"Страх" как фактор дезинтеграции: концептуальное осмысление британо-европейских отношений в контексте Брекзита

Гавриленко Никита Владиславович магистр, кафедра Прикладного анализа международных проблем, Московский государственный институт международных отношений (Университет) 119454, Россия, г. Москва, пр. Вернадского, 76 Gavrilenko Nikita Vladislavovich Graduate student, Department of Applied International Analysis, Moscow State Institute of International Relations (University) 76 Vernadsky Ave., Moscow, 119454, Russia gavrilenko.n.v@my.mgimo.ru Другие публикации этого автора

Введение

Уже на протяжении семи лет выход Великобритании из ЕС остается предметом обсуждений политических деятелей как в Лондоне, так и в Брюсселе – даже несмотря на официальное завершение данного процесса в 2021 г. Еще до судьбоносного референдума в 2016 г. было популярным мнение о том, что Соединенное Королевство ни под каким предлогом не покинет Евросоюз ввиду высокого уровня взаимозависимости, которая прослеживалась в многочисленных социально-экономических аспектах. Ошибкой большого количества аналитиков и экспертов было то, что они не принимали во внимание идейно-ценностный фактор во взаимодействии государства с ЕС. Человеку свойственно пытаться защитить или сохранить то, что ему дорого, а для значительной части британцев национальная идентичность и суверенитет по-прежнему играют основополагающую роль в жизни общества. По этой причине подданые решили уберечь их от размывания со стороны интеграционного объединения за счет выхода из него.

Принимая во внимание вышеуказанное, мы приходим к выводу, что Брекзит возможно объяснить через призму конструктивизма. Причина в том, что при анализе мировых политических процессов фактор идентичности носит ключевой характер именно в рамках настоящей парадигмы. Сторонниками этого теоретического подхода отмечается: национальные интересы и предпочтения определяются представлением актора о самом себе и о мире вокруг него ^[1]. Таким образом, чтобы понимать логику поведения государства, нужно знать, что лежит в основе его самобытности и насколько оно этим дорожит.

Представители относящейся к конструктивизму Копенгагенской школы внесли вклад в методологию анализа международных процессов посредством внедрения теории секьюритизации. Как указывают Б. Бузан, У. Уэвер и Я. де Вильде, существует пять типов безопасности: социальная, политическая, военная, экономическая и экологическая ^[2]. В соответствии с представленной классификацией вопрос сохранения идентичности относится к первому виду, так как в случае отсутствия такого объединяющего фактора, как самобытность, нельзя говорить о существовании общества.

Безусловно, эта модель позволяет анализировать процесс восстановления безопасности идентичности. Однако при ее применении нельзя выявить причины, по которым с самого начала возникает необходимость секьюритизации угрозы. Представляется, что объяснительный потенциал модели можно расширить за счет введения концепции «страха». Это также даст возможность выдвинуть теорию среднего уровня в рамках конструктивистского подхода, предназначенную для раскрытия логики дезинтеграционных процессов в контексте британо-европейских отношений, являющихся объектом настоящего исследования.

«Страх» в контексте региональной интеграции: теоретические аспекты

На протяжении всей жизни личностей сопровождает страх в различных своих проявлениях. Он выполняет функцию предупреждения опасности, которая либо побуждает избегать угрозу, либо парализует. Чаще всего ответом на страх служит бегство – как буквально, так и фигуративно ^[3].

Конструктивизм позволяет интегрировать положения психологии в ТМО. Американский политолог А. Вендт был одним из первых представителей данного подхода, кто заявил о возможности рассмотрения государств как «личностей» в психологическом смысле ^[4]. При использовании его идей становятся очевидными сходства между человеком и страной. В качестве объединяющего фактора в данном контексте выступает принадлежность к сообществу, которое в той или иной степени оказывает влияние на идентичность. Важной характеристикой такого существования является попытка сохранить свою исключительность, ограничивая взаимодействие с другими в той степени, чтобы не стать изгоем. Необходимость поиска баланса между защитой своего «Я» и желанием быть частью более крупной группы себе подобных – это основа взаимодействия с контрагентами.

Тезис об «экспортном» потенциале психологии в теорию международных отношений развивает исследователь из США В. Шеннон. Он считает, что обеим этим дисциплинам свойственны интерес к идеационным факторам и процессам, а также осознание значимости идентичности и понимания того, как акторы мировой политики воспринимают мир ^[5]. В дополнение к этому, П. Коуэрт указывает на наличие в психологии и ТМО убежденности в том, что национальная идентичность практически никогда не бывает нейтральной по отношению к самой себе ^[6]. Это значит, что в случае возникновения страха за свою самобытность, государства почти всегда пытаются ее защитить и обеспечить безопасность. Для критического рассмотрения данного утверждения обратимся к процессам интеграции на Европейском континенте.

