиями Соайкай… Японские рабочие! Граждане города Хамамацу! Не составляйте мнение о всех корейских пролетариях по насильственным акциям Соайкай!! Прочитайте правду о Соайкай!!

Соайкай основан японским правительством под лозунгом развития японо-корейской гармонии… и ежегодно получает огромные финансовые субсидии непосредственно от МВД… На что используются эти деньги мы не знаем… Но что удивительно, Соайкай под носом у полиции организует банды погромщиков и полицейские начальники открыто поддерживают их… даже когда Соайкай проводит тайные операции. Откройте глаза!... Мы члены Росо требуем запрета деятельности Соайкай! Эта организация враждебна интересам корейского пролетариата в Японии. Граждане! Не позволяйте себя обманывать лозунгами Соайкай о «взаимной любви». Присоединяйтесь к нам в нашей борьбе против Соайкай. Поддержите бастующих рабочих фабрики Нихон гакки»^{[18, с. 330, 331]}.

Через месяц после начала забастовки на «Нихон гакки» руководство Соайкай решило использовать эту стачку и листовки Росо как повод для сведения счётов со своим соперником. 13 июня 1926 г. 70 функционеров квази-профсоюза устроили погром в штаб-квартире Росо в Токио, нанеся увечья четырём членам корейского коммунистического профсоюза ^[15].

По мнению функционера Росо Ким Ту Ёна, Соайкай успешно отрывал корейских рабочих от Росо и перетягивал в свои организации ^{[3, с. 78]}. Акции по набору новых членов квазипрофсоюза скорее походили на силовые операции устрашения, сопровождавшиеся избиением и даже убийствами оппонентов (на войне как на войне). Неразборчивость в средствах свидетельствовала о серьёзном недовольстве корейских иммигрантов работой Соайкай, поддержке японскими силовиками полицейского тред юниона. В феврале1929 г. в городе Кавасаки Росо организовал массовую демонстрацию безработных подёнщиков против дискриминационных практик городского бюро по найму, которое, по мнению корейцев, отдавало предпочтение при найме безработным японцам в ущерб не имеющим работы иммигрантам из Кореи ^{[3, с. 78, 79]}. Вскоре после этого, весной 1929 г. в городе появились специализированные на «социальной работе» с корейскими рабочими коллаборационисты из Соайкай.

14 мая 1929 г. 45 членов квази-профсоюза приехали в корейский квартал в Цуруми (пригород г. Кавасаки) и попытались заставить находившихся в общежитиии корейцев вступить в Соайкай. В отличие от вышеупомянутого столкновения в префектуре Яманаси когда половина рабочих-корейцев, согласились стать членами полицейского профсоюза, рабочие в Цуруми отказались вступать. По словам Кима, члены Соайкай угрожали рабочим обрезками стальных труб, пиками, что привело к обратному эффекту – конфронтации 100 корейских рабочих с функционерами Соайкай. Схватка прервалась только после прибытия 10 полицейских машин.

Однако коллаборационисты не отступили. 30 членов квази-профсоюза на четырёх больших автомобилях разъехались по разным баракам, где захватили и увезли с собой нескольких корейских подёнщиков. Менее чем через час более 500 корейских рабочих, живших в этом районе, собрались вместе и вооружённые пиками и бамбуковыми палками направились к офису Соайкай в г. Кавасаки с целью освободить троих захваченных товарищей. Полицейские, охранявшие офис, пытались им помешать, но превосходившая по численности толпа протестантов опрокинула стражей порядка, ворвалась в помещение с криками "отпустите наших друзей!", круша всё что попадалось под руку. Пленённые рабочие были освобождены. После прибытия полицейского подкрепления из Иокогамы подёнщики отступили вместе с освобождёнными коллегами.

Вскоре после столкновения полиция арестовала более 100 корейских рабочих, связанных с Росо. Были арестованы и 50 членов Соайкай, однако, те вскоре были отпущены. Возле корейских бараков в Цуруми и Кавасаки были построены 6 стационарных полицейских постов (кобан). Начальник полиции префектуры Канагава предупредил директора отделения квази-профсоюза в г. Кавасаки о необходимости впредь действовать более осторожно. Директор пообещал обязать функционеров не поступать так жёстко ^{[3, с. 78]}. На деле после инцидента в Кавасаки вмешательство Соакай в повседневную жизнь рабочих с использованием репрессивных практик усилилось. В бараках, где жили подёнщики, участились случаи киднэппинга (похищения людей), принуждения к работе, членство в полицейском тред юнионе провозглашалось долгом, рабочих избивали или убивали прямо на улице возле их жилищ. Репрессии Соайкай против участников стачек, агрессивное давление продолжалось перманентно до начала 30-х гг.

