Декоммеморация как фактор формирования коллективной памяти в Южной Америке

Краев Олег Леонидович ORCID: 0000-0003-3073-1763 аспирант, кафедра философии, Московский государственный институт международных отношений (Университет) МИД России 119454, Россия, г. Москва, ул. Проспект Вернадского, 76 Kraev Oleg Postgraduate Student, MGIMO University 76 Prospekt Vernadskogo str., Moscow, 119454, Russia oleglkraev@gmail.com

Введение. Коллективная память и коммеморация. В последние годы политика памяти оказалась в центре многочисленных исследований в виду роста практического и теоретического интереса к ней. Ее пригодность для манипулирования общественным мнением и мировосприятием посредством гибких трактовок исторических событий, наследия отдельных деятелей и т. д. обусловила ее активное применение для достижения политических целей идеологического и аксиологического порядка. Исследователи отмечают, что ключевыми функциями коллективной памяти являются осмысление и оценка общего прошлого с позиции морали, укрепление групповой и национальной идентичности, а также повышение легитимности власти ^[1]. При этом один из основоположников исследований памяти М. Хальбвакс отмечал, что коллективная память не бывает универсальной — она всегда ограничена численным составом ее носителей и определенными временными рамками ^[2]. Именно эволюция общества, его постепенное отдаление во времени от исторического события влекут за собой меняющийся состав помнящих, что повышает вероятность смены превалирующей интерпретации произошедшего.

Одним из форматов коммеморации, особенно важных в контексте настоящего исследования, является возведение памятников. Существуют различные точки зрения в вопросе эффективности этого метода. С одной стороны, памятники воспринимаются как олицетворение прошлого, как предмет, который укрепляет идентичность группы, ощущение принадлежности к ней, акцентируя героические и славные события, пережитые ее представителями ^{[3, p. 3]}. С другой, в южноамериканском контексте особую силу приобретает точка зрения, согласно которой «нет ничего более незаметного, чем памятник»: так, К. Уигем полагает, что в условиях, когда тысячи людей бесследно исчезли вследствие применения государством во второй половине ХХ в. специфических форм репрессий, наиболее эффективными оказываются как раз распространенные в регионе нематериальные практики коммеморации (например, театрализованные постановки и марши), поскольку они делают проблему зримой: в противовес использовавшейся тактике похищения и бесследного устранения диссидентов, членов вооруженных формирований, иных нелояльных лиц они как бы дают репрессированным «тело» в лице участников подобных нематериальных практик ^[4].

Его взгляд разделяют и другие специалисты, занимающиеся проблематикой символической компенсации: ими отмечено, что она зачастую оказывается неэффективной из-за ряда факторов, один из которых — склонность к стереотипным подходам к коммеморации в формате установки «бронзовой статуи» героя или жертвы на пьедестал, во взаимодействии с которой зритель неизбежно оказывается «пассивным наблюдателем» ^[5]. Изучавшие парагвайский кейс коммеморативной деятельности специалисты обращают внимание, что ритуалы памяти имеют разный смысл для двух основных групп участников. Первая группа — это жертвы террора, для которых ритуал связан с эмоциями гнева, вины и страха, вызываемыми воспоминанием о причиненном им насилии, а вторая — это все остальные, для кого участие в коммеморативных мероприятиях дает ощущение социальной вовлеченности, способствует формированию коллективной памяти общества в целом ^[6].

Упомянутые подходы к оценке «эффективности» памятника перекликаются с рассуждениями на тему «твердой» и «мягкой» памяти А. М. Эткинда. С его точки зрения, ядром культурной памяти является «взаимодействие текстов и монументов», поскольку только посредством реализации их взаимозависимости происходит сохранение памяти о событии, ее передача от одного поколения другому и ее дискурсивная трансляция реципиенту информации ^[7].

Полагаю, что считать памятник объектом, неизбежно влекущим за собой забвение лица или события, которому он посвящен, не вполне справедливо. Если олицетворяемая им тема сохраняет актуальность для общества (и эта актуальность не обязательно должна быть выражена в позитивном отношении к памятнику, и даже акт вандализма по-своему свидетельствует о значимости монумента), то он сохраняет смысл. При этом в истории неоднократно не памятник, но факт его ликвидации играл важную символическую роль.

