P. N. Tkachev on the origin, evolution, and concept of law

Solionov Aleksandr Vladimirovich Post-graduate student, the department of Theory and History of State, Law and Philosophy, All-Russian State University of Justice 121351, Russia, g. Moscow, ul. Molodogvardeiskaya, 46, k. 2, kab. 315 valibarad@yandex.ru Other publications by this author

Оценивая все творчество П.Н. Ткачева, затрагивающее правовую проблематику комплексно, как систему, следует подчеркнуть, что он разделял качественную характеристику права на три этапа. В этом можно убедиться, если проанализировать данные революционером определения природы права, относящиеся к разным историческим периодам. Первый этап – естественный, существовал до появления государства. Второй этап – государственный, к нему Ткачев относил также современную ему действительность, отмеченную отсутствием реального равноправия при наличии формального, и третий этап в перспективе – социалистический, характеризующийся полноценным равноправием всех членов общества.

На первом этапе Ткачев подразумевал торжество естественного права, но это право исключительно «естественное» в том смысле, что оно определяется собственными силами каждого индивидуума. «Право, основанное на силе, само в себе содержит свою санкцию, а потому нарушать его весьма опасно; нарушение это непременно и неизбежно влечет за собою соответствующее наказание», – пишет он о структуре нормы примитивного права ^{[1, c. 220]}. То есть, право в догосударственный период, по Ткачеву, основывается строго на физической силе.

Подобный подход у Ткачева изначально может показаться лишенным оригинальности, особенно, если вспомнить известную оценку Д. Локка, что «в естественном состоянии каждый обладает исполнительной властью», но это будет опрометчивое суждение, поскольку Ткачев был, едва ли, не единственным человеком, который в России 1860-х годов совмещал такую оценку с классовым подходом при объяснении причин появления государства и позитивного права^{[2, c. 268]}.

По мнению русского революционера, идеалистическое понимание сущности права впервые появилось в древнем Китае, оно пришло из буддизма и основывалось на фаталистическом объяснении закона как нравственного и врожденного, и из него следовало, что раз закон один для всех людей, то, следовательно, они все равноправны. С позиции исторической концепции Ткачева, появление подобного идеалистического понимания природы права несло негативное влияние, поскольку в реальности оно лишь замаскировало классовый антагонизм и позволило господствующим сословиям обманывать сограждан, которые, по сути, оставались «рабами и все их права были только якобы правами» ^{[3, c. 168-169]}. И по его словам, дуалистический подход к определению сущности права, смешивающий идеализм с реализмом, в той или иной степени стал господствовать в правовой науке европейских государств. На анализе этого вопроса мы остановимся позже, здесь же, рассмотрим другой важный момент из доктрины Ткачева.

Публицист полагал, что если в догосударственном обществе повсеместно господствовало исключительно реалистическое понимание права как силы, то оно впоследствии сохранялось и в некоторых рабовладельческих государствах. Однако такой, лишенный «лицемерия» подход, продолжительное время смог функционировать лишь в кастовой Индии, где брахманы и кшатрии не маскировали право сильного, поскольку «каста служила прекрасным намордником для рабов, ни в каких других намордниках не было надобности»^{[3, c. 168]}.

В то же время, даже будучи приверженцем материалистических взглядов на сущность институтов государства и права, Ткачев не отрицал, что зачастую одной лишь силы государственного принуждения бывает недостаточно и для эффективности нужны другие авторитеты. Для Ткачева, справедливо замечает И.А. Камынин, «моральная власть является единственным средством, позволяющим стабилизировать общественную структуру»^{[4, c. 64]}.

Обращаясь к истории, подобным авторитетом, пускай и негативным, революционер называл религию^{[1, c. 221]}. Под последней он понимает, исключительно, практически необходимый элемент, своеобразную разновидность идеологии.

Важно подчеркнуть, что с возникновением государства как общественного института, Ткачев под сущностью права, по-прежнему, как и в отношении первобытного общества, подразумевает силу, но уже силу иную - политическую. Публицист считал, что «право юридическое», возникшее как результат появления частной собственности, отличается от «естественного» исполнителем санкции; если вначале им являлся индивид, обладавший достаточной физической силой для защиты своих собственноручно установленных прав, то впоследствии ему на смену пришел интерес публичной власти как установителя и регулятора правоотношений, опирающихся на меры государственного принуждения, а суть права в той же степени осталась «силой», но уже господствующих в государстве классов^{[1, c. 220]}.

