Идея-тема становления в творчестве Василия Розанова в контексте античной традиции

Акимов Олег Юрьевич ORCID: 0000-0003-0941-7382 кандидат философских наук ведущий научный сотрудник Западного филиала РАНХ и ГС при Президенте РФ 236016, Россия, Калининградская область, г. Калининград, ул. Артиллерийская, 62 Akimov Oleg Yur'evich PhD in Philosophy Leading Researcher of the Western Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA) 236016, Russia, Kaliningrad region, Kaliningrad, Artillery str., 62 aktula1@gmail.com Другие публикации этого автора

.

Изучение творчества В.В. Розанова предполагает возможность прочтения произведений мыслителя в контексте целостной идеи-темы, выражающей розановские определения вещей, событий, отношений. Необходимость поиска этой идеи определяется тем, что внимание читателя, как правило, сосредоточено на конкретных особенностях стиля Розанова. Основные идеи- темы мыслителя интерпретируются «в рамках» стилистических особенностей текстов мыслителя, и нередко как их «прямое продолжение» (В.В. Зеньковский)^{[1, c 436]}; связь идей и текста не оспаривалась, но и не анализировалась как законченное явление( Н. О. Лосский)^{[2, c 397]} Данная тематика нашла отражение в работах В.В. Бибихина^{[3, c541]}, В.Г. Сукача^{[3, c575]}, С.Р. Федякина^{[4, c 597-605]}. В этот контекст вписывается точка зрения О.Э. Мандельштама полагавшего, что смысл розановских «писаний» - поиск опоры в языке, невидимого акрополя, вокруг которого стоится и которым живет культура^{[5, c71]}.

Это суждение, на наш взгляд, является точкой отсчета для изучения творчества Розанова как апологии конкретной идеи становления, выраженной через отношение мыслителя к отдельным вещам и событиям и ставшей подлинной вещью. Василия Розанова. Под событием понимается соучастие в бытии мира, нашедшее впоследствии отражение в герменевтике Г.Г. Гадамера^{[6, c 74]}.

Идея- тема становления не переводима на понятийный язык, не рефлектируема в строгом смысле этого слова, то есть ее нельзя описать как сугубо понятийную реальность, которая для Розанова с абстрактна, а можно лишь понять, то есть качественно сродниться с ней, усмотрев ее связь с действительной жизнью. Это идея- тема, которую сам Розанов рассказывает читателю как «вкусно/ не вкусно», «хочется не хочется» и, наконец, как «жалко не жалко»^{[7, c 38]} ( чем вызваны известные обвинения Розанова в субъективизме, почвой для которых является стиль мыслеизложения философа).

Субъективизм Розанова современники (А.Ф. Лосев и др.)^{[3, c 511]} связывали с декадентством мыслителя, с тем, что его интересует не сама, проблема или явление, а лишь впечатление от явления, след в памяти, оставляемый явлением^{[8, c 34]}. Высказывания Розанова, подтверждающие эту мысль, относятся к оценке им собственного психологического состояния во время написания текста и особенностей мышления как техники(по аналогии с значением techne в Античности как искусственно созданных человеком продуктов), нелюбовь Розанова к которой «на онтологическом уровне» тоже известна^{[8, c 43]}. Розановский уход от техники, бессилие выразить себя с ее помощью определяет интенцию мыслителя, обозначив которую мы подходим к пониманию идеи-темы Розанова; «обозначение» интенции приводит нас в близкий Розанову мир античной культуры. В предисловии к главной книге В.В. Розанова «О понимании» В.В. Бибихин отметил, что темы Розанова можно адекватно выразить лишь на языке античной философии^{[9, c 21]}, т.е. подразумевается не прямое следование по пути античного мышления, а возможность понять и оценить себя его средствами.

Уникальность положения Розанова как мыслителя в том, что приписываемые ему черты декаданса в культуре и философии составляют внешний фон подлинных глубинных оснований его философствования, которое является во многом переложением современной Розанову «ситуации» на язык античного философствования( описание Розанова описать космогоничность быта как чреды актов размножения и умирания вне социальных и психологических особенностей времени^{[7, c 24-25]}, описание семьи, ее месте в истории- его мысль представляет собой возвращение к подлинному смыслу круга рождения и смерти, что интересует Розанова как частное проявление космогонии земного мира).