Декоммеморация. Исследователи декоммеморации подчеркивают: уничтожение мемориальных объектов является способом, по крайней мере на уровне иллюзорного восприятия, разорвать связь с прошлым, ощутить свободу от довлеющей идеологии и ограничений, обозначить новые параметры и рамки коллективной и исторической памяти ^{[8, p. 607-608]}. Декоммеморация, понимаемая как целенаправленная политика ликвидации либо значительной, радикальной, модификации объектов памяти, меняющей их смысл и посыл, заслуживает внимания в виду противоречивости трактовок этого процесса. С одной стороны, снос памятников или переименование объектов (географических, инфраструктурных и т. п.) может восприниматься как утрата обществом физически осязаемой и зримой основы их культуры и самости. Уместно вспомнить проведенную Ж. Ле Гоффом параллель между медицинским расстройством памяти и амнезией метафорической, при которой отсутствие коллективной памяти у обширных групп, «сознательная либо бессознательная ее утрата», могут нанести ущерб их идентичности ^[9]. С другой стороны, существуют и иные, рассматриваемые далее альтернативные трактовки, согласно которым сам по себе акт декоммеморации вносит вклад в формирование коллективной памяти и, напротив, дает импульс к укреплению идентичности и привлекает внимание к актуальным проблемам общества.

Согласно новой авторской типологии, предложенной современными социологами Трейси Адамс и Йиноном Гуттель-Клейном, существует три разновидности декоммеморации. Первая и наиболее распространенная — десекрация (desecration; в отсутствие в русском языке достаточно близкого по смыслу перевода полагаю уместным прибегнуть с разъяснительными целями к предложенному в церковно-религиозной среде варианту «рассвящение», достаточно точно отражающему значение понятия и в контексте политики памяти ^[10]), включающая не только акты вандализма, но и организованную ликвидацию объектов материальной мемориальной культуры государством. Вторая — рефрейминг (reframing) объектов и пространств, предполагающий, например, переименование улиц решением уполномоченного органа власти или же организованные активистами действия по символическому изменению содержания знаков с названиями улиц, а также реконтекстуализацию, когда мемориальный объект дополняется новыми характеристиками в связи с изменением отношения общества к нему. Наконец, третьей, наиболее редко встречающееся разновидностью является т. н. запланированное устаревание (planned obsolescence). В данном случае этот заимствованный из экономической теории термин означает создание монумента с коротким сроком использования: т. к. его появление ориентировано либо на то, чтобы оскорбить и унизить «увековечиваемое» лицо, либо на то, чтобы спровоцировать острую реакцию общества, которое не потерпит такого рода монумент в публичном пространстве, ликвидация такого объекта тем или иным актором или группой гарантирована ^{[8, p. 610-615]}.

Можно с уверенностью констатировать, что пересмотр отношения к памятникам в последние годы стал по-настоящему международным явлением, именуемым как «кризис коммеморации». Исследователи связывают это обстоятельство с тем, что, во-первых, из-за активизации исследований памяти на рубеже XX-XXI вв. ее присутствие в общественной жизни в короткие сроки укрепилось, и, во-вторых, с «сильным» символизмом памятников, вызванным их восприятием как перманентного объекта, значение которого идет вразрез с меняющимися представлениями об историческом знании ^[11]. В условиях, когда власть и значительная часть общества ориентируются на пересмотр своего прошлого, принимая во внимание приоритеты настоящего, ликвидация памятников или их рефрейминг проводятся на основании соответствующих законов и специализированными учреждениями ^[12].

Опыт декоммеморации в Южной Америке. В Южной Америке в последние десятилетия были реализованы значимые проекты памяти. Отчасти это связано с тем, что в 1980-1990-е гг. в ряде стран региона произошла демократизация, сопровождавшаяся мероприятиями по отправлению правосудия переходного периода, судебным преследованием виновных в преступлениях против человечности, обеспечением материальной и символической компенсации пострадавшим от репрессивного аппарата авторитарных режимов. Декоммеморация стала одной из тенденций этого периода. Она остается фактором процессов памяти в рассматриваемых странах и по сей день.

