Judicial and jurisdictional policy of the Russian supreme authority with regards to indigenous people and immigrants of the Ural regions in the early XVIII century

Voropanov Vitalii PhD in History Docent, the department of State Management and Legal Support of State and Municipal Service, Chelyabinsk Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation 454077, Russia, Chelyabinskaya oblast', g. Chelyabinsk, ul. Komarova, 26, aud. 1209 vvoropanov@yandex.ru Other publications by this author

Изучение вопросов организации правосудия позволяет приблизиться к пониманию путей укрепления государства в отдельных областях России в XVI–XVIII вв. Предметом данного исследования являются судебно-юрисдикционная политика российской верховной власти в отношении коренных народов и иммигрантов областей Урала в первой половине XVIII в. Цель статьи заключается в анализе ранних этапов развития местных систем правосудия, форм и способов адаптации и интеграции народов и отдельных социальных групп в политико-правовую систему России. Для решения поставленных задач автором применялись общие и специальные методы познания, присущие философской, юридической, исторической наукам. Новизна исследования заключается в вовлечении в научный оборот ранее не использовавшихся нормативно-правовых актов и материалов делопроизводственной документации государственных органов, дающих представление о результатах реализации законодательства первой половины XVIII в. в сфере правосудия.

В XVI–XVII вв. русская верховная власть обеспечивала коренным народам восточных областей доступ к «официальному» правосудию посредством судов специальной подсудности, а также соблюдения нормативно-правового плюрализма и ограничения требований процессуального законодательства, что способствовало успешной интеграции этнических групп в общественный строй Российского государства ^{[1, с. 29]}.

Вступив на престол, Пётр I продолжил упорядочивать и централизовать государственные функции, однако управление восточными областями оставались в компетенции специализированных центральных органов – Новгородского приказа и Приказа Казанского дворца, наделённых юрисдикцией в отношении представителей коренных народов и контролировавших производства по делам с их участием в местных судах ^{[2, с. 84–100]}. Следуя традиции, монарх стремился удовлетворять прошения этнических общин об установлении особого порядка рассмотрения и разрешения их дел. Так, вятские удмурты добились в 1700 г. не только восстановления права на избрание толмачей, нарушенного воеводой, но и уголовного преследования должностных лиц, обвинённых в вынесении неправосудных решений и вымогательствах, а также передачи их дел в производство избранному ими подьячему ^{[3, с. 116–130, 134–148]}. В связи с отправкой в Вятский уезд сыщика бесермяне, татары и удмурты ходатайствовали о включении в его компетенцию судебных полномочий. 23 июля 1701 г. Новгородский приказ предписал сыщику выяснить у туземцев установления какой именно подсудности они желают ^{[3, с. 416–418]}.

В ходе административной реформы 1708–1709 гг. полномочия Новгородского приказа и Приказа Казанского дворца перешли к губернаторам. В провинциях формировались системы типовых органов местных администраций. Усиление процессов централизации и унификации объективно коснулось вопросов подсудности этнических общин: комендант, назначенный в 1713 г. в Слободской, был наделён юрисдикцией в отношении всех жителей города и «уезда», включая бесермян, татар и удмуртов ^{[4, с. 69, 72–76]}. Материалы судопроизводства свидетельствуют о том, что к авторитету государственных органов апеллировали представители всех этнических и религиозных групп населения Северного Приуралья ^{[5, с. 230–261]}.

На Южном Урале этническая знать добивалась превращения Уфы в самостоятельный административный центр, сужения круга уполномоченных органов ^[6]. Народ продолжал настаивать на том, чтобы «указом… определен был… на Уфе судьею один, понеже как зачался город Уфа из давных лет всегда был тамо судьею один; а в прежних годех… воеводы посылывались из Москвы, а не ис Казани, а под ведением в Казани оные воеводы не бывали, чтоб и ныне також судьею б был один воевода, и оной бы воевода под ведением в Казани не был» ^{[2, с. 122–123]}. Между тем, «эксперты» указывали на двусмысленное положение «Уфимской провинции», пограничной с районами интенсивной колонизации, настаивая на развитии в крае системы органов государственной администрации. Суд для населения был малодоступен, сделав саморасправу общим правилом. Проезд челобитчикам в Уфу был закрыт, башкиры, обвиняемые в совершении преступлений, скрывались в степи ^{[7, с. 286–287]}.

