Политическая масса: метафоры и метаморфозы

Скиперских Александр Владимирович ORCID: 0000-0001-8587-7415 доктор политических наук профессор, кафедра философии и социальных наук, ЕГУ им. И.А. Бунина 399770, Россия, Липецкая область, г. Елец, ул. Свердлова, 13, кв. 27 Skiperskikh Aleksandr Vladimirovich Doctor of Politics Professor, Department of Philosophy and Social Science, Bunin Yelets State University 399770, Russia, Lipetsk region, Yelets, Sverdlova str., 13, sq. 27 pisatels@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение. Метафоры массы: историческая концептуализация

В политическом дискурсе массе отводится не совсем респектабельное положение. Платон отводил массам самую низшую ступень в социальной иерархии. Масса – преимущественно землевладельцы и ремесленники, которым в кровь примешана медь и железо, в то время, как стражам и мудрецам-правителям – серебро и золото соответственно. При этом, по Платону возможности вертикальной социальной мобильности у представителей низшей социальной страты существенно затруднены ^[14].

Масса обозначается и уничижительными определениями. В римском политическом дискурсе масса – плебеи, плебс, не обладающий политическими правами на контрасте с более влиятельными и благородными патрициями. Видимо, не просто так потребности плебса достаточно предсказуемы и низменны. Плебс желает «хлеба и зрелища», равно, как у Платона, представители низшей страты так же зависимы от обогащения, перед искушением которого стражи и философы-правители сохраняют разумность и хладнокровие.

Со ссылкой на крупного специалиста в эпохе Возрождения Л. Баткина, М. Хереши отмечает, что в данный период невежественные люди могли противопоставляться умным, ведь «чернь — согласно гуманистам, постигает истину в популярной, наивно — буквальной форме, тогда она становится для нее доступной» ^{[21, с. 10]}.

Неслучайно, общества Средних веков могли получать карнавальные описания. Именно в период карнавалов и праздников жизнь переворачивалась, уравнивая субъекта и объекта власти. «Атмосфера вольности и веселья выводят жизнь из её обычной колеи», - писал М. Бахтин ^{[1, с. 485]}.

Жизнь народа протекает между двумя полюсами – воздержанием и праздником, выступая битвой масленицы и поста, когда-то изображённой П. Брейгелем.

Показательно замечание Р. Будагова о том, что первом академическом издании словаря французского языка слово «народ» (people) используется «для обозначения наименее достойной части населения страны», но в издании 1798 г, последовавшем за событиями Великой Французской революции, слово «народ» связывается с очевидными уважительными коннотациями. При этом говорится о «величии» народов и об их «величественности» ^{[2, с. 152]}.

Масса может проникаться идеями, подключающими её к политической повестке. Период Просвещения в каком-то смысле открывает ей такую возможность ^[19]. Народ постепенно начинал понимать, что «он суверенен, но еще не верил этому» ^{[21, с. 132]}.

Концептуальная система, в которой мы мыслим, по мнению американских теоретиков метафоры Д. Лакоффа и М. Джонсона, "носит приниципиально метафорический характер" [22. c. 8].

В русской культуре массы концептуализируются чаще пренебрежительно. Зачастую, массы сравниваются со «скотом», «быдлом», «баранами», «стадом». Животные ассоциации неслучайны, так как показывают зависимость массы от подчиняющего начала, от сильной и жёсткой руки, направляющей их. Властвующая рука ещё и собирает с массы дань за управленческие процедуры. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля, народ – «чернь, простолюдье, низшие податные сословия» ^{[5, с. 451]}.

При этом масса исключает следование разумному мнению кого-то из её широких слоёв. Наверное, именно это и имел ввиду М. Пришвин, когда говорил о том, что у отдельно взятой личности есть опасность раствориться в массе, стать подчинённым ею. Подобную угрозу он называл «отатариванием» ^[15].

Массу в русской культуре прекрасно описывают и литературные метафоры, демонстрируя её остраненность. «Компания была чрезвычайно разнообразная и отличалась не только разнообразием, но и безобразием. Некоторые входили так, как были на улице, в пальто и в шубах», - именно так описывает компанию Парфёна Рогожина в «Идиоте» Ф. Достоевского ^{[6, с. 101]}. Масса – «ташкентцы» - носители определённого стиля жизни, культуры, которая «выглядывает наружу из-под самой искусной гримировки» ^{[16, с. 104]}.