Расширение и углубление связей между членами ЕС по широкому кругу вопросов приводит к формированию «транснациональной идентичности» ^[7]. Под ней подразумевается набор норм, принципов, ценностей и общего представления об угрозах, объединяющий несколько государств. Этот вид идентичности благоприятствует эффективному и устойчивому сотрудничеству в долгосрочной перспективе ^[8], а также создает условия для возникновения амальгамного сообщества, о котором пишет в своей теории коммуникации К. Дойч ^[9], или когнитивного сообщества-региона, если обращаться к терминологии Э. Адлера ^[10].

Необходимо отметить, что ответ на указанные выше процессы может отличаться в зависимости от восприятия секьюритизирующим актором угрозы национальной безопасности. Причина разных реакций на вызов – в многообразии моделей поведения, которые характерны для высокопоставленных чиновников, обращающих внимание своей аудитории на наличие определенной проблемы.

Немецкий психиатр Ф. Риман систематизирует феномен страха, разделяя его на четыре типа, на возникновение которых влияют различные импульсы ^[11]. Учитывая их противопоставленность, исследователь разделяет их на пары для дальнейшего анализа. Первые два импульса – желание обособиться против стремления к самоотдаче и принадлежности к общему. При переносе в теорию международных отношений и изучении интеграции в ЕС они могут описывать феномен мягкого евроскептицизма – поддержку существующих экономических связей между государствами-членами при несогласии с нынешней или будущей стратегией расширения полномочий наднациональных органов объединения ^[12]. В случае дисбаланса между этими двумя импульсами возникают диаметрально противоположные лагери: жесткие евроскептики и еврооптимисты. Логика их поведения объясняется и при помощи второй пары – постоянства и безопасности против изменений и рисков.

Для сохранения национальной идентичности государству необходимо сделать выбор: либо поддерживать статус-кво в страхе перед всем новым и неопределенностью, повышая риск размывания исключительности на фоне роста взаимозависимости, либо стремиться к переменам с целью преодолеть существующие ограничения – под этим подразумевается отказ от рутины и уже достигнутого, чтобы пережить неизведанное, лишая себя при этом устойчивой опоры и привычного существования ^[11]. Первая альтернатива свойственна сторонникам интеграции, поскольку для них индивидуальность вторична по отношению к достигнутым связям и возможности проявить самоотдачу ради общего дела. Что касается второго варианта, то он описывает модель поведения убежденных евроскептиков. Для них вытеснение транснациональной идентичностью самобытности государства из сознания населения является неприемлемым. В связи с этим, они готовы пойти на отказ от членства в объединении, несмотря на возможные последствия. Так, процесс дезинтеграции становится защитной реакцией на существующую угрозу.

За счет внедрения импульсов страха в ТМО предпринимается попытка свести всевозможные варианты действий государства во взаимоотношениях с контрагентами, в данном случае в рамках интеграционных объединений, к крупным обобщающим категориям, что облегчает процесс анализа поведения акторов и его интерпретацию.

Важно подчеркнуть, что страх возникает в результате восприятия и интерпретации того или иного события, поскольку каждый субъект смотрит на происходящее через призму определенных взглядов и только потом реагирует. В контексте евроинтеграции группы населения могут рассматривать расширение полномочий наднациональных органов в Брюсселе и сближение между государствами-членами как процесс, который представляет угрозу самобытности, что ведет к страху за свою исключительность. Популисты пытаются его усилить за счет формирования соответствующего дискурса в обществе и выставления ЕС в невыгодном свете. Так как негативная информация гораздо быстрее воспринимается и осмысливается ^[13], личность стремится выйти из опасной ситуации любым доступным образом – и в случае Европейского союза, прекращение членства является одним из способов решения проблемы.

Резюмируя все вышеуказанное, заметим, что в рамках конструктивизма возможно изучение процессов дезинтеграции с использованием концепции секьюритизации. Объясняется это тем, что выход из объединения – это реакция на угрозу, обоснованность которой подчеркивается правыми популистами через обращение к населению. Концепция «страха», в свою очередь, становится инструментом анализа того, как политики приходят к осознанию опасности в результате интерпретации через свойственный им набор убеждений и ценностей, а затем предлагают в качестве сценария безопасности довольно рискованный шаг. В условиях глобализации, когда уровень взаимозависимости между акторами становится все больше, что наиболее очевидно прослеживается в рамках интеграционных объединений, следствием дезинтеграции может стать изоляция, причем последствия такого решения могут носить не только экономический, но и политический и идеологический характер ^[14]. В то же самое время, вернуться к изначальной самобытности уже не представляется возможным.

Ввиду того, что в настоящем исследовании анализируется европейский опыт интеграции, рассмотрим отношения между Британией и ЕС до и после Брекзита.

Отношения Великобритании и ЕС как конфликт национальной и транснациональной идентичностей

После окончания Второй Мировой войны Британия утратила статус сверхдержавы, которым она обладала в период Pax Britannica. Это было связано с крахом колониальной империи и появлением на международной арене двух новых крупнейших игроков: СССР и США. Следствием стало формирование в сознании общественности «постимперского синдрома» как воплощения разочарования и растерянности.