Наиболее распространенная и часто встречающаяся в Южной Америке практика декоммеморации — это вандализм. Потрясшие международное информпространство массовые протесты, прокатившиеся по всему континенту в 2019 г., стали катализатором для выражения таким способом отношения к объектам памяти отдельными группами. Например, в Чили в тот период подверглись актам вандализма 22 мемориальных объекта, посвященных жертвам диктатуры А. Пиночета. Это — свидетельство глубоких разногласий, проявившихся в локальных сообществах на уровне оценок прошлого и роли этого лидера в национальной истории, существующих вопреки международно-признанным успехам страны в сфере защиты прав человека и функционирования демократических институтов ^{[3, p. 1]}. Эти события стали отражением сохраняющейся в течение длительного времени поляризации чилийского общества, при которой одна группа убеждена в том, что Пиночет и его режим спасли страну от левой герильи, гражданской войны и воцарения марксистской диктатуры, а вторая часть общества придерживается критических оценок этого режима и его методов; в то же время большая масса людей находится «посредине» – в числе неопределившихся или занимающих промежуточную позицию ^{[13, 14]}.

Представляется, что наиболее обширный материал для анализа практик декоммеморации в Южной Америки дает пример Парагвая, где в течение нескольких десятилетий у власти находился диктатор А. Стресснер (1954-1989), сформировавший персоналистский режим с культом личности, которому были присущи характерные для такого рода систем символические атрибуты, подвергнувшиеся радикальному пересмотру в демократический период ^[15]. После смены власти там было осуществлено переименование ряда объектов, носивших имя Стресснера, а именно построенного в 1980 г. международного аэропорта, города, основанного в 1957 г. в рамках кампании развития и освоения востока страны, сегодня называющегося Сьюдад-дель-Эсте ^[16]. Однако возможно самым ярким и креативным вариантом декоммеморации, осуществленным в Парагвае, является создание памятника с использованием обломков статуи вождя. В 1991 г. решением мэра Асунсьона пятиметровая статуя Стресснера, находившаяся в сооруженном в период его правления мемориальном комплексе, посвященном героям парагвайского народа, была снесена, а в 1995 г. на столичной Площади исчезнувших (т.е. пропавших без вести жертв диктатуры) был воздвигнут созданный художником и скульптором К. Коломбино памятник «Контр-монумент» (Contramonumento), представляющий собой два тяжеловесных бетонных блока, между которыми стиснуто то, что осталось от статуи диктатора, и которые как бы не позволяют ему вырваться из этих «тисков» ^[17]. Замечу, что встречаются и иные названия этого объекта, такие как «Статуя свободы» и описательные упоминания (например, «монумент на Площади исчезнувших») ^[18-20].

Отмечу, что обелиск, служивший постаментом для статуи, остался нетронутым, и отсутствие в его обновленной структуре репрезентации диктатора также символично. В свое время исследователь проблематики коммеморации А. Гюйссен на примере мемориального опыта Берлина указывал на то, что заполнение важных в смысловом отношении пустот городского пространства новыми объектами даже коммеморативного свойства скорее влечет за собой забвение и утрату памяти о первоначальном событии ^[21]. Поэтому отсутствие статуи Стресснера на обелиске, установленном, в первую очередь, для чествования вождя, и сохранение в его структуре остальных памятников значимым персоналиям парагвайской истории существенно и наполнено смыслом, так как свидетельствует если не об отречении от проблемного прошлого и его переосмыслении, то о том, что был такой период в национальной истории, когда громкие акты декоммеморации могли быть воплощены в жизнь.

Принимая во внимание, какой посыл был заложен автором при наречении своего труда «Контр-монументом», необходимо уточнить значение этого термина (в российском научном дискурсе также встречается понятие «контр-памятник»). Контр-монументализм — это течение в скульптуре, возникшее во второй половине ХХ в. вследствие неприятия частью творческого сообщества монументальных форм тоталитарного искусства. Созданные в его рамках произведения задуманы как альтернатива традиционному памятнику, т. е. художественному объекту с понятным смысловым наполнением, и предполагают дискуссионность его смыслового посыла ^[22]. В этой связи работа К. Коломбино, на мой взгляд, имеет не так много общего с описанным понятием. Даже неглубокого знания парагвайской истории, позволяющего распознать Стресснера в композиции монумента, а также его роли в жизни страны и оставленного им наследия достаточно для того, чтобы угадать задумку автора, а название площади, где расположен этот объект, не оставляет никаких сомнений. В попытке расшифровать значение названия «Контр-монумент» я прихожу к выводу, что замыслом автора не было соблюдение терминологической точности, но противопоставление настоящего прошлому и, путем использования непосредственных плодов свершившейся декоммеморации, создание нового объекта — символа перемен, антитезы тому, что было раньше.