Критика народной массы на какой-то момент времени затухает в советский период, потому как коннотации народа начинают облагораживаться за счёт его великой исторической миссии. Масса даже героизируется в советской культуре, воплощаясь в различных формах искусства: от скульптуры – до кино.

Единодушие массы никуда не уходит в период демократизации после распада СССР. Это чувствуется в тот момент, когда необходимо принимать личное решение на фоне роста количества политических институтов и появления политической конкуренции.

В демократический период стало понятно, что люди готовы отдать свой голос за бутылку водки, за продуктовый набор, за определённую сумму денег. Голосование всегда в той или иной стеени рационально. Только рационально ли поступили россияне, в большинстве своём проголосовавшие за партийный список ЛДПР на выборах в I Государственную думу в 1993 году? Всякий раз подобные практики отвращают массу от проигравшей оппозиции, решившей честно и в силу своих небольших возможностей сыграть с государством по правилам самого государства. Народу отказывается в способности действовать коллективно и подчиняться какой-то благородной идее. Отсюда, в России, производятся новые метафоры массы. В частности, что народ – это «сто сорок восемь миллионов людей, объединённых в лучшем случае единым паспортом» ^{[10, с. 10]}.

В момент активизации протестного движения в России в начале 2010-х гг. оказалось, что масса так же не готова к серьёзным переменам. Охранительная повестка оказывается более предпочтительной. Масса замирает в совей решимости дистанцироваться от перемен. Помимо армии и силовиков, охраняющих государство, на его стороне оказываются и армии бюджетников и "офисного планктона".

Метаморфозы массы

Концептологические упражнения, предпринятые нами выше, показывают, как масса может выступать носителем многочисленных свойств. Способности массы по-разному капитализируются властью. Правда, в определённые периоды истории масса обращается и против власти. Разогретая какой-то популярной идеей, если следовать Э. Канетти, масса легко может превратиться в преследующую массу, и тогда может не поздоровиться самой власти. Масса приветствует казни монархов, легко становясь участником политического спектакля. Улюлюкающая толпа жаждет кровавой расправы, хотя это сложно было бы представить себе какое-то время назад. Масса легко перевоплощается. «Красная» масса меняется на «белую». И наоборот. Как только город становится «красным», тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы», пишет И. Бунин в «Окаянных днях» ^{[3, с. 65]}. Страх преследующей массы заставляет правителей и провинившихся политиков покидать свои страны. Вплоть до настоящего времени некоторые политики живут в эмиграции, наверняка, выжидая момент, когда в их государствах поменяются политические режимы на более лояльные к ним.

Большие размеры массы, складывающейся из отдельных фиугр-элементов, могут обладать удивительной эстетикой и зрелищностью. Именно такой свойство массы могло задействоваться тоталитарными режимами, периодически дарившего обществу праздник. Что-то подобное мы видим в моменты парадов физкультурников в СССР, когда отдельные люди вдруг неожиданно смыкаются друг с другом в причудливых спортивных пирамидах. Такие же эксперименты с человеческой телесностью можно увидеть и в Германии 1930-х гг. Вожди испытывают склонность к конструированию масс, к их лепке. Масса способна преобразовываться в орнаменты. Их «носителями являются обычные человеческие фигуры», как заметил германский теоретик культуры З. Кракауэр. ^{[9, с. 42]}.

Тоталитарные режимы экспериментируют с различными архитектурными формами, которые отвечают необходимостям большой массы, учитывая её потребности и физические свойства. Именно архитектура красноречивее всего говорит о доминирующем типе политического режима. Что-то подобное мы увидим в сталинском конструктивизме, огромных, гигантических проектах А. Шпеера в Германии 1930-х гг. Неслучайно, на А. Гитлера в своё время произвели огромное впечатление египетские пирамиды, олицетворявшие собой незыблемость и долговечность. Именно пирамиды, «сооружения из камней, свезённые и сложенные трудом бесчисленных людей, являются символами массы, которая больше не распадётся» ^{[9, с. 69]}.