В 1950-е гг. было положено начало переходу к новому этапу развития британской идентичности, получившей название «Малая Англия». В ее основе лежит идея необходимости отдаления от остального мира – в том числе Европы, – представляющего угрозу. Этот период был связан с враждебностью по отношению к переселенцам из других государств, в частности из бывших британских колоний и доминионов. Среди консерваторов, принадлежавших к числу «Новых правых», приобрел популярность тезис о том, что наплыв иммигрантов в страну носит деструктивный характер. Этот процесс, по мнению И. Пауэлла, было необходимо обратить вспять, поскольку он напоминал «подготовку погребального огня» для самих себя ^[15].

При анализе процесса формирования британской идентичности в послевоенный период необходимо заострить внимание на отношениях с континентальной Европой. Несмотря на желание обособиться от внешнего мира, в политических кругах Соединенного Королевства по-прежнему можно было слышать отголоски менталитета влиятельного центра силы. Так, О. Мосли, лидер Британского союза фашистов в 1932-1940 гг., выступал за создание «Европы-нации», в основу которой должна была лечь идея паневропеизма ^[16]. Но несмотря на стремление объединить государства Западной Европы и создать единое правительство для решения вопросов внешней политики, обороны, экономики и других насущных проблем, идея полного слияния не являлась для него предметом обсуждений.

У. Черчилль также предавал особое значение континенту при стратегическом планировании внешней политики Великобритании, однако его страна довольно долго не была вовлечена в процесс определения нового формата отношений между странами региона. Во-первых, это обусловлено отказом Лондона в 1950 г. от предложения Парижа принять участие в Европейском объединении угля и стали (ЕОУС), поскольку любое проявление наднациональности тогда было для Королевства неприемлемым. Во-вторых, принцип «мы с Европой, но не являемся ее частью» ^[17] глубоко укоренился в сознании британского общества, что свидетельствовало о глобальных амбициях государства, не ограничивающихся континентальным сотрудничеством. В связи с этим, Лондон не смог заполучить ключевую роль ни в рамках интеграционного проекта, ни в регионе в целом.

В начале 1950-х гг. Великобритания стала бояться перспективы оказаться изгоем в Европе, в связи с чем была вынуждена действовать – не активно, а реактивно. Сначала ответом на развитие интеграционных процессов стало создание в 1960 г. Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ), а затем – попытки присоединиться к Европейскому экономическому сообществу (ЕЭС), которые увенчались успехом лишь в 1973 г., так как президент Франции Ш. де Голль дважды накладывал вето на вступление ^[18]. Несмотря на то, что членство в объединении было предопределено преимущественно экономической ситуацией в стране, было бы упущением не учитывать также идеационный фактор, указывавший на желание стать ключевым игроком в регионе и восприниматься так другими странами.

Невзирая на очевидное сближение с Европой, Британия предпочитала несколько дистанцироваться от нее, боясь увеличения полномочий Брюсселя и его контроля над внутренней и внешней политикой государств-членов ЕЭС. Это сыграло немалую роль в постепенном росте евроскептицизма в обществе страны, что создало в дальнейшем условия для Брекзита.

Наиболее очевидно скепсис к интеграции стал проявляться во время премьерства М. Тэтчер, так как при ней происходил переход к формату ЕС, существующему по сей день. «Железная леди» относилась к числу «Новых правых», но разделяла не все взгляды И. Пауэлла. Она тоже придерживалась негативного мнения по поводу массового притока иммигрантов, так как «люди действительно боялись, что их страну заселят представители других культур...» (Margaret Thatcher complained about Asian immigration to Britain / Telegraph, December 30, 2009), но занимала иную позицию по отношениям с Европой. Если Пауэлл не придавал им особого значения и географическая близость была для него лишь стечением обстоятельств, то Тэтчер видела в них экономическую выгоду, хотя и выступала против увеличения влияния Брюсселя, потому что это подрывало бы суверенитет и идентичность Великобритании. Политиком также отмечалось, что создавать «общепринятый образ европейской личности» было бессмысленно, поскольку от того, что страны были бы сами собой, регион смог бы выиграть гораздо больше (Speech to the College of Europe / Margaret Thatcher Foundation, September 20, 1988). Данная позиция подтверждает тезис о том, что государства – как и индивиды – не могут обходиться без взаимодействия друг с другом в рамках сообщества. Но в то же время утрачивать свою индивидуальность совсем необязательно ^[19].

Таким образом, политику М. Тэтчер можно описать в категориях мягкого евроскептицизма ^[20]. При ней стал формироваться электорат, опасающийся за существование государства и самобытность. И вплоть до референдума в 2016 г. негативная риторика по отношению к интеграции продолжала усиливаться, несмотря на последующих глав государств, их партийную принадлежность и позицию по ЕС.

