Секьюритизация прошлого в условиях общества риска: социально-философский анализ

Аникин Даниил Александрович кандидат философских наук доцент, кафедра истории и теории политики, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 410012, Россия, Саратовская область, г. Саратов, ул. Вольская, 10а, оф. 206 Anikin Daniil Aleksandrovich PhD in Philosophy Associate professor, Department of History and Theory of Policy, Moscow State University 410012, Russia, Saratov region, Saratov, Volskaya str., 10a, office 206 dandee@list.ru Другие публикации этого автора

Конаков Дмитрий Николаевич соискатель, кафедра философии культуры и культурологии, Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского 410012, Россия, Саратовская область, г. Саратова, ул. Астраханская, 83 Konakov Dmitrii Nikolaevich Postgraduate, Department of Philosophy of Culture and Cultural Studies, Saratov State University 410012, Russia, Saratov region, Saratov, Astrakhan str., 83 konakovdn@gmail.com

В гуманитарные науки понятие «секьюритизация» (от английского security – безопасность) проникла из экономики, где под ним понимается форма инновационного финансирования, нацеленная на уменьшение рисков ^{[2, с. 12-13]}. Но развитие концепции «общества риска» в 90-ые годы XX века выдвинуло на первый план изучение безопасности не только с точки зрения определенных биржевых операций, то есть как количественно измеряемой величины, но и как специфической социальной практики.

У. Бек в своей работе «Общество риска: На пути к другому Модерну» обратил внимание на тот факт, что сама динамика развития общества Модерна приводит к тому, что процесс производства благ сменяется производством рисков ^{[4, с. 17]}. С формальной точки зрения, это один и тот же процесс производства, но проблема заключается в том, что в определенный момент времени каждое совершаемое действие начинает создавать больше негативных последствий, чем позитивных.

Характерной чертой «общества риска» является «эффект бумеранга», при котором каждый коллективный субъект вынужден осознавать, что каждое совершаемое им действие будет иметь свою обратную сторону, причем негативные последствия нельзя будет перенаправить в сторону других субъектов, поскольку в глобализированном мире отдельные взаимодействия превращаются в постоянно функционирующую сеть.

В.Б. Устьянцев считает, что важным измерением общества риска является антропологическое измерение, связанное с изменением ценностных ориентиров человека в условиях усложняющегося и приобретающего все большую рискогенность социума ^{[8, с. 8]}. Для такого человека важным вопросом повседневного существования становится нейтрализация угроз и опасностей, сведение к минимуму тех факторов, которые он считается рискогенными для себя и своих близких. При этом выбор стратегии поведения не является индивидуальным решением, а связан с общими ценностными основаниями общества или сообщества, к которому принадлежит данный индивид. Иначе говоря, выбирая тот способ поведения, который рассматривается как наиболее безопасный из возможных вариантов, каждый человек опирается, в первую очередь, на существующие представления о безопасности, определенную градацию степеней безопасности, вырабатываемых обществом в процессе своего функционирования и предполагающих высокую степень солидарности в понимании потенциальных рисков и стратегий реагирования на них.

Э. Гидденс считал, что можно говорить о специфической форме безопасности, которую он называл онтологической безопасностью ^[12]. Онтологическая безопасность заключается в том, что ощущение риска снимается за счет достижения чувства уверенности в сохранении собственной идентичности, стабильности условий существования, а вот средством достижения подобного психологического состояния становится рутинизация социальных практик. На бытовом уровне это заключается в том, что индивиды, пытающийся справиться с ощущением внешней угрозы, вырабатывает собственную последовательность действий, гарантирующую, на его взгляд, предотвращение опасности. Например, перед выходом из дома проверяет, выключен ли везде свет, что, с объективной точки зрения, никак не защищает от возможности воспламенения проводки, но придает самому индивиду уверенность в том, что он предпринял все необходимые меры для избегания опасности ^{[13, p. 358-359]}.