Вопрашание Розанова- вопрашание о причинах возникновения всего и связи этих причин с конечными целями мирового космогонического процесса. Оно «обыгрывается» по разным поводам на страницах «Уединенного» и «Мимолетного», а в «Апокалипсисе нашего времени» становится утверждением о том, что «бог не бытие, не всемогущество, а вечное утро мира, из которого все потом»^{[8, c 415]}. Это утверждение можно рассматривать как пример характерного розановского приема –демонстрации результата процесса вместо самого процесса. В данном случае Бог- не общефилософская абстракция, а модель приведения к единой форме возможных вариантов становления мира. Другая вариация этого же розановского тезиса в «Уединенном» «Мой бог особенный»^{[8, c 48]}. Если прочитать этот текст Розанова от начала до конца, то получится апология розановской субъективности, оканчивающаяся фразой «Бог только мое настроение»^{[8, c 48]}. Между тем, когда Розанов описывает свое состояние через прояснение черт этого божества, то основной акцент делается на отрицании принятых в монотеизме атрибутов Бога. Получается, что тот, кто не помогает, не питает, не поддерживает «бог», а не «Бог». Розанов «снижает градус» полемики, обращаясь к «книжному» представлению о монотеистическом божестве. Серьезное розановское отношение к божеству на стороне именно «бога-настроения». Об этом говорит построение фразы, схожее с розановской молитвой «Боже мой, вечность моя…»^{[8, c 49]}, когда мыслитель серьезен и собран.

Если проанализировать розановские фрагменты, относящиеся к данной теме, возникает стабильная ассоциация с античной категорией «становление» (именно ассоциация, поскольку доказать что-то на основе прямых заимствований из Розанова довольно трудно). Чтобы это доказать, необходимо объединить по смыслу фрагменты, написанные Розановым на данную тему, выявив «стабильный» смысл, интегрирующий в себе конкретику розановских писаний (по розановски смысл этот в переходности- возможности перетекания друг в друга, вещей, событий, отношений)^{[8,c 415]}. Показать конкретные формы этого перетекания, его «предельные точки» (смыслы)- жизненная задача мыслителя. Их можно собрать в один смысл, совпадающий с античным представлением о становлении, поэтому Розанов пишет «вслепую», то есть он не ставит себе целью описание объекта, явления или состояния, а почти «фотографирует» явление, осмысляя его впоследствии, как-бы «сканирует» внешнюю сторону явления, поскольку иначе получилась бы чистая абстракция.

Античные мыслители (Платон и Аристотель) учат, что для того, чтобы осуществлялось становление, необходимо, то, что не становится (Единое Платона, Ум Аристотеля). По Розанову это предельная точка становления, точка опоры, начала действия, а значит и конечная точка истории, которая потеряна. Это смерть полный ноль, абсолютный конец^{[8, c 89]}. Вместе с тем смерть, после которой нет возрождения, перехода в иную форму, невозможна в античном мире, поэтому Розанов «инстинктивно» ищет точку опоры, и делает он это не просто внутри языка или мышления, а метафизически, считая жизненные явления проявлениями абсолютного бытия. Все они образуют «жизненный нерв»Розанова «вялые знания бесценны, ценно лишь знание, прочерченное острой иглой в душе»^{[8, с 206]}.

Неслучайно Розанов называет себя пророком^{[8, с81]}. Это не хвастовство, и не преувеличение, он действительно является «немым свидетелем» становления^{[10, с 69]}. В «Уединенном» условно можно выделить несколько типичных для Розанова описаний –свидетельств становления мира. Одно из них - это «скрытое» описание становления, когда речь идет о таких нестановящихся «величинах» как Бог. Становление предъявляется как свершившийся факт, наличное состояние явления постулируется как его вечная суть. К этому же можно отнести попытки Розанова найти в изменчивой фактологии религиозного вечную суть религии (переход от язычества к иудаизму и от иудаизма к христианству)^{[8, с 137]}. Розанова интересует не объяснение религий, а жизненно-материальные формы становления, сокрытые в очертаниях таинств (точкой отсчета для «язычника» Розанова является христианство как конечная целевая точка перехода, а, следовательно, предел становления).