Преемник Тэтчер Дж. Мейджор практически не отличался от нее в своих взглядах, но именно он подписал Маастрихтский договор (1992 г.), ставший отправной точкой для Европейского союза. Соединенное Королевство согласилось принять транснациональную идентичность ЕС, основанную на принципах верховенства закона, свободы, демократии, а также уважения основных прав и свобод человека. Более того, этот вид самобытности приобрел официальный характер вследствие принятия общеевропейского гражданства. Такое положение дел вызвало критику со стороны консерваторов, в том числе Тэтчер, поскольку Лондон и без того шел на серьезные уступки Брюсселю, а подписание Договора обрекало страну на чрезмерную зависимость от наднациональности. Мейджор не пользовался большой популярностью среди подданных – несмотря на внутриполитические успехи, – что привело к поражению на всеобщих выборах 1997 г.

Новым главой правительства стал Т. Блэр, идеолог «Новых лейбористов» и убежденный еврооптимист. При нем были предприняты наиболее активные попытки нарастить связи с ЕС и размыть британскую идентичность. Во-первых, в повестку дня его правительства входил вопрос введения евро в качестве замены фунту стерлингов – одной из наиболее значимых составляющих самобытности страны. Отказ от собственной валюты привел бы к дальнейшему укоренению транснациональной идентичности в обществе, но решение было заблокировано евроскептиками обеих крупнейших партий ^[21].

Во-вторых, при премьер-министре от лейбористов на государственном уровне была принята идеология мультикультурализма. Несмотря на страх местного населения перед негативными последствиями наплыва переселенцев для экономики и исключительности страны, Блэр стоял на своем, так как был убежден, что культурное многообразие – это сильная сторона общества. Но для него такой подход был выгоден и с точки зрения увеличения электората. На фоне этого стало изменяться отношение населения к иммиграции: две трети были убеждены, что Великобритания достигла лимита по количеству представителей иных этносов и конфессий (Majorities’ Attitudes Towards Minorities / Eurobarometer, March 2005). Кроме того, в 2003 г. 51% опрошенных (что на 10% больше, чем в 1995 г.) считал, что численность иммигрантов необходимо значительно снизить, а 53% (что на 5% больше, чем в 1995 г.) выступали за введение более жестких мер при репатриации нелегалов ^[22].

Несмотря на столь негативное мнение подданных о миграции, Блэр был уверен, что расовое многообразие является краеугольным камнем «единой нации» ^[23], которой свойственны терпимость, открытость и интернационализм ^[24]. Но с ним был не согласен лорд Н. Теббит, считавший, что мультикультурализм разобщает общество так же, как и деволюция, проведенная в 1998 г. Он придерживался позиции, что невозможно обладать двумя наборами моральных принципов и ценностей, поскольку это было бы тождественно обладанию двумя, отличными друг от друга, «Я» (Tebbit claims ‘cricket test’ may have stopped blasts / Daily Mail, August 19, 2005). Таким образом, курс на многообразие так и не стал ответом на вызовы глобализации и не позволил жителям Королевства определиться со своей принадлежностью.

В-третьих, шагом на пути к дальнейшему переходу к транснациональной идентичности могло стать принятие конституции ЕС в 2004 г. Инициативу не поддерживала Консервативная партия, которая в то время находилась в оппозиции и использовала парламентариев-евроскептиков с целью оказания давления на правительство. Причиной этому был страх перед созданием «супергосударства», составной частью которого могла стать Великобритания, что значительно бы ограничило возможности страны как самостоятельного субъекта мировой политики. Понимая, что Соединенное Королевство не примет такую перспективу, Блэр пошел на рискованный для себя шаг – вынес данный вопрос на референдум. Для него было большим облегчением узнать, что Франция и Нидерланды проголосовали против основного закона ЕС, поскольку признать свое собственное поражение было бы гораздо сложнее.

Анализируя отношения Т. Блэра с Евросоюзом и его представление о британской национальной самобытности, можно заключить, что он был готов перенять общеевропейские ценности, что подразумевает под собой создание открытого и инклюзивного общества ^[25]. В итоге среди населения государства стала наблюдаться тенденция на снижение религиозности, и даже политическим деятелям запрещалось в открытую заявлять о своей конфессиональной принадлежности (Campbell interrupted Blair as he spoke of his faith: ‘We don’t do God’ / Telegraph, May 04, 2003). Это нанесло серьезный удар по британской идентичности, поскольку долгое время ее традиционным компонентом был протестантизм; теперь же он не мог выступать в качестве объединяющего фактора из-за большого количества представителей других верований, так как это привело бы к еще большей разобщенности. Не получив должной поддержки со стороны подданных и парламентариев в своем намерении сблизиться с ЕС (наряду с решением о вторжении в Ирак в 2003 г.), Блэр был вынужден уйти в отставку после десяти лет премьерства и передать бразды правления своему однопартийцу Г. Брауну.