Неслучайно, что все огромные стройки связаны с прямым участием в них большой массы. Нельзя сказать, что масса участвовала в строительстве насильно. В каком-то смысле это было и искреннее желание, идеологическое решение. Принятию подобного решения способствовала и культура, значительно поэтизировавшая народные стройки. Вспомним, как воспевал строительство города-сада в советском Кузнецке (Новокузнецк) В. Маяковский. Достижения раннего этапа строительства БАМа можно увидеть в поэме А. Твардовского «За далью даль». Склонность массы к метаморфозе подтверждается её участием в советских стройках как по зову партии, так и по личному желанию.

Но масса конструируется не только как масса, отмеченная трудом по воле власти, в следствие полученного политического задания. Массы заключены в лагеря, массы депортируются и осваивают новые земли, где начинают новую жизнь. Способность массы к преображению, к смене своего состояния целиком и полностью диктуется властью. Масса может двигаться и замирать, может перемещаться в обратном направлении. Масса может метаться между вождями в кризисные моменты истории, моментально обращаться в вере и симпатиях к оппонирующим друг другу политическим силам.

Революционная масса

Огромные возможности мобилизованной массы скрываются в её способности выступать ключевым актором изменений. С огромной массой нет возможности не считаться. Её размер не опредедён; масса склонна расти до бесконечности, до невероятных размеров, как отмечал Э. Канетти ^[7]. Большие массы, вышедшие на арену мировой или национальной истории, всегда заметны в своём политическом творчестве, даже если результаты этого творчества с трудом оцениваются как позитивные. О субъектности больших социальных групп уже высказывался польский политолог М. Карват ^[8].

Возможности массы выступать субъектом изменений связываются с ростом популярности марксистского учения. Именно там, где сконцентрирована масса, есть смысл поднимать её на борьбу против угнетателей. Это не могли не чувствовать революционеры – от Г. Бабёфа – до И. Сталина. В России. революционной энергией были охвачены многие точки скопления массы. Как правило, это были предприятия, фабрики, железнодорожные мастерские, промыслы. Исследователи отмечают, что «в 1908 г. в Баку было порядка 47000 рабочих-нефтяников, которых было необходимо поджечь на революционный протест» ^{[23, с. 93]}. Подъем большого количества массы, как правило, даёт свои результаты из-за внушительного физического свойства. Сила давления массы увеличивается по мере осознания массой значения собственной политической деятельности.

Революционная масса, заряженная ненавистью и необходимостью сопротивления существующему строю, ещё и карнавальна по своей природе. Масса движима стремлением ресентимента – вымещения на угнетателях злобы, скапливающейся в течение длительного времени. Причём, как уже отмечалось, вымещение злобы происходит демонстративно. «Матросы пудрят шеи, носят на голой груди бриллиант [овые] кулоны», - именно так изображает революционное творчество масс И. Бунин в уже упоминавшихся нами «Окаянных днях ^[3]. «Кто был ничем, тот станет всем», - строчка из Интернационала Э. Потье прекрасно характеризует перевёрнутый мир, где восставшей массе отводится решающая роль. Именно масса начинает примерять на себе одежды своих угнетателей. Карнавальность ситуации присутствует и в тот момент, когда фароровая посуда используется для испражнения, а из рисунков А. Модильяни, подаренных А. Ахматовой, революционные матросы крутят цигарки.

В ответ на укоризненные взгляды, масса как будто бы говорит словами Г. Бабёфа, высказанными в одном из писем: «наказания всех сортов, четвертование, пытки, колесование, палки, розги, палачи, расплодившиеся повсюду, - как все это испортило наши нравы!» ^[18].

По мере разрастания массы, её значение в политическом процессе неизбежно увеличивается. Несмотря на тот факт, что не всегда масса имеет доступ к прямому политическому управлению, тем не менее, власть начинает считаться с её эстетическими притязаниями, в её вкусом. Масса диктует свой жизненный стиль, молчаливо насаживает его в новых для себя пространствах, вытесняя культурные формы, некогда доминировавшие в нём. О культурном давлении массы в своё время достаточно убедительно высказывался испанский политический философ Х. Ортега-и-Гассет ^{[13, с. 93]}. В частности, после революции, в СССР быстро распространился коммунальный быт, презревавший всякую собственность и уничижительно реагировавший на любые индивидуалистические отклонения в пространстве коммунального.

