Subject of obligation in relation to provision of statement about circumstances

Emelianova Olesya Postgraduate student, the department of Civil Law, Ural State Law University 620137, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, ul. Komsomol'skaya, 21, of. 620137 lessy_5@mail.ru Other publications by this author

Понятие заверения об обстоятельствах (далее также – заверение), отличающееся некоторой новизной для науки российского гражданского права, законодателем не раскрыто, вводится в ст.431.2 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее - ГК РФ) посредством описания: заверение об обстоятельствах имеет значение для заключения договора, его исполнения или прекращения; за предоставление ложного заверения предусмотрена ответственность ^[1]. Телеологическое толкование и системный анализ норм гражданского права с опорой на актуальную правоприменительную практику (пункт 1 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 22.11.2016 №54 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении»; пункты 34 - 37 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 25.12.2018 №49 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации о заключении и толковании договора») позволяют сделать вывод об обязательственной природе отношений, порождаемых в результате предоставления заверения об обстоятельствах ^{[2, 3]}. В качестве примера упомянутого правового инструмента можно привести утверждение о размере активов акционерного общества, чьи акции отчуждаются, или утверждение о предельных колебаниях курсов валют в течение текущего месяца, сделанное профессионалом в соответствующей области. Однако при буквальном прочтении ст. 307 ГК РФ, даже учитывая, что данная норма устанавливает открытый перечень действий и бездействий, образующих обязательство, неминуемо возникает вопрос: а как можно идентифицировать предмет обязательства, основанием возникновения которого является заверение об обстоятельствах? Для ответа на данный вопрос имеет смысл обратиться к истокам с целью уяснения направления, в котором может быть осуществлено распространительное (расширительное) толкование ст. 307 ГК РФ. Конструкция обязательства реципировалась современными континентальными правопорядками, включая российский, из источников римского права. Очевидно, римским юристам удалось достигнуть некоторого консенсуса в отношении анализируемого понятия.

В Институциях Юстиниана (Кн.3.XIII.) приводится следующее определение: «Обязательство (obligatio) есть оковы права, мы по необходимости должны выполнить известное действие согласно законам нашего государства» ^[8].

Наиболее полно раскрывает содержание обязательство Павел, к которому также апеллируют дигесты Юстиниана: «Сущность обязательства не в том состоит, чтобы сделать тело нашим или какой-либо сервитут, но чтобы принудить другого нам что-либо дать (dare), сделать (facere) или обеспечить (praestare)» ^[6].

Если прочие элементы нареканий не вызывали, то понятие «обеспечить» (praestare) послужило камнем преткновения для юридической науки нового времени. Неверный или фрагментарный перевод приводил к преломлению категории обязательства, что, к сожалению, справедливо для французского, итальянского и германского гражданского права и законодательства середине XIX века.

Наиболее корректными эквивалентами «praestarе» являются понятия «гарантировать», или «обеспечить», но в значении, отличном от способов обеспечения исполнения обязательства.

Все обязательства о недопустимости эвикции, качестве товара и иные подобные им, которые актуальны по сей день, оказались бы при сужении обязательства до dare и facere либо изначально невозможны, либо бессмысленны. «Никто не связывается обязательством, обещая действие со стороны другого лица», - утверждает Ульпиан (Д.45.1.38) ^[6].

Для преодоления затруднения ещё предшественники Ульпиана обращались к глаголу «praestarе» – своеобразной фикции, позволяющей облечь в конструкцию обязательства, выразить через действие должника фактические обстоятельства и действия третьих лиц ввиду их значимости для оборота. Можно предположить, что praestarе происходит от обещания недопустимости эвикции в договоре купли-продажи: в случае истребования вещи у покупателя продавец обязуется выступить гарантом в судебном процессе и предотвратить истребование вещи, а в случае недостижения такого результата, если товар всё-таки истребован, продавец несёт ответственность.

Таким образом, налицо обязательство под условием предъявления требований к покупателю третьими лицами.

Ещё более нетривиальный пример – условие о качестве товара. Известное ещё в Древнем Риме обещание при заключении договора купли-продажи о том, что раб не вор (обязательство типа «praestarе») формально выходит за пределы поведения должника, но тем не менее регулируется правом как классическое договорное обязательство.