При этом, однако, опыта политики памяти у Парагвая существенно меньше, чем у некоторых его соседей, например, Аргентины. О некоторой вялости процессов декоммеморации в Парагвае говорит тот факт, что лишь в 2017 г. здесь был принят закон № 5858 об удалении из госучреждений артефактов с выражением благодарности, чествующих или иным образом посвященных диктатору Стресснеру, и их передаче в коллекцию Музея памяти ^[23]. Четыре года спустя в 2021 г. группа депутатов подготовила одобренное нижней палатой парламента обращение к вице-президенту страны с тем, чтобы во исполнения указанного нормативно-правового акта из здания, где располагается его офис, была удалена памятная доска с упоминанием Стресснера ^[24]. Хотя данный пример, как демонстрация пассивности государства в отношении оценки и анализа прошлого, достаточно красноречив, также обращает на себя внимание и отсутствие каких бы то ни было упоминаний в открытых источниках о том, что этот шаг парламентариев возымел какой бы то ни было эффект.

Наконец, в рамках настоящего исследования необходимо затронуть тему южноамериканской декоммеморации колониального наследия. В этом отношении заслуживает внимания история со сносом памятников конкистадорам в Колумбии и последовавшей реакцией общества и властей. В сентябре 2020 г. индейские активисты, стремясь привлечь внимание общественности к расправам над представителями коренного населения в Колумбии, снесли памятник испанскому конкистадору С. де Белалькасару в г. Попаян, сопроводив эти действия имитацией судебного процесса над этим историческим деятелем и признав его виновным в незаконном овладении землями, уничтожении индейского населения и культуры ^[25]. В 2021 г. в ходе массовых протестов другой памятник этому же лицу в расположенном по соседству г. Кали так же пал в результате действий индейцев, после чего в столице Боготе то же самое случилось сразу с несколькими памятниками, в т.ч. конкистадору и основателю города Г. Хименесу де Кесаде. Подходы местных властей к тому, что делать дальше с памятниками, различались: если в Кали было принято решение вернуть памятник на место как один из узнаваемых символов города, установив рядом с ним доску с биографическими сведениями о де Белалькасаре (т.е. осуществить рефрейминг), то памятник Хименесу де Кесаде после длительной дискуссии с привлечением гражданского общества было решено сделать после реставрации экспонатом столичного музея ^[26]. Таким образом, в данном страновом кейсе десекрация привела либо к пересмотру значения монумента, превратив его скорее в художественный объект исторического, но не мемориального свойства, либо из одной разновидности декоммеморации (десекрация) произошел переход к другой (рефрейминг).

Заключение. Подводя итог, следует сказать, что «незаметность» памятника, понимаемого как материальный или нематериальный объект, наполненный историческим значением и аффективным компонентом, весьма относительна, поскольку даже его исчезновение может иметь глубокий смысл. Декоммеморация, являясь сильным инструментом создания аффекта и влияния на процессы коллективной памяти, выполняет, таким образом, целый ряд неочевидных функций. Среди них выделяются отмежевание новой власти от предыдущей, использование объекта памяти для создания резонанса и привлечения внимания к проблемам, не связанным напрямую с наследием увековеченного лица, а также пересмотр отношения к национальному прошлому, демонстрация смены приоритетов общества и оценок исторических событий и персоналий. Еще одним из выводов общего порядка относительно проблем коллективной памяти является зависимость степени эффективности процессов декоммеморации от интереса и воли государственной власти к пересмотру наследия репрессивного режима в городском пространстве, своеобразному «перемонтированию» культурных смыслов городской среды. Так, парагвайский кейс свидетельствует, что в виду общей пассивности официальных институтов в вопросах памяти даже принятие законодательного акта не является достаточным основанием для осуществления декоммеморации «сверху». При этом рассмотренные примеры свидетельствуют о возможности декоммеморации в отношении монументов, принадлежащих к разным историческим периодам и наполненных разным смыслом, а именно объектов, связанных либо с репрессивными режимами второй половины ХХ в., либо с процессами колонизации континента. В рамках предложенной типологии в Южной Америке были обнаружены примеры декомморации двух типов: десекрации и рефрейминга, тогда как запланированное устаревание не попало в поле зрения автора статьи.