Legal establishments of the Russian Empire in formation of the status of Islam and Muslim clergy in the North Caucasus Region (late XVIII – XIX centuries)

Bleikh Nadezhda Oskarovna Professor, the department of Social Work, North Ossetian State University named after K. L. Khetagurov  362025, Russia, respublika Severnaya osetiya-Alaniya, g. Vladikavkaz, ul. Vatutina, 46 nadezhda-blejjkh@mail.ru Other publications by this author

Введение. В нынешнее время довольно много дискуссируют об исламе и его роли в обществе. Одновременно с некоторыми невежественными исламофобскими мнениями, высказываются позитивные суждения об исламской духовности, о роли мусульманства в социализации молодежи и просвещении. Показательно, что участники таких диспутов, видимо, исходя из самых благих побуждений, пытаются не привлекать интерес к вопросу о связи исламского верования с государственной политикой. Если же объединяют их, то относят к российским или зарубежным проблемам мусульманского политического радикализма, экстремизма, массовых эмиграций из мусульманских стран и коллапса политики мультикультурализма в Европе. Такие подходы представляются ошибочными.

Интерес к теме вызван не только дискурсом по отношению к исламу. Важность и злободневность поднятой проблемы видится в том, что все еще имеют место быть такие неизжитые пока явления, как деятельность различных экстремистских религиозных организаций и сект, которые открыто разжигают межконфессиональную и межнациональную рознь, и в этом плане учет исторического опыта правового регулирования государством исламских институтов, бесспорно, окажется востребованным и поможет не допустить до открытых столкновений.

В имеющемся «цивилизационном расколе», создающим на пути духовного обновления общества серьезные проблемы, анализ опыта прошлого сможет подсказать нынешним политикам и правоведам вектор более эффективного управления поликонфессиональной страной, не повторяя ошибок, которые были сделаны Российской империей в «мусульманском вопросе». В такой ситуации Северокавказский край уже оказывался в XIX столетии. Перед российской администрацией в свое время встала подобная задача: проработать и внедрить эффективную политику в отношении исламских народов, а Северный Кавказ как раз и представлял собой многочисленный мусульманский анклав. От решения эффективности налаживания межкультурного диалога между империей и горцами зависело дальнейшее их взаимосуществование.

С самого начала инкорпорации региона и на протяжении всего XIX столетия российские власти были озабочены вовлечением автохтонов, особенно, местной мусульманской военной, гражданской и духовной элиты, в общероссийское культурно-правовое поле. С этой целью имперская администрация проводила идеологическое воздействие на горские племена, предпочитая внедрение чуждой для них государственности проводить мирными способами, заключающимися в реформировании всех сфер жизнедеятельности: военной, административно-управленческой, судебной, земельной, сословной, религиозной, образовательной, культурной. В данной статье, пользуясь архивными документами Северо-Западного и Центрального Кавказа, постараемся осветить одну из сторон намечающейся деятельности - религиозно-правовую.

Обсуждение. Зарождением и наиболее плодотворным временем оформления ислама на Северном Кавказе считается период с конца XVIII – по XIX века. Однако говорить о том, что до XVIII столетия Россия не обращала внимания на «иноверцев» было бы неправильно. Решению мусульманского вопроса предшествовала политика Петра 1, который поручил в 1716 году русскому ученому Петру Постникову перевести Коран. В 1722 году был сделан первый в государстве научный анализ ислама Дмитрием Кантемиром «Книга система, или Состояние Мухаммеданския религии» ^{[6, c. 24]}.

Продолжила петровский курс его дочь. В царствование Екатерины Великой уже начала проводиться политика веротерпимости, которая была документально оформлена 17 июня 1773 года Указом императрицы ^{[7, c. 44]}. В своем известном Наказе в Уложенную комиссию от 1767 года императрица отмечала следующее: «Весьма бы худой для покоя и безвркедности своих подданных был изъян, запрещение или неизволение их различных религий». В нем впервые провозглашалось право на защиту и охрану исламской веры. Такой либерализм по отношению к мусульманству самой набожной православной царицы был не случаен. Он диктовался политическими реалиями тех лет: русско-турецкой войной (1768-1774) и необходимостью защиты православных граждан от католиков-поляков.

После заключения Кючук-Кайнарджийского договора (1774 г.) Россия официально признала духовную власть турецкого султана, а почти через 10 лет – при включении Крыма и Кубани в состав российского подданства пообещала в Манифесте от 8 апреля 1783 года «охранять и защищать их природную веру» ^{[7, c. 49]}.

