Актуальные вопросы теории сверхтекста: литературоведческий аспект. Ассоциативно-смысловой сверхтекст

Современная теория сверхтекста, выросшая из лотмановской идеи «текста культуры», получившая свое начало в исследованиях Петербургского текста, предпринятых В. Н. Топоровым ^{[19, 20]}, и оформившаяся благодаря работам целого ряда исследователей (среди которых необходимо особо отметить А. Г. Лошакова, впервые подробно разъяснившего и систематизировавшего ключевые понятия, связанные со сверхтекстом ^[8]), требует сегодня не столько целостного её осмысления, сколько новой систематизации и уточнения понятий и границ их значений, обусловленных современным уровнем литературоведческих исследований.

К понятиям теории сверхтекста, требующим уточнения, на наш взгляд, относится вопрос о дефиниции сверхтекста, разграничении понятий ассоциативно-смыслового сверхтекста и текстового единства, уточнение понятия ядра сверхтекста и структурных компонентов сверхтекста, а также вопрос о разграничении ассоциативно-смысловых сверхтекстов по типу референта, от решения которых зависит сегодня ясность в выявлении, классификации и интерпретации сверхтекстов.

Поскольку разговор о дефиниции сверхтекста, а также об одной из двух разновидностей сверхтекстов — текстовом единстве предполагается провести отдельно, сосредоточимся на необходимых уточнениях относительно некоторых сторон ассоциативно-смыслового сверхтекста, заметив вкратце, что сверхтекст как явление структурно неоднороден: мы различаем ассоциативно-смысловой сверхтекст и текстовое единство, разграничивающиеся и по формально-содержательным особенностям ядерной структуры, и по типу составляющих сверхтекст компонентов.

Опираясь на дефиниции сверхтекста Н. А. Купиной и Г. В. Битенской ^{[4, c. 215]}, Н. Е. Меднис ^{[12, с. 9]}, А. Г. Лошакова ^{[9, с. 102]}, в которых понятие ассоциативно-смыслового сверхтекста и текстового единства не разделяются, мы утверждаем, что ассоциативно-смысловой сверхтекст, о котором речь в данной статье, — это система интегрированных текстов, представляющая собой ассоциативно-смысловую текстовую общность, которая обусловлена ориентированностью воспринимающего сознания на культурно значимые пространство, событие или личность и которая тождественно воспринимается авторским и читательским сознанием благодаря единому культурному коду.

Ядро ассоциативно-смыслового сверхтекста. Любой сверхтекст формируется вокруг своего ядра. «Каждый сверхтекст, — писала Н. Е. Меднис, — имеет свой образно и тематически обозначенный центр, фокусирующий объект, который в системе внетекстовые реалии — текст предстает как единый концепт сверхтекста. В роли такого центра для топологических сверхтекстов выступает тот или иной конкретный локус, взятый в единстве его историко-культурно-географических характеристик; для именных текстов определяющими оказываются характеристики культурно-биографические». И далее: «централизующий внетекстовый фундамент <…> выступает как данность, <…> не подлежащая или слабо поддающаяся изменениям: Данте, Пушкин, Толстой, Венеция. Степень устойчивости этого фундамента [т.е. центра, ядра. — Авторы] во многом определяет возможность или невозможность возникновения восходящего к нему сверхтекста, разумеется, при его (фундамента) общекультурной значимости» ^[12]. Ещё раз подчеркнём последнее: общенациональная, общекультурная, всемирная значимость концепта, лежащего в основе ассоциативно-смыслового сверхтекста, должна быть несомненной, в противном случае сверхтекст состояться не сможет — он просто не будет формироваться и существовать в воспринимающем сознании. Особенность ядерного концепта сверхтекста прежде всего состоит в том, что он чаще всего является концептом внелитературным и только в редких случаях (об этом речь впереди) становится порождением самого литературного текста. Объясняется это экстралитературной сущностью пространства, личности, события, которые и становятся основой сверхтекста.