Неслучайно в социологической традиции появляется определение массовая культура, противопоставляющееся элитарной культуре. Массовая культура лежит в основании таких культурных форм, как попса и китч. Массовая культура предполагает, что её продукты будут понятны подавляющему большинству аудитории. Это большинства, как правило, всегда хватает политикам, управляющим массой.

Бюрократическая масса

Масса не всегда представляется бесформенной данностью. Масса – не только народ, широкие слои, но и те люди, которые обеспечивают принятие и реализацию политических решений. Масса – это и те, кто отправляет практики насилия, в совокупности составляя репрессивный аппарат государства. Безусловно, хаотический характер организации властной массы при государственном управлении невозможен.

Масса может иметь свою структуру и организационную дисциплину. Масса растёт вверх и вниз, вправо и влево. Верх в политическом пространстве традиционно закрепляется за властью, и, стало быть, не имеет высокой пропускной способности. Участь оказаться наверху социальной организации ожидает не всех. Другие будут довольствоваться расположением на менее значительных позициях – масса утолщается и расширяется по мере движения вниз. Двигаться вниз – значит терять ресурсы и полномочия, поэтому в политической организации власти можно увидеть серьёзную конкуренцию, подчас замаскированную под лицеприятные и внешне доброжелательные отношения. Неслучайно, властные коридоры сравниваются с банкой, наполненной пауками. Со временем, пауки начинают друг друга поедать.

Масса становится иерархичной и начинает представляться в виде лестницы чинов и званий. Колоссальный людской ресурс начинает организовываться и дисциплинироваться по мере обладания той или иной позицией в отношении к власти. Каждая позиция означает определённый уровень доступа к материальной культуре, определённый набор правил и норм, границы дозволенного. Подобная иерархия чинов применительно к имперской России, на наш взгляд, прекрасно интерпретирована Ю. Лотманом ^[11]. Начиная снизу, и по мере движения наверх по 14-разрядной лестнице чинов, претендент вступает в круг всё более избранных. Соответственно, внизу данная лестница утолщается, скапливая у своего основания огромную массу бюрократического «планктона».

Бюрократическая масса скрепляется страхом подчинённого перед начальником. Низшие слои бюрократической иерархии находятся в самом уязвимом состоянии потому как проецируют на себя ещё и народное недовольство. Вместе с тем, у каждого чиновника, встроенного в вертикаль власти присутствует неумолимое желание командовать. Таков герой чеховского рассказа «Унтер Пришибеев», которого раздражает любая способность массы организовываться без санкции власти. Находясь в отставке, унтер всё равно пытается наводить порядок, не имея для этого надлежащих полномочий, и в конце концов оказывается наказанным судебной машиной империи за самоуправство.

После революции 1917 г. бюрократическая масса Российской империи определённым образом очищается, утрясается, и позиционирует себя в новом качестве. Спрос на бюрократические навыки стал актуален и для молодого советского государства. Биографии многих людей в СССР вырастали из имперской службы – это касалось военных и гражданских чинов. Тем самым, власть демонстрировала свою непреходящую сущность, а именно невозможность обходиться без обслуживающей её массы. Вместе с тем, обслуживание нового режима требовало и определённой маскировки – бюрократическая масса всегда представляется достаточно беспристрастной политически. Неслучайно, когда происходят какие-то серьёзные изменения, именно бюрократическая масса как будто бы ничего и не теряет – новой власти всегда сложно найти адекватный по количеству и качеству административно-бюрократический штат.