Что касается Северного Кавказа, императрица еще задолго до его инкорпорации сконцентрировала внимание на том, что большинство населения исповедует магометанскую веру и в связи с этим, по примеру своего отца, в 1845 году поручила изучить нормы местных адатов войсковому старшине А. Кучерову. Последний в этом деле обратился к образованнейшим горцам того времени Давлет-Гирею, Шоре Бек Мурзину и др. Вскоре Сборник был составлен.

Этот документ интересен тем, что он дает нам представление об обычном праве Северного и Восточного Кавказа (концепт слова «адат» представляет общее название этнических обычаев у всех горских народов). В Сборнике представлены сведения обо всех сторонах народной жизни, рассматриваются сословные дела, наказания за преступления, наследование и семейные отношения, величина калыма и т.д. Понимая важность горских установлений, правительство старалось их учитывать в своей практической деятельности.

Следующим законом, затрагивающим интересы мусульман, стал вышедший в 1786 году указ Екатерины об утверждении Кавказского наместничества (1786 г.), который получает свое продолжение в 1792 году в постановлении императрицы относительно мирного урегулирования кавказского вопроса по поводу кабардинцев. Поскольку он представляется нам значимым, процитируем некоторые выдержки:

«…безначалие, вкореняющее беспорядки, наглость и хищничество, есть причиною, что сей подданный нам народ до сих пор не мог быть обращен ни к какой пользе Империи… Уверены мы, что свирепые нравы оного укротить удобовозможно, последуя правилам, свойственным известному человеколюбию нашему и попечению о благе каждого» ^{[5, c. 292]}. Читаем далее: «…не единою силою оружия предлежит победить народы, в неприступных горах живущие и имеющие надежные в оных от войск наших убежища, но паче правосудием и справедливостью нужно приобрести их к себе доверенность, кротостию смягчать нравы, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими, для и нужно:

1. Всячески ласкать и привлекать к себе лучших людей народа сего, жаловать их чинами, деньгами и иными отличностями по благоусмотрению нашему; наипаче же изливается монаршая щедрота и милость наша на приемлющих добровольно веру христианскую. А таковые щедроты послужат и для прочих ободрением подражать тем, кои оказываться будут к нам приверженными.

2. Твердо наблюдать, чтобы ни от войск наших, ниже от казаков, на линии обретающихся, не было чинено ни малейшее притеснение и обиды горцам, приезжающие в крепости наши, наистрожайше подтверждая, чтобы начальники военные, полевые и гарнизонные не допускали подчиненных своих ни на какие своевольства против кабардинцев и иных горских народов, отгнанием табунов, хищением и тому подобным образом, подвергая под суд и жесточайшее наказание всякого, кто станет поступать сему противо, яко преступника…» ^{[5, c. 293-295]}.

Данные материалы екатериновской поры свидетельствуют, что уже с конца XVIII столетия, у властной элиты началось понимание необходимого соблюдения в отношениях с различными по вере гражданами лояльности. Наряду с провозглашенною веротерпимостью, мусульманство становится инструментом влияния российской политики на кавказские общества. Началось формирование государственных усилий по социализации автохтонов, хотя эта мера была скорее вынужденной, «навязанной» политической ситуацией, так как императрица считала всех кавказцев в лице кабардинских народов «хищниками и разбойными племенами». Однако мы видим, что это не помешало правительству вместе с генезисом правового статуса ислама в Северокавказском регионе, определить права и обязанности горских этносов.

Как видим, в целом политика правящей элиты по отношению к исламу была коллизионной, что было связано, на наш взгляд, с предвзятым отношением к иноверцам: с одной стороны правители руководствовались политическими побуждениями и не препятствовали распространению мусульманства в России, с другой - строительство мечетей было связано со множеством ограничений, всячески поощрялся переход мусульман в христианство, но обратной дороги не было.

В первой половине XIX столетия после присоединения Северного Кавказа к Российской империи, последняя стала устанавливать на его территории свои порядки, заключавшиеся в переустройстве всего кавказского общества, стоявшего на более низкой ступени социо-экономического развития. Это коснулось и правового управления мусульманами. Важное значение в этом аспекте придавалось организации государственного регулирования всей жизни мусульманских подданных. Анализ действий правительства в этом вопросе позволяет нам выдвинуть предположение, что здесь предпринимались попытки создать структуру наподобие православия, что диктовалось, на наш взгляд, потребностями скорее политическими, чем религиозными. Главный принцип конфессионального управления той поры сводился к стремлению в тотальном контроле над всеми религиозными институтами империи.