Межкорейское столкновение известное в Японии как инцидент Соайкай в Кавасаки стало катализатором принятия руководством Росо в декабре 1929 г. решения изменить формы организации и борьбы корейских рабочих в Японии, распустить Росо и призвать его членов войти в руководимый японской компартией общенациональный профсоюз Дзэнкё. Руководство корейского профсоюза считало, что слияние с Дзэнкё даст корейским рабочим необходимую защиту от «специфических форм репрессий».

В конце 1929 г. на гребне агрессивных акций полицейского тред юниона и борьбы корейских рабочих против оппортунистов из Соайкай, Росо опубликовал брошюру под названием "Росо – курс развития", в которой, в частности говорилось: "Росо испытывает специфические формы репрессий (токусютэки данъацу) японского империализма, что привело к закрытию многих наших отделений... В период когда Росо был подчинён Корейской компартии этот прессинг только наростал. Поскольку мы живём и работаем в Японии оптимальным вариантом будет присоединение к Японской компартии и работа под её руководством. Чтобы эффективнее представлять интересы корейских рабочих в Японии Росо откажется от борьбы на этнической основе и будет бороться за власть рабочего класса как левый рабочий профсоюз" ^{[25, с. 1124]}.

Однако большинство корейцев-членов Росо не смогло переступить через барьер межнациональной розни, дискриминационное отношение, недоверие к японским коллегам и не стало вступать в профсоюз японской компартии Дзэнкё. Тем не менее, и подёнщики, ставшие после роспуска Росо «несоюзными» и рабочие, вступившие в Дзэнкё, продолжали в 30-х годах участвовать в борьбе против Соайкай.

После стачек и конфликтов на фабрике музыкальных инструментов в Хамамацу, в префектуре Яманаси, и особенно в г. Кавасаки скандальная известность Соайкай как прислужника капиталистов обернулась против полицейского профсоюза. Развернувшееся движение против Соайкай существенно ослабило полицейский профсоюз, подпортило его имидж в глазах общественности, деятельность организации пошла на спад.

Корейская секция в японском коммунистическом профсоюзе Дзэнкё вела борьбу против насильственных действий квази-профсоюза и включила в свой агитационный арсенал политической пропаганды лозунги резкой критики полицейского профсоюза и Пак Чум Гума (вице-президент Соайкай). В 1932 г. перед парламентскими выборами в Японии профсоюз рабочих химической промышленности в составе коммунистического Дзэнкё распространил листовки с воззванием к несоюзным корейским рабочим, жёстко критикующим Пака.

В листовке, озаглавленной «Выступайте против кандидатуры Пак Чум Гума», говорилось: «Товарищи корейские рабочие! Корея опустошена японским империализмом, её разжевали и выплюнули. Наше богатство и даже наше здоровье присвоены японской буржуазией. Не имея возможности выжить в Корее, мы пересекли пролив и оказались в Токио вдали от родных мест, но и здесь нет гарантий на существование.

Пак Чум Гун предложил свои услуги японским империалистам, так как Корея колонизирована и обесчещена. При поддержке Маруяма Цурукити он стал кандидатом в депутаты японского парламента и борется за место в законодательном органе, чтобы поддержать захват Маньчжурии…

Мы должны не отдать ни одного голоса в поддержку собаки, охраняющей японский империализм. Что мы имеем благодаря деятельности Пака – работаем получая низкие зарплаты, первыми оказываемся за воротами предприятий и ищем любую временную работу при этом должны как-то обеспечивать свои семьи и в результате сталкиваемся с презрительным отношением: «Ах эти корейцы» (Сэндзин, сэндзин!). Мы страдаем от постоянно возникающих проблем. Пак получил поддержку японских империалистов, потому что на нём кровь наших товарищей. И это называется гармонией между японцами и корейцами?!

Корейские рабочие! Создавайте альянсы с японскими рабочими и не голосуйте за Пак Чум Гума. Организуйте массовые акции под руководством профсоюза химпрома в составе Дзэнкё, демонстрации под лозунгом уничтожения буржуазной парламентской системы. Боритесь против Соайкай и Пак Чум Гума, для этого организуйте публичные выступления, распространяйте листовки, критикующие Пака, создавайте организации для противодействия Соайкай. Связывайтесь с корейскими строительными рабочими для совместной борьбы, как против эксплуатации на стройках, так и против участия в выборах» ^[22].