Структурные элементы ассоциативно-смыслового сверхтекста. Видовая особенность ассоциативно-смыслового сверхтекста (в отличие от другого вида сверхтекста — текстового единства) состоит прежде всего в гетерогенности текстов, его составляющих. В. Н. Топоров писал о Петербургском тексте: «Как и всякий другой город, Петербург имеет свой “язык”. Он говорит нам своими улицами, площадями, водами, островами, садами, зданиями, памятниками, людьми, историей, идеями и может быть понят как своего рода гетерогенный текст, которому приписывается некий общий смысл и на основании которого может быть реконструирована определенная система знаков, реализуемая в тексте» (курсив наш. — Авторы) ^{[19, с. 658]}. Это культурологическое понимание сверхтекста, но в этом же определении подчёркнуто главное — возможность собирания в сверхтекст разнородных культурных знаков, как, собственно, и собирание в филологический сверхтекст разнородных текстовых знаков: и текстов разных жанров, и текстов разных литературных направлений и эпох.

Что же сближает эти разнородные тексты? Благодаря чему они превращаются в воспринимающем сознании в сверхтекст?

«Петербург… и его… текст…, — писал В. Н. Топоров, — принадлежат к числу тех сверхнасыщенных реальностей, которые немыслимы без стоящего за ними целого и, следовательно, уже неотделимы от мифа…» (курсив наш. — Авторы) ^{[19, с. 644]}. И продолжал: «Как некоторые другие значительные города, Петербург имеет и свои мифы, в частности, аллегоризирующий миф об основании города и его демиурге» (курсив также наш. — Авторы) ^{[19, с. 658]}. Учёный очень точно подметил, что в основе образующегося в воспринимающем сознании сверхтекста лежит мифология — пространственная ли, именная ли, событийная ли, — но обязательно мифология. По сути, ядро (культурно значимый концепт) и собираемые вокруг ядра мифологизированные элементы и образуют сверхтекст.

Понятие мифа как основы сверхтекста. Говоря о современном мифе, Е. М. Мелетинский писал: «Миф, возникнув в первобытную эпоху и отразив некоторые черты первобытного мышления, навсегда остается частично элементом коллективного сознания (что доказал и XX век, на который мы теперь можем оглянуться), так как он, миф, обеспечивает “уютное” чувство гармонии с обществом и Космосом» ^[13]. Метафора об «уютном чувстве» указывает, конечно, на доступное для рядового (впрочем, не только для рядового) человека восприятие действительности через привычные, повторяющиеся образы и понятия, ставшие частью не столько коллективного сознания, сколько коллективного бессознательного. А вся высказанная мысль убеждает в том, что, по словам того же Е. М. Мелетинского, «некоторые черты мифологического мышления <…> сохраняются в массовом сознании, в политических идеологических системах, в художественной поэтической фантазии» ^[13].

Поэтому не только архаический миф, не только эсхатологический или какой-либо другой могут быть основой сверхтекста. В основе литературного сверхтекста лежат те возникшие в поздние эпохи мифы (новые мифы, неомифы), которые рождались внутри литературных произведений или заимствовались ими из повседневности, закреплялись в воспринимающем сознании и переходили практически неизменно из одного произведения в другое. Неомиф, как и архаический (космогонический, эсхатологический) миф, сюжетен. Однако, если традиционный миф полностью является продуктом воображения и поэтому в известной мере фантастичен, то неомиф в нашем понимании непосредственно связан с действительностью, хотя и не лишён фантастического элемента, который появляется в результате сопоставления в воспроизводящем и воспринимающем сознании представляемого и реальности. Сюжетен событийный миф, поскольку сюжетно само событие. Сюжетен именной миф, который хоть и в изменённом виде, но воспроизводит человеческую жизнь. И, что существенно, сюжетен топический (пространственный) миф, поскольку жизнь пространства и его восприятие возможно только через жизнь людей, его населяющих, и событий, их (людей) сопровождающих. Разница в сюжетике событийного, именного и топического мифов заключается в том, что событийный и именной мифы сюжетны линейно, что соответствует и ходу человеческой жизни, и ходу события, а топический миф сюжетен нелинейно — ризоматично: в нём независимо друг от друга могут существовать разные сюжеты одновременно, как взаимодействуя между собой (продолжая, проникая, отрицая и проч.), так и существуя независимо, объединённые «памятью пространства». Составляющие неомифа, мифологемы, по сути являются не мифологемами (коль скоро мифологема — это часть архаического мифа), а константными представлениями, которые в силу своей повторяемости мифологизировались. Мы называем их константными мифологизированными представлениями. Константное мифологизированное представление (КМП), чтобы выразиться определительно, есть соотносимое с действительностью, но видоизменённое в результате взаимодействия воспроизводящего и воспринимающего сознания сюжетное образование, которое либо в силу своей востребованности стало повторяемым в писательском творчестве и приобрело некоторые универсальные черты, либо в силу некоторой своей универсальности стало востребованным и повторяемым в ряде литературных произведений. Именно эти константные мифологизированные представления, подчеркивающие культурную специфику и значимость ядерного концепта, проявляясь в произведениях разных жанров, разной идейной направленности и художественной значимости, благодаря центростремительным процессам, становятся основой объединения текстов в единый сверхтекст.