Другое описание становления – это описания чувств, физических и психологических состояний человека, где черты становления можно обнаружить, сопоставляя эти описания с начальной точкой рождения и конечной точкой смерти (это и описания влюбленности, и прихода или потери любви в «Уединенном»^{[8, с 34-35]} , и постепенного старения человека, как бы «вползания» в мир смерти). Розанова поражает неотвратимость совершающихся перемен, их бесчеловечность^{[8, с 85]}.

Еще одно описание описания становления- фрагменты «Мимолетного», где содержится указание на становление как таковое (изменчивость вещей, уклончивость, уход мира от определения, нужность или ненужность вещей, благословение Розановым лжи мира и человека)^{[7, с 23-24]}. Необходимо отметить, что становление в античной культуре лишено эмоциональных коннотаций- это данность; для Розанова «становление к смерти»-ужас^{[8, с89]}. Отсюда материалистичность розановских описаний, ведь становлению подвергаются только материальные вещи. Для Розанова существует только материальное, именно оно открывается ему как возможность фиксирования становления, так как то, что не меняется- для Розанова как бы не существует «чудовищное во мне моя задумчивость, я каменный»^{[8, с175]}. Находящийся в поисках точки опоры Розанов чуток к любым проявлениям стагнации, остановки действия, «застывания», поэтому воплощенная закономерность, законченная мысль, осуществленный замысел для Розанова становится поводом для паузы, предлогом для наступления смерти (осуществленное уже приближается к концу, но вместе с тем семья является для Розанова самой аристократической формой жизни, вечным осуществлением себя в другом, которому нельзя поставить предела)^{[8, с 60]}.

Парадокс розановской мысли заключается в том, что для него вечный поиск предела предполагает новое осуществление вещи, предел не полагает вещи фиксированных границ, он высвечивает новое очертание вещи, показывает ее с новой стороны; это вечность которая страшит Розанова^{[8, с 179]}. Тем самым мыслитель возвращает в философский обиход двадцатого века аристотелевское представление о чтойности. Необходимо отметить, что ряд «водоразделов» розановской мысли напрямую связаны с рефлексией Розановым идей Аристотеля. В первую очередь, это особое внимание к действительности(есть, то что есть, самое существенное просто действительность)^{[8, с 169]}. А.Ф. Лосев пишет, что у Аристотеля действительность становится на место идеи трансцендентного бытия^{[11, с 48]}. Розанова как и Аристотеля интересует процесс воплощения идеи в конкретной материальной вещи, перехода эйдоса в вещь (поэтому у него вещи «такие нужные живые..»^{[4, с 196]}. Комментируя аристотелевское понятие «чтойности», А.Ф. Лосев замечает, что чтойность -- соотносимость смысла с инобытием (другим смыслом), собранность смысла, управляемая одной точкой^{[11, с 125]}. Таким образом получается единство эйдоса с внеэйдетическим, смысла с его инобытием в сфере выражения, иначе говоря, выраженный смысл; именно об этом свидетельствуют розановские описания вещей, событий, людей. Розанов, как правило, работает со сферой выражения, с «оконченными вещами»^{[8, с 366]}. Все, что не выразимо, так или иначе не выводимо во внешнее не интересует Розанова; это осуществление внутреннего через внешнее «дает ключ» к розановской чтойности мира, точнее говоря, к розановскому послечувствию этой чтойности.

Розанов не пользуется терминологией Аристотеля напрямую, однако розановские «мыслеобразы»^{[4, с597]} могут быть проанализированы, исходя из специфики античного философствования, поскольку в любом другом случае особенности розановского мышления могут быть приписаны субъективизму автора. Подтверждением этого служат слова мыслителя о бесконечно развитом в нем субъективном начале ^{[8, с34]}. Интерпретируя эти слова, необходимо учитывать, что часто Розанов целенаправленно определяет второстепенное как главное, поскольку он только человек сегодняшнего дня^{[8, с 73]}, поэтому Розанову нельзя приписать конкретных философских взглядов, его «позицию» можно лишь проанализировать с точки зрения философии определенного направления. Метафизика Розанова внутренне связана с особенностями античного мышления, этим объясняется «натурализм» Розанова.