В этом плане любопытен нормативный акт по поводу отношений с духовенством, подготовленный ген. А.П.Ермоловым. В этом проекте были такие положения:

«1. Обеспечить за правительством средства контроля и надзора за деятельностью лиц, коих их религиозные верования зачастую ставят в конфронтационные к нему отношения.

2. Противостоять укреплению сплоченности в среде горских сословий.

3. Воспрепятствовать проникновению различных духовных эмиссаров из Ирана и Турции с миссионерскими миссиями.

4. Ограничить по случаю круг влияния духовной знати в среде магометанского населения, не покушаясь при этом на его религиозную идеологию.

5. Поставить наиболее влиятельную часть духовенства в непосредственное подчинение от правительства.

6. Создать, насколько возможно, надзор за духовными школами и училищами.

7. Выяснить наличие духовного имущества, используемого на поддержание заграничного священства» ^{[10, л. 4-5]}.

Закрепление права граждан-мусульман на свободное вероисповедание мы находим и в документе «Правила для управления покорными горцами Кавказа». Его автором явился соратник А.П.Ермолова начальник Кавказской области, генерал-лейтенант А.А.Вельяминов, который говорил: «…покорным горцам предоставляется совершенная свобода следовать Магометанской или другой какой-либо вере. Никто не должен принуждать их к перемене веры или делать за веру какие-нибудь притеснения при полном контроле со стороны российского военного начальства» ^{[4, c. 17-18]}.

Вместе с тем опытный военачальник предложил ввести в крае «трехуровневую» иерархию: муфтий → эфенди → мулла. Причем муфтий должен был находиться на казенном жалованье, в то время, как эфенди и мулла – состоять на народном коште. По вельяминовскому принципу все северокавказское духовенство обязано было помнить, что в случае их возможных прегрешений против российского правительства, они будут вверены «суду военному на основании общих постановлений государства» ^{[8, c. 112]}. Хотя этот прожект не был реализован, но смысл его достаточно явно отражает остроту исламского вопроса для государства на северокавказской периферии в первой половине XIX столетия.

Важной по значимости задачей, которую стремились решить российские чиновники, было желание добиться лояльности местного духовенства. При обсуждении этого вопроса в Государственном Совете была признана необходимость «дать упомянутому духовенству такое устройство, которое могло бы, с одной стороны, внушить местным жителям убеждение, что правительство не имеет в виду посягать на их религиозные верования, а с другой – предоставить власти возможность надзора за духовными лицами, а также поставить последних в зависимость от правительства» ^{[8, c. 242]}. Для чего было введено понятие «мусульманское духовенство» и начаты действия по легитимации его социально-правового статуса. В этом плане духовной элите были представлены права и обязанности, изложенные в законодательном оформлении и включавшие:

- право почетных сословий мусульман Северного Кавказа отсылать своих детей в кадетские корпуса. Об этом говорилось в Указе 1834 года ^{[7, c. 111]};

- право священнослужителя военной крепости Анапа на государственный кошт (Указ от 1842 года) ^{[7, c. 132]}. В довершении к работающей в крепости аманатской школе, власти разрешили построить на ее территории мечеть, в которой и должен был служить мулла;

- право кавказских горцев на мусульманское вероисповедание при прохождении курса обучения в российских военных образовательных заведениях. Для этого были изданы «Правила для обучения горцев». Согласно им воспитанникам-мусульманам для совершения таинств и обрядов представлялся мулла ^{[7, c. 262]}.

- разрешение военнослужащим мусульманам на получение лекаря и муллы для Дагестанского конно-иррегулярного полка по указу от 1850 года. Эти люди определялись «лицами аварского племени, известными стараниями и преданностью Престолу» ^{[7, c. 150-151]}.

В этом отношении интересен закон, по которому мусульмане Северного Кавказа имели право на судебную деятельность, основанную на нормах шариата. Российские чиновники создали в Северокавказском наместничестве судебную систему, представленную Горскими народными судами, в которых рассматривались наследственные и бракоразводные дела согласно шариатским нормам ^{[2, c. 56]}. Добиться такого органичного симбиоза между государственными и локальными структурами было невероятно трудно, но тем не менее, делалось все, чтобы минимизировать негативный эффект, который присутствовал в державной практике на местах.