Так, например, ядерным концептом для крымского текста является национально значимый концепт Крым. Формирует крымский текст вокруг центра (ядра) крымский миф — многоаспектный миф, состоящий из ряда вариантов (миф о Крыме как святой земле — колыбели русского православия, миф о Крыме как восточной мусульманской стране, миф о Крыме как райском саде и т.п.). Эти варианты крымского мифа соответственно состоят из мифологем, но не традиционных мифологем как частей архаического мифа, а именно КМП, как составляющих современного мифа. Например, в варианте крымского мифа о Крыме как святой земле — колыбели русского православия основными (тектообразующими), но не единственными КМП (мифологемами) являются чудеса (святых епископов херонесских Василия и Капитона, святого Климента, святых Козьмы и Дамиана, а также чудо исцеления святого Владимира в результате крещения, чудо явления святого Николая херсонесскому священнику Евстафию и проч.). За каждым из этих чудес стоит небольшой сюжет, что и делает их мифологемами (КМП) и, что существенно, крымский миф топический (пространственный) миф и, несмотря на то, что названные КМП к пространству, казалось бы, непосредственного отношения не имеют, они тем не менее придают этому пространству особенные черты, и топос начинает «читаться» воспринимающим сознанием как пространство, наделённое не только чертами святости, но сюжетикой, которая мифологизирует пространство.

Тем более мифологизируется событие, поскольку само по себе является сюжетным. Вспомним, например, отчетливо «читаемый» в мировой литературе текст Великой французской революции, формируемый такими КМП как «Падение Бастилии», «Казнь Людовика XVI», «Смерть Марата», «Казнь Робеспьера», «Восхождение Наполеона» и проч. Способна мифологизироваться жизнь национально или культурно значимой личности — Гомера, Данте, Шекспира, Вольтера, Пушкина, Некрасова, Л. Толстого, Станиславского, Тарковского…

Конечно, если, как замечал В. Н. Топоров, иметь дело со «сверхнасыщенной реальностью», которая способствует формированию сверхтекста, то возникает вопрос, почему такой основой является именно миф, а не концепт, например (так, например, А. Г. Лошаков характеризует сверхтекст как «словесно-концептуальный феномен»), или тема, мотив, символ? Интертекст, который, несомненно, способен связывать тексты между собой? Наконец, всё из вышеперечисленного?

Миф и концепт. Если обратиться ко всему многообразию определений мифа, то можно увидеть, что их сближает указание на его повествовательное, а значит, сюжетное начало. В концепте же превалирует понятийность, а значит, бессюжетность. Возможно, эта понятийность и возникла в результате разворачивания определенных событий (сюжетов), однако это уже этимологическая составляющая, зачастую стершаяся из воспринимающего сознания, устойчиво сохраняющего тот самый «сгусток культуры» — концепт, по Ю. С. Степанову. Аксиологическая по своей природе понятийность концепта является следствием наслоения универсальных, национальных и индивидуальных ценностных ориентиров, причем первые две группы также пропущены сквозь призму индивидуального мировосприятия. То есть в ядерной зоне концепта располагаются универсальные представления (смыслы, ценности), околоядерной — национальные, а в периферийной — индивидуальные (в литературном смысле — индивидуально-авторские). Именно из-за своей универсальности концепт может быть ядром сверхтекста, но собирает разные тексты в единый сверхтекст только миф, продолжающий и разъясняющий своей сюжетностью национальные и индивидуальные (индивидуально-авторские) смыслы (ценности) концепта.