«…Оные нигде инде несудимы, токмо на Уфе, для которого они повсягодно из разных отдаленных мест ко Уфе съезжаются многолюдством и в тех съездах о делех своих имеют советы», – напоминал глава местной отраслевой администрации В.Н. Татищев ^{[8, с. 481–482]}. В регулировании внутриэтнических отношений башкиры опирались на традиции, не обращаясь к помощи государевых слуг. Жители Уфимского уезда не составляли исключение: «Уфинских судей не слушают и собою судят, а имянно – в волости Гайнинской люди пожиточные», – сообщил в столицу кунгурский бургомистр Юхнев в 1726 г. ^{[8, с. 487]}.

К 1728 г. в России было установлено судоустройство, соответствовавшее структуре органов местной администрации ^[9]. Однако на подсудность воевод продолжали влиять особенности состава местного населения: полномочия по осуществлению правосудия передавались в целях повышения эффективности местного управления и успешной реализации государственной политики. Об особом геополитическом положении провинций свидетельствовали усилия по обеспечению их безопасности: в 1731 г. началось строительство новой Закамской пограничной линии, призванной отделить районы центральной части страны от территорий проживания внутренних и внешних кочевников: башкир, казахов, калмыков ^[10]. На основании челобитной, поданной в марте 1728 г. башкирской делегацией в Коллегию иностранных дел, именной указ от 27 июля лишил казанского губернатора власти над Уфимской провинцией, подчинив её в виде особого исключения в политической практике прямому ведению Сената. Указ подтвердил действие жалованных грамот и сообщил населению о строгом наставлении нового воеводы. Правосудие воеводе предписывалось осуществлять на основании старых наказов («так как прежде такие суды были чинены по прежним данным воеводским наказам в правду, не чиня никому ни малаго продолжения и волокиты») ^[11].

С начала 1730-х гг. правительство приступило к реализации стратегии по закреплению Заволжья и Южного Приуралья в составе империи. Геополитическое развитие России обусловило усилия верховной власти по юридическому подчинению казахских кочевых объединений. В мае 1734 г. последовал ряд указов, коснувшихся различных вопросов управления Уфимской провинцией. Важное место в инструкции начальнику Оренбургской экспедиции от 18 мая заняли принципы организации правосудия. Признав архаичность аманатства, монарх предложил окончательно его вытеснить из практики управления, образовав как для казахов, так и для башкир особые судебные коллегии из чиновников и представителей этнической знати. При смешанных судах, деятельность которых имела перспективное политическое значение, предусматривались воинские караулы. Судам предписывалось применять нормы обычного права, учитывать традиции и нравы населения ^{[12, 13]}.

Приняв во внимание обширность Уфимской провинции, 31 мая Сенат установил обязательную подсудность тяжких преступлений местному воеводе, узаконив разбирательство иных дел в традиционных судах. За добровольное оформление мировой челобитной в воеводской канцелярии взималась пошлина в размере 50 копеек, вымогательство иных платежей запрещалось («под жестоким истязанием и наказанием») ^[14].

Путь Оренбургской экспедиции через Уфимскую провинцию был признан политической ошибкой из-за недооценки её руководителями ситуации в крае, повлекшей самое крупное выступление башкир (1735–1741 гг.), опасавшихся расширения сфер государственного влияния. Прямым следствием вооружённого сопротивления стало строительство Оренбургской укреплённой линии и формирование на Южном Урале системы органов государственной администрации. Новая Закамская линия утратила актуальность. Жестоко подавляя восстание, уполномоченные лица искали средства для умиротворения населения, упорядочивали ясачное обложение с учётом нарушения родовых связей среди башкир и пресекали массовые правонарушения в сфере имущественных отношений.

Уже в январе 1735 г. И.К. Кирилов сообщил монарху, что «суд застал по здешнему народу весьма обидной», служившим одной из важных статей доходов местных воевод. Любой иск оформлялся челобитной с взиманием пошлин, сыскные сборы оставались нерегламентированными, мировые соглашения не избавляли стороны от явки в Уфу. Начальник Оренбургской экспедиции обратил внимание монарха на важность развития устаревшего требования воеводского наказа указанием на письменную или словесную форму суда. Обычной практикой являлось использование лиц, осуждённых за хищения, в частных услугах или попросту продажа рабочих рук. Между тем, большинство уголовных дел были связаны с кражами лошадей. Неэффективность мер наказания, по свидетельству И.К. Кирилова, стала причиной распространённого среди башкир мнения, «что де дикого зверя – волков всех перевели, …а воров де уфинския судьи перевести не могут» ^{[8, с. 490–491]}.