Таким образом, мы видим, что российское законодательство уделяло большое внимание мусульманскому вероисповеданию. Что интересно, предложения об обустройстве «магометан» и их управлении исходили от кавказской администрации и местных чиновников, мнения которых по этому вопросу кардинально различались. Одни из них были за лояльность и покровительство исламской вере (напр. кн. П.Д.Цицианов), другие, представленные местным чиновничеством, были против. Поэтому и наблюдается такое разногласие в правовых установлениях, в которых «удачно» сочетаются взаимоисключающие понятия: свободы веры и тотальный контроль над ней.

Помимо составления законодательства, регламентирующего права и обязанности мусульман, первая половина XIX столетия была ознаменована формированием административных органов надзора за регламентацией жизни мусульманского населения края. В этом плане в 1810 году открылось Главное управление духовных дел различных исповеданий (далее - ГУДДИИ) (реорганизованное в 1817 году в Министерство духовных дел и народного просвещения, преобразованное в 1832 году в Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий, просуществовавший до 1917 года). Знаменательно, что в нем работали эксперты по исламу и исламскому праву, одним из которых был Казем-Бек ^{[3, c. 19-26]}.

Датой учреждения ГУДДИИ считается 25 июля 1810 года, когда вышел Манифест «О разделении государственных дел на особые управления, с означением предметов каждому управлению принадлежащих». Основной причиной появления этого органа было то, что «…дела духовенства иных исповеданий, ныне относящиеся к разным Департаментам, требуют объединения». Руководителем его назначили кн. А.Н.Голицына, который сосредоточил в своих руках все конфессиональное управление.

К сожалению, из-за случившегося пожара в 1862 году, уничтожившего всю хранившуюся документацию, не представляется возможным более подробно охарактеризовать деятельность Управления.

Выше представленные нормативные акты продолжали действовать и во второй половине XIX столетия. По этому поводу известный востоковед С.Г.Рыбаков писал: «Русский закон создал мусульманское духовенство как сословие, мулл с правами и обязанностями, однако на Северном Кавказе – в Кубанской и Терской областях и Ставропольской губернии – также в Дагестанской области система заведывания духовными делами мусульман установлена практикой и распоряжениями местной администрации. Муллы избираются населением и утверждаются областным и губернским начальством» ^{[12, c. 267]}.

В 1857 году Александр 2 утвердил «Устав духовных дел иностранных вероисповеданий», по которому создавались различные духовные правления (Оренбургское, Таврическое, Шиитское, Суннитское). 1872 год был ознаменован созданием Духовного управления (полное название «Духовный совет по заведыванию лицами магометанской веры»), подчинявшееся Министерству внутренних дел. Идею их учреждения активно поддерживал вел. кн. Михаил Николаевич (1862-1881 гг.) в силу того, что он разделял мысли чиновников о централизации управления мусульманами на государственном уровне, дававшем ему право укрепить свою власть. Не случайно штаб-квартирой ЗМДП было решено сделать Тифлис.

Целью основания муфтиятов, по словам кавказского наместника, являлся, во-первых, ревизия за деятельностью «враждебных по религиозным взглядам государства лиц», во-вторых, обструкция укреплению среди духовной элиты «корпоративного антирусского духа», и, в-третьих, противодействие «заграничным» религиозным эмиссарам, пребывающим на Кавказ с пропагандистскими миссиями.

Для реализации поставленных задач имперская администрация предприняла попытку без «ущемления совести», прописанной в российском законодательстве, определить под государственный контроль школьное образование и разные виды имущества мусульманского духовенства (в первую очередь это коснулось вакфов). Этими действиями власти пытались поставить все мусульманское сословие под материальную зависимость от России.

Положение 1872 года обеспечивало в Закавказье четко очерченную иерархическую систему подвластного правительству мусульманского духовенства от муллы до муфтия. Средством адаптации мусульманского населения к империи был выбран шариат.

На уровне общины судебная власть сосредотачивалась в руках имамов, которые должны были вести статистику своей общины и регулярно делать доклады кади (судьям) о количестве школ, мечетей, рождений, смертей и т.д. Тем самым они превращались в рядовых сотрудников-статистов. Кади обязаны были вести надзор за имамами, составлять учебно-методические рекомендации и программы для сельских школ, представлять ежегодные отчеты в Центр и давать консультацию властям по вопросам отправления культа.