Миф и мотив. Мотив как «простейшая повествовательная единица» ^{[2, с. 305]} «наименьший структурно-содержат.<ельный> компонент текста» ^[14], «семантическая единица художественного языка» ^{[18, с. 23]} соотносится с мифом ровно так же, как с сюжетом. Поскольку миф сюжетен, то мотив может быть лишь его частью, он не заменяет сам миф (сюжет). К тому же, будучи семантической единицей конкретного текста, мотив (в литературе, но не в фольклоре!), в отличие от мифа, не имеет свойств универсальности. А если иметь в виду возможность повторяемости мотива («мотив — любая единица сюжета (или фабулы), взятая в аспекте ее повторяемости» ^{[18, с. 194]}), что, несомненно, подчеркивает его значимость, то даже в таком случае мотив оказывается ограничен конкретным текстом и не может служить единению текстов в сверхтекст. Однако если мы имеем дело с мотивом мифологического сюжета, который формирует сверхтекст, в таком случае мотив также становится компонентом, формирующим сверхтекст.

Он не может стать таковым и с позиций более широкого терминологического толкования, на возможность которого указывали, в частности, А. П. Чудаков и И. В. Силантьев. Последний в работе «Поэтика мотива» (2004) дает многоаспектное определение указанного понятия: «а) эстетически значимая повествовательная единица, б) интертекстуальная в своем функционировании, в) инвариантная в своей принадлежности к языку повествовательной традиции и вариантная в своих событийных реализациях, г) соотносящая в своей семантической структуре предикативное начало действия с актантами и пространственно-временными признаками» ^{[17, с. 96]}. Можно констатировать, что это определение обобщает выводы предшественников-исследователей мотива. К примеру, Б. М. Гаспаров в работе «Литературные лейтмотивы» (1994) утверждал, что «в роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое “пятно” — событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесенное слово, краска, звук и так далее, единственное, что определяет мотив — это его репродукция в тексте» ^{[3, с. 30]}. В этом смысле мотив безусловно выходит за рамки конкретного текста, но способен сформировать ту самую ассоциативно-смысловую текстовую общность, которой является сверхтекст, он сможет только в том случае, если в силу литературных или экстралитературных обстоятельств приобретёт черты константного мифологизированного представления, то есть обозначенные нами выше черты мифа.

Миф и тема. Поскольку термин тема (др.-греч. — то, что положено в основу; и отсюда тема рассматривается как основа художественного произведения) уже сам по себе указывает на то, что тема произведения может существовать лишь в рамках данного литературно-художественного текста. И всё же мы нередко употребляем словосочетания военная тема, тема Родины, пушкинская тема, тема Петербурга и т.п., которые, несомненно, являются объединяющими для групп произведений. Однако мы уверены в том, что слова Родина, война, Пушкин или Петербург лишь тогда будут иметь объединительные свойства для ряда произведений и создавать сверхтекст, когда являются носителями константных представлений — константных мифологизированных представлений, мифологем или мифов.

Миф и архетип. По К. Юнгу, «архетипы — устойчивые структуры, независимые от сознания, заключающие в себе опыт всех предшествующих поколений и одинаковые во все эпохи у всех народов» ^[1]. В этом смысле архетип близок мифу, как, собственно, и концепту. Главная черта архетипа — его укоренённость в бессознательном и, следовательно, универсальность. К тому же архетип понятийно статичен (несюжетен), как и концепт, и именно поэтому не может создавать сверхтекст самостоятельно, в отрыве от мифа.