Схожее понимание эволюции права из примитивного в государственное мы находим в «Немецкой идеологии» у классиков марксизма: «История права показывает, что в наиболее ранние и примитивные эпохи эти индивидуальные, фактические отношения в их самом грубом виде и являются непосредственно правом. С развитием гражданского общества, т. е. с развитием личных интересов до степени классовых интересов, правовые отношения изменились и получили цивилизованное выражение. Они стали рассматриваться уже не как индивидуальные отношения, а как всеобщие»^{[5, c. 336-337]}. Из приведенной цитаты видно, что и основоположники марксизма говорили о примитивном праве как о его исторически самом первом этапе, предшествующем государству, с его классовой природой.

Более того, всякий раз, рассуждая о философских основаниях уголовного права, Ткачев утверждал, что любое преступление и наказание по своей сути – это этапы взаимной борьбы индивида и государственного образования, а основополагающей причиной антагонизма становятся неудовлетворительный экономический быт и социальные условия ^[6].

«Юридическое право не содержит в себе той внутренней санкции, которой характеризуется право естественное; оно ищет опоры вне себя, во власти общественной, установившей его. И общественная власть, чтобы охранить свое учреждение, объявляет, что всякое отрицание или ограничение юридического права влечет за собой для нарушителя некоторое неприятное последствие, называемое наказанием», – писал Ткачев^{[1, c. 220-221]}. По его словам: «В современном буржуазном обществе общественная безопасность есть не что иное, как безопасность известных общественных групп, безопасность собственности»^{[7, c. 230]}. Однако народник уточнял: «В социалистическом обществе интересы обществен­ной безопасности будут точно так же совпадать с интере­сами безопасности массы, рабочего, трудящегося люда, с интересами большинства»^{[7, c. 230]}.

То есть, Ткачев подчеркивает, что позитивное право, это, в первую очередь, закрепленная в законе и охраняемая государством воля господствующих классов, которая совершенно противоположна интересам прочих классов, и интересы последних остаются лишь правопритязанием вплоть до их политической победы. И здесь можно заметить сходство не только с марксистским, но и с социологическим подходом Р. Иеринга. Но с последним Ткачева сближает не только понимание интереса как основы генезиса права в государстве.

Так И.В. Михайловский называл среди тех, кто подходил к толкованию сущности права как силы, Р. Иеринга и Л. Гумпловича^{[8, c. 78]}. Помимо этого представляется примечательной оценка Н.В. Крыленко, отметившего, что Иеринг относился к тому ряду «буржуазных ученых», которые подошли близко к верному определению права, но называя право проявлением силы, Иеринг забывает определить носителей силы и обстоятельства их появления^{[9, c. 10]}.

В дополнение к сказанному отметим, что сам Иеринг писал: «Право существует для того, чтобы оно осуществлялось. Осуществление есть жизнь и истина права, есть само право. Что не переходит в действительность, что находится лишь в законах, на бумаге, то является одним фиктивным правом, пустыми словами, и наоборот, то, что осуществляется в виде права, есть право, даже если его нет в законах, и если народ и наука еще не сознали его» ^{[10, c. 18-19]}. И в этом суждении нет ничего такого, с чем русский революционер был бы не согласен.

П.Н. Ткачев видел подлинное право лишь там, где есть реальная, практическая возможность его реализации»^{[3, c. 162]}. Однако, по его мнению, в мировой истории непосредственно принцип формального равенства во всех существовавших примерах его воплощения имел лишь фиктивную, а не фактическую реализацию. Фиктивную, отмечал он, «изобрели схоластики-юристы с нарочитой целью морочить невежд и обманывать простаков» ^{[11, c. 106]}. Ярким примером фиктивного права он называет международное право, в котором, считал он, сам характер правоотношений его субъектов построен, исключительно, на воле сильнейшего, чьим памятником стала крылатая фраза «Vae victis» ^{[12, c. 39-40]}. «Только сила дает содержание праву», – утверждал Ткачев^{[13, c. 309]}.