Подотчетными Духовным управлениям были меджлисы (советы из трех человек). Они решали дела, касающиеся мусульманской обрядности, выносили судебные решения, рассматривали вопросы касательно устройства мектебе и медресе и т.д.

Как видим, государство скрепляло мусульманское духовенство разными стимулами: как кнутом, так и пряником. С одной стороны, духовная элита находилась под внимательным надзором властей, а с другой – её адепты получали разнообразные права и значительные привилегии. По этому Указу и последующим нормативным актам мусульманская знать и их дети освобождались от уплаты казенных повинностей.

Однако разработку подобного нормативного акта для Терской, Дагестанской и Кубанской области правительство откладывало из-за того, что Министерство внутренних дел настоятельно рекомендовало, чтобы проблемами кавказских мусульман по-прежнему занимался Оренбургский духовный муфтиат. Однако это было чисто формальное решение, так как номинально Центральный и Северо-Восточный Кавказ продолжали входить в правомочия ОМДС, а Дагестан подпадал под юрисдикцию Закавказских духовных правлений. Поэтому на практике связи исламской элиты региона с Тифлисскими муфтиятами носили только эпизодический характер.

Одним из документов, определяющим судьбу мусульман края, являлась Записка Великого князя Романова Михаила Николаевича, наместника Кавказа «О мероприятиях к возвышению уровня гражданского благосостояния и духовного преуспения населения Кавказского края» от 1879 года ^{[9, c. 147]}. В своей Записке Великий князь отмечает, что «вооруженное сопротивление кавказских горцев является основным препятствием к окончательному замирению края и мешает успешному его развитию. Мирные меры, которые предпринимались правительством, были направлены на введение цивилизации и гражданственности между кавказскими племенами, однако они не возымели нужного действия из-за тупого фанатизма и упорного своеволия последних». Однако, как признает сам автор, «нравы горцев смягчились» и потому для их успокоения необходимо следовать следующим рекомендациям:

1.Запретить ношение и употребление оружия (искл. офицеры, служащие чины, путники и т.д.).

2. Заняться устройством непрерывных железных дорог и пролагать пути следования.

3. Увеличить и упрочить способы народного образования «между кавказскими туземными народностями».

4. Изыскать способы расширения «к скорейшему и удовлетворительнейшему устройству населения в поземельном отношении».

5. Улучшить личный состав и характер деятельности низшей администрации в крае» ^{[10, л. 3-3об.]}.

На основании выдвинутых рекомендаций учреждался Кавказский комитет, который наряду с наместничеством Кавказским имел административные и законосовещательные функции. Цель создания этого Комитета власти видели в «цивилизованных действиях на туземное население, прочном слиянии с империей, гражданском преуспении края» ^{[9, c. 147-149]}.

В составе Кавказского комитета находился кн. Александр Николаевич (имп. Александр 2), председателями поочередно избирались: А.И. Чернышёв (1845-56), А.Ф. Орлов (1856-61), в П.П. Гагарин (1865-72), П.Н. Игнатьев (1872-1879/80), П.А. Валуев (1879/80-81), М.Х. Рейтерн (1881-82). Бессменным управляющим делами являлся В. П. Бутков.

Правительственный орган занимался вопросами бюджета, подготавливал проекты реформ административно-территориального плана, рассматривал вопросы городского благоустройства, развитие торговли, промышленности и сельского хозяйства, ведал медициной и образованием. Все подготавливаемые Комитетом проекты и мнения докладывались лично императору. Таким образом Кавказский комитет играл в жизни российской провинции огромную роль. Он на государственном уровне контролировал все бытоустройство кавказского населения, в том числе, и мусульман и старался мирными способами решать конфликтные ситуации, что имело важное значение.

Однако в крае практиковались и указы местных властей. В 1892 году появилось предписание начальника Кубанской области относительно строительства мечетей. Согласно им, построение новых мусульманских храмов должно было соответствовать целому ряду условий, заключавшихся в наличии прошений от прихожан и согласия губернской администрации. Эти правила были введены после того, как частные лица без согласия общества стали возводить храмовые постройки на территории Кубанской области: «Такие лица, завербовав при посредстве своих родственников и знакомых в свою мечеть прихожан, совершают богослужения, говорят проповеди в духе, нередко, весьма нежелательном для правительства, возбуждают раздоры, сеют смуту среди обществ и тому подобное» ^{[11, c. 63-64]}.