Розанов, описывая конкретную вещь и эксплицируя идею-тему ее становления отталкивается от ее состояния на данный момент. Он не ставит себе цели дать конкретное определение вещи, а описывает вещь как феномен, удивляясь ей^{[8, с 154; 8, с216]}. Розанов выявляет неповторимые черты вещи как таковой, что сходно с одним из аристотелевских определений «чтойности» «чтойность для каждой вещи есть то, что говорится о ней самой»^{[12, с 354]}. Это определение подходит для того, о чем писал и что старался показать мыслитель Розанов. Он дает как бы «онтологические рельефы вещей», включая их по мнению А.А. Грякалова в свое «письмо- свидетельство»^{[3, с 618]} Сама вещь при этом не является ни орудием определенной идеи, ни методом осмысления мира, ни субъективным впечатлением, хотя розановские описания часто похожи на такие впечатления. Эта скорее попытка понимания неявных(не скрытых, а именно неявных) смысловых связей самих вещей. Поиск этих связей является жизненным мотивом Розанова^{[8, с 293]}. Мыслитель вглядывался в душу мира, суть, сущность, первопричину и одновременно в конечную цель, из которой исходит и к которой в итоге возвращается все. Это возвращение Розанов воспринимает органически, оно не вызвано никакими механическими причинами, не предопределено заранее.

Произведения Розанова сложно понять, поскольку для современного мышления, развившегося под эгидой Декартова сомнения во всем между субъектом и объектом лежит «онтологическая пропасть», поэтому интерпретация розановских писаний как субъективных откровений однобока, так как Розанов интересуется общей жизнью космоса, включая выраженный смысл собственной жизни (индивидуальную чтойность) в чтойность космоса^{[8, с 48]}. Розанов «работает» с миром фактов, которые в вечном «полинянии» в отличие от «мечты», его интересуют конкретные характеристики чтойности в этих фактах^{[8, с 323-324]}. Произведения Розанова «вдохновлены» диалектикой античного мышления, так как розановские описания вещей представляют собой намеченный путь от вещи как факта к вещи как смыслу. Это попытка найти срединное пространство между фактом и смыслом, когда «на вещь может быть тысяча» точек зрения»^{[4, с 527]} поэтому переход от чистого смысла(абстрактной формы, идеи) к осмысленной вещи, к вещи, в которой материализован смысл, так интересует Розанова. Если аристотелевское понимание чтойности понятийно, то есть оно основано на предшествовании определенных условий функционирования смысла самим вещам и явленным смыслам, то розановское прочтение «чтойности» интуитивно- это попытка возвращения к давно известному, но по каким то причинам, забытому. Розанов возвращается назад к истокам «рождения» вещей^{[8, с 198]}, поэтому в произведениях мыслителя имеет место сакрализация прошлого как времени, в котором происходило осуществление смысла в вещах, осуществляющаяся в нескольких направлениях.

Во-первых, это сакрализация потерянной или ушедшей молодости вещей, людей и отношений как времени, в котором с особой силой проявлялся характер вещей и людей. В связи с этим у Розанова столько воспоминаний об умерших людях, с которыми он встречался во времена молодости и связь с которыми давно потеряна^{[8, с 55]}.

Во-вторых, сакрализация «молодости явлений», их начального состояния, в котором может быть еще выявлена цель их бытия^{[8, с 45-46]}. Поэтому Розанов занимается генезисом революции, религии, семьи, человеческих отношений. В момент зарождения, начала оформления и осмысления, отдельные феномены стоят ближе друг к другу чем в старости и умирании, когда сила их проявления ослабляется. Розанов боится старости как своеобразного стирания границы очерченности явлений, когда тяжелее воспринимаются формы их осуществления^{[8, с 62]}. Мыслитель «опасается» потерять интуицию связи явлений в их осуществленности и поэтому часто подчеркивает их парадоксальные атипичные характеристики. Привлекая внимание читателя к определенным проблемам, он помогает ему осознать собственные связи с предстоящим в действительных вещах бытием. Онтологизм Розанова в постоянном поиске опоры, фундамента, первопричины всего изменчивого. Однако нахождение этой первопричины отсрочено у Розанова далеким будущим или отнесено в далекое прошлое.