Пожалуй, в последнем из примеров можно констатировать применение фикции в обязательственном праве. «Фикция как прием римской юридической техники, нашедший широкое и частое применение, вызвана к жизни именно такими натуралистическими представлениями о праве, которые в глазах римлян выставляли существующий нормативный социальный порядок объективной данностью, не подвластной сознательному нормотворчеству. Фикция - способ преодолеть зависимость субъекта правотворчества от этой объективной нормативной реальности. <…> фикция предстает объективно необходимым элементом юридического метода, позволяющим правотворческой инстанции преодолевать связанность природными ограничениями» ^[12]. Иными словами, приём фикции, воплотившийся в престации типа «praestarе», в данном случае позволял преодолевать конфликт между легальным понятием обязательства и потребностями оборота, согласно которым было необходимо распространение режима обязательств на обстоятельства, хотя и связанные с волей должника, но выходящие за пределы его поведения (под престацией понимается предмет обязательства, обязанность должника в силу обязательства).

Применительно к рассматриваемой тематике следует отметить, что правовые конструкции многих обязательств в современном обороте имеют сходство с описанными выше примерами. В частности, заверения об обстоятельствах, действительность которых после предоставления уже не зависит от должника: факт соблюдения корпоративных процедур третьим лицом или некие свершившиеся факты прошлого не поддаются влиянию лица, предоставившего заверение, однако имущественная санкция за нарушение (недостоверность сведений) лежит на последнем. Таким образом, в идеальной модели должник в связи c предоставлением заверения об обстоятельствах обязуется обеспечить кредитору экономическую и юридическую фикцию достоверности обстоятельств; эквивалент такой достоверности заложен в имущественной санкции и в иных правовых последствиях недостоверности заверения об обстоятельствах. Соответственно, предмет такого обязательства – гарантировать, обеспечить, перераспределить договорные экономические риски.

Сходных взглядов придерживается, например, С. В. Сарбаш, о чём свидетельствует его комментарий в отношении пункта 1 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации №54 от 22.11.2016 «О некоторых вопросах применения Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении» (где также содержится указание на обязательственную природу правоотношения в связи с предоставлением заверения): «В абзаце 2 говорится о том, что ст. 307 ГК РФ не устанавливает исчерпывающий перечень действий, совершение которых либо воздержание от совершения которых может быть предметом обязательства. <…> Последний абзац данного пункта самый главный, так как Пленум поддерживает существование так называемых гарантийных обязательств: на сторону может быть возложена обязанность отвечать за наступление или ненаступление определенных обстоятельств, в том числе не зависящих от ее поведения. В качестве примера приводится ответственность за недостоверность заверения об обстоятельствах и ответственность в случае эвикции (изъятия товара у покупателя третьими лицами). <…>Обязательства, перечисленные в ст. 307 ГК: передать имущество, выполнить работы, оказать услуги, внести вклад в совместную деятельность, уплатить деньги — есть не что иное, как обязательства типа dare (дать) и facere (сделать). Но здесь не фигурирует обязательство типа praestare (гарантировать). Пленум как раз дает ему поддержку, приводя два примера».^[11]

С подобной проблемой «широкого» понимания обязательства можно встретиться не только в российском, но и в иных правопорядках, принадлежащих к романо-германской правовой семье. Например, современное гражданское законодательство Германии пошло по пути признания в структуре обязательства наряду с обязанностью совершить непосредственно предоставление (передать вещь, оказать услугу и т.п.) особых поведенческих (охранительных) обязанностей, конструкции которых очень близки к обязательствам типа praestare и позволяют распространять правила об обязательстве на отношения из предоставления заверения. «Абзац 2 241 ГГУ регулирует охранительные обязанности, для которых в большинстве случаев, исходя из их содержания, исключается исполнение в натуре: с одной стороны, речь об указанных обязанностях заходит лишь тогда, когда возник ущерб и в связи с этим более не существует интереса в исполнении в натуре; с другой стороны, охранительные обязанности по всем правилам простираются не настолько далеко, чтобы они могли разрешать защищённому ими лицу принуждать обязанное лицо к соблюдению стандарта защиты до мелочей» ^[7]. В силу охранительных обязанностей контрагент не должен предоставлять ложных заверений об обстоятельствах, касающихся исполнения или заключения договора. Едва ли получающая заверение сторона может принудить контрагента к совершению дополнительных действий, например, к проведению аудиторской проверки для целей получения как можно более точного заверения о финансовых возможностях контрагента. Но может рассчитывать на взыскание убытков в связи с нарушением обязательства, если заверение оказалось ложным и стало причиной возникновения таких убытков. Думается, такой подход может быть полезным и для российской цивилистической мысли на пути уяснения сущности заверения об обстоятельствах.