Российские чиновники изначально опасались увеличения исламского влияния в крае. Поэтому они предпринимали робкие шаги по христианизации кавказцев посредством разных миссий (не только православной, но также и католическими разных направлений). Но эти предприятия особым успехом не увенчались в основном из-за ментальности горцев, отличающейся своей системой архаических ценностей, построенной на традиционализме их представлений об окружающем мире. Миссиям необходимо было разрушить устоявшиеся представления горских сообществ и привить им идеи государственности. Однако отдавая первенство христианской идеологии, правительство не предпринимало никаких мер по принудительной христианизации местных жителей.

Кавказские чиновники предприняли шаги по идеологическому воздействию на горцев. В этом плане повсеместно велась пропаганда российской ориентации с помощью священнослужителей: православных священников и мусульманского духовенства посредством проповедей и воззваний, которые они каждую пятницу использовали в поучении народа, толковали им их обязанности к Богу, царю, правительству и ближним. Особый упор в пророссийской агитации делался на мусульман, которые составляли 2/3 из числа всех обитателей края (их насчитывалось более 2 миллионов). Здесь особо пригодилась написанная А.П.Ермоловым «Молитва за царя». Местным кадиям и муллам вменялось в обязанность толкование каждому правоверному то, что вера пророка остается неприкосновенной, да еще и будет покровительствуема силой государственных законов.

Особое внимание российские власти уделяли заигрыванию с местной мусульманской элитой, назначение ее представителям жалованья и подарков. Посредством горской элиты российская власть пыталась дипломатически, путем переговоров разрешать идейно-политические проблемы, старалась держать под своим контролем влияние религиозной детерминанты в борьбе горских этносов. Такой акцент на местную знать был продиктован тем, что в условиях, когда кавказские народы находились в тревожном состоянии за свои судьбы, не существовало более реальной силы, чем мусульманская элита, зачастую представленная авторитетными учеными-алимами, которые могли бы повести за собой народные массы.

Вскоре такая политика стала приносить свои плоды. В стане исламских противников империи наметился раскол. У России появились союзники из среды наиболее влиятельной группировки, представленной Мухаммадом ал-Яраги, Джамал ад-дином Газикумухским и др. Их доводы сводились к тому, что «с Россией необходимо укреплять отношения, в противном случае это вызовет смуту и бессмысленные потери среди населения. К тому же, убеждали они своих единоверцев, власти не чинят запрета в служении Аллаху» ^{[14, л. 44]}.

Однако формирование лояльного державе духовенства не всегда приводило к успехам. Среди него имелись несогласные с новыми порядком. Среди них выделялись духовные лидеры Саид Араканский, Юсуф Хаджи Аксайский и др. Важным доводом у всех имамов в пользу продолжения вооруженной борьбы с русскими являлось то, что мусульмане должны жить независимыми и свободными, а для этого необходимо предпринимать усилия по построению шариатского государства, которое должно существовать по законам Аллаха. У них находились сторонники. Так, в 1883 году эфенди Тари Мельхаунов сумел поднять мятеж против старшины Мисоста Бориева. В результате Т.Мельхаунова сместили с должности муллы. Особо остро отреагировали власти на погашение бунта тарикатиста-зихриста чеченского шейха Кунта-Хаджи, которого последствии выслали с Кавказа ^{[3, 19-26]}.

Поэтому особое внимание власти стали уделять мусульманским духовным пастырям, на которых возлагалась ответственность в приобщении своих прихожан к толерантности русской цивилизации. С этой целью в 1862 году были введены «Правила утверждения духовных лиц царской администрацией». Согласно им, главой сельских священников был аульный мулла, которого должен протежировать на этот пост «начальник округа из людей, наиболее преданных правительству, известных своим умом, честностью и справедливостью и обязательно обнаруживших достаточное знание правил шариата» ^{[13, л. 2-3]}. Это же положение было продублировано 8 января 1893 года распоряжением начальника Терской области о том, чтоб «сельские муллы и эфендии в магометанских аулах на грядущее время определялись только по избранию окружного казия и мною одобрялись» ^{[15, л. 45-45об.]}.

По этим Указам претенденты в духовенство должны были пройти жесточайший отбор. Не всякий горец мог стать муллой или имамом. Для получения свидетельства «о соответствии» он должен был не только окончить духовное училище, но и предоставить удостоверение от местных властей о своей благонадежности. Известно, что Нальчикский народный суд ввел испытания для номинантов на духовную службу ^{[14, л. 44-44об.]}. На Кубани также проходили испытания на должность муллы. Здесь кадий выдавал аттестат о знаниях магометанских вероучений.