Гидденс отдельно отмечает, что сходство подобных способов достижения онтологической безопасности позволяет изучать данное явление не как психологический, а как социальный феномен. Выбор и рутинизация конкретной социальной практики оказываются обусловлены принадлежностью индивида к определенному сообществу, вырабатывающему не только классификацию представлений о возможных угрозах, но и способы борьбы с данными угрозами. А.В. Худайкулова и Н.Я. Неклюдов отмечают: «Необходимым условием обеспечения и поддержания онтологической безопасности выступает доверие, отсутствие которого провоцирует чувство неопределённости, которое в свою очередь обостряет кризисные ситуации. Любые непривычные и деструктивные события влияют на сущность рутинности, формируют тем самым ощущение ненадёжности и приводят к онтологической незащищённости. В этом случае актор вновь оказывается в ситуации, когда вынужден вернуться к рутинным взаимодействиям, чтобы восстановить своё чувство «себя» и в итоге – онтологическую безопасность» ^{[9, с. 131]}.

Из этого следует, что безопасность не является изначально присущим обществу состоянием, а выступает в роли своеобразного процесса консолидации, в ходе которого представители определенного сообщества приходят к пониманию важности стоящих перед ними вызовов и соглашаются с необходимостью затрачивания материальных или нематериальных ресурсов на недопущение подобных угроз. Именно этот процесс в современной теории международных отношений получил название секьюритизации, а впоследствии это понятие стало активно использоваться и в других направлениях гуманитарных исследований, например, при анализе проблемы экологической безопасности. Развитие данной концепции, однако, привело к целому ряду методологических проблем, для решения которых необходимо вписывание секьюритизации в категориальный ряд социальной философии, концептуализацию и методологической уточнение этого понятия.

Прежде всего, стоит обратить внимание на статус субъекта секьюритизации, в роли которого изначально рассматривалось государство. Несмотря на определенную критику государства как субъекта политических отношений в условиях усиления глобализационных тенденций, представления об утрате им своего потенциала (особенно в сфере формирования стратегических целей развития) являются преувеличенными. Несмотря на функционирование целого ряда международных организаций и надгосударственных структур, перенимающих на себя определенные политические функции, государство по-прежнему остается важнейшим институтом, обладающим ресурсами для создания и продвижения собственной повестки. Даже У. Бек в своей поздней работе «Космополитическое мировоззрение» признавал, что распространение новых тенденций общественного развития, связанных с формирование надгосударственных форм коллективной идентичности, наталкивается на сопротивление со стороны государственных структур ^{[3, с. 56]}. И это сопротивление оказывается достаточно весомым фактором для затормаживания факторов развития космополитического мировоззрения, преодолевающего ограниченность национально ориентированных моделей поведения. Определенный оптимизм У. Бека относительно процесса складывания такого мировоззрения, точнее говоря, преодоления им форм национально-государственной идентичности, должен рассматриваться в контексте перспективного развития человечества, тогда как на настоящем этапе развития имеет смысл говорить о системе взаимодействия различных акторов, в которой государство сохраняет достаточно весомые позиции.

Но, лишаясь своего исключительного влияния в сфере формирования общественного мнения, и государство вынуждено реагировать на импульсы, исходящие от гражданского общества, формальных или неформальных социальных движений, не только участвующих в формировании повседневной повестки, но и демонстрирующих определенные ожидания относительно векторов и рисков общественного развития.

В рамках социально-философского анализа существенным фактором понимания проблемы секьюритизации становится подчеркивание нелинейности самого процесса формирования общественного консенсуса вокруг той или иной угрозы. Вероятность определения того или иного явления в качестве фактора угрозы для общественного развития лишь косвенно связана с объективными характеристиками. В значительной степени это определяется внутренней градацией рисков, которая связана со степенью внутренней консолидации, информационной открытостью и распределением политических сил в структуре общества. Как показывает практика, значительная часть населения оказывается не готова признать вероятность опасности, если информация о ней исходит от той политической силы, которая является оппозиционной по отношению к их собственным взглядам. В этом смысле концепция «информационного пузыря» позволяет раскрыть распределенность и некоторую автономность точек зрения по поводу потенциальных опасностей и угроз, существующих в современном гетерогенном обществе, что открывает перспективы социологических исследований в данной сфере.

Другой существенной проблемой становится методологическое определение концепции секьюритизации между полюсами объективизма и конструктивизма.