Новый глава правительства занимал умеренную позицию по вопросу развития связей с Европейским союзом – был мягким евроскептиком. Он отмечал значимость экономической составляющей членства в ЕС, рассматривая его как «торговый блок Европы», чья деятельность должна быть направлена на решение внутренних проблем того или иного государства ^[26]. За такую позицию политика на континенте стали называть «неудобным соседом» ^[27] – это наиболее четко прослеживалось во время обсуждения проекта Лиссабонского договора ^[28].

Как и предшественники Браун стремился обеспечить Великобританию особым положением внутри Европейского союза, что вызывало негодование у коллег по объединению. Они были убеждены, что изъятие положений о судоходстве из проекта договора пойдет на пользу лишь Лондону, при этом будут значительно ограничены коллективные усилия по противостоянию терроризму и организованной преступности. Брюссель не мог оставить подобные действия без внимания, и в 2007 г. Европейский суд лишил Соединенное Королевство права принимать участие в обсуждении вопроса границ ^[18]. Что касается национального уровня, то там критике было подвергнуто решение не проводить референдум по проекту договора и вынести его только на рассмотрение Вестминстером. Евроскептики считали такой шаг предательством, но Браун и его правительство парировали, заявив, что в ином случае Лондон не смог бы претендовать на улучшение своих позиций в ЕС. На тот момент аргумент премьер-министра оказался более весомым, но пока лейбористы были у власти, популистские партии – известные также как движения политической альтернативы ^[29] – смогли выявить нишу, через которую им удалось проникнуть в информационное пространство и постепенно начать повышать свой уровень поддержки со стороны населения.

В 1993 г. была основана Партия независимости Соединенного Королевства (ПНСК). Она стала набирать популярность за счет обращения к национальной идентичности, которая определялась преимущественно ностальгией по традиционным ценностям, лежащим в основе культурного понимания «английскости» ^[30]. Согласно опросу общественного мнения, проведенному в 2010 г., ПНСК были склонны поддерживать люди среднего и предпенсионного возраста, представляющие наиболее консервативные группы населения (Taking England Seriously: The New English Politics / The Future of England Survey 2014), а также «брошенные на произвол судьбы» (от англ. The Left Behind) – рабочий класс, белый электорат с низким уровнем образования, дохода и навыков. Все они были вынуждены приспосабливаться к условиям постиндустриальной экономики и чрезмерной либерализации общества. Во многом это происходило из-за членства в Европейском союзе. Боясь, что их интересы не будут приниматься во внимание политическим истеблишментом, данные группы населения пытались найти поддержку у популистов.

В 2010 г. премьер-министром стал Д. Кэмерон, лидер Консервативной партии. По началу ему приходилось учитывать интересы партнера по коалиции – либеральных демократов, – но по мере укрепления евроскептических настроений в обществе, их предпочтения стали все меньше приниматься во внимание. Так, в 2011 г. был принят закон «замок референдума», запрещавший расширение полномочий Брюсселя без согласия подданных Королевства ^[31].

В своей политике в отношении ЕС Кэмерон пытался оказывать давление с целью провести реформы в Союзе, которые позволили бы Лондону преследовать собственные интересы. В то же время премьер-министр принимал меры по привлечению электората ПНСК, чтобы выиграть следующие всеобщие выборы и сформировать правительство исключительно из своих министров. В 2013 г. уровень поддержки Консервативной партии был чрезвычайно низким: согласно статистике, лейбористы были впереди на 11% (40% против 29%). Между тем уровень популярности Партии независимости становился все выше, и если в 2012 г. за нее свой голос было готово отдать только 4% респондентов, то годом позднее – уже 15% (Voting Intention in Great Britain: Recent Trends / Ipsos, February 18, 2013). Осознавая сложность ситуации, консерваторы были вынуждены искать новых избирателей, и в 2013 г. Кэмерон заявил о возможности проведения референдума о членстве в ЕС, которая появится в случае победы на выборах в Палату общин через два года.

Партия независимости отнеслась к ним со всей серьезностью, пытаясь играть на страхе перед дальнейшей утратой свободы в процессе принятия политических решений. В предвыборной программе ПНСК отмечалось, что при выходе из ЕС «мы не теряем ничего, но в то же время обретаем все» ^[32]. Несмотря на это, популистам удалось получить лишь одно место в Парламенте, хотя за них проголосовало 12,6% избирателей (3,9 млн человек) ^[33]. Такой неубедительный результат был связан с мажоритарной избирательной системой в государстве, которая дискриминирует малочисленные партии. Премьер-министр осознавал, что у ПНСК мало шансов на успех, поэтому пытался переманить ее электорат на сторону консерваторов, поскольку победа для него имела принципиальное значение.

При помощи выбранной тактики Кэмерон пытался достичь две цели: во-первых, убедить позднее сторонников Брекзита в его нецелесообразности, а во-вторых, получить рычаг давления на ЕС с целью получения уступок. Но премьер загнал себя в тупик, и референдум 23 июня 2016 г. завершился не по его сценарию – решением о выходе.