Но царские чиновники не оставляли попыток унифицировать мусульман Северокавказского края. В этом плане ключевой задачей для кавказского руководства являлось создание Закавказского духовного правления, которое отличалось от Таврического и Оренбургского духовного муфтиятов своими политическими целями. В его основу был положен более жесткий государственный контроль за деятельностью духовенства с освобождением его от платежей.

В проекте о его создании особое внимание было уделено главному руководителю муфтията, который должен был «жесткой рукой навести порядок в мусульманском деле и оградить правоверных от посягательств на их убеждения миссионеров из Турции и Османии». Для этого предлагалось выдвинуть личность, обладающую нравственными добродетелями, известную своей ученостью и надежностью. Его предполагалось наделить большими духовно-административными полномочиями в крае.

Однако не все согласились с таким прожектом. Одним из оппонентов стал ген.-адъютант А.М.Кундухов-Корсаков, который полагал «политически вредным» вводить северокавказских мусульман в Закавказское духовное управление, так как подобный шаг мог создать «консолидацию правоверных обеих частей Кавказского края, чего нельзя было никак допустить»^{[16, л. 13-14]}.

Параллельно этому проекту командующий в 1889 году составил рапорт о создании управления духовными делами мусульман в Терской и Кубанской областях, мотивировав это необходимостью «противодействия умножению мусульманского духовенства, проводящего самые дикие учения на почве народного невежества и возбуждения вредных инстинктов толпы» ^{[17, л. 67]}. А.М.Кундухов-Корсаков считал, что «подобным способом удалось бы уменьшить численность и влияние мусульманских духовных пастырей, а также контролировать их действия». Но в таком виде генеральский проект принимать не стали, так как правительство посчитало, что «при таком устроительстве муфтий и духовном управлении будет затруднять непосредственное влияние администрации на духовную элиту» ^{[12, c. 45]}. В связи с этим «хождение по инстанциям» этого проекта затянулось на целых 10 лет. Генеральская идея, видимо, вызвала у петербургских чиновников раздражение, на наш взгляд, из-за того, что она смогла бы послужить укреплению в крае «вредной» государственным интересам «верно устроенной субординации мусульманских духовных чинов» и только усилить крайне опасную для государства их сплоченность.

Для лучшего устройства Терской территории в 1896 году был сформирован «Свод учреждений и уставов Управления Духовных Дел иностранных вероисповеданий Христианских и иноверных». Этот документ определял сферу властных полномочий мусульманского духовенства. В нем было записано: «…местная координация духовными делами Магометан является прерогативой их духовенства, высшего и приходского» ^{[6, c. 1]}. В преамбуле к закону утверждается, что христианство хотя и является доминирующей религией, но все же имеют право на существование и другие конфессии, в том числе и мусульманство. Однако далее начинаются коллизии, когда говорится, что только одна церковь имеет право на пропаганду своего мировоззрения: «Духовные и светские лица иных христианских верований и иноверцы строжайше наказываются не прикасаться к убеждению совести подданных, не относящихся к их религии, нарушившие сие подвергаются взысканиям, в уголовном законодательстве определенным» (ст. 4) ^{[6, с. 190]}. Относительно Северного Кавказа в этом документе прописано, что в одностороннем порядке разрешается переменять веру только язычникам и магометанам. Этим документом завершается процесс формирования правового статуса мусульман в XIX столетии.

Как видим, в этом и других законодательных актах проскальзывает серьезное беспокойство по поводу «благочестивости магометан по отношению к Российскому государству». Внешний лоск огромной державы скрывает постоянные опасения правительства о «потрясении основ государственного строя». Вот эта неуверенность в мусульманских подданных, порождала страх, отсюда, на наш взгляд, и проистекала противоречивость царского законодательства по исламским делам.

Таким образом, нами выяснено, что в процессе разработки мусульманского законодательства на протяжении всего XIX столетия реализовывался принцип демонстрации лояльности власти. Однако уже во второй половине века нововведением было то, что администрация требовала такого же либерального отношения религий друг к другу. Как следствие этого, был пересмотрен правовой статус тех конфессиональных организаций, которые имели ограничения или преследовались. Все правовые установления касательно их были долгосрочными. Но внешняя политика вносила в их действие свои коррективы, и потому большинство указов оставалось нереализованными. К тому же они носили в основном локальный характер, поэтому и не приходится говорить о целенаправленной политике царизма в «мусульманском вопросе».