Объективистская позиция настаивает на том, что само возведение того или иного явления в ранг потенциально опасного, а также запуск процедур недопущения негативных последствий данного явления должно рассматриваться как объективное следствие угрозы, существующей для определенного сообщества. С подобной точки зрения, выделение государством ресурсов для борьбы с экологической проблемой может свидетельствовать исключительно о том, что окружающая среда не может далее рассматриваться как благоприятная для существования данного сообщества. Как нетрудно увидеть, минусом подобной позиции является игнорирование вопроса о возможности преувеличения или преуменьшения возникшей опасности исключительно в политических целях.

Конструктивистская позиция, получившая большое распространение в Копенгангенской школе (Б. Бузан), настаивает на том, что сам акт определения опасности является, в первую очередь, политическим действием, следовательно, стоит ставить вопрос не об объективной подоплеке угрозы, а о тех целях, которые преследует политический актор. Например, в рамках политической борьбы определение ключевой угрозы, стоящей перед обществом, может быть вызвано не столько желанием справиться с данной угрозой, сколько достигнуть легитимации существующего порядка как гаранта обеспечения безопасности. С этой точки зрения, теракты 11 сентября 2011 года, а, точнее, последовавшее за ними существенное ограничение гражданских прав и свобод в США свидетельствует о доминировании политических интересов сторонников активной внешней политики, для которых секьюритизация международного терроризма стала инструментом для достижения общественного консенсуса по поводу необходимости использования дополнительных средств борьбы с террористическими организациями. Крайность этой позиции заключается в ее опасном смыкании с конспирологическими теориями, заставляющими в каждом действии видеть результат определенных политических усилий со стороны борющегося за сохранение или приобретение власти сообщества.

Таким образом, избегание двух крайностей в понимании секьюритизации позволяет дать следующее определению данному понятию. Секьюритизацию необходимо рассматривать как социальную практику, основанную на готовности сообщества воспринять определенный природный или социальный феномен как объективно существующую угрозу. Несмотря на то, что основным инициатором секьюритизации, как правило, выступает государство, но залогом успешности процедуры определения и провозглашения угрозы становится готовность определенного сообщества (далеко не всегда совпадающего в своих границах с гражданами государства) признать эту угрозу в качестве правдоподобной и вероятной.

Б. Бузан считает, что имеет смысл говорить о пяти различных сферах, в которых может реализовываться секьюритизация, хотя на самом деле различение этих сфер достаточно условно, поскольку все потенциальные риски связаны неразрывными связями друг с другом ^{[11, p. 433]}.

1. Военная секьюритизация рассматривается в качестве основного и самого распространенного вида, поскольку именно военные угрозы могут поставить под сомнение существование самого государства. Риск военного вторжения будет рассматриваться подавляющим большинством населения государство как непосредственная угроза нормальному функционированию, что определяет высокую степень использования именно военных угроз в качестве обоснования необходимости принятия определенных мер. Особую значимость этому риску придает понимание того, что военные действия сопряжены не только с относительной депривацией, но и с непосредственной угрозой для самого человеческого существования, что, в условиях господства витальных ценностей, становится существенным фактором консенсуса по поводу необходимости достижения безопасности.

2. Политическая секьюритизация. В отличие от военных рисков, политические представляет собой более сложный объект для секьюритизации, поскольку обладают определенной амбивалентностью и неоднозначностью. Например, риск прихода к власти конкретной политической силы не обязательно будет служить предпосылкой готовности общества к восприятию самого этого события как угрозы, требующей незамедлительного вмешательства и принятия чрезвычайных мер (чрезвычайно положение – в интерпретации Д. Агамбена) ^{[1, с. 5-7]}. Кроме того, государство само рассматривается как политический институт, созданный для нейтрализации и предотвращения политических рисков, поэтому значительная часть населения будет стремиться именно на государство переложить ответственность за урегулирование потенциальной политической угрозы. Но, поскольку основным проявлением политической угрозы Б. Бузан считает конкуренцию между идеологиями, вероятность секьюритизации резко возрастает, если одна из идеологий маркируется как недопустимая для демократического общества, что формирует ситуативный консенсус между остальными политическими и общественными силами с целью недопущения ее реализации. Например, подчеркнутое сравнение «правых» партий с нацистскими или фашистскими на выборах в Западной Европе (Франция, Германия) становится основанием для возникновения политических блоков, позиционирующих себя как средства недопущения ревизионизма и именно на основании подобного самоопределения и артикулирования угрозы возвращения общества к состоянию, предшествующему Второй мировой войне, добивающихся политических успехов. В данном случае, политическая секьюритизация добивается успехов за счет подчеркивания потенциальных рисков реализации конкретной политической идеологии, что накладывается на существующую политическую культуру и доминирующее ценности подавляющего большинства населения.