«Позиция исследования», точка наблюдения, в которой «находится» мыслитель, и из которой он смотрит на происходящее, смещена, она не совпадает с конкретным направлением или конкретной идеологемой, которой придерживается Розанов на данный момент.^{[8, с 53, 10, с 69]}. Поэтому он и консерватор, и либерал, и юдофил, юдофоб, и язычник и христианин. Его взгляд меняется вместе с вещью, и единственным объектом исследования становится само это изменение[, об этом изменении в работе «Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба» писал А.Ф. Лосев, утверждая, что по платоническому учению вещи меняются под воздействием на них человеческой души[13, с 344]. Изменение, взятое и рассмотренное в своей предельной точке (самом ярком своем проявлении, начале и конце), «кристаллизуется» в конкретный феномен, наделенный выраженным смыслом(чтойностью) и отражающий действительность как то, что есть^{[8, с 169]}. Это изменение можно интерпретировать как субъективный произвол Розанова или как розановское прочтение открытых в античные времена закономерностей функционирования космоса.

В начале двадцатого века после господства позитивизма в науке и декаданса в искусстве такое прочтение выглядит необычным, поскольку подчинение закономерностям воспринимается как следование механической необходимости, не случайно А.В. Соболев писал о сочетании в Розанове религиозной устремленности и позитивизма^{[14, с 82]}. Этим объясняется розановское неприятие застывших форм жизни, лишенных цели или связи со всеми другими проявлениями действительности. Поэтому он так любил людей в их связности^{[8, с 139-140]}. Связность эта обусловлена не внешними причинами, а внутренними сущностными характеристиками связанных. Это вызывает интерес Розанова к органическим формам существования, таким как живая природа и человек^{[7, с 199]}.

Особенностью розановского видения является и то, что для его полноты и завершенности необходимо увидеть не просто объект, данный как смысл, а по- настоящему осуществленный (живой), воспринятый смысл действительности^{[8, с 46]}. Понимая мир, Розанов видит завершенную картину действительной жизни во всей ее сложности как уже воспринятое живое целое действительности, на языке античности это ее вещный лик (эйдос), являющийся по А.Ф. Лосеву дифференциалом вещи^{[15, с 143]}. Поэтому Розанову нет необходимости доказывать кому -то свою правоту, когда он пишет, что душа имеет только строй и или, что каждая его строчка есть священное писание потому, что так хочет Бог^{[8, с 62]}.

Розановское обращение к Богу представляет собой отсылку к полной, завершенной действительности, степень очевидности которой не нуждается в доказательствах. С этим связано использование Розановым общеупотрибительного слова ( «лицо» «никогда не гляжу в лицо на событие»)^{[8, с 53]} и связь лица и души в человеке, например, в описании одной из первых влюбленностей мыслителя^{[8, с 35]} в этом случае имеется «двойная акцентировка» розановской темы-идеи становления: выраженности явления в действительности и определенности, осмысленности действительности конкретным явлением; это и описание внешности девушки как реализованного в действительности лика (эйдоса) красоты, и описание процесса запечатления этого лика в памяти мыслителя, что придает процессу завершенность и оконченность). По Ролзанову мысль можно записать только, если она музыкальна^{[8, с226]}. Это совпадение характеристик начальной и конечной проявленности вещи (красота как вещь) встречается у Розанова не всегда, иногда мыслитель лишь намечает путь к ней^{[8, с 201]}. Это нельзя приписать субъективизму Розанова, он стремится в своих описаниях выявить фундаментальный бытийный характер вещи, описывая состояние недостижимости этого характера «срывает с любого места, где стоял»^{[8, с93]}.