Но в первую очередь, внимание публициста было обращено не к внешнеполитическим проблемам, а социальным. «В настоящее время все люди равноправны, но не все равносильны, т. е. не все одарены одинаковой возможностью приводить свои интересы в равновесие, – отсюда борьба и анархия. Устраните этот вредный дуализм между правом фиктивным и правом активным, осуществляемым, т. е. смотрите на право не как на какую-то идеальную потенцию, а как на реальную, действительную возможность удовлетворять своим потребностям, и тогда равноправность сделается синонимом равносилия», – писал он^{[11, c. 106]}. То есть, для Ткачева практическое воплощение принципа равноправия – яркий признак социалистического права, и его он связывал, исключительно, с соответствующим политическим строем.

Государственный фактор для него особенно важен, поскольку он заявлял, что именно данный институт своей силой делает правопритязания тех или иных классов позитивным реальным правом. «На практике законы исходят не от народа непосредственно, а от власти государственной. Государство же и народ в тесном смысле слова очень часто не имеют между собой почти ничего общего», – объяснял он ^{[14, c. 11]}.

Первые очертания должного государства и права у Ткачева мы отмечаем еще в его ранних публикациях в подцензурной прессе. Так уже в 1864 году он утверждал, что «вмешательство государственной власти в распределение и поддержание между гражданами справедливости также важно, и почти также необходимо, как и вмешательство государства в деле распределения материальных богатств, в деле регулирования экономических отношений народа и его социального быта» ^{[15, c. 177]}.

Несмотря на апелляцию к естественному праву и категории «справедливость», в целом, Ткачев даже в самых ранних своих работах демонстрировал материалистическое понимание истории общественных отношений. И такого перелома в мировоззрении как у молодого К. Маркса, начинавшего свой путь ученого с публикаций, основанных на идеалистической философии права Ф. Гегеля, у него не было ^{[16, c. 69]}. Даже обращение Ткачева к проблемам уголовного права в начале его творческой деятельности было не случайным: именно работа в этой области дала ему возможность в условиях цензуры подвести проблематику причин преступности и исправления правонарушителя к критике основ общественного строя Российской империи. Но окончательно русский революционер даст свое виденье характера социалистического права в эмиграции, причем, в немалой степени, из-за вынужденной полемики с анархистами. По-нашему мнению, наиболее полновесно он обрисовал его в следующем высказывании: «Теперешний легализм не есть справедливость, но единственно только потому, что в основе его лежит ложное понимание общест­венной пользы, превратное, фальсифицированное пред­ставление о человеческом счастье. Вложите в него верное понимание! истинное представление об общественной жизни и человеческом счастье, и он будет справедлив. Потому легализм социалистического общества по отношению к идее справедливости не имеет ничего общего с современным ле­гализмом общества исторического, дореволюционного, хотя бы даже в обоих обществах он проявлялся под одними и теми же формами: формы одинаковы, но их содержание, их основная мысль, оживляющий их дух диаметрально противоположны» ^{[7, c. 230-231]}. То есть, революционер находил негативной лишь социальную историю развития и функционирования институтов государства и права, а не их механизм и политический потенциал.

Не замалчивал Ткачев и того, что, хотя и в меньших масштабах, преступность и наказание навсегда останутся спутниками любой цивилизации и любого общества, и всякая философия уголовного права, не исключающая институт государства, по его мнению, неизбежно приходит к единственному выводу – «наказание разумно и необходимо» ^{[17, c. 49]}. Поэтому мы можем смело говорить о том, что русский публицист, как, впрочем, и целый ряд мыслителей левого крыла, не питал иллюзий об отсутствии необходимости бороться с преступностью и в «лучшем» общественном строе, чем существующий. Как, к примеру, считал Э. Ферри^{[18, c. 42]}.

Однако, уделив внимание периоду господства советского исправительно-трудового права, мы заметим, что советская наука заявляла о неизбежности полного искоренения этого явления из общественной жизни. Да и предмет общеюридической теории государства и права был определен не только как наиболее общих закономерностей возникновения, развития и функционирования государства и права, но и как их отмирания ^{[19, c. 14]}. К тому же, все ученые-юристы того времени были вынуждены работать в рамках подобной парадигмы.

Например, Н.Ф. Кузнецова писала, что «преступность будет ликвидирована с полным устранением последних остатков классового неравенства в международном масштабе» ^{[20, c. 731]}. Примечательную деталь в 1992 году отметил И.И. Карпец, по его мнению, вышеназванная установка не соответствовала даже идеям В.И. Ленина, который в работе «Государство и революция» лишь «писал о возможности сведения преступности до уровня эксцессов с победой коммунистических общественных отношений», но никак не полного ее искоренения ^{[21, c. 72]}.