3. Экономическая секьюритизация. Сложность выделения такого вида опасностей связана со спецификой самой экономической сферы человеческого существования, в которой риски и неопределенность предстают как нормальные явления. В силу этого становится крайне трудно определить, где проходит граница между допустимым риском и угрозой возникновения потенциального кризиса, который необходимо предотвратить любыми усилиями. В конце концов, любая предпринимательская деятельность невозможна без принятия рискованных решений, ответственность за которые принимает на себя сам субъект предпринимательской инициативы, выбирая ту стратегию поведения, которая представляется ему наиболее правильной.

Аналогичную сложность мы можем наблюдать и по отношению к национальной экономике, например, в ситуации экономического кризиса, когда на плечи правительства ложится бремя принятия решения относительно спасения тех или иных секторов экономики. Выбор спасаемого сектора оказывается логичным следствием определения того, какая именно опасность угрожает экономической системе, и, вследствие этого, как именно необходимо перераспределить имеющиеся ограниченные ресурсы. Не менее важно, что экономическая безопасность оказывается тесно связана с безопасностью военной, поскольку логика создания вооружений зачастую диктуется не только оперативной целесообразностью, но и экономическими затратами на производство. Возникает ситуация, при которой военная угроза и опасность экономического кризиса выступают сторонами одной и той же дихотомии, разрешение которой становится не столько результатом математической калькуляции рисков, сколько следствие распределения различных социокультурных ценностей в структуре гражданского общества.

4. Экологическая секьюритизация. Становление экологической повестки в качестве одной из проблем, требующих приложения усилий по обеспечению безопасности, является продуктом относительно недавних трансформаций в структуре общественного сознания. Хотя еще У. Бек напрямую связывал осознание существования общества риска с последствиями Чернобыльской катастрофы, секьюритизация в экологической сфере выходит на первый план в 90-ые годы XX века. Драйвером для формирования экологической повестки выступает тема глобального потепления и антропогенных факторов изменения климата, что нашло отражение в Киотском протоколе и целом ряде аналогичных международных решений.

Экологическая секьюритизация также связана с экономической, поскольку уменьшение экологического ущерба необратимо влечет за собой снижение экономического потенциала развивающихся стран, поэтому можно наблюдать определенную диспропорцию в продвижении идеи экологической безопасности: страны «золотого миллиарда» выступают за приоритет экологии над экономическими интересами индустриального производства, а развивающиеся страны являются резкими противниками и оппонентами самой идеи экологической угрозы.

5. Социальная секьюритизация. Особенностью этого вида конструирования безопасности является то обстоятельство, что социальная секьюритизация напрямую связана с осознанием угрозы коллективной идентичности. Опасность в данном случае представляется как вторжение иной культуры в привычную культурную среду, что приводит к необратимым последствиям для сохранения и воспроизводства «культурного кода». Стоит отметить, что, поскольку контакты и обмен между различными сообществами свойственен всей истории человеческой цивилизации, осознание подобной угрозы (Чужак – в социально-феноменологической интерпретации) является одной из наиболее древних форм секьюритизации. Вместе с тем, именно в современном обществе, характеризующемся возникновением транскультурных связей и переплетением локальных идентичностей, наиболее остро начинает ощущаться риск лишения собственных культурных корней, а вина за это ощущение переносится на представителей других сообществ, выступая своеобразным ресентиментом.

Отдельным видом секьюритизации, на наш взгляд, выступает мнемоническая секьюритизация, которая направлена на формирование представлений об опасности пересмотра устоявшихся оценок определенного исторического события, имеющего важное символическое значение для конкретного сообщества. Формирование отдельного вида социальных конфликтов, известного под названием «мемориальные войны», свидетельствует о том, что именно прошлое в современном обществе все чаще начинает рассматриваться в качестве настолько важного ресурса для выстраивания коллективной идентичности, что критика прошлого становится основанием для запуска процедур обеспечения коллективной безопасности ^{[14, p. 222-224]}.