Очевидно, что в ранний период развития советского государства в бюрократию (особенно на местах) приходили люди, подчас не имевшие образования. В свою очередь, это сказывалось на качестве управления. В советском дискурсе слово «бюрократия» выродилось в уничижительное, оскорбительное определение на контрасте с достаточно чётким и функциональным концептом М. Вебера. Кадровая совокупность бюрократических должностей и чинов в СССР стала называться номенклатурой – «перечнем руководящих должностей, замещение которых производит не начальник данного ведомства, а вышестоящий орган» ^{[4, с. 83]}. Получить высокую должность вне партийного членства было невозможно, поэтому КПСС вовлекала в свои широкие ряды большое количество управленцев и специалистов. Номенклатурная лестница была напрямую связана с руководящей ролью КПСС.

Борьба за власть на самых верхних этажах власти была отмечена ещё после смерти В. Ленина и продолжалась едва ли не до распада СССР. «Пауки в банке» продолжали идти по головам друг друга, соперничая за те или иные позиции.

Как отмечает Г. Люббе, «рост благосостояния напрямую связан с количеством необходимого для его обеспечения бюрократического аппарата» ^{[12, с. 154]}. В свою очередь именно профессиональная легитимация подчёркивает важность потенциального претендента в системе бюрократической иерархии, его персонального портрета и портфолио достижений ^[17]. Советский период породил огромную массу чиновников и служащих, оккупировавших различные институции. Равно, как и после революции 1917 г., после распада СССР кадровый вакуум моментально заполнился бывшей советской бюрократией. Появились «красные» губернаторы и «красные» директора. Даже сегодня, несмотря на более, чем 30-летний период существования независимой России, масса власти оказывается более, чем значительной и не уменьшается, соразмерно историческому и политическому развитию.

Ниже представлена динамика численности работников органов государственной и муниципальной власти в России, начиная с момента президентства В. Путина.

Численность работников государственных органов и

органов местного самоуправления

1) Данные приведены без СВР России, ФСБ России, ФСО России, ГУСП. В итоги включены: Администрация Президента Российской Федерации (на федеральном уровне), аппараты полномочных представителей Президента Российской Федерации в федеральных округах (на региональном уровне).

Источник: Росстат chisl_vetv.xls (live.com)

Как мы можем увидеть, количество массы работников государственной и муниципальной службы в РФ неуклонно вырастало, и где-то замедлилось на уровне 2022 г. Рост количества чиновников связывается с вырастающей ролью государственной машины и снижением самостоятельности частного сектора, которому становится все сложнее конкурировать с крупными экономическими игроками и самим государством. Влияет на рост количества чиновников и сокращение политического многообразия – государственная и муниципальная служба становится наиболее безопасной маской. Работать в бюджетной сфере сегодня наиболее безопасно.

Что-то подобное мы можем увидеть и в европейской практике, где самостоятельность индивида оформляется благодаря «многообразным видам государственного обслуживания» ^{[12, с. 155]}. Правда, различие с российским кейсом может быть принципиальным, потому как основная масса работы передана на аутсорсинг частному сектору.

Заключение

Таким образом, политическая масса является неотъемлемым элементом политического целого. В различные исторические периоды политическая масса играла ту роль, которую ей удавалось исполнять. В тот момент, когда она вдруг осознавала свою политическую субъектность, она могла быть ключевым политическим актором, меняя государственный порядок, форму власти и принципиально видоизменяя политический ландшафт. И, наоборот. В какие-то моменты масса осознавала своё политическое бессилие и становилась ведомой более влиятельными и авторитетными акторами. Подобное «раздвоение» массы послужило рапространению многочисленных метафор, связанных с ней. В случае, если результатом массы были позитивные преобразования и массе отводилась реально значительная роль в истории, то политическая масса концептуализировалась позитивными метафорами. Равно, как и наоборот. В случае, если масса шла на поводу у конъюнктурных устремлений вожаков толпы, будучи обладая ограмным потенциалом для актуализации собственной субъектности, концептуализация массы могла сводиться к уничижительным и пренебрежительным определениям. Во многом, вопрос концептуализации определяется и субъективным опытом. Позиция наблюдателя имеет огромное значение.

Памятуя о способности массы испытывать моментальную метаморфозу, склонность периодически менять собственное состояние, наряду со вкусами и политическими пристрастиями, делает её достаточно опасным потенциальным актором. Власть может доминировать над массой только ситуационно. Многочисленные примеры из зарубежной и российской истории справедливо указывают на это.