Розанов не сомневается в том, что эта предельная степень выраженности вещи в действительности достижима. Этим объясняется, например, «борьба» мыслителя с литературностью в отличие от литературы или революционностью в отличие от революции. Иногда Розанов произвольно «ставит» как-бы предел этой выраженности (литература вся пустословие; жизнь урок, где ты был плохим учеником; черная тень лежит на мире).^{[8, с 174]}. Этот предел нельзя «выдумать», помыслив предмет «искусственно»; его можно лишь пережить как органическое, натуральное, природное соединение причины выраженного с его целью. Отсюда натурализм Розанова в жизни, мышлении и описании того, что нельзя выдумать, и отсутствие при внешней лживости сущностной лжи «мокрые пороки, грязноца»^{[8, с304, 8, с317]}.

Экспликация темы- идеи становления в творчестве В.В. Розанова предполагает «прояснение» связи эйдоса и вещи, точнее говоря, - расцвечивание качеств вещи, указывающих на ее «умный лик». Розанова интересует возможность интерпретации выраженной структуры вещи как конкретного неповторимого качества. Мыслитель соотносит не идею и вещь, а модификации конкретных идей в вещах, и поскольку идей множество, то каждая конкретная вещь может восприниматься как та или иная степень осуществленности идеи. Так можно интерпретировать розановское «без формы мир не стоит»^{[4, с 196]}, то есть не проявляется как осуществленное целое, которое можно увидеть. Сложность розановских произведений состоит в том, что каждую из их особенностей можно интерпретировать как возможность осуществления отвлеченной категории. Розанов рассматривает все совершающиеся в мире процессы и сам запечатленный в памяти мир как потенцию целого. Полное, осуществление этой потенции приводит к энергийному осуществлению (осуществлению в действии), воплощению, актуализации неявных сторон действительности, что и есть подлинное раскрытие тайн природы, осуществление того, что скрыто, причем осуществление регулярно-закономерное и прекрасное. Розанов связывает воедино то, что разобщено и восстанавливает подлинный лик действительности(этому посвящено «раскрытие псевдонимов в природе»^{[7,с 99]}, не предполагающее механического воздействия или восприятия природы как механизма). Розанов открывает потенциальное в природе как актуальное в действительности, начавшееся как завершенное, потенцию и энергию как энтелехию (осуществленную действительность). Аристотелевские категории помогают понять особенности увиденного мыслителем органического космоса, рассматривая который необходимо учитывать особенности мышления Розанова.

Одной из этих особенностей является образность. Она предполагает, что читатель понимает намеки и недомолвки Розанова и знаком с используемыми им понятиями, подразумевается не только знакомство, но и внутреннее (интуитивное) знание. Перечисление понятий розановского лексикона (позитивизм, душа, тело, действительность, смерть, техника…) показывает, что они относятся к разным предметным областям и описывают действительность с разных сторон, таким образом появляется противоречие, которое мыслитель разрешает( речь идет о произвольной игре слов, которая является частью художественно-философского мира Розанова, и поэтому можно рассматривать этот мир просто как разные техники описания: А.Н. Николюкин, В.Г. Сукач, С.Р. Федякин, В.Б. Шкловский и др;. или об особом философствовании, которое должно подчиняться закономерностям и включать в себя опыт предшествующих эпох).

В произведениях Розанова («О понимании», «Уединенное», «Мимолетное», «Апокалипсис нашего времени» особенности античной (аристотелевской) философии используются не на уровне понятий, а на уровне имитации стиля мышления. Розанов переживает античность как переживает любовь, литературу, жизнь. С этим связана другая особенность розановской философии- раскрытие понятий как житейских вещей. Этим обусловлен и адресованный Розанову современниками упрек в беспринципности и аморальности. Для того, чтобы «защитить» Розанова, необходимо обратиться к категориям аристотелевского мышления (чтойность, энтелехия, энергия), которые для Розанова являются ограничителями (маркерами внутренней подлинности философии). Это жизнь, осуществленная как философия и философия, понятая как жизнь. Розанову нет смысла придумывать что-то свое, так как природа представляет собой осуществление идеального в материальном, то его можно рассматривать через вещи и человеческие отношения. Розанов рассматривает это осуществление как художественную проекцию действительного мира, подлинную внутреннюю жизнь человека, его настроение. Мыслитель выявляет уровни этого осуществления в вещах, идеях, выраженных смыслах. Розанов переносит смысловые характеристики объектов в сферу взаимодействия действительных вещей. Мыслитель рассматривает смыслы как определенные формы действия, поэтому аристотелевские категории в произведениях Розанова становятся формами восприятия действительности, конкретными моментами ее осмысления. По Аристотелю предмет сразу возникает как целое, и отдельные качества вещи следуют в этом целом за сущностью. Таким образом, получая знания о предмете, мы раскрываем предмет как целое и одновременно воспринимаем в этом целом отдельные характеристики вещи. Розанов, останавливаясь на множестве частных моментов и как бы абсолютизируя их, никогда не забывает о целом, которое рассматривается в его произведениях как чтойность конкретных вещей, концентрированное воплощение индивидуальных черт их сущности.