Разумеется, говорить о том, что образы прошлого лежат в основе коллективной идентичности, начали исследователи уже в XIX веке. Достаточно вспомнить хотя бы Э. Ренана, который в своей статье «Что такое нация?» подчеркивает, что национальное сообщество основывается не столько на военном могуществе или экономическом благосостоянии, сколько на разделении общих представления относительно собственного прошлого ^{[6, сю 87-101]}. Из чего следует и обратная закономерность – публично высказываемые сомнения в существовании данного прошлого (или в его корректной интерпретации) становятся угрозой для символического порядка, поскольку развенчивают сами основы существования нации.

Какие же условия, свойственные современному обществу риска, позволяют говорить о том, что потребность защиты прошлого становится основанием для складывания специфических социальных практик?

В соответствии с концепцией онтологической безопасности Э. Гидденса, кризис доверия, сопровождающийся разрушением ощущения безопасности, возникает в том случае, когда нарушается алгоритм действия рутинизированных социальных практик, точнее говоря, возникает сомнение в том, что данные практики позволяют обеспечить непрерывность воспроизводства коллективной идентичности. Подобное явление Д.В. Ефременко и Я.В. Севастьянова называют дилеммой мнемонической безопасности. «Дилемма мнемонической безопасности возникает в том случае, когда, например, исторический нарратив, служащий «мифом основания» для государства А или играющий большую роль в сплочении стоящего за этим государством сообщества, на систематической основе оспаривается влиятельными силами, выступающими от лица сообщества, стоящего за государством B» ^{[7, с. 77]}.

Развенчание «мифа основания» становится существенной угрозой для коллективной идентичности, поскольку позволяет поставить под сомнение саму легитимность существования определенного сообщества, прежде всего, национального государства, поэтому естественной реакцией для подвергающегося подобной угрозе сообщества становится стремление защитить имеющийся исторический нарратив, выработать систему контр-доводов и контр-аргументов. Важным элементом мнемонической секьюритизации будет являться праксиологическая направленность предпринимаемых мер, то есть создание новых социальных практик и ритуалов, призванных не просто консолидировать сообщество в ситуации внешней угрозы, но и продемонстрировать сохранение «мифа основания». Поэтому не удивительно, что существенным требованием к вновь возникающим и закрепляющимся практикам будет их укоренение в исторической реальности, то есть подчеркивание не создания, а воссоздания ритуалов, уже имевших место в прошлом ^{[10, p. 32]}.

На государственном уровне последствием секьюритизации будет служить стремление закрепить базовые для коллективной идентичности элементы исторического прошлого, точнее говоря, их интерпретации на законодательном уровне. «Секьюритизация памяти зачастую переходит в разработку серии ограничительных и запретительных мер, касающихся, в частности, использования «нежелательной» символики, фактического и даже юридического цензурирования печатных и электронных изданий, предоставляющих доступ к «враждебному» нарративу» ^{[7, с. 79]}. По сути, именно мнемоническая секьюритизация позволяет объяснить возникновение так называемых «мемориальных законов», представляющих собой способ противостояния внешним угрозам для коллективной идентичности. Важно понимать, однако, что принятие законодательных мер, с точки зрения концепции онтологической безопасности, становится лишь суррогатом формирования коллективных практик, формирующих уверенность в сохранении идентичности. Закон лишь прикрывает собой «праксиологическую лакуну», обнаруживающуюся в неготовности сообществ оперативно выработать те рутинизированные способы противостояния внешним или внутренним рискам, ставящим под сомнение сохранение и незыблемость коллективной идентичности ^{[5, с. 88-90]}.

Подводя итоги, стоит отметить, что понятие секьюритизации позволяет раскрыть новые аспекты изучения рисков, ставя под сомнение объективный характер провозглашаемых угроз и давая возможность проанализировать влияние внутренних социальных связей на процессе создания эффекта безопасности. Безопасность в такой интерпретации перестает восприниматься как статичное состояние, превращаясь в динамичный социальный феномен, зависимый как от психологического ощущения индивида, так и от его коллективных установок и форм поведения. Понятие мнемонической безопасности, в данном аспекте, позволяет по-новому представить социальные и политические механизмы формирования представлений о прошлом, а также их изменения в контексте представлений об угрозах и рисках коллективной идентичности.