В русле анти Пак движения корейские организации протестовали против закона о выборах (фуцу сэнкёхо), появившегося вскоре после введения всеобщего избирательного права в 1925 г., критиковали его дискриминационные положения, касающиеся корейцев в Японии. В отличие от корейцев в Корее и тайваньцев на Тайване, не получивших избирательных прав, корейцы в Японии с 1925 г. могли участвовать в выборах, при условии если они отвечают двум базовым критериям: выбирать и быть избранными могут мужчины старше 25 лет, доказавшие проживание в одном месте в Японии свыше 1 года.

Последнее условие вызвало резкое недовольство корейских иммигрантов. Во первых, ценз был на полгода больше чем для японцев (6 месяцев). Во вторых, из-за предубеждённого отношения домовладельцев, не желавших сдавать дома и квартиры корейцам, им приходилось часто менять жильё. Как следствие, невозможность набрать необходимый годовой ценз проживания в одном месте и отказ в регистрации в качестве участника избирательного процесса ^{[30, с. 166]}. Перманентные проблемы с жильём (бездомность), обычные для тысяч корейцев в 20-х, 30-х гг. становилось официальным поводом для запрета на участие в выборах, что усиливало у иммигрантов комплекс неполноценности. Корейцы-активисты осакского отделения Рабоче-крестьянской партии (Роното) протестовали против закона об избирательном праве в части годичного ценза проживания в Японии для корейцев, как условия для участия в голосовании.

В листовке Роното, отпечатанной в феврале 1928 г. говорилось: «Выборы сегодня всеобщее увлечение. Но что делать нам корейским рабочим, имеющим право голосовать и не желающих остаться в дураках. Далеко не все из нас могут этим правом реально воспользоваться. Разумеется, наши братья в Корее совершенно лишены возможности участвовать в выборах, но и здесь в Японии ты также можешь оказаться в аналогичной ситуации, даже если тебе 18 и более лет, так как по закону корейцу необходимо прожить как минимум год в одном месте. Для нас корейских рабочих это самая большая проблема. Чтобы снять жилище в Японии приходится выдавать себя за японца (использовать японскую фамилию), но когда домовладелец узнаёт, что ты на самом деле кореец, тебя вышвыривают на улицу, поэтому прожить год в одном месте это недостижимая мечта…. Надо отменить ценз проживания в законе о выборах (идзю сэйгэн о ямэро!)» ^{[30, с. 166]}.

В процессе борьбы антиколониально настроенной части корейского сообщества против полицейского тред юниона бывший подёнщик и продавец женьшеня вразнос, превратившийся в коммерческого антрепренера, и вице-президента Соайкай Пак Чум Гум, подвергался резкой критике со стороны левых корейских организаций. Во время предвыборной компании он счёл за благо публично дистанцироваться от квази-профсоюза. В его выступлениях, таких как 56-и страничная программная речь (ноябрь 1930 г.) под названием «Наше государство – новая Япония: публичная жалоба правительству по поводу нестабильного положения и бедности наших корейских братьев», ни разу не упоминался Соайкай ^[21]. Пак никогда бы не стал первым корейцем в японском парламенте если бы не отмежевался от квази-профсоюза. И предвыборная компания Пака и его парламентская деятельность основывались на активном отказе от превентивной полицейской работы Соайкай. Несмотря на организованное движение против его кандидатуры Пак в 1932 г. был избран в японский парламент в качестве представителя от 4-го токийского округа в нижней палате законодательного органа и стал первым из колониальных подданных Японии, ставшим его членом.

В своей речи после победы Пак заявил: «Как японец, рождённый в Корее, могу сказать, что моё избрание в парламент победа не только моя личная, но и 20 миллионов корейцев, живущих в Корее» ^{[17, с. 47]}. В качестве парламентария Пак не мог больше выступать как представитель Соайкай и в своей политической работе апеллировать только к корейским подёнщикам (которых он ранее, однажды, в интервью японской газете уничижительно назвал «неуправляемыми корейцами, заслуживающими ликвидации»^[19]). В парламенте Пак претендовал на роль представителя всей корейской диаспоры, что не позволяло ему даже упоминать о квазипрофсоюзе. За всё время работы Пака в качестве депутата им не было сказано ни слова о Соайкай. Пик парламентской карьеры Пака коррелирует со спадом деятельности полицейского профсоюза.