Одной из основных причин, по которой Британия покинула ЕС, был вопрос иммиграции. Недовольство мультикультурализмом, представляющим угрозу обществу, указывало на необходимость ужесточения подхода к приему иностранцев ^[34] – это привело к созданию «враждебной среды» для переселенцев ^[35]. Ее главным идеологом стала Т. Мэй, занимавшая при Кэмероне пост министра внутренних дел и позднее ставшая главой правительства.

Миграционный кризис 2015 г. имел особое значение в формировании страха перед наплывом иммигрантов в страну и членством в ЕС. Несмотря на то, что Соединенное Королевство не входило в шенгенскую зону и не принимало беженцев по квоте, все равно можно было наблюдать негативное отношение к вопросу, следствием чего стало повышение популярности евроскептицизма в стране. В том же году агентство YouGov провело опрос общественного мнения, согласно которому 71% респондентов видел в мигрантах угрозу обществу и только 10% были другого мнения (Immigration familiarity breeds content / YouGov, February 2, 2015). Особое внимание следует обратить на то, что в качестве участников выступали только читатели газеты ‘Sun’, известной своими популистскими и евроскептическими взглядами. Важным выводом из исследования является то, что британцы были против иммиграции как таковой, в то время как на межличностном уровне в отношении приезжих людей никакой враждебности не было. Из этого следует, что за счет формирования дискурса в средствах массовой информации удалось представить в негативном свете процесс иммиграции и побудить местное население отдать предпочтение выходу из ЕС.

Н. Фарадж, занимавший на тот момент пост председателя ПНСК, был доволен сложившейся ситуацией и выражал надежду на то, что примеру Британии последуют остальные страны-участницы Евросоюза для перехода к сотрудничеству между полностью суверенными народами. Что касается Кэмерона, то он был вынужден уйти в отставку и предоставить возможность сформировать новое правительство, которое сможет осуществить волю народа. Возглавила его упомянутая ранее Т. Мэй.

Эти и последующие достижения евроскептиков, в особенности популистских партий, обусловлены несколькими факторами. Во-первых, движения политической альтернативы всегда придерживались четкой позиции по результатам референдума 2016 г. – они не сталкивались с внутренними противоречиями по поводу целесообразности решения населения. Главной задачей Партии независимости и позднее – Партии Брекзита, появившейся в 2019 г. во время переговоров по соглашению о выходе, было любой ценой выполнить волеизъявление подданных, в то время как элиты не могли определиться со взглядами на отношения с континентом.

Во-вторых, достижения популистов определялись политической повесткой тори, а именно концептуализацией традиционных ценностей ^[36]. Если консерваторы упускали их из виду, то ПНСК и Партия Брекзита пользовались этим, привлекая на свою сторону новых избирателей. Это свидетельствует о том, что не все жители Британии были довольны членством в ЕС, которое продолжалось почти 50 лет. Такое отношение было вызвано страхом перед растущей зависимостью государства от наднациональных органов в политическом и экономическом измерении, а также негативным влиянием на традиционные компоненты британской идентичности.

В-третьих, в противостоянии в информационном пространстве между евроскептиками и еврооптимистами более убедительными оказались первые. Связано это с тем, что в своих выступлениях им удалось успешно оперировать местоимением «мы», тем самым заявляя о своем единстве с избирателями. Кроме того, сторонники выхода из ЕС прибегали к использованию пассивных конструкций, что позволяло говорить о Великобритании как о безвольном государстве, находящемся под влиянием Брюсселя. Таким образом, ограничение суверенитета и независимости расценивается политическими деятелями как катастрофа, которую нельзя избежать или предотвратить, будучи членом Союза. В связи с этим, евроскептики стремились поддерживать в сознании населения образ Великобритании как самостоятельного активного игрока на мировой арене, обладающего цивилизаторской миссией ^[37], одной из крупнейших экономик мира и значительным влиянием в международных организациях ^[38].

В общем и целом, данная риторика возымела нужный эффект, поскольку британским электоратом двигали фактор свободы, демократии и независимости, а также страх их потерять. ЕС представлялся в дьявольском обличии со своими институциональными ограничениями, мощным бюрократическим аппаратом и невыборной Еврокомиссией. И для того, чтобы избавиться от «оков», было необходимо покинуть интеграционный блок. Так как свобода и независимость расцениваются людьми как неотъемлемая часть их жизни, они пойдут на все, чтобы защитить себя от их утраты ^[39].

Наконец, если рассматривать Европейский союз в качестве контрагента Великобритании, то решение прекратить членство в организации возможно объяснить тем, что Лондон видел себя в качестве борца с гегемонией на континенте, которой нужно противостоять или как минимум обеспечить собственную защищенность от нее ^[21].