В связи с вышесказанным, сегодня весьма иронично смотрится подход Ткачева к критике предшествовавшей и современной ему юридической науки. Ученые-юристы, по его мнению, более, чем какие-либо другие, склонны к релятивизму. «Характеристическая особенность юристов - это их замечательная непоследовательность и нелогичность. Поклоняясь всему существующему и обоготворяя только совершившееся, им часто приходится, в одно и тоже время, восхвалять два прямо противоположенные явления и восхищаться сегодня тем, что завтра будет предметом их нескончаемых насмешек и поруганий», ­­­– писал он ^{[22, c. 55]}. Более того, он заявлял, что «юридическая наука – не наука, а сплетение разных софизмов, передаваемых из века в век, без критики, без надлежащей оценки фактов и без всякого научного основания» ^{[22, c. 62]}.

Подобная фразеологическая резкость и спекулятивный характер используемых им оборотов речи объясняются его экономическим подходом; в данном случае, по сути, идентичным марксистскому пониманию природы надстроечных явлений, обусловленных производственными отношениями. «Жизнь юридическая и политическая есть, так сказать, только зеркало, в котором отражается экономический быт народа», – утверждал Ткачев, называя себя апологетом экономического метода^{[11, c. 99-100]}. Общественные науки, уточнял критик, не исключение и «умственные работники, по естественному побуждению каждого работника вообще, стараются сообразовать свои продукты со вкусом рыночной публики. Законы логики в этом случае так же мало их стесняют, как мало стесняют законы эстетики художника, пишущего картины на заказ и обязанного иметь постоянно в виду курс и желание заказчика» ^{[23, c.281]}.

Единственно верное решение этой проблемы Ткачев видел в ликвидации такого общественного строя, в котором существует экономический интерес, так или иначе, вынуждающий людей интеллигентного меньшинства ему соответствовать, причем, зачастую, как уточнял он, абсолютно искренне^{[23, c.280]}. Кроме того, этой же причиной объяснял Ткачев, сам побывавший рецензентом, и небольшой объём переведенной на русский язык зарубежной научной литературы по юриспруденции, пользующейся малым спросом, и как следствие, отсутствие интереса издателя, который, считал мыслитель, предпочтет популистскую литературу^{[24, c.53]}.

При всем этом, он подчеркивал, что «юридические отношения подчиняются отношениям экономическим, но не все подчиняются им в одинаковой степени» ^{[24, c.54]}. Именно исходя из практического начала, Ткачев обращался к анализу тех пережитков права, коими, по словам А. Смита, являются законы, которые «часто продолжают сохранять свою силу долгое время после того, как исчезли обстоятельства, которые породили их и которые одни только могут придать им какой-нибудь смысл» ^{[25, c. 284]}.

К подобным явлениям, правда, заведомо нежизнеспособным, Ткачев относил проекты, имеющие по своему происхождению теоретическое, идеальное начало, а не практическое, основанное на материалистическом понимании закономерностей функционирования общественных отношений. В качестве примера неоднократно называл идею взаимно равного обмена, лежащую в основе теории П.-Ж. Прудона. Оценивая его теорию, Ткачев говорит о привнесении из юридической сферы в экономическую принципа талиона, по его мнению, уже показавшего практическую несостоятельность в праве ^{[26, c. 50; 27, с. 59]}. Совершенно аналогичного взгляда в отношении юридической природы идей Прудона, ошибочно вовлеченных им в экономические отношения, придерживались К. Маркс и Ф. Энгельс ^{[28, c. 23,73-74]}. Более того, если отвлечься от анализа различий интерпретаций основания и перспектив борьбы за социализм у Ткачева и классиков марксизма, по нашему мнению, у обеих сторон взгляды на природу права совпадают.

В заключение подведем итог: для Ткачева сущностью права во всех его исторических периодах, включая догосударственный и предполагаемый им социалистический, является реальная сила (физическая – индивида или принуждения государством), систематически находящая практическое воплощение. Названные периоды он разграничивает природой экономических интересов субъектов, чьей воле они соответствуют. Характер всех норм писаного права, не обеспеченных заявленным принуждением, публицист называет фиктивным как и принцип формального равенства в целом, а его полноценное воплощение он находит возможным исключительно в развитом социалистическом строе, отмеченном фактическим равносилием всех членов общества.