Именной указ от 11 февраля 1736 г. запретил несанкционированные собрания башкир и обязал население избирать волостных старшин сроком на один год, ответственных за охрану правопорядка и своевременность ясачных выплат ^{[15, с. 490–491]}. Начальник Комиссии башкирских дел Л.Я. Соймонов трактовал предписание по текущим обстоятельствам, самостоятельно назначив старшин бессрочно без выдачи им должностных инструкций и приведения их к присяге ^{[8, с. 526–531]}. В 1737 г. число административных центров в крае увеличилось. По условиям деятельности органов управления, полагали «эксперты», всех руководителей следовало посылать от имени Сената, отбирая квалифицированные кадры, повышая доверие населения. Офицеров, заместивших вакансии провинциальных воевод, снабдили специальными инструкциями («каким порядком предписанных башкирцов судом и расправою ведать») ^[16]. Воеводы подчинялись начальнику Оренбургской комиссии и Сенату, осуществляя надзор над действиями башкирских старшин, должность которых вытеснила традиционную должность «старост» (биев) ^{[17, с. 37–38]}. Башкиры возражали против разделения их подсудности ^{[18, с. 60–61, 63]}.

Решая вопрос об увеличении роли «официального» правосудия, В.Н. Татищев наставлял Уфимскую провинциальную канцелярию в его значении для укрепления общественного порядка ^{[2, с. 146]}. Просьбу ограничить подсудность башкир Уфой В.Н. Татищев отклонил, указав на размеры края и объективную слабость контроля на его периферии, а также неоправданную перегруженность делами одного воеводы. В.Н. Татищев указал башкирам на апелляционный порядок пересмотра дел и выплату жалованья должностным лицам ^{[2, с. 363]}.

Именной указ от 3 марта 1740 г. учредил в Уфе должность вице-губернатора, вновь выделив Башкирский край в административной системе Российской империи ^{[18, с. 101–109]}. Наконец, указ от 15 марта 1744 г. упразднил обособленное положение Уфимской провинции и должность её вице-губернатора, учредив Оренбургскую губернию ^[19]. Губернатор И.И. Неплюев отменил введённые Л.Я. Соймоновым должности главных старшин, исполнивших координирующие задачи, и вручил волостным начальникам письменные инструкции с подтверждением ранее переданных им ограниченных судебных функций ^{[8, с. 515]}.

Цели социально-экономического развития края обусловили отдельное внимание правительства к организации жизни торгово-промышленных групп. Законодательный акт от 7 июня 1734 г. гарантировал лицам, переселившимся в Оренбург, благоприятный режим предпринимательской деятельности и свободу вероисповедания. Защиту их прав должен был обеспечивать эксклюзивный орган – магистрат, с выборным составом коллегии. Полномочиями суда низшей инстанции наделялись 2 его членов – бургомистр и ратсгер, призванные осуществлять правосудие с участием судебных представителей, используя источники обычного и иностранного права, делая переводы документов на языки подсудимых и ответчиков. Начальник города («градской командир») на основании жалоб мог назначать заседания суда со своим участием. Третьей инстанцией являлся Сенат, где требовалось вынести решение на основе норм права, применённых судом в Оренбурге. На решения словесного суда вторичной апелляции не полагалось, однако стороны пользовались правом возобновить разбирательство в суде первой инстанции в письменной форме ^[20]. До открытия магистрата судебные функции в полном объёме осуществляла губернская канцелярия. Устав о сборе пошлин от 29 ноября 1753 г. закрепил право купцов наряду с обращением в типовой суд, разбирать конфликты в третейских и шариатских судах. Таможенные судьи обязались поддерживать обоснованные и справедливые решения посредников ^[21].

Указами от 8 марта 1744 г. и 8 августа 1745 г. Сенат дал разрешение на поселение в 18 верстах от Оренбурга до 200 семей казанских торговых татар во главе с Сеитом Хаялиным, освободив их от рекрутской повинности и городских служб, а также подтвердив свободу религиозной жизни, предоставленную «привилегией» ^{[22, 23, с. 214–216]}. В 1761 г. население Сеитовой (Каргалинской) слободы, пополнявшееся как русскими подданными, так и торговыми гостями из Средней Азии, насчитывало 1158 душ мужского пола ^{[24, 25, с. 101, 180–181]}. Слобода превратилась в крупнейший религиозно-образовательный центр ^{[26, с. 173, 27, с. 199–201]}, где духовенство избирало кандидатов на должности ахунов четырёх «дорог» Башкирского края ^{[28, с. 43–47]}. Мелкие конфликты и имущественные споры жителей слободы разбирали «старшины с выборными» ^{[23, с. 227]}.