Миф и символ. Традиционный символ так же универсален, как и архетип. Художественный символ — либо «знак, обладающий той или иной степенью предметной конкретности, но используемый для выражения смысла, выходящего за пределы семантики, непосредственно заданной предметностью этого знака, либо образ, который функционирует как знак (т. е. выражает посторонний для этого образа смысл), не утрачивая при этом собств.<енной> естеств.<енной> семантики» ^[16]. «Сохраняя исходное значение языкового знака, символизация резко расширяет область его смысла» ^[18]. При этом универсальные символы являются производными мифа и в этом смысле участвуют в формировании сверхтекста. Индивидуально-авторская символика также является производной индивидуально-авторского мифа и тоже способна участвовать в создании сверхтекста. При этом, конечно, следует понимать, что понятийность символа (как и концепта, и архетипа) не позволяет ему самостоятельно формировать сверхтекст. Как справедливо заметил А. Ф. Лосев, «…всякий миф есть символ, но не всякий символ есть миф» ^{[5, с. 145]}.

Миф и интертекст. Интертекстуальность более, нежели иные художественные приёмы, способна связывать тексты, причём не имеет значения, сколь широко рассматривается данное явление, либо (в узком смысле) как «сознательные и/или бессознательные отсылки к др. текстам», либо (в широком) как «совокупность всех возможных форм взаимоотношений между текстами (аллюзия, пародия, подражание, цитата и др.)» ^[11]. Но главным в данном случае остаётся всё-таки то, что автор, отсылая читателя к другим текстам, расширяет возможности своего текста. Причём он может связывать тексты разными аспектами и, что нередко, неожиданными их свойствами, мотивами, образами, композиционными приёмами и прочим. И, наверное, было бы возможно говорить об интертекстуальности как фундаменте сверхтекста, если бы не одна существенная деталь: в интертекстуальных связях невозможно появление центра (ядра), к которому могли бы стремиться разнородные тексты, поскольку интертекстуальность в каждом отдельном случае преследует разные цели (приращение смысла, проведение аналогий и т.д.). Миф же (и неомиф в том числе) в основе своей неизменен и всегда (если не брать во внимание нюансы) преследует одни и те же цели (информационные, образные, идейные и т.п.).

Виды ассоциативно-смысловых сверхтекстов по типу референта. А. Г. Лошаков в своей докторской диссертации и ряде работ по теории сверхтекста ^{[7] [9, 10]} ввёл и описал разные принципы классификации сверхтекстов (по типу фигуры автора, по типу адресата, по принципу усматриваемой целостности, по типу структуры, по степени связности и по степени жесткости), но самым существенным элементом этой классификации, естественно, стала смысловая классификация сверхтекстов — классификация сверхтекстов по типу референта, предусматривающая разделение сверхтекстов на пространственный или топический (у А. Г. Лошакова — локальный, в других вариантах встречается также термин топосный), именной и событийный сверхтексты.

Именной сверхтекст. В именном сверхтексте сегодня можно выделить два его подвида — персонический и персонажный тексты.

Персонический текст — именной сверхтекст, базирующийся на «тексте жизни» писателя (художника, учёного, политика и т.п.), значимого для общественного сознания и воспринимаемого в качестве либо всемирно, либо национально, либо культурно и проч. значимого персонического концепта, являющегося ядром сверхтекста (в данном случае ядро сверхтекста имеет экстралитературный характер и первоначально с литературой не связано), который может быть воплощен автором в следующих формах: 1) в его собственных литературных произведениях (пример: образ Автора в пушкинском «Евгении Онегине»), письмах, дневниках, записках; 2) в художественных произведениях, письмах и текстах мемуарного характера его современников; 3) в произведениях, письмах, мемуаристике писателей последующих литературных эпох; 4) в более поздних произведениях литературно-критического, литературоведческого, культурологического, философского, научного содержания, а также публикациях в средствах массовой коммуникации, то есть в корпусе метатекстов, которые либо невольно поддерживают уже существующие мифы (константные мифологизированные представления) о личности, либо, опровергая их, создают новые.