Невзирая на то, что Брекзит уже состоялся и дальнейшее прямое воздействие транснациональной идентичности ЕС подошло к концу, нельзя сказать, что британская самобытность была восстановлена. Как таковая она существует лишь в представлении иммигрантов в первом поколении, в то время как жители регионов предпочитают относить себя к местной принадлежности ^[40], поскольку насчет общегосударственной они договориться не могут. Таким образом, общество сталкивается с политико-идеологической фрагментацией, которая с выходом из Европейского союза только усугубилась.

Выход Великобритании из Европейского союза: последствия для национальной идентичности

Предтечей выхода Соединенного Королевства из ЕС является стремление преследовать собственные внешнеполитические интересы без оглядки на региональную организацию. Т. Мэй, сменившая Д. Кэмерона на посту премьер-министра, начала активно продвигать идею «Глобальной Британии» – лучшего друга и соседа государств Европы, чьи амбиции, однако, простираются гораздо дальше в поисках новых союзников и намерении восстановить контакты со старыми партнерами, что было невозможно во время членства в объединении ^[41]. Несколько позднее – в 2021 г., – когда во главе правительства был уже Б. Джонсон, эти цели легли в основу новой внешнеполитической стратегии, получившей название «Глобальная Британия в эпоху конкуренции» (Global Britain in a competitive age. The Integrated Review of Security, Defence, Development and Foreign Policy / GOV.UK, March 16, 2021). Но из-за Брекзита новое измерение приобрела проблема национальной идентичности, которая сохраняет свою актуальность по сей день. Обусловлено это сепаратизмом в кельтских регионах, в частности Шотландии и Северной Ирландии (Ольстере), которые в 2016 г. проголосовали за то, чтобы остаться в Европейском союзе (62% и 55,8% соответственно) (EU referendum results / BBC News, June 24, 2016). Особую роль в таком развитии событий сыграл фактор деволюции, проведённой в 1998 г.

В рамках интеграционного проекта у регионов, образующих государства, появилась возможность развиваться независимо от центрального правительства – особенно при наличии собственных органов власти. Так, в рамках проведения коммунитарной политики ЕС в территориальных единицах стран-участниц происходит рост этнического национализма, они обретают политико-правовой статус и участвуют в реализации концепции «Европы регионов», что способствует конструированию транснациональной идентичности объединения. И невзирая на стремление обеспечить защищённость своих культурных особенностей, этнонациональные группы добровольно ассоциируют себя со свойственной всему объединению самобытностью ^[42].

Так, в Шотландии на фоне дискуссий о Брекзите популярной стала идея об обретении независимости от Соединённого Королевства с целью вернуться в Европейский союз, так как регион готов к самоотдаче и принадлежности к общему. Для него изменение статус-кво представляет изменения и риски, вызывающие страх ввиду сильной зависимости в экономическом плане от общего рынка ЕС, его крупных инвестиций и трудовых ресурсов. Осознавая это, Шотландская национальная партия (ШПН) во главе с уже бывшим первым министром страны Н. Стерджен поставила перед собой принципиальную задачу – обрести независимость, но до сих пор эти попытки не увенчались успехом. Важно отметить, что регион сталкивается с рядом препятствий, который ограничивает его действия и возможности: во-первых, это несоответствие Копенгагенским и Маастрихтским критериям, и во-вторых, это отсутствие собственной валюты и полноценных органов власти ^[43]. Кроме того, несмотря на «проевропейский дух интернационализма», который поддерживают жители региона, в нынешних условиях они перестали видеть целесообразность в отделении от Королевства, о чём свидетельствуют опросы общественного мнения: 42% респондентов выступают «за» и 47% – «против» (YouGov / Sky New Scottish Independence Results 230313 / YouGov, March 23, 2013). Учитывая сложное экономическое положение всего государства на фоне антироссийских санкций, попытка обрести независимость привела бы к катастрофическим последствиям.

Что касается Северной Ирландии, то данная страна обладает уникальной идентичностью ввиду особенностей её исторического развития. Протестанты, являющиеся предками переселенцев из Шотландии и Англии, являются носителями британской самобытности и сохраняют приверженность короне, в то время как католики тяготеют к Республике Ирландия ввиду этнической и конфессиональной близости. Хотя население не выступает за проведение в краткосрочной перспективе референдума о воссоединении с южной частью острова – что предусмотрено Белфастским соглашением 1998 г. (The Belfast Agreement: An Agreement Reached at the Multi-Party Talks on Northern Ireland / GOV.UK, April 1998), – оно может представить это через 5-10 лет (Northern Ireland rejects Irish unity by large margin, poll shows / The Irish Times, December 3, 2022). Условия для плебисцита создаются из-за изменений в национальном соотношении среди населения: хотя жители, которые относят себя к британской идентичности исключительно или наряду с другими, по-прежнему составляют большинство, их численность за период с 2011 по 2021 г. снизилась на 62 тыс. человек (877 и 815 тыс. соответственно), что компенсируется подданными с двойной и тройной принадлежностью, в то время как лиц с исключительно ирландской самобытностью или наряду с другими стало за этот же промежуток времени на 121 тыс. больше (513 и 634 тыс. соответственно) (Main statistics for Northern Ireland Statistical bulletin. National Identity. 22 September 2022 / GOV.UK, September 22, 2022). Между тем более представительной стала и группа с североирландской идентичностью, которую с некоторыми оговорками можно отождествить в контексте британо-ирландских отношений с группой «неопределившихся», поскольку, по нашему мнению, именно она может повлиять на результат возможного референдума о воссоединении с югом и определить дальнейшую судьбу региона. Ключевым фактором может оказаться и нерешенный вопрос Североирландского протокола, который устанавливает положение страны во взаимодействии между Британией и ЕС. Учитывая недовольство со стороны Демократической юнионистской партии (ДЮП) в отношении действий правительства Соединенного Королевства, Ольстер могут ожидать серьёзные потрясения.