Исследователь Кен Кавасима следующим образом оценивает эффективность работы Пака в качестве представителя корейской диаспоры: «Какой результат парламентской деятельности Пака? – ничтожный»^{[30, с. 167]}. Его попытки провести закон, позволяющий корейцам служить в японской армии провалились, предложение Пак Чум Гуна разрешить корейцам свободную миграцию (дзию токо) между Кореей и Японией было отвергнуто, как и проект введения в Корее избирательного права. Отказ принятия этих предложений аргументировался неготовностью Кореи к таким преобразованиям ^{[17, с. 45-51]}. Паку не удалось убедить парламент выступить против решения правительства постепенно прекратить импорт риса из Кореи и доказать премьер- министру Сайто Макото, что этот план носит дискриминационный характер. Импорт риса из Кореи продолжал сокращаться и в 1934 г. программа увеличения производства риса в Корее была свёрнута (что привело к снижению уровня жизни корейских крестьян, потерявших японский рынок сбыта, способствовало их разорению).

Значение работы Пака в парламенте заключалось не только в том, что он был первым представителем колониального этноса в японском законодательном органе, но и по мнению Кэн Кавасима, «примером разделения государственного механизма на официальную компоненту и скрытую составляющую, включающую грязные практики (насилие), на которые этот механизм государственного контроля опирался»^{[30, с. 167]}. Пак был орудием для колониальной эксплуатации своих соотечественников. Его коллаборационизм был связаны с технологиями управления, контроля и репрессий против корейских иммигрантов в Японии, через создание вспомогательной превентивно полицейской организации (Соайкай), дублирующей функции охранительно-репрессивного аппарата официальных полицейских структур. Пак символ того, как политтехнологи многонациональной колониальной империи апеллируют к этничности, как к паллиативной мере, призванной заглушить классовую борьбу и межнациональные противоречия.

«Борьба без правил», которую вёл Соайкай против Росо, формально закончилась победой коллаборационистов. Если в 1927 г. руководство Росо заявило о преждевременности объединения с японским коммунистическим тред юнионом Дзэнкё ^{[30, с. 93]} , то к 1929 г. ситуация изменилась. Корейский коммунистический профсоюз не мог самостоятельно противостоять всемерно поддерживаемому японским государственным аппаратом полицейскому квази-профсоюзу и вынужден был со значительными потерями в численности уйти под «крышу» японской компартии, став частью её профсоюза Дзэнкё. Потеря «собственной» организации в чужой стране для вчерашних корейских крестьян с рудиментами «общинной психологии» стала серьёзным ударом. Согласно данным исследователя Пак Кюн Сика, из 33 тысяч корейцев, в 1929 г. состоявших в Росо, вступило в Дзэнкё на 1930 г. только 2660 чел. (менее 10%). В 1931г. и 1932г. число вступивших возросло соответственно до 4500 чел. и 4721 чел., но в 1933 г. упало до 3970 чел. ^{[20, с. 215-224]}.

Однако для Соайкай это была «пиррова победа». В борьбе против радикального Росо и стачек корейских подёнщиков квази-профсоюз разоблачил себя как пособник полиции, и владельцев предприятий, союзник японского колониального аппарата, не брезгующий никакими средствами для выполнения своей функции цепного пса японского империализма. Его лидер и сооснователь после избрания в японский парламент по существу предал своё детище, открестившись от него и его превентивно полицейских практик. Если в 1932 г. численность Соайкай составляла 16080 чел. то к 1934 г. менее чем 7500 чел., а в 1936г. только 3000 чел. (из 700-тысячного корейского населения Японии). Движение против Соайкай активно шло и в 1934 г. когда корейские рабочие организации в составе Дзэнкё переиначили его название на Согайкай – общество взаимного вреда ^{[30, с. 164]}.

В середине 30-х гг. квази-профсоюз почти сошёл со сцены как инструмент полицейского контроля и доминирующий посредник для корейских подёнщиков на рынке труда. Постепенная (относительная) интеграция корейских иммигрантов в японское общество, освоение ими языкового минимума, с одной стороны, и неприемлемость платы за посреднические услуги квази-профсоюза на фоне снижения уровня жизни в условиях кризиса 1929-1933 гг., с другой, делало Соайкай непривлекательным инструментом адаптации, выводило корейских рабочих из-под его контроля. Корейские подёнщики успешно осваивали способы самостоятельного трудоустройства напрямую через брокеров на полулегальных минибиржах труда. В 1941 г. в преддверии войны на Тихом океане и в связи с ограничением деятельности в Японии политических и общественных организаций был «закрыт» и Соайкай. Доверять возглавляемой корейцами корейской организации монопольное право контроля над корейской диаспорой в условиях военного времени правительство посчитало небезопасным. Управление диаспорой передали японской госструктуре «Кёвакай».