Персонажный текст — именной сверхтекст, строящийся на основе константных мифологизированных представлений о фольклорных, мифологических или литературных героях, которые также являются всемирно, национально и культурно значимыми, и поэтому представляющими собой концепты, образующие ядра сверхтекста. В данном случае ядро находится в древнем мифе (устойчиво), и (формально) в фольклорном или литературном произведении, однако в связи с тем, что прецедентный для появления персонажа текст в последних случаях выявить невозможно, ядро выделяется умозрительно и находится условно над всеми произведениями, формирующими сверхтекст (а следовательно, вне них). Сюда же относятся персонажи антропоморфные (такие, как чеховская Каштанка, лемовский «разумный» океан Соляриса и под.), которые условно могут формировать свои сверхтексты (в данный момент не выявленные).

При этом элементы персонажного текста следует отличать от элементов интертекстуальности и мотивности, присутствующих в ряде литературных художественных произведений (а также в эпистолярной и мемуарной литературе).

Событийный сверхтекст. В событийном — наименее изученном — сверхтексте мы выделяем два его возможные варианта: казуальный (от лат. casus — происшествие, инцидент, событие) и эпохальный тексты.

Казуальный текст — событийный сверхтекст, формирующийся благодаря национально (всемирно, культурно и т.п.) значимому историческому событию, которое воспринимается как национально (всемирно, культурно и т.п.) значимый событийный концепт, являющийся ядром сверхтекста (понятно, что такой концепт не может быть порождением литературного произведения, это явление экстралитературное и находится всегда вне сверхтекста, им порождённого). Константные мифологизированные представления, собирающие тексты разных авторов и эпох в единый сверхтекст, формируются благодаря представлениям об историческом событии, закреплённым в художественных литературных произведениях и неизменных с течением времени. Низвержение и переосмысление мифов, связанных с событием, приводят в действие механизмы де- и ремифологизации, порождая новые мифы, которые, закрепляясь, расширяют границы сверхтекста.

Эпохальный текст — событийный сверхтекст, строящийся на константных мифологизированных представлениях не одного большого события, а ряда небольших, но объединённых смысловой общностью. Центр (ядро) такого сверхтекста всегда есть концепт исторической эпохи, включающей в себя цепь исторических, культурных, бытовых, научных и т.п. событий, её формирующих. Мифологемы (константные мифологизированные представления) эпохи формируют данный текст. А поскольку взгляды на эпоху могут меняться, то это (так же, как и в случае с казуальным текстом) может служить ниспровержению и переосмыслению прежних мифов и насаждению новых, которые также заметно расширяют границы данного сверхтекста.

Топический (пространственный) сверхтекст. В самом изученном на сегодняшний день топическом сверхтексте, который до сих пор называют и топосным, и локальным, чётко выделяются два вида сверхтекста — локальный текст и региональный текст.

Локальный текст — топический сверхтекст, строящийся на основе константных мифологизированных представлений о конкретном месте, имеющем четкие границы, — населённых пунктах (городе, посёлке, селе, хуторе), географических объектах, как наземных (гора, поле, поляна, сад и под.), так и подземных (пещера и т.п.) и водных (море, бухта, озеро, река и под.). Центр (ядро) локального сверхтекста всегда находится вне литературного текста и является национально (всемирно, культурно и под.) значимым концептом (Петербург, Москва, Париж, Лондон, Венеция, Флоренция, Казбек, Ладога, Днепр и т.п.). Формировать этот концепт может не только реальный локус, но и вымышленный (например, щедринский Глупов, гриновские Лисс, Каперна и др., Фёдор-Кузьмичск Татьяны Толстой или Хогвартс Дж. Роулинг); в этом случае ядро сверхтекста находится несомненно внутри произведения или цикла произведений (правда, неустойчивое положение, например, у ядра города Глупова, под которым подразумевается Россия в целом, или у города Фёдора-Кузьмичска, который, как известно читателю, когда-то являлся Москвой). Создаёт локальный текст локальный миф, состоящий из константных мифологизированных представлений (мифологем) о данном месте, сложившихся на протяжении всех периодов развития национальной литературы и закреплённых в литературных произведениях и читательском сознании (в случае с вымышленными локусами это, конечно, не работает).