Таким образом, можно заключить, что британская идентичность действительно сталкивается с серьёзными вызовами ввиду растущей привлекательности для подданых региональных самобытностей тех стран, в которых они проживают. На международной арене чувство британства по-прежнему остаётся сильным, но имеет несколько особенностей. Как указывают Э. Хендерсон и Р. Уин Джонс, оно опирается на «англо-британский симбиоз», в основе которого находится английская национальная идея. Именно англичане больше всего повлияли на выход из Европейского союза, поскольку в их идентичности до сих пор важную роль играет память о былом величии, которое, по их мнению, так и не было до конца реализовано ^[44]. В страхе перед окончательным снижением роли их государства в международных делах, они пошли на рискованный шаг для восстановления суверенитета. Подтверждается это великодержавными амбициями и соответствующей внешнеполитической стратегией, принятой после выхода из ЕС.

Если рассматривать данный вопрос через призму конструктивизма, то акцент нужно сделать на онтологической незащищённости Великобритании, состоянии, когда ее собственные автобиографические нарративы и роль, которую она приписывает себе во взаимодействии с контрагентами, не принимаются последними. Если Лондон намерен развивать отношения со странами Содружества в качестве альтернативы связям с ЕС, то ему необходимо относиться к ним как к равным партнерам – в ином случае у него будут сложности, поскольку во многих бывших колониях и доминионах сохраняются негативные воспоминания о прошлом ^[45]. Кроме того, чтобы действительно заявить о себе как о великой державе и контрагенты признали это, крайне важно иметь достаточное влияние в своем собственном регионе – Европе. Без него невозможно будет заслужить доверие в других частях мира, и в страхе перед неблагоприятным для себя положении дел, Соединенное Королевство наращивает присутствие на восточном фланге НАТО, развивая отношения с государствами там, в частности с Украиной. Обеспечивая последнюю военной и иной помощью, а также поддержкой в международных структурах, Лондон пытается создать образ надежного партнера и послать соответствующий сигнал всему миру. В связи с этим, победа Киева в конфликте с Москвой представляет принципиальное значение для Королевства. Помимо всего прочего, от этого зависит его онтологическая безопасность, или безопасность идентичности.

Заключение

Подводя итог, заметим, что предлагаемая в настоящем исследовании концепция страха представляет из себя дополнение к теории секьюритизации Копенгагенской школы. Последняя указывает на то, что политические деятели обращают внимание своей аудитории на ту или иную угрозу, в то время как первая свидетельствует о том, что они приходят к этому в результате восприятия и интерпретации существующей опасности. В связи с этим, такая эмоция как страх предопределяет решения политических деятелей государств. Особенно четко это представляется возможным проследить в рамках интеграционных процессов, в частности в Европе. Некоторые государства по-прежнему отдают предпочтение национальной идентичности, невзирая на высокий уровень взаимозависимости, обусловленной глобализацией. Страх потерять то, что проходило длительные этапы формирования и развития, а также лишиться независимости и оказаться в состоянии незащищенности, приводят к росту поддержки популистских движений. Это подрывает единство интеграционного объединения.

Что касается непосредственно Великобритании, то при выходе из ЕС ею двигал импульс страха, обусловленный желанием обособиться и сохранить свою собственную национальную идентичность, при этом стоит также отметить готовность идти на изменения и риски, поскольку практически до последнего не было ясно, удастся ли Лондону и Брюсселю прийти к соглашению о будущем формате взаимодействия, что могло очень сильно ударить по экономике и положению обоих контрагентов. Однако проблема заключается в том, что к исходному варианту британской самобытности не представляется возможным вернуться, поскольку те или иные аспекты транснациональной идентичности Евросоюза уже укоренились в ней. В связи с этим, одной из главных задач Лондона должно стать недопущение дальнейшей политико-идеологической фрагментации общества в пределах страны и вытекающее из этого укрепление единства и идентичности на международной арене.