Для того, чтобы понять розановское видение вещей, необходимо интерпретировать розановские образы в контексте аристотелевских идей, учитывая, что идеи эти Розанов рассматривает как продолжение религиозных исканий начала двадцатого века, когда частное и индивидуальное воспринимается как общее. Розанов определяет отдельные, разрозненные, индивидуально не похожие друг на друга вещи как конкретные моменты воплощения аристотелевских представлений о порядке мира, хотя сами эти представления у Розанова рассматриваются лишь внешне ( ссылка на Аристотеля при использовании термина «энтелехия»)^{[8,с 433]}. Можно выделить конкретный смысловой ряд (порядок), момент, точку отсчета, которая характерна для произведений Розанова- это аристотелевское учение о том, что эйдос, актуализуясь, обязательно включает в себя материальный момент, то есть эйдос у Аристотеля есть соединение в становлении эйдоса и меона, как чистой возможности быть чем-то^{[12, с118]}. Это означает, что в эйдосе по учению Аристотеля присутствует материальная составляющая, подчеркиваемая в розановских произведениях. Розанов показывает ее и в чтойности вещи, поскольку чтойность обозначает осуществленную возможность материального воплощения (присутствие материального фактора), а любой факт (фактическая проявленность вещи) является носителем чтойности. Чтойность для Розанова как и для Аристотеля это в предельной степени выраженный индивидуальный смысл вещи, то, почему вещь именно такова, какова она есть на самом деле^{[8, с 93]}. Поэтому у Розанова индивидуальное так «удачно» соотносится с общим. Индивидуалист Розанов находится в поисках правила или образца подлинной космогонии и только, не найдя этот образец, отстаивает индивидуальные (единичные) характеристики вещи как ее подлинную свободу быть тем, что она есть на самом деле. Будучи чем-то, осуществленным, смыслом, чтойность вещи в розановских произведениях соотносится с определенной парадигмой (первообразом, в соответствии с которым развивается мир). Если попытаться объяснить эту парадигму, то это античное (идущее от Платона и Аристотеля)- предшествование общего единичному. У Розанова эта не мертвая абстракция, а быстро текущая меняющаяся жизнь, это корень рождения человека^{[8, с 64]}.

Особенность Розанова как мыслителя в том, что как уже было упомянуто в его произведениях индивидуальные характеристики (чтойности) вещей непосредственно включены в процесс становления, (по Аристотелю чтойность есть единичность, охватывающая все моменты вещи, характерные для ее становления)^{[11, с 33]}. Розановское видение мира основывается на этой единичности, единственности вещи, наличие которой рассматривается мыслителем с точки зрения двух других аристотелевских категорий, используемых Розановым: потенции и энергии.