Региональный текст — топический сверхтекст, формирующийся на основе константных мифологизированных представлений о регионе, имеющем условные границы и нередко строящемся на основе совокупности локальных текстов. В основе регионального текста лежит национально (всемирно, культурно и т.п.) значимый топический концепт, являющийся ядром сверхтекста; это концепт большой территории (понятно, что административные границы при таком рассмотрении значения не имеют). В одних случаях в силу географического положения территория оказывается более замкнутая (Крым, Гренландия, Исландия, Австралия, Италия, Испания, Франция и под.), в других — менее (Кавказ, Полесье, Русский Север, Сибирь, Тибет и под.). Региональный текст менее однороден, нежели локальный, именно потому, что включает в себя ряд локальных текстов, которые в разное время играли разную роль в формировании константных представлений о регионе. Соответственно и константные мифологизированные представления в таких случаях могут преодолевать семантический объём мифологемы и вырастать до мифа. При этом региональный миф будет строиться на основе нескольких мифов, рождённых в разные эпохи, и таким образом структурировать региональный текст (например, выделение в едином крымском мифе мифа о Крыме как месте христианских чудес — колыбели русского православия, мифа о Крыме как восточной мусульманской стране, мифа о Крыме как античном мире, мифа о Крыме как райском саде, мифа о Крыме как курортном крае, мифа о Крыме как всесоюзной здравнице и т.п.).

Субтекст и его роль в ассоциативно-смысловом сверхтексте. Поскольку и событие, и личность могут проявлять себя только во времени и пространстве, а пространство прежде всего было выделено исследователями как сверхтекстообразующее, можно говорить о смешанных сверхтекстах, а именно персонических, персонажных, казуальных, эпохальных в той или иной мере несвободных от локальных и региональных параметров. В таком случае речь идёт о субтекстах того или иного сверхтекста.

Субтекст — «законченная в смысловом отношении самостоятельная часть текста» ^[15]. Субтекст в составе сверхтекста — также сверхтекст, но иной природы. Чаще всего, если мы имеем в виду ассоциативно-смысловой сверхтекст, это структура, сопутствующая описываемому сверхтексту в силу того, что субтекст какой-то своей стороной входит в выявляемый сверхтекст. Так, например, событийный текст крещения князя Владимира в Корсуне («Повесть временных лет» и др.) самим фактом того, что данное событие происходит на крымской земле входит в топический крымский текст. Также и событийный текст Крымской войны («Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого и под.) становится субтекстом топического крымского текста. Так, по мнению А. Г. Лошакова, именной Ломоносовский текст является субтекстом топического Северного текста [см.: 6]. И т.д. То есть практически любой сверхтекст имеет семантико-политекстуальную структуру, и только от интерпретатора-исследователя зависит, какой сверхтекст в данный момент исследования является основным, а какой считать его субтекстом.

Субтекст невозможен в составе сверхтекста – текстового единства в силу его специфики.

Таким образом, являясь одним из двух типов сверхтекстов, ассоциативно-смысловой сверхтекст – наиболее изученный сегодня – есть система интегрированных текстов, представляющая собой ассоциативно-смысловую текстовую общность, которая обусловлена ориентированностью воспринимающего сознания на культурно значимые пространство, событие или личность и которая тождественно воспринимается авторским и читательским сознанием благодаря единому культурному коду.

Ядром ассоциативно-смыслового сверхтекста является культурно значимый концепт, имеющий внелитературное происхождение, и только в редких случаях он есть порождение самого литературного текста. Основным компонентом сверхтекста является миф или ряд мифологем, а также их современный вариант — константные мифологизированные представления.

По типу референта ассоциативно-смысловой сверхтекст не только подразделяется на указанные исследователями именной, пространственный и событийный, но каждый из выделяемых сверхтекстов также имеет бинарную структуры, подразделяясь соответственно на персонический и персонажный, локальный и региональный, казуальный и эпохальный сверхтексты.

Развитие теории ассоциативно-смыслового сверхтекста способствует не только дальнейшему изучению различных его сторон, уточнению их функций, но и указывает новые подходы к большим текстовым образованиям, поскольку, порожденные писателями-творцами они не только воссоздают мир в константных представлениях, но и формируют благодаря этим мифологизированным представлениям картину мира, усваиваемую воспринимающим сознанием.