Заключение. Резюмируя все вышеизложенное, следует отметить, что основной целью имперской администрации на Северном Кавказе являлось включение края в общероссийское поле не только на экономико-социальном и культурном уровне, но также на религиозно-правовом. На протяжении всего XIX столетия мусульманская религия здесь являлась действенным инструментом по «замирению инородческих племен» и она полностью использовалась правительством.

Главным содержанием мусульманской конфессиональной политики России в крае являлось создание, с одной стороны, благоприятных условий для жизнедеятельности недавно обретенных граждан, с другой – укрепление системы государственной вертикали посредством формирования правового статуса ислама. В этой сфере методы действия были гибкими, весьма лояльными и модифицировались от поощрений групп и отдельных представителей, благожелательно относящихся к российским законам до репрессий в отношении инакомыслящих. Умелое лавирование между этими технологиями позволяло избегать межконфессиональных коллизий.

Проведя исследование основных направлений государственной политики империи по отношению к «магометанской вере», можно заключить, что основными задачами государства конца XVIII века до первой половины XIX столетия были формулировка прав и обязанностей мусульман Северного Кавказа и контроль за их выполнением. Они определялись через российское светское законодательство, учитывающее нормы адата (обычного права) и шариата (мусульманское право), а также посредством военных инструкций и предписаний. Во второй половине XIX века реформирование государственно-религиозной сферы уже касалось стандартизации исламских общин с существенным изменением их правового статуса. Эти преобразования были направлены на укрепление государственного надзора за деятельностью мусульманских граждан империи, с желанием по возможности избегать противостояния с ними.

На протяжении столетия «мусульманский вопрос» в имперской политике самодержавия был подвержен трансформациям в соответствии с неустойчивостью внутреннего уклона в целом и переменами конфессиональной политики. Однако в процессе интерактивности кавказского духовенства и российских властей на законодательном уровне разрабатывался инструментарий, направленный на стабилизацию исламских институтов, обозначались разные методики в подходах к взаимодействию мусульманских подданных.

В целом политика правящей элиты по отношению к исламу была коллизионной, что связано с предвзятым отношением к иноверцам: с одной стороны императоры руководствовались политическими побуждениями и не препятствовали распространению мусульманства в России, провозглашали политику веротерпимости, с другой – затрудняли строительство мечетей и вводили регламентацию и строгий надзор за всей сферой жизни мусульман. Такие же «шатания» мы видим и в области права: с одной стороны, правительство издавало различные указы, законы, циркуляры по управлению мусульманами. Но с другой стороны – они зачастую были не продуманными. Например, создавая централизованное управление в лице Оренбургского, Таврического, Шиитского, Суннитского духовных управлений, власти вплоть до начала ХХ столетия не решились на учреждение Закавказского муфтията; предоставляя полномочия духовенству, старались уменьшить их сферу влияния. Эта противоречивость, на наш взгляд, связана с постоянными опасениями правительства за судьбу державы, поскольку оно не видело в исламе и в его адептах поддержки своему правлению.

На основании всего вышеизложенного мы пришли к следующим выводам:

- в результате коллизионности многих правовых установлений в Северокавказском регионе адаптация российского законодательства к мусульманскому вероисповеданию заняла довольно продолжительное время - весь XIX век, вместивший в себя религиозно-правовые модели, колеблющиеся от формирования базисных основ веры до создания правовых прецедентов. В рамках указанной хронологии это законодательное оформление завершено не было. Вплоть до начала ХХ века автохтоны Северного Кавказа оставались под непосредственным руководством местных российских военных и чиновников, в то время как мусульмане других районов империи уже имели свои духовные правления, являющиеся посредниками между имперскими властями и исламскими общинами;

- взаимодействие с мусульманским миром Северного Кавказа обозначило два основных подхода империи к решению конфессионального вопроса. Первый сводился к стремлению колонизировать новые земли путем христианизации и русификации проживающего там населения, другой заключался в попытках сохранить существующий уклад горских народов и найти «точки соприкосновения» с мусульманами края.

История демонстрирует, что конфессиональная политика проводилась от жестких форм к более гибким. В итоге к концу XIX столетия, после окончательного сформирования мусульманского ареала государства, Российская империя стала видеться не только христианской, но и мусульманской державой, каковой она продолжает оставаться и в наши дни.