Обязательство, возникающее в связи с предоставлением заверения об обстоятельствах, имеет смысл рассмотреть и через призму известного римского постулата: «impossibium nulla est obligation» (ничтожны обязательства, не способные к исполнению) ^[8]. Смысл его сводится к тому, что изначально неосуществимое с очевидностью для обеих сторон действие или условие не может составлять содержание обязательства, что было также отмечено Д. М. Генкиным: «И теория и законодательство в вопросе о действительности обязательства придают невозможности исполнения значение самостоятельного юридического фактора, благодаря которому обязательство или признаётся ничтожным, если невозможность исполнения была налицо уже в момент заключения договора, или прекратившимся, если невозможность возникла впоследствии» ^[4]. Так, например, апологеты изложенного принципа сочли бы невозможным (исходя из современного уровня развития науки и техники) установить в договоре обязательство для одной из сторон повернуть время вспять.

Принцип римского частного права об осуществимости обязательства имел обширное влияние на становление многих современных континентальных правопорядков, в том числе на относительно близкий российскому – германский. Пункт 1 §305 Гражданского уложения Германии гласит: «Положения общих условий сделок, которые с учётом обстоятельств, в частности внешнего оформления договора, являются настолько необычными, что контрагент стороны, использующий общие условия, может не принимать их в расчёт, не становятся частью договора». ^[5]

Однако российский правопорядок можно охарактеризовать как несколько более пластичный: в нём невозможность исполнения рассматривается только как одно из оснований прекращение обязательства (ст. 416 ГК РФ), а нормы, направленные на оценку осуществимости обязательства на момент его возникновения и ставящие от этого в зависимость действительность такого обязательства, отсутствуют. ^[1] Пожалуй, сложившийся порядок вещей способен породить вопросы, есть ли действительная необходимость для поддержания правом мнимых и заведомо не способных к исполнению конструкций. Безусловно, вопрос дискуссионный, но с точки зрения оборота и предпринимательской деятельности в ряде случаев действительно требуется создание некоторой фикции: обеспечить недопустимость эвикции, заверить потенциального контрагента в росте курса определенной валюты в течение оговорённого срока, в соблюдении корпоративных процедур, необходимых для совершения сделки и тому подобном, что и составляет существо заверения об обстоятельствах. Именно такой подход отражает п.3.3 Принципов международных коммерческих договоров УНИДРУА, являющийся актом мягкого права: «сам по себе факт, что в момент заключения договора исполнение принятого обязательства было невозможным, не влияет на действительность договора». ^[10]

Из сказанного следует, что в гражданском праве России есть возможность возникновения обязательственных отношений из заверения об обстоятельствах, которые в действительности могут быть ложными на момент их формулирования. Например, заверение о том, что чистая прибыль организации, акции которой отчуждаются по сделке, за последний год составила некоторую сумму. Допустим, лицо, предоставившее такую информацию, приобретателю акций по сделке солгало. При выяснении того, что заверение об обстоятельствах ложно, пострадавшая сторона в силу ст. 416 ГК РФ, безусловно, не сможет требовать реального исполнения, но это не означает, что предоставившее ложную информацию лицо не понесёт ответственность в виде компенсации убытков, уплаты неустойки и т.п. С точки зрения изложенного принципа, предоставление заверения в отношении свершившихся фактов прошлого не более чем обязательство продать вещь, которая на момент заключения сделки не существует.

Построение заверений теоретически было бы возможно как в римском частном праве, так и во многих современных правопорядках, поддерживающих максиму «impossibium nulla est obligation» ^[8] через конструкцию praestarе или иную сходную ей, т.е. обязательство гарантировать, обеспечить некоторый факт, ответить на требования третьих лиц, в основании которых лежит опровержение данного факта.

Таким образом, исторический, догматический и компаративный анализ подтверждает, что возможность возникновения обязательства в связи с юридическим фактом предоставления заверения об обстоятельствах совершенно не чужда континентальным правопорядкам, к которым относится и российский. Условия для существования подобных обязательств – престация типа «praestarе» и распространительное толкование понятия обязательства – выявлены даже в римском частном праве, что, конечно, не позволяет говорить об изобретении заверения об обстоятельствах, инструмента перераспределения договорных экономических рисков, древними римлянами.