Миссионерская деятельность Русской православной церкви объективно ускоряла интеграцию народов в общественный строй России. В 1736 г. Коллегия иностранных дел обязала начальство Оренбургской экспедиции выселить из улусов Калмыцкого ханства крещёных лиц. Основным центром их проживания стал Ставрополь-на-Волге ^{[29, с. 154–160]}. В то же время, регулируя процесс заселения Оренбуржья, Сенат подтвердил действие соглашений с ханами о возвращении соплеменников-нехристиан в места старых кочевий ^{[30, с. 154–160]}. В 1744 г. Ставрополь отошёл к Оренбургской губернии. Губернские чиновники подготовили законопроект об образовании из ставропольских калмыков казачьего войска во главе с коллегиальным органом, внешне напоминавшим Зарго, действовавшим в ханстве, – «Калмыцким судом» в составе городского командира, этнического лидера, войсковых полковника, судьи, писаря и трёх зайсангов, ежегодно переизбиравшихся («из лучших людей»). В подсудности Калмыцкого суда находились мелкие преступления и гражданские дела. Калмыцкий суд применял обычаи («доколе права российския познают»). Его решения обжаловались в Оренбургской губернской канцелярии. Обязательному утверждению губернского начальства подлежали приговоры подсудимых к смертной казни и ссылке. В Оренбурге разбирались поземельные и владельческие споры ^[31]. Калмыки, ставшие частью Оренбургского казачьего войска («Калмыцкая команда»), подразделявшиеся на улусы и селившиеся с 1757 г. компактно в Бузулукском уезде, находились в подсудности органов губернской и казачьей администрации ^{[32, с. 140–146]}.

Итак, в комплексе государственных преобразований первой половины XVIII в. судебно-юрисдикционная политика верховной власти в отношении коренных народов областей Урала претерпевала изменения, направленные на установление типовой подсудности и планомерное расширение правового поля Российской империи. В ходе административных реформ Петра I прекратилась деятельность центральных судов специальной подсудности – Новгородского приказа и Приказа Казанского дворца. Тем не менее, судоустройство и подсудность продолжали учитывать этнокультурную специфику населения: если малочисленные этнические общины в Вятском крае перешли в юрисдикцию типовых государственных органов, то на Южном Урале традиционные суды башкир продолжали фактически подменять юрисдикцию уфимского провинциального воеводы в соответствии с их особым правовым статусом. Осуществление воеводой юрисдикции объективно затрудняли размеры Башкирского края – Уфимской провинции, органы государственной администрации не реагировали на усиление конфликтов населения, вызванное растущей народной колонизацией, однако монарх демонстрировал готовность удовлетворить требования о закреплении подсудности башкир исключительно суду провинциального воеводы.

Геополитическое развитие государства оказывало непосредственное влияние на строительство судебной системы в провинции. Попытку установить государственный контроль над казахскими жузами сопровождали проекты по организации правосудия на Южном Урале: для башкир, казахов и иных народов предусматривалось учреждение судов специальной подсудности в составе государственных служащих и представителей этнической знати, применение источников обычного права; подсудность провинциального воеводы в отношении башкир ограничили тяжкими преступлениями. Форсированное подчинение Башкирского края имперской администрации сопровождалось введением на Южном Урале двухзвенной судебной системы, установлением специального порядка подбора лиц для назначения на должности воевод-судей, снабжением их инструкцией и выплатой жалованья. В 1740 г. башкиры добились временного восстановления специальной подсудности в лице вице-губернатора, однако формирование местной системы правосудия логически завершилось в 1744 г. с образованием Оренбургской губернии. Традиции самоуправления башкир были ограничены; функции низшего суда делегировались органам волостной (улусной) администрации, ставшим проводниками элементов имперского правопорядка.

На развитие торгово-экономических отношений было направлено учреждение в новой столице Южного Урала магистрата – эксклюзивного судебного органа, наделённого специальной подсудностью и обязанного соблюдать принцип нормативно-правового плюрализма в целях эффективной охраны прав и законных интересов подданных, иммигрантов и лиц, временно пребывавших на территории Российской империи. Невозможность исполнения «Привилегии городу Оренбургу» в полном объёме повлекла временную передачу полномочий местного магистрата губернской канцелярии. Одновременно государство гарантировало исполнение решений шариатских судов, официально дополнявших местную систему правосудия, по делам мусульман всех сословий, включая торговых людей. Кандидаты на должности мусульманских судей – ахунов, на Южном Урале подбирались собранием духовенства в новом крупном центре религиозной жизни – Сеитовой слободе.

Наконец, российская верховная власть способствовала сближению народов посредством религиозной миссии. Крещёные калмыки составили обособленное служилое сословие. «Калмыцкий суд», учреждённый в Ставрополе-на-Волге как орган специальной подсудности, подотчётный Оренбургской губернской канцелярии, стал результатом искусственной трансформации степных правовых традиций.