Теме потенциальности посвящена первая книга Розанова «О понимании» и ненаписанная работа «О потенциальности». Под потенциальностью Розанов, вслед за Аристотелем, понимает возможность становления вещи, эмпирическую возможность вещи быть иной^{[9, с 38.]}. С этим связано розановское учение о полной (не требующей импульса извне) и неполной потенции. Для Розанова это источник актуализации вовне «тайного смысла» вещи. Это не всегда сакральный (религиозный) смысл, а скорее интимная сторона вещи, у которой есть возможность проявляться вовне и влиять на человеческое восприятие. Розанов актуализирует слух, обоняние, осязание как формы реализации потенциально данных сторон вещи^{[8, с 226]}. Используемые мыслителем чувственные аналогии, подчеркивают возможность осуществления именно этой черты (стороны) в облике вещи^{[8, с 154]}. Одновременно мыслитель акцентирует невозможность описать характеристики вещи чисто механически, а только «не унижая предмета, не грубо»^{[8, с102-103]}. Это отсутствие формальной структуры напоминает о том, что потенциальное и актуальное (выполненное,завершенное) являются для Розанова как и для Аристотеля смысловыми модификациями, способами передачи отдельных смыслов объекта и фиксирования их взаимодействия между собой. Розанов фиксирует общие моменты становления как моменты развития отдельных вещей, подчиненных общим закономерностям, следовательно, он индивидуализирует общее^{[8, с 102]}. Этим обусловлены противоречия Розанова, у него нет выраженной точки перехода от общего к индивидуальному, по Аристотелю от потенции к энергии. А.Ф Лосев определил потенцию у Аристотеля как отвлеченный принцип перехода вещи в свое выражение^{[11, с103]}. Речь идет о смысловых оттенках, основная фиксируемая особенность которых переходность. Это трудно передать словами, поскольку мы имеем дело, как правило, не с переходной формой, а с «установившейся» вещью, обладающей определенными функциями. Для того, чтобы показать возможности этого перехода, Розанов подчеркивает в каждой вещи и каждом процессе момент алогического становления, с которым связана потенциальность.

В произведениях Розанова существуют как-бы топосы действительной жизни, где актуализируется потенциальное, часто это абсолютно разные области действительности, такие как образование, история, власть, революция^{[3, с626]}. Общим моментом для Розанова является преобладание частного (энергийного) момента, метода и принципа выражения над общим потенциальным чисто смысловым моментом. Поэтому Розанова так интересуют «кухонные» мотивы революции или «самое интимное отдаю всем»^{[8, с 29-30]}.

Реализованная, воплотившаяся в действительность потенция, в которой «по-новому виден» смысл «оборачивается» у Розанова другой своей стороной (проститутки –погибшие создания)^{[8,с 107-108]} . Речь идет об объединении общего и единичного: в античной традиции изначально актуальное потенциально (дерево уже содержится в ростке), а в процессе становления (реализации идеального в ином) актуальное оказывается на первом плане в действительной вещи, а потенциальное «отходит» на второй план. Для Аристотеля, последователем которого был Розанов, важна энергийная (проявляющаяся в действительности реализация эйдоса; эйдос не просто отвлеченный смысловой лик, а реализация этого лика в рамках внеэйдетического становления). «Закономерности» этой реализации Розанов описывает, используя аристотелевский термин энтелехия- осуществленная действительность, переход от потенции к реализованной энергии, содержащий причину самого себя и цель своего движения. Это то, к чему так стремится Розанов (синтез идеального и реального, отождествление материи и формы), тела и души. Розанов, защищая телесность, дает ссылку на Аристотеля «душа-энтелехия тела» (энергийная реализация, заложенных в теле потенций» ^{[12, с370]}. Тело- воплощенная, данная красочно и структурированно, бессмертная душа, «традиционное» понятие о которой для Розанова сухо и отвлеченно^{[8, с 140]}. Только потенция (общее как таковое) и энергия (единичный способ проявления, конкретный смысл общего), отождествляясь, структурируют энтелехию как осуществленную действительность. Результатом этого является особый «метод» понимания (потенциального и актуального) как не поддающейся рефлексии, непридуманной картинности живого бытия.

Творчество Василия Розанова, построенное как акрополь вокруг темы –идеи становления, посвящено возвращению в мир бытия как вербальное, художественное и онтологическое «воспроизведение» «забытого» космоса античной культуры средствами культуры серебряного века, где техника впервые в истории была поставлена на службу душе^{[8, с 140]}. Так был «написан» космос Розанова – живой изменчивый и неизменный космос античности, в котором собрано в единый смысл (лик) бесконечное множество вариантов конечности (все ограничено, «централизовано») и рассыпавшийся, стремящийся к «искусственной и навязанной извне» «диктатуре целого» «космос современности», в котором «тяжелым утюгом гладит человека Бог» Василия Розанова^{[8, с 110]}.